CC BY
28
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2010. № 1
ОТЧЕТ О НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
«1917 ГОД: РЕВОЛЮЦИИ В РОССИИ»
29 ноября 2007 г. на историческом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова прошла межкафедральная научная конференция «1917 год: революции в России». Ее организаторами выступили кафедры отечественной истории ХХ в., истории общественных движений и политических партий, истории России XIX — начала XX в. и источниковедения отечественной истории. Программа работы конференции включала одно пленарное и три секционных
заседания, тематически дополнявших друг друга.
* * *
История России начала ХХ в. была ознаменована мощными революционными потрясениями, значимость которых сегодня неоспорима. Именно поэтому перед участниками научной конференции стояли достаточно непростые задачи — не только рассмотреть различные аспекты этих революционных процессов, но и, проанализировав современный уровень их научного изучения, противоречивые подходы к трактовке и оценке революций 1917 г., наметить направления их дальнейшего исследования и принципы преподавания студентам и магистрантам исторического факультета.
Открывая работу конференции, ее председатель — заведующий кафедрой отечественной истории ХХ в. академик Ю.С. Кукушкин — отметил, что история революций 1917 г. в России долгое время в нашей историографии изучалась несколько односторонне, нередко без учета противоречивости общественных явлений. За последние 20 лет в российской исторической науке произошли коренные изменения принципиального методологического характера. Наряду с определенными наработками и достижениями появилось множество легковесных суждений, утвердились новые стереотипы, порой лишенные научной основы. Именно поэтому одна из наиболее важных задач, стоящих сегодня перед российскими историками, состоит в том, чтобы, переосмысливая историю революций 1917 г. в России, используя наработки советской историографии и привлекая новые документы и материалы, быть независимыми в своих исследованиях от политической конъюнктуры. Такой подход достаточно непрост в силу существования двух противоположных оценок событий Февральской и Октябрьской революций 1917 г., что в конечном счете и определило актуальность и научную необходимость проведения данной конференции.
Пленарное заседание конференции включало в себя четыре доклада.
В докладе д.и.н., проф., заведующего кафедрой истории России XIX — начала XX в. С.В. Мироненко «Актуальные проблемы изучения двух русских революций 1917 г.» особое внимание было уделено вопросу о мифологизации одной из главных вех отечественной истории первой четверти ХХ в. — «легендарному 1917 году».
По мнению С.В. Мироненко, многочисленные мифы, возникшие вокруг революционных событий 1917 г., условно можно разделить на две группы. Первая из них — группа мифов «о привнесенном характере русской революции». Согласно одному из них, «конец эпохи династии Романовых был обусловлен не чем иным, как предательством генералов, окружавших царя, которые, изменив присяге, заставили императора отречься от престола». Эта идея зародилась в среде российской эмиграции «первой волны». Особое место в мифологии революционных событий 1917 г. занимает миф «о жидо-масонском заговоре» в России в начале ХХ в.
Вторая группа мифов, как отметил докладчик, связана с вопросом о вождях Октябрьской революции. Так, во второй половине 1950-х — начале 1960-х гг. на смену мифу «о В.И. Ленине и И.В. Сталине» как творцах «новой эры в истории человечества» пришел миф «о В.И.Ленине как единственном лидере Великой Октябрьской социалистической революции 1917 г. в России». При этом, подчеркивает С.В. Мироненко, документы, хранящиеся в наших архивах, убедительно доказывают тот факт, что у Октябрьской революции было два исторических лидера — В.И. Ленин и Л.Б. Троцкий. Именно «Троцкий еще днем 25 октября 1917 г. заявил на заседании Петроградского Совета (который он и возглавлял) об аресте членов кабинета Временного правительства и переходе власти в руки Советов, что не находило никакого отражения как в учебниках и учебных пособиях советского периода, так и в историографических исследованиях последующих десятилетий». Окончательный облик советских мифов о революции 1917 г. в России был концептуально сформулирован в 1930-е гг. и нашел свое яркое отражение на страницах «Краткого курса истории ВКП(б)». Не вызывает сомнения определенная абсурдность подобного рода представлений о развитии революционного процесса весны—осени 1917 г., поскольку революция в России, полагает С.В Мироненко, была порождена глубокими объективными противоречиями, прежде всего экономического и социального характера.
Вопросам индустриального развития России в начале ХХ в. был посвящен доклад д.и.н., проф. кафедры источниковедения отечественной истории С.В. Воронковой «Модернизационные процессы
в российской индустрии и программные документы большевиков в 1917 г.».
