CC BY
19
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2017. №3(49)
УДК 82-32
ЕГИПЕТ КАК ПРАРОДИНА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА В ТВОРЧЕСТВЕ АЛДЖЕРНОНА БЛЭКВУДА: К ВОПРОСУ О ЖАНРОВЫХ ГРАНИЦАХ ЛИТЕРАТУРНОЙ ГОТИКИ
© Анастастия Липинская
EGYPT AS THE ANCESTRAL HOME OF HUMANITY IN ALGERNON BLACKWOOD'S WORKS: ON THE ISSUE OF THE LIMITS IN GOTHIC FICTION
Anastasia Lipinskaya
The article is devoted to the issue of the limits in gothic fiction. Some of Algernon Blackwood's ghost stories and his novel "The Wave" are quite special in this respect. They share the interest in the supernatural typical of British ghost stories and preserve some of their characteristic features, however, they are based on different ideas, probably borrowed from occult teachings and scientific theories popular in those days, such as a comparative analysis of myths and rites and Sigmund Freud's psychology. Blackwood's stories show considerable interest in ancient Egypt as the ancestral home of humanity, however in a metaphysical sense: the ancient civilization appears as a mighty force that still exists and can claim human souls through dreams and visions. This corresponds to certain tendencies found in Victorian and Edwardian literature on Egypt, unlike ghost stories, which often show Egyptian mummies and other artefacts as dangerous "invaders" from another world (the concept of strangeness, or otherness, is essential for a ghost story). What is more, Blackwood's Egypt is ambivalent rather than hostile, and the characters' comeback can make them happy. This case does not correspond to the common image of Egypt characteristic of British gothic fiction. It can be understood as a result of introducing the author's occult and scientific ideas into this highly traditional type of literature. Such precedents are a good reason to ask the question about the limits of a ghost story as a genre.
Keywords: ghost story, otherness, occult teachings, literature on Egypt, limits of a genre.
Статья посвящена вопросу о границах литературной готики. Некоторые новеллы Алджернона Блэквуда и его роман «Волна» в этом отношении весьма примечательны - они сохраняют характерный для британской готической новеллы (ghost story) интерес к сверхъестественному и некоторые из особенностей ее поэтики, но строятся вокруг совсем иных идей, вероятно, заимствованных из оккультных учений и популярных в то время научных теорий, таких как сравнительный анализ мифов и ритуалов и психология Зигмунда Фрейда. В текстах Блэквуда много внимания уделено Египту как прародине человечества, но не столько в конкретно-историческом, сколько в метафизическом смысле - древняя цивилизация предстает могучей силой, которая все еще существует и может притягивать к себе души посредством снов и видений. Это соответствует некоторым тенденциям, характерным для литературы о Египте, публиковавшейся в викторианскую и эдвардиан-скую эпоху, но весьма нетипично для готических новелл, где зачастую мумии и другие артефакты фигурируют как опасные «захватчики» из другого мира (идея «чужого», «другого» принципиально важна для готической новеллы). Более того, Египет у Блэквуда скорее амбивалентен, чем враждебен героям, которые могут даже обрести счастье, вернувшись в него, что расходится с типичным образом Египта в британской готической новелле и может быть понято как результат внесения оккультных и научных представлений автора в весьма устоявшийся тип текста. Подобные прецеденты позволяют поставить вопрос о границах готической новеллы как жанра.
Ключевые слова: готическая новелла, «другое», оккультные учения, литература о Египте, границы жанра.
Для британской ghost story (устоявшийся, хотя и весьма приблизительный, русский перевод -«готическая новелла») второй половины XIX -начала ХХ столетия принципиальное значение
имеет образ чужого, другого, столкновение с которым и лежит в основе сюжета. Конструирование этого образа теснейшим образом связано с культурным контекстом и ценностным миром
автора: к примеру, «другое» может быть связано с тайнами прошлого, как у Монтегю Родса Джеймса, или с миром народных суеверий, как в некоторых новеллах Шеридана Ле Фаню, то есть с иным историческим типом сознания, реликты которого вторгаются в мир современного человека. Также возможно и географическое «другое» - особенно в связи с колониальной политикой Британской Империи, способствующей отношению к иным, особенно восточным, культурам одновременно с любопытством и с настороженностью [Bulfin, c. 412, 416]. Совершенно особый случай - Египет, который собственно колонией не был, лишь находился под протекторатом Британии с 1914 по 1922 годы, однако активно осваивался англичанами не только в экономическом и военном, но и в культурном смысле [Said, c. 11]. Образ современного Египта сливался с представлениями о его историческом наследии, монументальных руинах и таинственных заупокойных культах.
