CC BY
225
СТАТЬИ
Г.Н. Ланской
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ НАЧАЛА XX в.
КАК ПРОБЛЕМА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Место и значение историографии как явления гуманитарной культуры принято оценивать в двух контекстах. Помимо контекста, связанного с написанием человеком истории своей жизни, существует вспомогательный контекст, связанный с методикой и практикой обращения исследователя событий прошлого к научному опыту своих предшественников. В нем историография выступает в качестве информационного ресурса, всегда применяемого при создании исторических исследований.
С конца 1950-х-начала 1960-х гг., когда восприятие любых свидетельств о прошлом в профессиональном и массовом сознании стало проникать через жесткие конструкции идеологизированного мышления, ученые немало сделали для легитимации обоих контекстов определения предметного поля историографии.
Во второй половине 1980-х гг. в связи с проникновением в общественное сознание более плюралистического восприятия социальной истории появилось более широкое определение для совокупности историографических фактов и, соответственно, для определения предметного поля историографии. В статье, опубликованной в 1990 г., С.О. Шмидт писал: «Работа в области историографии в последние годы убеждает в том, что утверждается более широкое понимание этого предмета. Становится все яснее, что историю исторической науки (и шире - развития исторической мысли, исторических знаний) нельзя сводить ни к концепциям (особенно глобально методологического характера или откровенно политической направленности), ни к деятельности только виднейших ученых-исследователей, создателей научных школ, крупных организаторов науки, знаменитых влиятельных публицистов (философов, литературных критиков или политических деятелей), ни к изучению немногих сочинений, охватывающих воздействие и на последующие поколения»1. В целом, в контексте широкого понимания информационно-познавательной основы историографии С.О.Шмидт пришел к выводу, что «историографическим источником можно признать всякий источник познания историографических явлений»2.
На наш взгляд, корпус историографических источников действительно отличается значительной широтой и в его состав можно включить лю-
бые свидетельства о развитии исторических знаний, условиях их создания, распространения и восприятия в обществе. Соответственно в аспекте формирования культуры человеческой деятельности историографию целесообразно рассматривать как историю исторической мысли.
При формировании представлений о корпусе историографических источников в его состав целесообразно включать не только исследования ученых, содержащие значимые концептуальные представления или существенно дополняющие их, но также документы, отражающие влияние социальных институтов (в особенности государства) на развитие исторической науки, и материалы по обсуждению развивающихся исторических знаний представителями научного сообщества.
Именно эти компоненты формируют состав объекта нашего исследования - советской историографии экономической истории России начала XX века.
В условиях советской политической системы историографическое творчество было во многом подчинено решению задач строительства новой формы общественного развития. С этой точки зрения, советская историография, несомненно, представляла собой культурный феномен, на формирование которого воздействовали оба традиционных фактора формирования интеллектуальной истории - личностные свойства исследователей исторического прошлого и особенности общественного сознания. Чтобы понять значение данного феномена, в одинаковой мере необходимо оценивать состояние исторической мысли как с позиций периода, в который она формировалась, так и с точки зрения современного периода развития историографических исследований. Эта методологическая установка позволяет, на наш взгляд, сформировать объективное восприятие советской историографии, поскольку она раскрывает и условия ее развития в рамках существовавших в СССР политических режимов, и информационное значение созданных в ее рамках исследований для формирования современного социального и гуманитарного знания.
Этот подход уже получил необходимую апробацию в сознании профессионального сообщества и может быть использован при изучении трудов отечественных авторов по экономической истории России начала XX в., созданных в 1917-1956 гг., поскольку распространяется на характеристику советской историографии указанного периода в целом. Обоснование данного подхода было, в частности, представлено в работах С.О. Шмидта. Он указывал на то, что «историографические явления должны рассматриваться и оцениваться и с точки зрения уже наших современников. Это поможет определить их вклад, внесенный в поступательное развитие науки. 1920-е годы-начало 1930-х годов - время напряженного творческого поиска путей понимания исторических явлений, хода исторического процесса, освоения богатства марксистско-ленинской мысли, что стало школой исторического мышления для прославившихся позднее ученых». Сочетая дис-
курсивное восприятие развития советской историографии из современного интеллектуального контекста и одновременно с учетом обстоятельств развития духовной жизни российского общества в 1920-1930-е гг., С.О. Шмидт пришел к заключению, что «середина 1930-х гг. может по-прежнему оставаться вехой в периодизации истории исторической мысли даже при переоценке явлений тех лет. Ибо с того времени стал невозможен плюрализм мнений, утверждались цитатнический догматизм, комментирование цитат как форма “исследований” и история откровенно политизировалась»3.