С.В. Воронкова считает, что к началу 1917 г. одной из важнейших задач социально-экономического развития страны оставалась ее промышленная модернизация, начатая еще в 1915 г. Однако царское правительство безнадежно запаздывало как с разработкой, так и с осуществлением большинства экономических программ. Именно поэтому к началу 1917 г. России не удалось достаточно продвинуться по пути модернизации страны «ни в социально-политической, ни в социально-экономической, ни в социокультурной сферах».
Более того, как было отмечено в докладе, вопросы индустриальной модернизации отсутствовали в программах всех либерально-буржуазных партий России, что как нельзя лучше иллюстрировало «слабую политическую активность российской буржуазии, обусловленную стесненностью ее предпринимательской и политической деятельности».
По сути единственной политической партией, в программных документах которой к весне — осени 1917 г. был представлен «общетеоретический анализ исторического этапа развития российского капитализма», была партия большевиков. Подробное изучение экономического положения в стране, состояния промышленного потенциала России и развития индустриальной инфраструктуры нашло свое отражение как в работах лидера партии В.И. Ленина, так и в программных документах самой партии. Результатом чего стали первые социально-экономические преобразования большевиков осени 1917 — весны 1918 г., которые, по мнению С.В. Во-ронковой, и определили в дальнейшем «задачи ускоренного индустриального развития Советской России как основы всесторонней модернизации общества».
В докладе д.и.н., проф. кафедры истории России XIX — начала ХХ в. Н.Д. Ерофеева «Революция 1917 г. в современной отечественной историографии» были поэтапно рассмотрены все основные публикации — монографии, докторские диссертации, данные электронных каталогов Фундаментальной библиотеки Института научной информации по общественным наукам РАН, Российской государственной библиотеки и Государственной публичной Исторической библиотеки России, в той или иной степени затрагивавшие вопросы Февральской и Октябрьской революций 1917 г. (При этом Н.Д. Ерофеев, являясь сторонником концепции «одной российской революции», подверг сомнению тезис о двух революциях 1917 г. — Февральской и Октябрьской.)
Выявленная таким образом статистика работ, по мнению Н.Д. Ерофеева, позволила говорить о достаточно неоднозначной ситуации в современной отечественной историографии. Более
того, Н.Д. Ерофеев отметил, что коренным образом изменились исследовательские рейтинги по вопросам, относящимся к истории революции. В данном случае вполне применим вывод историков Великой Французской революции о том, что если раньше революция изучалась «снизу» и «слева», то теперь больше «сверху» и «справа». В числе тем, особо привлекающих сегодня внимание историков, стали такие темы, как «Николай II и царская фамилия», история небольшевистских политических партий и организаций, антибольшевистское движение. Тема «Лениниана», которую по нынешнему ее содержанию точнее было бы назвать «антилени-ниана», уступает по числу изданных работ таким темам, как «масоны в революции» и «Г.Е. Распутин».
Н.Д. Ерофеев полагает, что «современная историография революции 1917 г. в России отличается также тем, что былая идейно-политическая и теоретико-познавательная марксистско-ленинская монолитность сменилась плюрализмом различных течений и направлений». Однако попытки систематизировать это разнообразие лишь на «конъюнктурной основе отношения историков к марксизму и коммунизму не являются продуктивными». Более научной и адекватной представляется группировка «по идейно-теоретическому и социально-политическому принципам на три направления: консервативное, либеральное и социалистическое». «Консерваторы» исходят из веры в особый путь России, идеалом для них является православная монархическая, единая и неделимая Россия. Революция рассматривается ими как катастрофа, обрекшая страну на гибель. Для «либералов» образцом являются западные ценности: частная собственность, рыночные отношения и гражданское общество. Будучи эволюционистами, они не считают революцию целесообразным средством решения общественных проблем. «Историки социалистической ориентации» руководствуются идеалами социализма. Все они положительно относятся к Февралю. Октябрь же оценивают в таком контексте лишь историки, остающиеся верными ортодоксальному марксизму. «Социалисты-реформисты» относятся к нему критически, в особенности за присущее ему насилие.
«Смена вех» в современной историографии революции 1917 г. в России носит тотальный характер. Прежде всего она касается теории и методологии. Взамен «марксистской теории общественных формаций и диалектико-материалистичского метода познания истории» сегодня предлагаются «теории цивилизаций, модернизации, синергетическая, психоанализ, психопатология и др.». Однако дело пока не идет дальше деклараций этих теорий, а в конкретно-исторических работах они используются редко.
Различные ответы даются и по целому ряду общих и частных вопросов конкретной истории революции, таких, как: «Были ли
Февраль и Октябрь 1917 г. "революциями" или "переворотами"?», «Сколько революций — одна или две — было в 1917 г.?», «Были ли они случайностью или закономерностью?» и др.
