CC BY
135
Любимцы муз
Григорий ХОДАСЕВИЧ
Джордж Оруэлл: “...То, что хуже всего на свете”
Джордж Оруэлл в своей комнате 101.
Наш герой будто желал принять на себя кару за все грехи мира, делая то, к чему менее всего приспособлен. Он был колониальным полицейским, чернорабочим, бродягой, солдатом на войне. Жизненные обстоятельства отнюдь не способствовали этим титаническим усилиям. Физически хилый, неловкий, с детства страдавший различными легочными заболеваниями, чуть ли не чудом попавший в престижный Итон и окончивший его благодаря поддержке государства, юноша вместо того, чтобы поступать в университет, едет на Бирму, где вскоре подхватывает лихорадку денге. Примеряет на себя клеймо изгоя, не желая жить лучше других. Бьется с фашизмом в Испании и, раненный снайпером в горло, чудом выживает, победив попутно паралич голосовой связки. Пишет об этой войне пронзительную книгу, которая тогда почти не была замечена. Изнемогая от туберкулеза, создает шедевры, заставившие критиков вспоминать Свифта и Диккенса. Пытается предостеречь человечество, а в результате посмертно получает статус провидца. Считает, что “всякая жизнь, увиденная изнутри, есть только цепь унизительных неудач и мучительных поражений”, и просит в завещании обойтись без воспоминаний о нем. Главной чертой Джорджа Оруэлла была бескомпромиссность.
Конечно же, укрыться за своими текстами (как ранее за псевдонимом) Оруэллу не удалось. Пусть до 1980-х годов на нашей планете не вышло ни одной серьезной биографии писателя, исследователи, обращаясь к его творчеству, неминуемо касались и жизни. К тому же громадная часть творческого наследия Оруэлла автобиографична. Но по-русски сведения о нем читатель и ныне может почерпнуть лишь из предисловий к произведениям, в которых из-за скудости места авторы галопом мчатся по “главным датам” и “историческому значению”, да из комментариев, до коих доберется отнюдь не всякий. И всё же нам достались замечательно переведенные на русский В.П. Голышевым и Л.Г. Беспаловой главные книги писателя и работы А.М. Зверева и В.А. Чаликовой — прекрасных исследователей, занимавшихся жанром антиутопии.
Эрик Артур Блэр — таково настоящее имя писателя — потомок обедневшего шотландского рода, появился на свет в Бенгалии, где служил его отец, и семья приложила все усилия, чтобы мальчик получил хорошее образование
и воспитание, буквально на последние деньги отправив его в Англию. Очутившись в частной школе, которая готовила детей из “благородных” семей к поступлению в престижные колледжи и где к детям относились исходя из толщины кошелька их родителей, Эрик был сразу же зачислен в “третий сорт”. Позже он описал кошмары школы Св. Киприана в эссе “О радости детства...”, которое было опубликовано только после его смерти и вызвало в обществе скандал. Современные исследователи, сравнивая текст Оруэлла с воспоминаниями других его одноклассников, склонны считать его нападки несправедливыми. И всё же удручающее несоответствие мальчика прививаемым ему наставниками представлениям о мире, “где первой необходимостью были деньги, титулованные родственники, атлетизм, одежда от портного, аккуратная прическа и обаятельная улыбка”, кого угодно сделает аутсайдером. Особенно если 9-летнего ребенка пороть за намоченную постель, а в 11-летнего вбивать только те знания, которые пригодятся на будущем экзамене в колледж, от поступления куда (по словам
18
ПСТМП и АЛЛЕРГИЯ 2007/2
педагогов) зависит вся последующая жизнь. “У меня была аномалия строения бронхов и поражение одного легкого, которое было обнаружено лишь через много лет. Так что я не только страдал хроническим кашлем, но и бегать для меня было мучением. В те же годы «хрипение» или диагностировалось как плод воображения, или считалось моральным расстройством, вызванным перееданием. <...> О моем кашле говорилось как о «кашле живота», что звучит как отвратительно, так и предосудительно. Лекарством от него считался быстрый бег, который, если им достаточно заниматься, «прочищал грудь»”.