Участие советских историков в обосновании прогрессивности и необходимости формирования социалистического общества и подчинение историографического творчества достижению этой цели воспринималось ими как несомненное достоинство их деятельности. Более того, несмотря на кажущуюся парадоксальность данного интеллектуального процесса, именно такая идеологическая детерминированность творчества воспринималась как компонент положительного образа советской исторической науки. Об этом, в частности, ярко свидетельствовали характеристики сущности и черт отечественной историографии, прозвучавшие на состоявшейся 6 октября 1948 г. сессии Отделения истории и философии и Отделения литературы и языка, посвященной десятилетию со дня выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Указав на преемственную связь этого труда с работой И.В. Сталина «О диалектическом и историческом материализме», а также с сочинениями К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, один из главных докладчиков сессии, академик Г.Ф. Александров, пришел к выводу: «Мы уверенно можем сказать, что именно это единство, неразрывность, слитность марксистско-ленинской философии и коммунизма выступает сильнейшей стороной большевистской идеологии и дает нашей партии мощное победоносное оружие в борьбе за победу нового над старым и вообще великие преимущества в борьбе со всеми классами и силами старого мира»4.
На заседаниях сессии этот вывод получил развитие в выступлениях представителей различных областей гуманитарного знания. Позиция историков была представлена в докладе А.М. Панкратовой. Ею было отмечено, что «за 70 лет до возникновения первого в мире советского социалистического государства, которое начало свой великий путь к коммунизму, Маркс и Энгельс, изучая законы общественного развития, обосновали неизбежность гибели капитализма и победы коммунизма. Продолжая изучение закономерностей общественного развития на новом этапе классовой борьбы, Ленин и Сталин еще более определенно показали громадное значение марксистской общественной теории для обоснования исторического процесса как закономерного движения к коммунизму»5.
Трудно сомневаться в том, что такое обозначение собственной интеллектуальной преемственности по отношению к теоретическим концептуальным представлениям основоположников материалистического и впоследствии большевистского подходов к осмыслению российской истории на-
чала XX в. было отражением внутренних убеждений и стремления выполнить гражданский долг перед обществом. Рассматривая в качестве примера профессиональную деятельность одного из создателей советской историографической концепции экономического развития России, А. Л. Сидорова, его ученица и последовательница С.В. Воронкова писала: «Важнейшей компонентой мировоззренческой и научной позиции историков, вышедших из стен ИКП (Института красной профессуры. -Г.Л.), был, безусловно, идеологический принцип. Устойчивая непримиримость к методологии буржуазной науки, фальсификации истории Октября, отступничеству от марксизма отличает их труды и жизненную позицию. Следует отметить искренность такого поведения, в нем не было двойной морали»6.
Отношение к советской историографической традиции, проявлявшейся в исследовании самых различных аспектов развития России, изменялось параллельно с переоценкой той канвы событий, которая была начата и обусловлена Октябрьской революцией. На наш взгляд, это было вызвано целым комплексом причин.
Во-первых, стал формироваться теоретический подход, выделяющий в качестве отдельного предмета изучения интеллектуальную историю. С одной стороны, он, конечно, помогает «очеловечивать» прошлое; с другой - он отличается очевидной метафизичностью, опираясь на сумму предположений, и поэтому способен уводить от объективного гуманитарного знания.