Таким образом, в современной российской историографии на сегодняшний день нет общей устоявшейся, признанной всем исследовательским сообществом трактовки истории развития революционного процесса весны—осени 1917 г. Однако представители самых разных направлений — от «консерваторов» до «либералов» — едины в том, что «исторически неверно возлагать трагизм революции и ответственность за ее жертвы только на те силы, которые революцию осуществляли», поскольку «виновниками событий являются также и те силы, которые не смогли пойти на компромисс с противниками ради менее жертвенного разрешения конфликта».
Доклад к.и.н., доц. кафедры отечественной истории ХХ в. Ю.А. Щетинова «Революция 1917 г.: вопросы методологии изучения» охватывает весьма широкий круг проблем.
Говоря о подходах к периодизации истории революции 1917 г. в России, Ю.А. Щетинов считает, что «первую попытку, во многом прогностическую, предпринимал еще В.И. Ленин в «Апрельских тезисах», выделив два этапа единой революции, которая развертывалась на его глазах: первый этап, «давший власть буржуазии», и второй, который «должен дать власть в руки пролетариата», определяя при этом «своеобразие текущего момента» в переходе от одного этапа к другому. Детализируя такой подход, К.М. Тахтарев по горячим следам, уже в 1918 г., выделял пять этапов «Российской революции». Последний из них — «Большевистский переворот» (Общество и государство. Пг., 1918).
Ю.А. Щетинов отмечает, что «в советской историографии названный выше подход не получил развития». Утверждение нового подхода на первых порах происходило довольно сбивчиво, хотя ясно просматривалась главная тенденция — его нарастающая политизированность. Так, в «Истории ВКП(б)» под редакцией Ем. Ярославского (Т. 4. М., 1929) были введены понятия «Февральская революция» (ее конечная грань — установление двоевластия) и «Октябрьская революция». Но одновременно присутствовали и другие формулировки («От начала революции до корниловщины», «Революция на переломе» (июльский кризис), которые позволяют сделать вывод, что для авторов данного учебника период от Февраля до Октября — это время продолжения революции.
В «Кратком курсе истории ВКП(б)», изданном в 1938 г., политизация была доведена до логического конца. Февральская революция здесь (и уже традиционно) ограничивается установлением двоевластия, и чтобы ни у кого не оставалось в этом сомнения, следующему разделу дается название «Обстановка в стране после
Февральской революции». И все же, по мнению Ю.А. Щетинова, нельзя не сказать о том, что у сталинской периодизации было свое, пусть и своеобразное, достоинство — она «напрочь устраняла все противоречия историографии 20-х гг. ХХ в.».
В следующем обобщающем труде — «Всемирной истории» (Т. 7—8. М., 1960—1962) периодизация революции 1917 г. несет на себе отпечаток хрущевской критики «культа личности» и «возвращения к ленинским принципам». Соответствующий раздел труда включает три структурные единицы: «Февральская буржуазно-демократическая революция», «Россия в период перехода от буржуазно-демократической революции к социалистической» и «Великая Октябрьская социалистическая революция». Тем самым «возрождались методологические сбои в периодизации, характерные для историографии 1920-х гг.».
Еще заметнее, по мнению Ю.А. Щетинова, методологические трудности, с которыми столкнулся в своей разработке периодизации революции академик И.И. Минц (История Великого Октября. Т. 1—3. М., 1967—1973). Следуя историографической традиции, он также использовал понятие «Февральская революция». Но гранью ее завершения названы события конца апреля 1917 г. Кроме того, И.И. Минц убирает из структуры (оглавления) своего труда такое обязательное понятие, как «Великая Октябрьская социалистическая революция», а равно и соответствующие разделы (такие, как «Подготовка и проведение соцреволюции» и т.п.), и одновременно осторожно вводит нетипичное для советской историографии понятие — «Великая революция в России».
Обращаясь к современной историографии, Ю.А. Щетинов полагает, что исследователей, затрагивающих сегодня проблему периодизации революции 1917 г., условно можно разделить на две группы — «традиционалистов» и «новаторов».
К «традиционалистам» автор относит тех историков, которые в целом придерживаются взглядов, устоявшихся в советской историографии. Среди «новаторов» Ю.А. Щетинов особо выделяет позицию В.П. Дмитренко, который, обратившись к событиям 1917 г., ввел в начале 1990-х гг. в исторический оборот понятие «Великая Российская революция». На сегодняшний день, считает Ю.А. Щетинов, в отечественной историографии историки-«традиционали-сты» постепенно сдают свои позиции, поневоле идя на сближение с «новаторами».
К тому же «большой разнобой в современной литературе существует в определении внутренних этапов Российской революции и особенно ее конечной грани (от ноября 1917 г. и апреля 1918 г. до ноября 1920 г., марта 1921 г. и октября 1922 г.)».
