CC BY
80
УДК 82(091)
Сапелкин А.А.
«Дуализм» Арриго Бойто как манифест миланской скапильятуры
В статье исследуется стихотворение «Дуализм» Арриго Бойто, которое считается манифестом миланской скапильятуры - художественного и литературного движения, возникшего в Италии после эпохи Рисорджименто (1860-1870 гг.); выявляется его идейное значение для раскрытия сущности движения.
The article deals with Arrigo Boito's poem Dualismo considered to be a proclamation of the Milanese Scapigliatura, the artistic and literary movement which developed in Italy after the period of Risorgimento (1860-1870s.); it contains the detailed analysis of the poem aimed to reveal its conceptual importance for the movement.
Ключевые слова: итальянская литература XIX века, Бойто, скапильятура, поэзия, манихейство, дуализм, Добро, Зло.
Key words: Italian literature of the 19th century, Boito, Scapigliatura, poetry, manicheism, dualism, Evil, Good.
В истории итальянской литературы на долю литературного и художественного течения, получившего название скапильятура, приходится очень непродолжительный срок - всего одно десятилетие (1860-1870), но оно представлено именами, оставившими в итальянской культуре весьма заметный след. Сам термин скапильятура принадлежит романисту Клаудио Ригетти (1828-1906), писавшему под псевдонимом-анаграммой Клетто Арриги. Арриги решил создать итальянский аналог французскому понятию «богема». Для этого он использовал глагол scapigliare, что означает «взъерошить, растрепать волосы» и одновременно «вести беспорядочный образ жизни». В предисловии к своему роману «Скапильятура и 6 февраля» (La Scapigliatura e il 6 febbraio, 1861) Арриги называет этим словом группу «индивидуумов обоего пола, в возрасте между двадцатью и тридцатью пятью годами..., чаще всего талантливых..., идущих впереди своего времени, независимых., готовых как на добро, так и на зло, беспокойных, возбужденных, неистовых, которые. вследствие определенных социальных условий, на них воздействующих, или же просто вследствие свойственной им эксцентричности и беспорядочного образа жизни . заслуживают того, чтобы их обозначили как новую и особую частичку в большой семье, именуемой обществом, где они образуют касту ., отличную от всех других.
Эта каста, или класс..., - настоящий пандемоний столетия, воплощение безумства вне стен дома умалишенных, вместилище анархии, расточи-
© Сапелкин А.А., 2014
тельности, духа бунтарства и противостояния всем установленным порядкам - именно его я назвал Скапильятурой» [7, с. 5-6].
Скапильятура, представленная в романе Арриги в качестве собирательного художественного образа, неожиданно сделалась конкретным явлением реальной жизни, когда этот термин приняла и применила к себе в качестве своей поведенческой стратегии и жизненной установки группа творческой молодежи, вышедшая на арену культурной и общественной жизни Италии как раз в то время. Местом «базирования» скапильятуры был Милан - прежде столица Ломбардии, крупный торговый город, ставший после объединения Италии лидером капиталистического развития страны, ее первым промышленным центром. Перед этим новым Миланом с его ускоренной урбанизацией, с новыми рыночными отношениями, воцарившимися в обществе, с новыми идеалами в искусстве, главным критерием в котором стал массовый спрос, и новыми ценностями, выразившимися в погоне за деньгами и успехом, молодые литераторы, поэты, музыканты и художники ощутили растерянность и страх. Крушение идеалов героической эпохи Рисорджименто, на смену которой пришло буржуазное «упорядочение» жизни и капитализация общественных отношений, вызвало в них ощущение экзистенционального дискомфорта и психического надлома, растерянности перед действительностью. Отсюда - «радикальная оппозиция буржуазному образу мышления и жизни, презрение к установленным порядкам, желание вызвать скандал, жажда обновления средств художественной выразительности, определенный антиклерикализм..., пристрастие к онерическому и фантастическому, аномальному и патологическому.» [15]. Неприятие действительности выразилось и в их произведениях, «проникнутых духом протеста против капитализма, католицизма., вечного конфликта с преуспевающей буржуазией.» [8, с. 11].