Во-вторых, многим исследователям в силу различных причин хотелось отстраниться от прошлого, от той духовной среды, в которой складывался начальный этап их творчества. Для этого нужно было сделать эту среду однородным для оценки, интеллектуальным явлением.
С этим обстоятельством связана, на наш взгляд, и третья причина. Она состояла в том, что строители новой российской историографической традиции естественно стремились к определению своей духовной идентичности в условиях новой политической системы, которая, по крайней мере в первой половине 1990-х гг., развивалась в русле ярко выраженного, демонстративно проявлявшегося антикоммунизма. Один из этих строителей, в то время ректор РГГУ Ю.Н. Афанасьев, в одной из концептуальных статей подчеркивал: «Сегодня не менее важно показать, что советская историческая наука - как и наука в целом! - была органической составной частью советской общественно-политической системы. Именно данное обстоятельство, будучи наиболее существенным, предопределило как многие внутренние процессы историографии, так и специфику взаимоотношений между историографией и другими государственными и общественными институтами»7 . Развивая свою мысль, Ю.Н. Афанасьев констатировал тот факт, что «за десятилетия всестороннего, по существу тотального воздействия партии на историческую науку в ходе “партийного руководства” сформировался вполне определенный тип историка, научившегося воспринимать это руководство как нечто естественное и само собой разумеющееся. Более того,
сложился тип активного историка-партийца, жаждущего данного руководства и чувствовавшего себя крайне дискомфортно без него»8.
В рамках обличения советской историографии как интеллектуального явления и отречения от ее традиций, которые, конечно, не всегда располагали к свободному творчеству, одним из наиболее основательных критических аргументов была ограниченность проблематики исследований, детерминированность их концептуальных построений факторами развития производственных отношений и нарастания классовой борьбы. Даже авторы, выражавшие нейтральное отношение к марксистской методологии истории, отмечали отрицательное, сковывающее воздействие этой интеллектуально односторонней системы концептуальных представлений на историографическую традицию. В качестве средства, сковывавшего мыслительную деятельность историков и догматизировавшего их историографическое мировоззрение, эти авторы в соответствии с традициями, определенными еще XX съездом КПСС, обозначали «Историю ВКП(б). Краткий курс».
В качестве одного из сторонников данного восприятия событий развития советской историографии выступил член-корреспондент РАН А.Н. Сахаров. Он, в частности, писал: «В XX веке, особенно во второй его половине, многофакторный подход к истории, нередко в весьма утрированной форме, с упором на великое множество порой случайных и преходящих факторов развития человеческого общества, разрабатывался и в зарубежной, в первую очередь западной (французской и американской), историографии, хотя применительно к истории России там в основном сохранялась классическая схема, разработанная С.М. Соловьевым и В.О. Ключевским. В нашей стране перерыв в этой, безусловно, научно оправданной линии наступил на исходе 30-х годов в связи с формированием идеологии сталинизма, доведшей до невежественного абсурда многие разумные положения К. Маркса и Ф. Энгельса, и с выходом в свет “Краткого курса истории ВКП(б)”»9.
Отрицательный характер влияния И.В. Сталина и некоторых его соратников, проявлявших интерес к особенностям русского исторического процесса, на развитие научных исследований признавался во второй половине 1990-х - начале 2000-х гг. практически всеми специалистами. Эта оценочная линия, по нашему убеждению, была столь акцентированной не только потому, что идеология сталинизма была чужеродна понятию свободы исследовательского мышления, но и в связи с желанием многих ученых представить общественному вниманию свое творчество начавшимся как бы с чистого листа, а свои выводы - свободными от прежних догматических установок. В тех случаях, когда речь шла просто о методологическом смещении оценочных характеристик с положительных на отрицательные в восприятии советской историографии, такие попытки выглядят вычурными. У читателей, знакомых с обстоятельствами развития прежней, допост-советской исторической науки они были способны вызвать подозрение в своей обусловленности стремлением социализироваться, выжить и в новой интеллектуальной среде.