Более того, немалая путаница в современной историографии наблюдается и в состоянии понятийного аппарата: идет отождествле-
ние разнородных понятий — революция, переворот, «переход» или «захват» власти и др.
Отвечая на вопрос «Какой подход к периодизации революционных событий 1917 г. и последующих лет способен снять все отмеченные выше противоречия?», Ю.А. Щетинов подчеркивает, что в современной историографии «необходимо окончательно утвердить не просто понятие "Российская революция", а "Великая Российская революция" — Великая по своим грандиозным масштабам и всемирно-историческому значению». При этом четко выделяются два ее периода: Февральский (23 февраля — 25 октября 1917 г., со своими двумя этапами — « По пути демократии» и с июля — «От демократии к диктатуре») и Октябрьский.
И в заключение, говоря о разнице методологических подходов к оценке причин «Великой Российской революции», Ю.А. Щетинов выделяет четыре их типа. Первый — «концепция заговора». Второй подход непосредственно апеллирует к «неутешительным результатам Первой мировой войны». Третий подход можно условно назвать «марксистско-формационным», а четвертый — «цивили-зационным».
Работой первой секции «Методология, источниковедческие и историографические проблемы изучения революции 1917 г.» руководил д.и.н., проф., заведующий кафедрой источниковедения отечественной истории А.Г. Голиков.
Проблема многоаспектного отражения российской действительности в периодической печати начала ХХ в. явилась предметом обсуждения в докладе «Революционная Россия в оценках прессы 1917 г.» проф. А.Г. Голикова.
Как известно, в 1917 г. в России издавалось около 4 тыс. газет и журналов, которые не только информационно охватывали всю территорию страны, включая уездные центры, но и могли оперативно откликаться на хронику текущих событий, давая одновременно и историческую, и политическую их оценки. Наиболее полно и разнопланово «палитра периодических изданий» была представлена в двух российских столицах — Санкт-Петербурге и Москве.
А.Г. Голиков отметил, что достаточно яркое отражение события Февральской революции в России 1917 г. нашли в столичной прессе, в таких широко известных многотиражных изданиях, как «Московская газета» и «Русское слово». При этом отличительной особенностью российской прессы в освещении революционных событий являлась не только оперативность, но и присутствие в периодических изданиях тех лет таких нетрадиционных типов исторических источников, как политическая карикатура, документальная фотография и др.
Сообщение д.и.н., проф. кафедры Отечественной истории ХХ в. Н.В. Наумова «Октябрьская революция 1917 г. в современных вузовских учебниках и учебных пособиях» познакомило участников
конференции с основными принципами изложения истории революции 1917 г. в 30 из 200 официально зарегистрированных в генеральном каталоге Российской государственной библиотеки вузовских учебниках и учебных пособиях, изданных за последние 5 лет, преимущественно в Москве. Н.В. Наумов считает, что изложение истории революции 1917 г. в них отмечено влиянием разных исторических, социологических и философских концепций. Среди них на первое место следует поставить советскую «марксистско-ленинскую» концепцию революции, методологической основой которой была формационная теория. Наследие советской историографической школы остается во многом определяющим для авторов большинства соответствующих разделов учебников. Наряду с этим для всех учебников характерны заимствование ряда теоретико-методологических и концептуальных положений у историков-эмигрантов и западно-европейских и американских советологов.
По мнению Н.В. Наумова, в советской историографии предреволюционное развитие России изучалось скорее с целью найти в нем «социально-экономические и политические предпосылки социалистической революции и антагонистические противоречия, порожденные капиталистическим развитием страны», неотвратимо ведущие к «возникновению революционной ситуации» и к социальному взрыву осени 1917 г. Авторы многих современных учебников рассматривают развитие революционных процессов в рамках теории модернизации и подчеркивают, что противоречия, порожденные переходом России к индустриальному обществу, могли бы быть разрешены в рамках существовавшего общественно-политического строя, и революции в 1917 г. можно было бы избежать. Так, одни считают, что «война и порожденные ею трудности были главной причиной революции», а другие, напротив, утверждают, что «война оказала положительное влияние как на состояние экономики, так и на социальное развитие страны».
В то же время авторы ряда учебников и учебных пособий воспроизводят основные положения советской концепции революции 1917 г., убрав из нее «пафосную апологию большевистской партии и имена ее вождей». Другие, напротив, ставят под сомнение ключевые положения советской концепции. В частности, они отвергают тезис «о возникновении двоевластия после свержения монархии». По их мнению, «в России было одно законное — Временное — правительство, которое проводило политику, отвечавшую интересам большинства населения страны. Против правительства большевики вели непрерывную борьбу. Испробовав все легальные демократические методы борьбы и не добившись успеха, большевики организовали военный переворот и свергли его».