Интерес европейцев к Египту имеет давние корни. Столетия назад оттуда ввозили мумии, и не как исторические реликвии, а как сырье для якобы чудодейственных лекарств; позже, при Наполеоне, появился научный интерес, но ореол таинственности не пропал. Когда во второй половине XIX столетия началось бурное развитие антропологии, учений о мифе и ритуале, вышло немало книг о древнеегипетской истории и культуре, причем по нынешним меркам весьма своеобразных - с отчетливо оккультным привкусом, усматривающих в конкретно-историческом материал для аналогий и поиска универсалий. Древний Египет рассматривался как своего рода колыбель цивилизации, наследие которой можно усмотреть, к примеру, в современных религиях [Iversen, c. 14].
Авторы готической прозы не остались в стороне: в то время, к примеру, мумии прочно вошли в арсенал «страшной» литературы [Daly, c. 111], [Huckvale, c. 155], [Bulfin, c. 413]. Среди мастеров, касавшихся египетской темы, - Артур Конан Дойл («The Ring of Thoth, Lot No.249»), Амелия Эдвардс («A Thousand Miles up the Nile», писательница была также ученым-египтологом), Грант Аллен («My New Year's Eve among the Mummies») и другие. Несколько особняком стоит Алджернон Блэквуд, автор целого ряда «египетских» текстов, отразивших его путевые впечатления. Роман «Волна. Египетское послесловие» («The Wave. An Egyptian Aftermath») и новеллы «Случай в пустыне» («A Desert Episode»), «Нисхождение в Египет» («A Descent Into Egypt»), «Египетское колдовство» («Egyptian Sorcery») и «Крылья Гора» («The Wings of
Horns»), созданные в 1910-е годы, отличаются сложной жанровой природой и спецификой подхода к теме. На концептуальном и структурном уровне их многое объединяет, что позволяет задействовать роман в анализе, касающемся главным образом новелл.
Египет для Блэквуда - сновидческая прародина. Сюжет практически всех перечисленных текстов сводится к тому, что герои открывают в себе некую глубинную сущность египетского происхождения, оказываются воплощением божества или переродившимися для новой жизни египтянами. Роман «Волна» даже имеет подзаголовок - Egyptian Aftermath, то есть последствие, послесловие, продолжение. Вначале его читателям представляют мальчика, чей отец, ученый-египтолог, читает древнюю рукопись о трагической любви знатной египтянки и пленника-сирийца, а сам мальчик видит странные сны и общается с красивой черноглазой девочкой. Взрослый Том встречается с давней подругой во время путешествия в Египет и влюбляется в нее. Очевидно (и, в принципе, можно догадаться по первым же главам), что в лице героев возрождаются те, древние влюбленные.
Роман этот нельзя отнести к готической традиции в чистом виде, здесь во главе угла не ужас перед сверхъестественным, а очарование тайны и путь к счастью посредством ее постижения. Возможно, это самый важный «египетский» текст Блэквуда, проясняющий взгляды и позицию автора. Во-первых, хорошо заметно, что Блэквуд опирается на современный ему уровень знаний о Египте, с довольно странной на нынешний взгляд хронологией (рукописи пять тысяч лет, что по нынешним меркам соответствует возрасту древнейших памятников письменности, а не развитых повествований такого плана, но в то время история египетской цивилизации виделась несколько более долгой, к примеру, 3000 г. до н. э. считался верхней границей периода строительства великих пирамид [Le Page Renouf, c. 50]). Во-вторых, очевидно влияние фрейдизма -в трактовке как человеческой психики, так и мифологии. Отец героя назван учеником Фрейда [Blackwood, 1916, c. 16] - и контекст понятен, речь идет о снах мальчика, странных и явно нуждающихся в толковании (стоит отметить, что сам Фрейд активно интересовался древнеегипетской культурой и собирал произведения искусства того времени, которые и сейчас можно увидеть в его музее-квартире в Вене). Позже, когда перед нами уже разворачивается любовная история взрослых людей, ровесников (им далеко за тридцать), Том ассоциирует возлюбленную с богиней-матерью (а древняя египтянка из рукописи