Поэтому, на наш взгляд, наиболее глубоким, с точки зрения оценки советской историографии, является тот исследовательский подход, который рассматривает ее как источник развития определенного метода мышления, зародившегося в сознании профессионального сообщества историков и защищавшегося ими в качестве относительно удобной среды научного обитания.
Менее плодотворным и производящим искусственное впечатление выглядит стремление объяснить складывавшийся выбор тематики исследований, способ ведения дискуссий, отношение к процессу источниковедческой критики факторами административного и идеологического воздействия партийных и государственных институтов. Во-первых, при акцентировании данной причины возникавших творческих проблем сами деятели исторической науки выглядели людьми с машинально работающим сознанием, что не представляется по отношению к ним комплиментарной характеристикой. Во-вторых, очевидно, что любое, даже самое архаическое общество всегда находится во взаимодействии с социальными институтами; более того, оно формирует их сущность, механизм функционирования и источники их авторитетности. Важно учитывать и то обстоятельство, что без движения «снизу», без благодарственных или, наоборот, критических импульсов со стороны общественного сознания не может сформироваться ни одна политическая идеология. Противоположные характеристики этой связи, основанные на признании авторитарного, идущего от воли правящей элиты способа происхождения социальных норм поведения и мышления, выглядят с точки зрения современных знаний, антинаучными и нуждаются в преодолении. Наиболее близко к такому психологически непростому преодолению подошли, по нашему мнению, в своих фундаментальных исследованиях А.М. Дубровский и Б.Н. Миронов.
Точка зрения, высказанная А.М. Дубровским, еще не до конца свободна от укоренившегося в период отречения от пагубного воздействия культа личности И.В. Сталина этатистского подхода к пониманию факторов развития интеллектуальной истории, но она выдвигает наиболее адекватную интерпретацию советской историографии именно как своеобразного метода мышления. Обосновывая концептуальные черты исследования, А.М. Дубровский пишет: «В исторической науке аналогами социалистического реализма были методы материалистического, классового подхода, формационного анализа, теория развития и смены общественно-экономических формаций, которой обосновывалась неизбежная победа коммунизма во всемирном масштабе. Из всего разнообразия существовавших в исторической науке направлений в конце XIX - начале XX в. власть выбрала и превратила марксистское в единственное, имевшее право на жизнь и на то, чтобы считаться подлинно научным направлением. Историческая наука была сделана орудием идеологической борьбы в противостоянии с наукой буржуазной. с немарксистскими идеологиями, понимаемыми обычно как антимарксистские и антинаучные»10.
Представляется, что единственно историчной является та объяснительная модель, которая рассматривает исследовательское творчество как процесс целенаправленной, осознанной деятельности человека, наделенного личностными культурными свойствами и делающего на их основании выбор в пользу тех или иных духовных приоритетов. Напротив, довольно странным выглядит сочетание представлений о том, что, с одной стороны, исторический (в частности, историографический) источник есть «реализованный продукт человеческой психики», а с другой стороны, что советские историки формировали иногда недостоверные и часто односторонние теоретические конструкции по причине авторитарности государства и давления на их сознание политической идеологии.
Вероятно, именно это противоречие имел в виду Б.Н. Миронов, когда формировал достаточно полный и точный, на наш взгляд, перечень интеллектуальных недостатков (говоря мягче, проблем) советской историографии.
Он определил их состав так: «Советские историки справедливо критиковались и критикуются за такие недостатки в их подходе к изучению прошлого, как: 1) экономизм, который отдает приоритет экономическому фактору в ущерб другим и часто приводит к редукции многостороннего, многомерного социального объекта к одному экономическому аспекту; 2) априоризм, под влиянием которого факты подгоняются под заданные теорией схемы; 3) презентизм, который приводит к навязыванию людям прошлого мотиваций и представлений современных людей; 4) материализм, вынуждающий историка недооценивать в общественной жизни значение идей, например представлений об обществе, государстве и человеке, которых придерживались различные социальные группы, роли личности и других субъективных факторов истории; 5) объективизм, в соответствии с которым теоретические конструкции рассматриваются как объективная реальность; например, сконструированный исследователем класс считается реальным, объективно существующим классом, а социальные группы определяются по численности, членам, границам в ущерб отношениям внутри и меяеду группами, при этом игнорируются групповые представления и самоидентификация; 6) универсализм, который приводит к недооценке значения национальных, культурных, религиозных особенностей в развитии отдельных стран; 7) идеологизация и политизация исторической науки»11.