Вырвавшись из тисков начального образования и по-лучив-таки итонскую стипендию, мальчик воспринял перемену в своей судьбе как отсрочку перед крахом. “В чем заключался крах, я не знал: возможно, колонии или табуретка клерка, а возможно, тюрьма или смерть в юном возрасте”. Отмена жесточайшего контроля привела к тому, что Эрик сперва неосознанно, а потом сознательно решил отлынивать и навсегда прекратить зубрежку. “Я настолько последовательно выполнил это обещание, что между 13 и 22—23 годами едва ли поднял палец, чтобы выполнить какую-либо работу, которой можно было избежать”. В результате вместо университета он попал в индийскую Имперскую полицию в Бирме, где вдоволь хлебнул прелестей жизни в колонии. Прослужив пять лет офицером полиции, будущий писатель “оставил службу отчасти из-за климата, разрушившего мое здоровье, отчасти из-за того, что уже тогда у меня было смутное сознание писательского призвания, но больше всего потому, что я больше не мог служить империализму, грабительский характер которого осознал”. Прочувствовав на своей шкуре ненависть коренного населения, он до конца своих дней искупал “колониальный грех”. “Что касается работы, которую я выполнял, то я ненавидел ее сильнее, чем это можно выразить словами. На такой службе грязное дело Империи видишь с близкого расстояния”. Следующий (и последний) раз на службу государству его призовет Вторая мировая.
Очутившись в Европе, бывший полицейский начинает писать, перебивается случайными заработками и наконец впадает в полную нищету. Жизнь на хлебе с маргарином, ночевки в трущобах (с их клопами и блохами) и под мостами губительно отражались на его слабом здоровье. Об этой поре, о встречах с бродягами, нищими и бедняками писатель расскажет в удивительно доброй книге “Фунты лиха в Париже и Лондоне”, ставшей его дебютом под новым именем. Фамилия, выбранная им для псевдонима, — название маленькой речки на севере Англии, имя — самое обычное, грубоватое английское имя; как писала “Таймс” — идеальное имя для разочарованного патриота. Далее последовал роман из колониальной жизни, еще один роман из жизни патриархальной Англии. Вскоре Оруэлл уже мог жить на гонорары, так как его журналистское перо пригодилось многим периодическим изданиям. Он переезжает из Лондона в деревню и летом 1936 года женится, а в конце того же года уезжает... в Испанию, чтобы поучаствовать в гражданской войне — решение, едва не стоившее
На фотографиях: 1 — на пляже в Саутуолде. 1934 г.; 2 — Оруэлл (стоит первый слева) и ТС. Элиот (сидит третий слева) среди сотрудников Восточного отдела Би-би-си. 1942 г.; 3 — с сыном Ричардом. 1944 г.; 4 — в лондонской квартире (район Ислингтон) за чаем. Зима 1945 г.; 5 — там же за работой. Зима 1945 г.
ему жизни. Писатель прошел через ад войны, тяжелое ранение и предательство: ополчение Рабочей партии марксистского единства (ПОУМ), в которое он случайно попал, было расформировано по приказу из Кремля, а большинство ополченцев расстреляны по обвинению в троцкизме и связях с Франко. Это время Оруэлл считал для себя переломным: “Испанская война и другие события 1936—1937 годов нарушили во мне равновесие; с тех пор я уже знал, где мое место. Каждая всерьез написанная мною с 1936 года строка прямо или косвенно была против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимал”.
Место критика тоталитаризма в левом движении оказалось крайне непопулярным в свете надвигавшейся мировой битвы с фашизмом, однако говорить неудобную правду Оруэлл уже научился. Его книга “Памяти Каталонии”, написанная в форме дневника с приложенными к нему документальными свидетельствами, била одновременно по фашизму и сталинизму. “Тоталитаризм посягнул на свободу мысли так, как никогда прежде не могли и вообразить. Важно отдавать себе отчет в том, что его контроль над мыслью преследует цели не только запретительные, но и конструктивные. Не просто возбраняется выражать — даже допускать — определенные мысли, но диктуется, что именно надлежит думать; создается идеология, которая должна быть принята личностью, норовят управлять ее эмоциями и навязывать ей образ поведения”. Предвидя скорую мировую войну, писатель еще до ее начала пытался превратить политическую литературу в искусство. Неудивительно, что он откликнулся на призыв заняться пропагандой, которая, однако же, отнимая уйму времени, не приносила ожидаемого удовлетворения. В романе
АСТМА и АЛЛЕРГИЯ 2007/2
19
“1984” появляется комната 101, где “делают то, что хуже всего на свете”. Номер был выбран писателем не случайно: таков был номер его комнаты на радио Би-би-си. Писатель приходит к выводу, изложенному с его обычной прямотой: “При-
верженность любой политической доктрине с ее дисциплинирующим воздействием, видимо, противоречит сути писательского служения. <...> Верность знамени необходима, однако для литературы она губительна, пока литературу создают личности. Как только доктрины начинают воздействовать на литературу, пусть даже вызывая с ее стороны лишь неприятие, результатом неизбежно становится не просто фальсификация, а зачастую исчезновение творческой способности”.