Сторонники этой точки зрения отрицают и ведущую роль Советов в развитии Октябрьской революции 1917 г., противопоставляя им другие государственные и общественные организации. Они по-
лагают, что «всероссийскую известность и влияние Советы обрели благодаря большевистской пропаганде, объявившей их более совершенной формой народовластия, чем парламентская республика».
В целом, отмечает Н.В. Наумов, в рассмотренных современных вузовских учебниках и учебных пособиях представлены концепции революции 1917 г., соединившие в себе «положения различных исторических теорий и историографических школ».
Сообщение д.и.н., проф. кафедры отечественной истории ХХ в. С.А. Байбакова касалось проблемы «Закрепления итогов Октябрьской революции в Конституции РСФСР 1918 г.».
В советской историографии Конституция РСФСР 1918 г. рассматривалась как документ, юридически закрепивший завоевания Октябрьской революции. При этом саму революцию всегда «объясняли прежде всего проявлением объективной закономерности развития России как слабого звена мировой системы капитализма, в целом созревшей для перехода к социализму».
Основываясь на прогностических суждениях Маркса и Энгельса, воспринятых и развитых Лениным, советские ученые безоговорочно определяли «созданное в результате революции государство как диктатуру пролетариата, принявшую форму республики Советов, как первое в мире (после падения Парижской Коммуны) государство рабочих и трудящихся крестьян». Именно эти завоевания революции, согласно общепринятой в советской историографии концепции, были положены в основу Конституции РСФСР 1918 г., являвшейся не только первой советской, но и вообще первой в истории России конституцией.
Проф. С.А. Байбаков считает, что в современных исследованиях не подвергается сомнению факт закрепления в Конституции нового строя, установившегося в России после прихода к власти большевиков. Принципиальные изменения претерпела сама трактовка сущности этого строя, вытекающая из коренной переоценки событий тех лет. Вооруженное восстание в Петрограде в октябре 1917 г. рассматривается «ныне многими историками не как социалистическая революция, а как военный переворот, осуществленный крепко сплоченной группой профессиональных революционеров (большевиков), не имевших опоры в народных массах и к тому же щедро финансировавшихся Германией».
Однако далеко не все ученые, по мнению докладчика, разделяют такие взгляды на октябрьские события 1917 г. В развитие этой мысли С.А. Байбаков подробно остановился на работах таких известных авторов, как американский исследователь А. Рабинович, российский историк А.Н. Медушевский, исследователь С.Г. Кара-Мурза.
Выступление д.и.н., проф. кафедры истории южных и западных славян Л.П. Лаптевой было посвящено проблеме «Октябрьская революция и состояние славяноведения в России в 1917—1930-е гг.».
Проф. Л.П. Лаптева подчеркнула, что начало изучения истории южных и западных славян в России восходит к первой половине XIX в. До Октябрьской революции 1917 г. славяноведение в России имело определенные успехи в изучении славянского языкознания, вспомогательных исторических дисциплин — номографии, источниковедения, археографии и т.п. Однако специализированная историческая кафедра, на которой велось изучение и преподавание славянской проблематики, была образована в Московском университете только в 1939 г. и долгое время являлась единственным подобным исследовательским центром.
Октябрьская революция 1917 г. в корне изменила условия развития науки в стране. С утверждением новой марксистской методологии и идеологии (причем в большевистском, т.е. достаточно далеком от учения К. Маркса и Ф. Энгельса варианте), славяноведение, как и ряд других гуманитарных дисциплин, исчезло из сферы преподавания и научного изучения. При этом большинство русских славистов в первое десятилетие советской власти в силу различных обстоятельств оказались за границей, основная масса уехала в славянские страны — Чехию, Болгарию, Сербию. Оставшиеся в России пытались не только приспособиться к новым порядкам, но и помогали советской власти в строительстве новой системы университетского образования и организации отечественной науки. В то же время в связи с исключением славяноведения из числа учебных дисциплин университетского образования были также ликвидированы и все научные учреждения и организации, занимавшиеся данной проблематикой. С изучением славяноведения в России было покончено в 1934 г., с роспуском Ленинградского института славяноведения, созданного всего за три года до этого.
Образование в 1939 г. кафедры истории южных и западных славян на историческом факультете МГУ было тесным образом связано с изменившейся политической обстановкой в стране и в мире в конце 1930-х гг.