Разумеется, эти особенности не всегда встречались одновременно и в совокупности и их не вполне корректно «приклеивать» любым научным исследованиям, созданным советскими учеными. Вместе с тем задача, связанная с определением объяснительной и доказательной базы этих исследований, с выработкой методики ее объективного анализа, представляется чрезвычайно актуальной, тем более если речь идет о таком обусловленном многими внешними социально-институциональными факторами культурном явлении, как советская историография. Научная деятельность в данном направлении позволит ответить на вопрос об информационном качестве
создававшихся после Октябрьской революции профессиональным сообществом исторических знаний и о степени преемственности современной историографической традиции по отношению к той, которая складывалась в нашей стране до начала 1990-х гг.
На наш взгляд, в прошлом и настоящем развитии исторической науки содержание данных тенденций зависело от того, на какой объект направлялась мысль историка, какая сфера общественного развития и организации социальных связей оказывалась в пространстве интеллектуального творчества исследователя.
В качестве такого, обладающего в Советской России ярко выраженной спецификой объекта осмысления выступала экономическая история. Не умаляя значение других сфер общественного развития и организации социальных связей, нужно отметить, что пристальное внимание именно к этой предметной области было наиболее типичным для советской исторической науки.
Во-первых, творчество отечественных исследователей российской истории опиралось в 1920-1980-е гг. на принципы диалектического и исторического материализма, вычерчивавшие временно-пространственную шкалу оценки индивидуального и коллективного поведения людей по существу в любой конкретной исторической ситуации. Во-вторых, аксиоматический характер имело представление об экономической сущности базиса общественного развития и о том, что все остальные аспекты исторического развития - политический, духовный и т.д. - имеют только надстроечное значение и формируют дополнительные знания по отношению к главной информации - о состоянии производительных сил и производственных отношений. В-третьих, на развитие советской историографии решающее, детерминирующее воздействие оказывал формационный подход. В соответствии с этим подходом движение любого общества обозначалось как движение от одного уровня социально-экономического развития к следующему, как правило, более высокому.
Линейная схема хозяйственной трансформации, сформированная в рамках марксистской методологии, была воспринята и взята на вооружение не только советскими учеными, но и многими зарубежными исследователями, которые использовали ее при создании теории модернизации, отличительной чертой которой являлся, главным образом, универсализм в определении факторов исторического развития. Таким образом, экономическое развитие России представляло собой один из центральных объектов, на осмысление которого было нацелено историографическое творчество многих авторов в XX в.
Первым из исследователей истории советской исторической науки к этому выводу пришел К.Н. Тарновский. Он обозначил социально-экономическую историю России конца Х1Х-начала XX вв., определявшуюся в качестве части истории России периода империализма, как «комплексную про-
блему, включающую в себя, во-первых, историю монополистического капитализма и соответственно крупнокапиталистической промышленности, транспорта и банковского дела, во-вторых, аграрную проблематику, наконец, в-третьих, историю мелкого и среднекапиталистического производства»12.
Эта историографическая проблема имела не только собственно научное, но и идеологическое значение. Ее освоение происходило на базе привлекаемых исторических источников, обращение к которым началось еще в период функционирования возглавлявшегося М.Н. Покровским семинара в Институте красной профессуры. Интерпретация сведений, извлекавшихся из этих источников, базировалась на необходимости проиллюстрировать действенность марксистской методологической концепции исторического процесса применительно к российской действительности начала XX в. и на доказательстве правильности учения В.И. Ленина о неизбежности построения социалистического общества после устранения всех черт капиталистической системы общественно-экономических отношений.