Получив долгожданную свободу (“У меня никудышное здоровье, но оно никогда не мешало мне делать то, что хочу, в идущей сейчас войне”), Оруэлл в самый разгар всемирной бойни пишет яростную сатиру на советский строй. Вспомним эпизод, где две овцы обвиняются в умерщвлении старого барана, особо преданного племенному хряку — диктатору Наполеону. Барана они специально заставляли бегать вокруг костра, не обращая внимания на его кашель (именно такое обвинение предъявили врачам, лечившим Максима Горького от туберкулеза). Неудивительно, что “Скотный двор” многократно отвергался английскими и американскими издателями. В их числе оказался и Томас Стернз Элиот, с которым Оруэлла связывала совместная работа в Восточном отделе Би-би-си (см. фото 2 на предыдущей странице). Будучи директором издательства “Фабер и Фабер”, Элиот “от имени и по поручению” воспел присланную сатиру: “Мы все считаем, что ваша книга великолепно написана, что притча построена очень искусно,
а повествование, ничуть не ослабевая, держит читательский интерес — а это после автора Гулливера не удавалось почти никому”, но далее усомнился в своевременности ее печатания в данной политической ситуации. Эта сентенция вызвала ядовитую фразу Оруэлла об “идиотском предложении сделать так, чтобы большевиков изображали не свиньи, а какие-нибудь другие животные”. Всё же через год “Скот-
ный двор” вышел по обе стороны океана, а к автору пришла всемирная слава.
Увы, туберкулез писателя перешел в открытую форму. Полный творческих планов, он отчаянно сражался за свою жизнь. Стрептомицин, опробованный в 1943 году на морских свинках, к концу 1940-х годов проходил клинические испытания в США, и в Англии достать его было практически невозможно. Оруэллу удалось за огромные деньги получить лекарство из Америки. Он стал первым человеком в Шотландии, применившим стрептомицин. К несчастью, попытки использовать препарат привели к сильнейшей аллергической реакции, включая дерматит и стоматит. Лечение пришлось прекратить, а оставшееся неиспользованным лекарство писатель подарил больнице, чем помог излечиться от туберкулеза женам двух врачей. Вместо того чтобы поехать на юг, Оруэлл на продуваемом всеми ветрами шотландском острове Джура, куда даже не удалось заманить машинистку, чтоб напечатала чистовик, судорожно дописывал свой последний роман “1984”. Перипетии лечения, включая болезненные хирургические процедуры, нашли отражение в пытках главного героя романа Уинстона Смита.
Оруэлл дождался триумфа романа, но был разочарован рецензиями в крупнейших английских изданиях, где произведение именовалось сатирой на лейборизм, социализм и левое движение в целом. Придумав великий лозунг “Свобода — это рабство”, писатель пошел еще дальше — будущему не понадобятся и такие “компромиссы”: “Откуда взяться лозунгу, если упразднено само понятие свободы? Атмосфера мышления станет иной. Мышления в нашем современном значении вообще не будет. Правоверный не мыслит — не нуждается в мышлении. Правоверность — состояние бессознательное”. И правоверные не заставили себя долго ждать: критика слева упрекала писателя в ренегатстве и предательстве идей социализма, в выставлении на потеху врагам болевых точек, выносе сора из избы. Про таких людей Оруэлл писал, что “большинство из них вполне готовы к диктаторским методам, к тайной полиции, к систематической фальсификации истории и т.д. — до тех пор, пока по их мнению всем этим занимается «наша сторона»”.
В эссе “Почему я пишу” Оруэлл так описывает процесс творчества: “Создание книги — это ужасная, душу изматывающая борьба, похожая на долгий припадок болезненного недуга. Никто не взялся бы за такое дело, если бы его не побуждал какой-то демон, демон, которого нельзя ни понять, ни оказать ему сопротивление. И насколько можно судить, демон этот — тот же инстинкт, который заставляет младенца кричать, привлекая к себе внимание взрослых. В то же время верно и другое — ты не можешь написать ничего интересного, если при этом не пытаешься изо всех сил избавиться от самого себя. <...> Оглядываясь на сделанное, я вижу: там, где в моих произведениях отсутствовала политическая цель, там всегда рождались безжизненные книги, а я, их автор, предавался писанию тех самых пышных пассажей, фраз без смысла, красивых эпитетов и заполнял страницы просто банальностями”.
Фотография из музея восковых фигур мадам Тюссо.
20
АСТМА и АЛЛЕРГИЯ 2007/2