была, судя по всему, намного старше юного раба и поначалу считала, что относится к нему с материнской заботой). Возникает весьма характерное противоречие: герои ходят среди конкретных и широко известных памятников древности, Том как сын ученого, надо полагать, неплохо знает историю древнего и современного Египта, но происходящее с героями романа накладывается не на какую-либо мифологическую или этнографическую конкретику, а на очень общую символическую конструкцию, в которой Египет занимает место праматери, прародины человечества, память о которой сохраняется в снах и грезах. Тема же исторически и географически конкретной иной культуры присутствует, но как бы отдельно от Египта: Блэквуд описывает некое интернациональное сообщество путешественников, в числе которых Том, исколесивший всю Европу, и молодые поляки. Поляки по очевидным историческим причинам (длительная включенность Польши в Российскую империю) воспринимаются у Блэквуда как почти русские, экзотический народ, не настолько «другой», как азиаты, но заметно отличающийся по ментальности от жителей Западной Европы, даже если речь идет об образованных состоятельных молодых туристах. Собственно же египтяне - современные - упоминаются эпизодически и буквально сливаются с ландшафтом, а древние, те, о которых идет речь в рукописи, лишены привязки к конкретным нравам и обстоятельствам, у них нет имен, а общественное положение названо весьма обтекаемо (жена военачальника и его пленник). Перед читателем предстает не история столкновения культур, а вечная история любви, ожидания и возвращения - или же самопознания, открытия своей подлинной сущности, с фрейдистским (значимые сны, фигура матери-возлюбленной) и, возможно, юнгианским привкусом.
В новеллах многие из перечисленных мотивов повторяются. Персонаж «Крыльев Гора» [Blackwood, 1917, c. 41-65] Бинович - русский, танцор балета (очевидный контекст - знаменитые «Русские сезоны», но персонажи вымышлены). Тем не менее рассказ этот по жанровым характеристикам вписывается в традицию ghost stories: малый формат, вторжение сверхъестественного в обычную жизнь, пугающая неопределенность, система повествовательных инстанций
Действие опять-таки происходит в Египте, в гостинице, где собралось интернациональное сообщество туристов. Бинович здесь по совету психиатра: этот образованный и высокоодаренный человек одержим птицами. Он их любит, понимает и сам похож на птицу - не только внешне: для описания его действий Блэквуд ис-
пользует характерные глаголы типа perch [Там же, с. 41] - то есть даже на диване и на стуле Бинович сидит, как птица на жердочке. К тому же он называет бога Гора своим покровителем. Характерна реакция окружающих: они откровенно развлекаются, специально дергая и нервируя бедного танцора, поскольку во взвинченном состоянии он особенно эксцентричен. И потом он совершенно серьезно утверждает, что может летать, что лишь подстегивает их любопытство. Характерно, что дальнейшие трансформации Би-новича воспринимаются поначалу как своего рода актерское искусство, подражание птице, наподобие того, что происходит с артистами в балете «Жар-птица» [Там же, с. 49], но это реакция сторонних наблюдателей, к тому же искусство для человека того времени само по себе приближено к ритуалу, к соприкосновению с бессознательным, тем более что Бинович - русский, то есть с большей вероятностью несет в себе дио-нисийское, мистическое начало. Этот последний момент принадлежит к области активно культивировавшихся в то время стереотипов [Lednicki, c. 14-15] и в тексте проговаривается открыто: в девушке, присутствующей при трансформации, проявляется якобы живущее в русских женщинах savagery [Blackwood, 1917, с. 52] - дикое, первобытное начало.
Ночью Бинович видит сон, а на следующий день танцует на маскараде в удивительно правдоподобном костюме птицы. На самом деле это, конечно, не костюм - Гор действительно начинает завладевать танцором. Среди наблюдателей -врач (включение научно-медицинского дискурса характерно для готики), но удивительным образом он не столько находит происходящему естественное объяснение, сколько констатирует серьезность ситуации и сообщает: больной опасен, в таком состоянии он может перешагнуть законы материального мира. Психиатрическое сливается с мистическим, вполне в русле текста, в котором сверхъестественное воспринимается не как что-то отдельное (например, призраки давно умерших или демоны), а как некие глубины бессознательного.