Прогресс во всех его проявлениях, ставший отличительной чертой наступающей эпохи капитализма, вызывает у скапильятов отторжение, поскольку, как им представляется, он уничтожает ценности еще столь недавнего прошлого: красоту, искусство, природу, тонкие чувства. Страстная тоска по утраченным идеалам вызывает в них протест, который выражается крайним эпатажем - не только творческим, но и поведенческим. Отсюда - «пропагандируемая свобода нравов, отказ от условностей., шумные шествия вечерами по улицам города с зажженными факелами, что скандализировало горожан., пренебрежение своим внешним видом, длинные волосы и бороды, злоупотребление алкоголем и наркотиками, пессимизм, отчаяние и мысли о самоубийстве» [16, с. 31-32]. Внутреннее стремление к прекрасному и неприглядность поведенческой стратегии, жажда добра и справедливости и безобразная форма выражения протеста -вот противоречие, которое болезненно ощущается скапиляьтами и выливается в осознание ими дуалистичности, то есть двойственности человеческого бытия и всех определяющих это бытие начал. Добро и зло как две
составляющие, сосуществующие в человеке, становятся главным мотивом как творчества, так и жизненной философии представителей скапильятуры.
Пожалуй, наиболее яркое выражение идея дуалистичности, или дуализма человеческой личности, получила в стихотворении одного из самых известных представителей миланской скапильятуры - поэта и композитора Арриго Бойто (1842-1918). В самом движении Бойто стоит несколько особняком: разделяя идейные установки своих собратьев по творческому цеху, он дистанцировался от эксцессов, которые те позволяли себе в повседневной жизни. Трагизм жизни, проявляющий себя в разладе между идеальным и реальным, между возвышенностью замыслов и жестокостью их воплощения, в совершаемых людьми низких поступках и свойственных им порочных наклонностях при декларируемом стремлении к высокому и светлому, в наличии под человеческой оболочкой, созданной «по образу и подобию Божьего», души, полной зла и коварства, - вот противоречие, которое не дает Бойто покоя, которое постоянно мучает его и терзает. Это настроение нашло свое самое яркое выражение в стихотворении «Дуализм» (Dualismo) [6, с. 5-10], которое, по практически единодушному признанию исследователей, является основополагающим в творчестве Бойто-поэта; его «можно определить как программу поэтического искусства Бой-то» [13, с. 9]. Но некоторые исследователи берут шире, утверждая, что «Дуализм» является «манифестом скапильятуры» [9, с. 57]. «Дуалистическая структура, - считает К. Маедер, - это феномен, типичный для ска-пильятуры, но нигде она не выражена так ярко, как в одном из самых известных... текстов этого движения: „Дуализме".» [12, с. 21].
Само понятие «дуализм» восходит к манихейству - религиозно-философскому учению, основанному на идее дуалистической природы бытия («свет-тьма», «добро-зло»). Мы его определяем как дуализм прямой антитезы. Более сложное осмысление дуализм получил в философском учении Р. Декарта (1596-1650), согласно которому в основе всего сущего лежат два независимых друг от друга начала, две субстанции: материальная и духовная. Первая, она же субстанция тела, обладает атрибутом протяженности, вторая, она же субстанция души, обладает атрибутом мышления. Существование тела и души, согласно Декарту, определяется третьей субстанцией - Богом [4, с. 128, 180]. Применительно к творчеству как самого Бойто, так и других скапильятов, под дуализмом, или двойственностью, традиционно подразумевается, в первую очередь, существование между Добром и Злом и вопрос выбора между тем и другим [12, с. 2123]. Из этого следует, что дуализм Бойто трактуется с самых простых позиций - манихейских. Однако Бойто не был оригинален ни в отношении идеи, ни в отношении темы. Его стихотворение напрямую перекликается с мыслью, высказанной Шарлем Бодлером в «Интимном дневнике» - подборке размышлений и афоризмов поэта, изданной в 1864 году. В одном из разделов дневника, названном «Мое обнаженное сердце», говорится: «В каждом человеке извечно сосуществует два стремления: одно к Богу, дру-
гое - к Сатане. Обращаясь к Богу, то есть к духовному, человек жаждет возвыситься, а обращаясь к Сатане, или к низменному, - испытать радость падения» (Афоризм ХК[) [5, с. 57]. Мысль, высказанная Бодлером, ранее уже проводилась в самом известном сборнике стихотворений поэта -«Цветы зла» (1857), который Бойто был хорошо известен. Основная тема сборника Бодлера - стремление к абсолюту и невозможность его достижения; в нем скрыто присутствует мысль об испытаниях, через которые проходит человек в поисках идеала. Бойто не опускается до прямого заимствования и подражания, он создают свою концепцию, в которой самый простой вид дуализма - манихейский, усложняется образностью, которая является, по-видимому, плодом собственных реминисценций Бойто.