Как отметил в своем сообщении «Отношение инославянских землячеств в России к революциям 1917 г.» к.и.н., доц. кафедры истории южных и западных славян Е.Ф. Фирсов, в советской историографии долгое время интерес исследователей был сосредоточен лишь на участии представителей славянских народов, живших в России, в событиях Октября 1917 г. Именно поэтому основной упор в докладе был сделан на «отношение различных инославянских обществ, существовавших в царской России, как к Февралю 1917 г., так и на их идейно-политическую ориентацию в период от Февраля к Октябрю».
Работая не только в московских архивах, Е.Ф. Фирсов обнаружил и ввел в научный оборот документы, раскрывающие позицию
9 ВМУ, история, № 1
129
инославянских обществ по отношению к событиям Февральской революции 1917 г. в России. Это фонды «Союза чехословацких обществ в России», «Словацкого общества им. Штура», «Общества им. Крижанича», «Словенского общества "Югославия" (уцелевшая полная подборка печатного органа которого была обнаружена в словенских архивах в г. Любляне) и др. Все это позволило по-новому осветить отношение инославянских обществ в России к революционным событиям весны—осени 1917 г., к которым они не всегда оказывались лояльными.
Проблеме «Политических движений и партий в революционной России» было посвящено заседание второй секции (руководитель — д.и.н., проф. Н.Д. Ерофеев).
Особенности политического развития России в период Февральской революции 1917 г. были затронуты в выступлении к.и.н., доц. Ф.А. Гайды «Концепции власти и политическая практика русских либералов в 1917 г.». По его мнению, лишь одна либеральная партия — конституционные демократы («Партия народной свободы») — принимала активное участие в событиях Февраля 1917 г. Кадеты имели развернутую политическую программу, организационную структуру (пусть и очень сильно пострадавшую в «третье-июньский период»), и обладали богатым политическим опытом — парламентским и революционным. Остальные политические партии к этому времени либо не вышли из острого организационного кризиса (октябристы), либо так и не создали своей всероссийской структуры и теоретической программы (прогрессисты).
Ф.А. Гайда считает, что основной теоретической проблемой партийной программы партии кадетов было соотношение интересов человека и общества, которое решалось в пользу последнего. Это позволяет утверждать, что кадеты исповедовали вполне традиционный для российской политической мысли социальный либерализм. Кадеты выступали за эволюционное развитие общества, но не отрицали возможности политической революции. Революция мыслилась ими как составная часть общественного развития и считалась неизбежной.
Кадеты положительно приняли факт Февральской революции 1917 г. и широкой революционной демократизации российского общества, их партия стала правящей, а в основу политики Временного правительства легли принципы народного суверенитета и самоуправления, ими предложенные. Временное правительство почти полностью состояло из либералов, само определяло собственные полномочия и фактически было революционным «министерством доверия», которое не было ответственно перед каким-либо политическим институтом.
Поражение либералов осенью 1917 г. произошло не в силу их отказа от своих демократических принципов, а, наоборот, по при-
чине их последовательной реализации либералами, которые так и не пересмотрели своих взглядов. Таким образом, либералы уже накануне 1917 г. перестали быть реальной альтернативой политического развития России.
В выступлении к.и.н., доц. А.И. Остапенко «Февральская революция 1917 г. и Закавказье» было отмечено, что влияние Февральской революции не менее остро, чем в других частях России, ощущалось на Кавказе. Ее воздействие на ситуацию в регионе формально ограничивается периодом с февраля по октябрь 1917 г., хотя многие события, происходившие в Закавказье в дальнейшем, если и не являлись прямым следствием, то были связаны с фев-ральско-мартовскими событиями опосредованно.
При этом Февральская революция 1917 г. положила начало не только демократическим преобразованиям, но деструктивным процессам на Кавказе. Временное правительство, не имея четкой программы действий в регионе, 9 марта 1917 г. упразднило Кавказское наместничество, оно доверило управление Закавказьем Особому Закавказскому Комитету (ОЗАКОМ), местом пребывания которого стал Тифлис. В состав ОЗАКОМА вошли пять членов IV Государственной думы (по одному от Армении и Азербайджана и двое от Грузии, пост председателя Комитета занял кадет В.А. Харламов). Деятельность Комитета регламентировалась дореволюционными законами о Кавказском наместничестве. Поддержку ОЗАКОМУ оказывали местные советы, в которых большинство имели меньшевики и эсеры.
По мнению А.И. Остапенко, эффективность деятельности Особого Закавказского Комитета оказалась сравнимой с результативностью работы самого Временного правительства. Именно это в свою очередь привело к усилению и организационному оформлению национальных движений, а также требованию автономии в составе России. Результатом же распада Кавказского фронта стала утрата центром контроля над регионом, вследствие чего территория Закавказья оказалась незащищенной перед угрозой турецкого вторжения.