Дальнейшее действие оформлено как балет -Бинович, обратившийся в птицу, едва не уносит девушку Веру, одетую в костюм голубки, однако ее спасают. Вот здесь и появляется классический для поздней готики момент с разными толкованиями: сказано, что сведения из разных источников о том, как именно все произошло, расходятся. Надо полагать, цель этого приема - с одной стороны, усилить динамику повествования (все происходит буквально молниеносно, и присутствующие попросту не успевают понять, что слу-
чилось), с другой - подчеркнуть, насколько все это выходит за пределы обыденного человеческого опыта, непостижимо для досужего наблюдателя. Собственно функция создания возможности разных толкований ослаблена - характерно для Блэквуда, легко выходящего за рамки классической ghost story и в плане картины мира, и в смысле структурных особенностей повествования. Коль скоро предполагается, что Египет -прародина человечества, нет смысла ставить это под вопрос, намного логичнее считать описанные сверхъестественные события реальными, но облечь их ореолом тайны, показать, как трудно разуму современного человека свыкнуться с ними.
Герой «Нисхождения в Египет» [Blackwood, 1914, c. 241-335] Джордж Айли - высокоодаренный человек, не знающий покоя, в постоянном поиске себя, вечно в пути. Это не случайное обстоятельство, а предпосылка для всей истории. Персонаж не находит себе места в современном мире.
In his younger days I knew George Isley intimately. I know him now. But the George Isley I knew of old, the arresting personality with whom I travelled, climbed, explored, is no longer with us. He is not here. He disappeared - gradually - into the past. There is no George Isley. And that such an individuality could vanish, while still his outer semblance walks the familiar streets, normal apparently, and not yet fifty in the number of his years, seems a tale, though difficult, well worth the telling [Там же, с. 242].
Одновременное присутствие и отсутствие героя в мире людей носит отнюдь не метафорический характер. Характерно, что рассказчик сразу отвергает возможность клинического
объяснения:
Disappointed, therefore, you may certainly be; but I defy you to discover the smallest hint of mental disorder, and of derangement or nervous affliction, absolutely nothing [Там же, с. 243].
Это идет вразрез с типичной для готической новеллы возможностью двойного истолкования -и одновременно напоминает эпизод из «Крыльев Гора», где психиатр сам постулирует одержимость героя древним божеством.
«Нисхождение в Египет» - своего рода программный текст, в нем автор устами Джорджа Айли озвучивает многие важные моменты, проясняющие его трактовку «египетских» сюжетов:
Modern Egypt,' he continued, ' is, after all, but a trick of civilisation,' and there was a kind of breathlessness in
his measured tone, but ancient Egypt lies waiting, hiding, underneath [Там же, c. 249].
Интересно, что Египет в тексте - she 'она', что необычно для английского словоупотребления, но помогает подчеркнуть, что это живая сущность, соблазняющая героя, как может соблазнить живая женщина (между прочим, в британской литературе соответствующего периода экзотические страны Востока часто ассоциируются с женским началом [Krishnasvami, c. 1], [Roy, c. 90]). В романе «Волна», по сути, происходит то же самое - возлюбленная в обоих своих воплощениях, древнем и современном, может быть понята как праматерь, к которой устремляется современный человек.
Также в новелле фигурирует египтолог Мо-улсон. Для Блэквуда характерно не противопоставлять научный дискурс фольклорному, мифологическому, мистическому, но предлагать некий сплав; впрочем, в данном случае это хорошо накладывается на специфику литературы о Египте тех лет. В одной из сцен ученый играет на рояле и поет, реконструируя по мотивам найденных им рукописей музыку древних ритуалов, причем он, как и Айли, заметно преображается внешне (вспомним трансформацию Биновича). Искусство, наука и интуиция объединяются для той же цели - оживить древние первоначала. Музыка погружает всех, включая рассказчика -обычного человека, присутствующего при ее исполнении, - в иную реальность, как в сновидение, и эффект ее обозначен как spell [Там же, с. 302] - слово, в английском языке обозначающее и очарование, и колдовские заклинания. Транс, искусство, ритуал отождествляются друг с другом.
Но вот что характерно: рассказчик все равно остается в стороне и, когда его друзья начинают ритуал, тщетно просит их остановиться. Айли и Моулсон, по сути, отдают свои души Египту -вот почему Айли в начале рассказа описан как пустая оболочка. Рассказчику это кажется страшным, в текст вводится мотив автомата -двигающегося, говорящего, но неживого, один из классических мотивов т. н. страшной литературы. Это придает истории многомерность, а трактовке Египта амбивалентность: да, страна эта -прародина, призывающая к себе, но для обычного человека, непосвященного, она страшна, и последствия соприкосновения с ней представляются разрушительными. Счастливый финал «Волны» и страшная развязка «Крыльев Гора» основаны на том же мотиве, показанном с разных сторон, в то время как в «Нисхождении в Египет» обе грани представлены сразу, но через точ-
ки зрения разных персонажей (повествователь и протагонист).