Многие исследователи, специализировавшиеся на изучении экономического развития России конца Х1Х-начала XX вв., отмечали, что период исследования данной проблематики имел целостные содержание и хронологическую динамику в течение почти сорока лет - с 1917 по 1956 гг. Такая точка зрения была особенно распространена во второй половине 1950-начале 1960-х гг. не только потому, что подчеркивала заслуги политического руководства СССР в области относительной по отношению к современности демократизации идеологической жизни страны, но и в той связи, что современники этого периода сами ощущали расширение собственных творческих возможностей после ревизии теоретических взглядов И.В. Сталина.
Вот как эти условия описал К.Н. Тарновский: «Во-первых, к середине 1950-х годов выросли кадры исследователей, занимавшихся проблемами аграрной истории империалистической России, с весьма значительным “заделом” проработанного материала, знанием источников и соответствующими навыками ведения научного исследования... Во-вторых, к этому же времени наметилась смена проблематики исследований по аграрному вопросу в России начала XX века. Начиная со второй половины 1950-х годов обозначилось стремление исследователей не к комплексному и преимущественно региональному, а расчлененному изучению вопросов, но зато в более широких территориальных и хронологических рамках... От выяснения специфики аграрных отношений в пределах губернии (зоны, района) исследователи пришли к установлению общих черт аграрной эволюции страны в начале XX в. на базе тематически ограниченного, но общероссийского по своему характеру материала»13.
Таким образом, при очевидной внутренней динамике, которую можно проследить в ряде специальных исследований14, период в развитии советской исторической мысли, начавшийся после Октябрьской революции и завершившийся решениями XX съезда КПСС, принятием постановления ЦК КПСС «О
культе личности И.В. Сталина и его последствиях» и последовавшими за этим организационными изменениями в развитии научных исследований, рассматривался как целостное интеллектуальное явление. Таким он предстает и в настоящее время именно в силу историчности такой периодизации, ее соответствия реальному восприятию современников событий эпохи, имеющей литературно-художественное обозначение «оттепель».
В отношении любого обусловленного совокупностью объективных и субъективных причин процесса важно выбрать некоторую точку отсчета для его восприятия, своего рода методологическую платформу. Конечно, при таком выборе легко остановиться на каком-либо авторитетном мнении и дальше использовать его в качестве основания для интерпретации любых исторических фактов. Такой подход обычно отрицательно сказывается и на развитии историографического творчества, и через какое-то время на объяснительной репутации подобного времени. Именно такой результат наметился в отношении сталинского учения о полуколониальном типе российской экономике в начале XX в. и ленинского учения о протекании в России этого же периода двух социальных войн. Ревизия этих концептуальных представлений повлекла в 1990-е г. обвинение их адептов в догматизме.
Данная тенденция вообще является закономерной для развития исторического знания, что отмечали еще в 1980-х гг. исследователи развития ленинской концепции в отечественной историографии, воспринимавшие возвращение от различных теоретических заблуждений к методологическим положениям В.И. Ленина как путь к получению объективного знания об экономическом развитии России в начале XX в. В частности, этой позиции придерживались О.В. Волобуев и В.А. Муравьев. В своем исследовании они отмечали, что «оценка России начала XX в. как страны империалистической позволяла историкам возвратиться к упущенной историографией 20-х гг. ленинской мысли о перемещении революционного движения в Россию»15. Эта тенденция рассматривалась как отражение поступательного развития отечественной науки, направленного на получение объективных знаний и уточнение характеристик наиболее важных в плане концептуального восприятия исторических явлений. В качестве конкретного примера данных интеллектуальных поисков О.В. Волобуев и В.А. Муравьев привели дискуссию по вопросу о самодостаточности российской экономической системы накануне Первой мировой войны. Приход исследователей к правильному пониманию фактического материала и высказываний В.И. Ленина по данной проблеме они оценивали в исключительно положительном ключе, отмечая, что в конце 1920-начале 1930-х гг. «оценка социально-экономического уровня России конца Х1Х-начала XX в., как страны промышленного капитализма, сменялась представлением о самостоятельном, обусловленном внутренними закономерностями вступлении ее в стадию империализма»16.