Круг вопросов, обсуждавшихся на заседании третьей секции «Влияниереволюционньх процессов 1917 г. на политическое, социально-экономическое и культурное развитие России» (руководитель — заведующая кафедрой общественных движений и политических партий д.и.н., проф. Л.С. Леонова), затрагивал достаточно широкий спектр проблем.
Выступление к.и.н., доц. кафедры отечественной истории ХХ в. О.Н. Барковой «Политическая культура российского общества в 1917 г.» было посвящено специфике и особенностям исследования массового политического сознания в дни Февральской революции в России.
Как известно, российская общественность восторженно встретила Февральскую революцию. Именно поэтому власть в лице Временного правительства как никогда зависела от вектора общественного настроения, быстрое колебание которого приобретало значение важного политического фактора. В то же время в 1917 г. механизм формирования образа власти в общественном сознании, очевидно, носил скорее объективный характер, определяясь российскими политическими реалиями.
О.Н. Баркова полагает, что представление о феномене «политической культуры», равно как и сам термин «политическая культура», появилось в России уже в начале ХХ в. При этом термин «политическая культура» стал широко употребляться в научно-публицистической лексике только в 50-е гг. ХХ в., будучи впервые введенным в научный оборот американским политологом Г. Ал-мондом в 1956 г. (до сих пор среди исследователей не существует единого понимания этого термина).
О.Н. Баркова считает, что среди важнейших элементов политической культуры периода Февральской революции 1917 г. в России особое место принадлежало политическим символам, выполнявшим разнообразные функции. Любую революцию нельзя понять без изучения ее символики, которая вводила российское общество в мир политики, оказывая особое эмоциональное воздействие на массы людей, приобщавшихся к политической жизни. Среди наиболее значимых революционных символов весны 1917 г. можно выделить: песни («Русская марсельеза»), знамена, флаги, красный цвет и др. Характерной особенностью этого периода было и повсеместное отрицание старой государственной символики царской России.
Более того, в условиях «моды на революцию» и «моды на политику» в первые месяцы революции 1917 г. новые символы стали элементом народной культуры, а важнейшей чертой общественной жизни стала политизация досуга. Политическая, культурная и психологическая атмосфера, сложившаяся в стране в дни Февральской революции, стимулировала процесс создания новых политических символов, имевших политико-морально-религиозный смысл, заключавших в себе некую идентичность.
В то же время, отмечает О.Н. Баркова, в 1917 г. вся система революционных символов была общей для основных российских социально-демократических партий вне зависимости от их политической орентации.
В сообщении д.и.н., проф. Н.Л. Рогалиной «Аграрные преобразования в России в 1917—1918 гг. и их социально-экономические последствия» было отмечено, что аграрная революция первой четверти ХХ в. воспринимается сегодня наиболее часто через призму 132
«комплекса социальных революций в эпоху мировых войн» (формула, предложенная японским исследователем Х. Вадой).
Н.Л. Рогалина полагает, что после Октябрьской революции 1917 г. в созданном пространстве свободы вспыхнули две революции — «революция крестьян» и «революция национальностей».
Первая базировалась на общинах, селах и волостях, выступления ее участников были автономными и стихийными. При этом главная цель такой революции состояла в получении земли и воли. В конечном счете деревня, по мнению докладчика, в результате таких выступлений резко беднела и нивелировалась. На местах преобладал потребительский тип хозяйства с малой товарностью и потребностями, который привел к сокрушительному по своим последствиям уравнительному переделу в стране.
В то же время аграрные реформы в России всегда были призваны преодолеть исторически сложившееся постоянное отставание сельского хозяйства от потребностей всего народного хозяйства, при том что реформистские традиции в России таковы, что социально-экономические изменения происходят не средствами среды, а средствами политики, и именно политические факторы являлись определяющими в ломке экономической структуры и в регрессе производства.
Проблема «Октябрьская революция 1917 г. в оценке сменовеховства» явилась предметом обсуждения в докладе д.и.н., проф. Л.С. Леоновой. Осмысление эмиграцией истоков, характера, значения Октябрьской революции 1917 г. в значительной степени было затруднено самими условиями существования — оторванностью от родины, склонностью отождествлять постигшую Россию катастрофу со своей личной и т.п. При этом суть сменовеховской доктрины состояла в признании советской власти, необходимости сотрудничества с ней в расчете на то, что жизнь заставит большевиков пойти на реформирование своей идеологической и практической политики в духе либерализации.
Сменовеховцы обосновывали позитивное значение прихода большевиков к власти, подчеркивая, что сохранение единого Российского государства является в конечном счете историческим оправданием большевизма. По мнению Л.С. Леоновой, сменовеховцы отмечали народный характер советской власти, приводя доказательства ее связи с народом, и настаивали на невозможности реставрации в России прежних порядков, отвергая идею насильственного свержения советской власти. Именно в этом они видели значительное преимущество советского строя перед парламентарным.