Другие «египетские» тексты Блэквуда варьируют все те же темы. В небольшом рассказе «Случай в пустыне» Египет предстает как живое существо, наделенное волей и намерениями -пирамиды выглядят угрожающе, Нил вздыхает. Естественно, это нечто большее, чем просто красочное олицетворение. История, по сути, есть краткая версия «Волны» - двое влюбленных приобщаются к древней прародине, причем мужчина - художник, то есть отмечен повышенной восприимчивостью.
И, наконец, «Египетское колдовство» [Blackwood, 1921, c. 151-168] - снова вариация тех же устойчивых мотивов. Герой (ему тридцать пять - еще одна повторяющаяся деталь, возможно, на дантовский манер маркирующая середину жизни как переломный момент) вкладывает деньги в египетские земли, вполне по-современному, и там же занимается бизнесом его друг. Во сне протагонист оказывается в Египте, опять же современном, not wholly Oriental [Там же, с. 156], по выражению автора, встречает там друга, испытывает ощущение типа дежавю (читатель понимает: это момент встречи прошлого, настоящего и будущего, встречи с прародиной). Ему показывают умирающую девушку. Через некоторое время по пробуждении приходит письмо от друга, который обещает приехать с сестрой, недавно серьезно болевшей, но уже идущей на поправку - очевидно, что это и есть девушка из сна. Египет здесь фигурирует, казалось бы, как необязательный фон, без каких бы то ни было этнографических и археологических подробностей, но ясно, что на самом деле это не столько реальная страна, сколько некое виртуальное пространство памяти, знания и предвидения - и двое встретятся наяву, как уже виделись во сне.
Общая канва всех разобранных выше текстов - пробуждение древних первоначал, фрейдист-ско-юнгианское по сути (коллективное бессознательное, мифическая первооснова), но отлитое в форму готической новеллы, или, точнее, насыщенное готическими мотивами (жанровая природа рассказов и романа все же достаточно сложна). Исход этого пробуждения может для кого-то стать благом, встречей, приобщением к истокам, а может и оказаться смертоносным, потому что сами эти силы не злые и не добрые, просто древнее и могущественнее современного человечества. Соответственно, не возникает и традиционной для литературной готики оппозиции своего и чужого, например британского и ориентального (экзотического, привлекательного
и зловещего); характерно, что европейскую культуру представляют не одни англичане, а герои, принадлежащие к разным нациям, например русские и поляки, это некий обобщенный образ современного мира, соприкоснувшегося со своими древнейшими первоистоками. Русские в этой картине мира - промежуточный вариант: цивилизованные европейцы со своим эмоциональным миром, артистичные и архаичные одновременно.
Важную роль играет сновидческая тема, в противовес опять же традиционному колебанию между разными версиями реальности, здесь никакого колебания нет (как, кстати, почти нет и множащихся повествовательных рамок): странное и сверхъестественное с безоговорочной достоверностью является героям во сне или трансе, не вторгается в их мир, а просто пробуждается. Это совсем другая гносеология и иное отношение к природе странного. Вполне сложившаяся на тот момент жанровая основа готической новеллы в творчестве Блэквуда трансформируется под влиянием оккультной тематики, и получается жанровый гибрид. Интересно, что собственно страшных историй про оживающие мумии и всякие загадочные артефакты Блэквуд не писал, все его тексты на египетскую тему (а часто и не только на египетскую), в принципе, укладываются в изложенную схему.
Сказанное позволяет поставить вопрос: насколько растяжимы границы жанра ghost story, в какой момент текст, обогащенный «чужеродными» элементами, становится жанровым гибридом или вовсе выходит за пределы поля литературной готики? Какова должна быть природа «сверхъестественного» и есть ли в этом плане ограничения? Также гносеологическая схема и вытекающие из нее структурные особенности могут различаться очень существенно - от колебания между разными дискурсами и возможностями истолкования до почти безусловного принятия идеи, пусть и достаточно туманной и входящей в противоречие с привычным современным рационализмом. Однако ответ на данный вопрос неизбежно потребует выхода за пределы достаточно узкой проблематики данной статьи.