На всем протяжении развития советской историографии экономической истории России начала XX в. обращение к теоретическим представлениям и конкретным оценкам, содержавшимся в работах В.И. Ленина, рассматривалось как путь, приближающий любого исследователя к получению достоверных знаний. В особенности это было характерно для восприятия тех работ, которые были посвящены формированию предпосылок и определению задач Октябрьской революции.
Вполне очевидно, что представления историков об этих событиях могут и, вероятно, должны совпадать с представлениями о них В.И. Ленина, потому что именно он являлся организатором и ведущим проводником этой революции. Любые домыслы могут в данной ситуации только увести от получения адекватных исследовательских результатов. Допустимо вести дискуссии о степени прогрессивности событий октября 1917 г. для развития российской истории, но предельно ясно, что только организаторы этих событий могли четко обозначить те задачи, которые они решали в своей вполне осознанной и целенаправленной деятельности.
Именно этого подхода придерживались все без исключения советские историки, рассматривая события, происходившие до и после Октябрьской революции, в качестве соответственно ее причин и следствий. Оценки экономического развития России как базисного явления в формировании социальных процессов были детерминированы отношением к социалистической революции как к прогрессивному явлению, своего рода зеркалу, в котором отражались достоинства и недостатки исторических явлений, происходивших в сфере хозяйства страны и за ее пределами. Историографическая концепция, созданная В.И. Лениным, также рассматривалась как интеллектуальное явление, в абсолютной мере порожденное его руководящей политической деятельностью при подготовке и проведении Октябрьской революции. Поэтому ее объективность не вызывала сомнений у исследователей, обращавшихся к решению вопросов о предпосылках и направленности революционных событий 1917 г. Основные положения этой концепции выступали в качестве индикатора правильности тех выводов, к которым приходили последующие поколения авторов многочисленных научных трудов. На наш взгляд, с интеллектуально-исторической точки зрения, это было вполне естественным и закономерным явлением, поскольку созданная В.И. Лениным идеология, несомненно, вполне точно отражала духовную и социально-экономическую ориентированность Октябрьской революции.
Этот вывод легко подтверждается не только на основании еще проникнутых революционной идеологией и стремлением способствовать реализации революционных достижений научных трудов 1920-1930-хгг., но и теми методологическими положениями, на которые опирались монографии и статьи представителей последующих поколений советских историков. Эта приверженность ленинской концепции и убежденность в правильности сде-
данного Россией в октябре 1917 г. социалистического выбора, в искренности которых нет оснований сомневаться, были частью мировоззрения создателей отечественной историографии экономического развития нашей страны применительно к началу XX в.
Если абстрагироваться - что, по нашему убеждению, абсолютно необходимо - от той негативной суммы оценок политической деятельности большевиков, которая сложилась в 1990-е гг., и избежать тем самым многих конъюнктурных оценок, то следует признать внутреннюю интеллектуальную органичность советской историографии даже в том случае, если создававшийся в ней образ социалистической революции имел, с позиций современного человека, мифический характер. Таким образом, само мышление отечественных исследователей наряду с системой формулировавшихся ими доказательств и выводов было сформировано убежденностью в закономерности и прогрессивности революционных событий октября 1917 г. В зеркале этих событий, с точки зрения советских историков, начиная с 1920-х и заканчивая 1980-ми гг., складывалась и сама картина событий экономической жизни России начала XX в., и необходимая система ее анализа и интерпретации в историографических источниках, и тот образ мыслей, который формировал и должен был формировать сознание ученых, занимавшихся данной проблематикой.