В целом, несмотря на то что сменовеховская модель большевизма оказалась утопичной, представители этого направления в объяснении истоков и характера российского революционного
процесса сосредоточили свое внимание на нивелировании неразрешимых противоречий, ставших причиной революционного взрыва осенью 1917 г. Понимание большевизма как явления, имманентно присущего российской истории, и противоречивые тенденции, изначально заложенные при формировании идеологии сменовеховства, определили в конце 20-х гг. ХХ в. раскол в сменовеховском движении.
В выступлении молодого исследователя к.и.н., м.н.с. кафедры отечественной истории ХХ в. О.К. Кайковой «Национальная политика советского правительства в 1917—1918 гг.» основное внимание было уделено одному малоисследованному в отечественной историографии аспекту советской национальной политики — положению национальных меньшинств в годы революций и гражданской войны. Анализируя процессы «самоорганизации национальностей», О.К. Кайкова рассматривает направления поиска этническими меньшинствами форм самоопределения, когда наряду с созданием административно-территориальных образований по национальному признаку большее распространение среди дисперсно проживающих этнических меньшинств получила все-таки национально-культурная автономия, в основе которой лежал экстерриториальный принцип.
В заключение докладчик отметил, что после революции 1917 г. проблема национальных меньшинств заняла самостоятельное место в общем курсе национальной политики страны. Во-первых, национальные меньшинства получили правовое признание. В основополагающих советских законодательных актах они упоминались специально, следовательно, признавались в качестве субъектов государственной национальной политики. Во-вторых, в это время они располагали возможностью для свободного выбора модели сохранения своей национальной идентичности, что и определило уникальность этого небольшого периода. Со второй половины 1920-х вплоть до середины 1930-х гг. проблема национальных меньшинств решалась исключительно на основе национально-территориального принципа, путем образования низовых национальных административно-территориальных единиц — районов и сельсоветов.
В докладе д.и.н., проф. кафедры истории общественных движений и политических партий Г.М. Алексеева «Положение СНК об изобретениях (30 июня 1919 г.) и его реализация» освещаются истоки советского изобретательства, в основе которого лежало подписанное В.И. Лениным специальное постановление об изобретениях. По сути этот программный документ открыл первую страницу в истории отечественного изобретательства, определил принципы государственной политики его развития на десятилетия 134
вперед. Впервые после Октября 1917 г. изобретения стали достоянием государства, а техническое творчество миллионов тружеников — одной из движущих сил научно-технического и социального прогресса. В стране возникло массовое движение изобретателей и рационализаторов, оказавшее весомое влияние на развитие народного хозяйства. Ведь именно в советскую эпоху были заложены основополагающие принципы научно-технической политики, создана и совершенствовалась система государственных и общественных структур, компетентных и ответственных за весь комплекс изобретательской и рационализаторской деятельности.
Как отмечалось в докладе, это было крупное социальное явление, не замкнутое только в производственно-технической сфере, а охватывающее все стороны жизни общества: экономическую, политическую и культурную.
По мнению проф. Г.М. Алексеева, с распадом Союза ССР к началу 1992 г. в стране произошло резкое снижение массовости и эффективности технического творчества. Это явилось объективным следствием губительных горбачевских реформ и той социально-экономической политики власти, которая в последующем привела советский технический прогресс в тупик, а движение изобретений и рационализаторов — к краху
Подводя итоги работы конференции, ее председатель — академик РАН Ю.С. Кукушкин отметил, что программа конференции была весьма обширной и многоплановой. Сравнение и сопоставление различных точек зрения в ходе дискуссий позволили проанализировать состояние отечественной историографии, поскольку в науке уже сложились условия для многомерного анализа развития революционных событий ХХ в. с пониманием нелинейности исторического процесса. Это — во-первых.
Во-вторых, была подчеркнута необходимость расширения ис-точниковой базы исследований революционных процессов 1917 г., подготовки публикации новых документов и повышения значимости научно-теоретического уровня современных исследований путем строгого соблюдения принципа историзма и объективности. Это касается также учебников и учебных пособий, освещающих историю нашей страны в 1917—1920-е гг., что для исторического факультета наиболее значимо.
В-третьих, диалектическая сложность изучения Февральской и Октябрьской революций 1917 г. в России состоит в том, что при исследовании этих явлений необходим цивилизованный плюрализм, объективный, всесторонний, основанный только на исторических фактах и документах подход, позволяющий рассмотреть их в неразрывной связи с предшествующей историей, как часть самобытного российского исторического процесса.