Список литературы
Blackwood A. Day and Night Stories. N.Y.: E. P. Dutton & Company, 1917. 228 p.
Blackwood A. Incredible Adventures. Lnd.: Macmil-lan and Co. Limited, 1914. 366 p.
Blackwood A. The Wave. An Egyptian Aftermath. N.Y.: E. P. Dutton & Company, 1916. 380 p.
Blackwood A. The Wolves of God. N.Y.: E. P. Dutton & Company, 1921. 348 p.
Bulfin A. The Fiction of Gothic Egypt and British Imperial Paranoia: The Curse of the Suez Canal // English Literature in Transition 1880-1920. 54 (4), January 2011. P. 411-443.
Daly N. Modernism, Romance and the Fin De Siecle: Popular Fiction and British Culture. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. VIII, 220 p.
Huckvale D. Ancient Egypt in the Popular Imagination. Building a Fantasy in Film, Literature, Music and Art. Jefferson, North Carolina & Lnd.: Mc Farland & Company, Inc., Publishers, 2012. VII, 246 p.
Iversen E. The Myth of Egypt and its Hieroglyphs in the European Tradition. Copenhagen: Gec Gad Publishers. 1961. 178 p.
Krishnasvami R. Effeminism. The Economy of Colonial Desire. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1998. VI, 191 p.
Lednicki W. Russia, Poland and the West. Essays on Literary and Cultural History. N.Y.: Roy Publishers, 1954. 419 p.
Le Page Renouf P. Lectures on the Origin and Growth of Religion as Illustrated by the Religion of Ancient Egypt. Lnd.: Williams and Nordgate, 1884. 259 p.
Roy A. Civility and Empire. Literature and Culture in British India. 1822-1922. N.Y. & Lnd.: Routledge, 2005. VIII, 216 p.
SaidE. Orientalism. Lnd.: Penguin, 1977. 416 p.
References
Blackwood, A. (1917). Day and Night Stories. 228 p. N.Y., E. P. Dutton & Company. (In English)
Blackwood, A. (1914). Incredible Adventures. 366 p. Lnd., Macmillan and Co. Limited. (In English)
Липинская Анастасия Андреевна,
кандидат филологических наук, доцент,
Санкт-Петербургский государственный университет, 199034, Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9. nastya.lipinska@gmail.com
Blackwood, A. (1916). The Wave. An Egyptian Aftermath. 380 p. N.Y., E. P. Dutton & Company. (In English)
Blackwood, A. (1921). The Wolves of God. 348 p. N.Y., E. P. Dutton & Company. (In English)
Bulfin, A. (2011). The Fiction of Gothic Egypt and British Imperial Paranoia: The Curse of the Suez Canal. English Literature in Transition 1880-1920 54 (4), January 2011, pp. 411-443. (In English)
Daly, N. (1999). Modernism, Romance and the Fin De Siècle: Popular Fiction and British Culture. VIII, 220 p. Cambridge, Cambridge University Press. (In English)
Huckvale, D. (2012). Ancient Egypt in the Popular Imagination. Building a Fantasy in Film, Literature, Music and Art. VII, 246 p. Jefferson, North Carolina & Lnd., Mc Farland & Company, Inc., Publishers. (In English)
Iversen, E. (1961). The Myth of Egypt and its Hieroglyphs in the European Tradition. 178 p. Copenhagen, Gec Gad Publishers. (In English)
Krishnasvami, R. (1998). Effeminism. The Economy of Colonial Desire. VI, 191 p. Ann Arbor, the University of Michigan Press. (In English)
Lednicki, W. (1954). Russia, Poland and the West. Essays on Literary and Cultural History. 419 p. N.Y., Roy Publishers. (In English)
Le Page Renouf, P. (1884). Lectures on the Origin and Growth of Religion as Illustrated by the Religion of Ancient Egypt. 259 p. Lnd., Williams and Nordgate. (In English)
Roy, A. (2005). Civility and Empire. Literature and Culture in British India. 1822-1922. VIII, 216 p. N.Y. & Lnd., Routledge. (In English)
Said, E. (1977). Orientalism. 416 p. Lnd., Penguin. (In English)
The article was submitted on 21.05.2017 Поступила в редакцию 21.05.2017
Lipinskaya Anastasia Andreevna,
Ph.D. in Philology,
Associate Professor,
Saint-Petersburg
State University,
7/9 Universitetskaya Emb.,
St. Petersburg, 199034, Russian Federation.
nastya.lipinska@gmail.com