Достаточно точно и полно эту позицию сформулировал в своем исследовании, опубликованном в 1988 г., В.И. Бовыкин. В его вступительной части он писал: «Учение Ленина об объективных предпосылках социалистической революции, его концепция экономического развития России и места ее в мировой системе капитализма, прошедшие тем самым проверку на практике освободительной борьбы российского пролетариата, послужили основой ретроспективного изучения советскими историками процессов капиталистического развития России, обусловивших историческую необходимость социалистических преобразований. Начавшись по свежим следам событий Октябрьской революции, оно прошло ряд этапов. Каждый из них, решая свой круг проблем, на которых концентрировалось внимание исследователей, являлся своего рода ступенью в постижении истории Великого Октября. Но каждый такой этап, принося определенные достижения, имел и свои издержки. Проблемы и противоречия изучения социально-экономических предпосылок Октябрьской революции в советской историографии сами стали уже объектом исторического анализа»17.
Теоретические представления В.И. Ленина служили отправной точкой для оценки практически всех значимых явлений экономической жизни России в начале XX в. Они рассматривались в качестве базовой характеристики этих явлений. С другой стороны, все выявлявшиеся для обеспечения исследовательской работы источники непременно интерпретировались с учетом необходимости подчеркнуть закономерность происхождения и победы Октябрьской революции. В этом смысле показательным представля-
ется сделанный известным советским историком В.Я. Лаверычевым вывод о том, что «методологическая основа ленинских идей является первым непременным условием успешной разработки общих проблем государственно-монополистического капитализма в России. Вторым должно быть привлечение широкого круга исторических источников»18.
Очевидно, что изучение экономической истории России начала XX в., по крайней мере в трудах советских историографов, происходило в той системе координат, которая была задана представлениями о закономерном происхождении и положительном значении Октябрьской революции в России, о прогрессивном характере социалистического строительства, которое стремились осуществлять руководители большевистского государства, и о целесообразности выдвижения взглядов В.И. Ленина в качестве эталона достоверной интерпретации тех событий и процессов, которые происходили тогда в нашей стране.
В современной историографической традиции сохраняется признание ведущей роли социальных и экономических факторов в формировании предпосылок революционных событий 1917 г. вРоссии. Цивилизационный подход, выдвигающий на передний план источников исторического процесса культурно-антропологический фактор, все равно не способен поколебать эту причинно-следственную конструкцию, потому что главным проявлением культуры всегда остается имеющая под собой материалистические основания человеческая деятельность.
Примечания
1 Шмидт С.О. К изучению истории советской исторической науки 1920-1930-х годов // История и историки. М., 1990. С. 84.
2 Шмидт С. О. Историографические источники и литературные памятники // Шмидт С. О. Путь историка: избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997. С. 92.
3 Шмидт С.О. Архивный документ как историографический источник // Шмидт С.О. Путь историка. С. 134.
4 Архив РАН. Ф. 457. Оп.1-48 г. Д. 105. Л. 9.
5 Там же. Л. 42.
6 Воронкова С.В. Аркадий Лаврович Сидоров // Экономическая история. М., 1999. С. 446.
I Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография. М., 1996. С. 11.
8 Там же. С. 23-24.
9 Сахаров А.Н. Россия: Народ, Правители. Цивилизация. М., 2006. С. 29-30.
10 Дубровский А.М. Историк и власть: Историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930—1950-е гг.). Брянск, 2003. С. 10.
II Миронов Б.Н. Социальная история России, ХУШ-начало XX в.: Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Т 1. СПб., 1999. С. 14.
12 Тарновский К.Н. Социально-экономическая история России, начало XX в.: Советская историография середины 50-х-начала 60-х годов. М., 1990. С. 8.
13 Там же. С. 92-93.
14 См., напр.: Волков Л.В., Муравьев ВА. Историография истории СССР в период завершения социалистического строительства в СССР (середина 1930-х-конец 1950-х годов). М., 1982.
15 Волобуев О.В., Муравьев В.А. Ленинская концепция революции 1905-1907 гг. в России и советская историография. М., 1982. С. 141.
16 Там же. С. 139.
17 Бовыкин В.И. Россия накануне великих свершений. К изучению социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1988. С. 4.
18 ЛаверычевВ.Я. Военный государственно-монополистический капитализм в России. М., 1988. С. 12.