Я свет и тень; я бабочка Иль червь, в пыли рожденный; Я падший ангел, по миру Скитаться обреченный; Иль демон чернокрылый, Что, напрягая силы, Взмывает к небесам.
Вот отчего мне слышится В глубинах подсознанья, Как ангел издевательски Клянет свои страданья И как с мольбой покорной Изгнанник-демон черный Взывает к Богу сам.
(Стихотворение приводится в переводе автора статьи, полностью сохранена строфическая структура, размер и система рифм оригинала. - А.С.)
Поэт утверждает, что является одновременно «светом» и «тенью», «бабочкой» и «червем», что он «падший ангел» и «демон» в одном лице. Именно поэтому он ощущает постоянный внутренний разлад, что побуждает его то возносить молитвы, то разражаться проклятьями. Эта прямая антитеза - единственное, что роднит дуализм Бойто с дуализмом манихейства. Однако этот разлад выражается не так, как подсказывает традиция: у Бойто разражается проклятиями ангел, тогда как мольбы к Богу возносит демон. Ангел, разражающийся проклятьями, и демон, возносящий молитвы, - это уже нечто, граничащее на первый, поверхностный взгляд если не с абсурдом, то с парадоксом или даже кощунством. Наполетано отмечает в связи с этим: «.в дуализм, осознание которого возникает в душе поэта, вплетается еще одно противопоставление, которое усиливает его и доводит почти до совершенства в невозможности найти синтез» [13, с. 10]. Рискнем заметить, что Наполетано, как и ряд других исследователей - Нарди [14, с. 143-145], Леонетти [11, с. 55-56] - в противопоставлении «ангел - демон» видят только внешний, поверхностный дуализм образов, т. е. дуализм прямой антитезы, выраженный в первых строках первой строфы. Он заслоняет от читателя сочетание ш caduto cherubo - «падший херувим», или «ангел», отсылающее нас к иудейским и христианским представлениям об ангелах, которые, будучи изначально созданными добрыми и светлыми, отпали от Бога, подняли мятеж против него и были низвержены с Небес. После падения ангелы сделались демонами - духами зла поднебесной (От-
кровение, 12:7). Следовательно, противопоставление «падший ангел» -«демон» представляет собой дуализм мнимый.
Показательно, что в ряде библейских источников говорится о том, что восставшие против Бога ангелы были повержены на землю (Откровение, 12:7-9,13; Иезекииль, 28:17). Только у Исайи (14:9,11,15) они отправляются в преисподнюю, в ад. По некоторым представлениям, однако, падшие ангелы, они же демоны, во главе со своим предводителем - Князем Тьмы (он же Сатана, дьявол) - остаются между небом и Землей; рея над последней, они несут людям зло. В Послании к Ефесянам говорится о «князе, господствующем в воздухе» как о «духе, действующем. в сынах противления» (2:2). Ввиду того, что тексты Священного Писания вариативны в части трактовки одних и тех же эпизодов, авторы различных эпох использовали различные их варианты в качестве сюжетов или сюжетного антуража своих литературных произведений. Данте, сочетая данные библейского мифа о восстании ангелов с построениями собственной фантазии, создает в «Божественной комедии» свою модель судьбы Люцифера, некогда прекраснейшего из ангелов, который возглавил мятеж против Бога и вместе с ними был свергнут с небес в недра Земли - средоточие Вселенной. Здесь он превратился в чудовищного дьявола и стал властелином Ада. В центральном диске девятого, последнего круга Ада Люцифер возвышается изо льда, в который он вмерз по грудь (Ад, 34). У Мильтона в «Потерянном рае» Земля тесно переплетена с Адом, а Сатана уже не так прочно привязан к последнему и имеет свободу покидать его и даже возносится к небесам. У Гёте Мефистофель, одна из ипостасей дьявола (предельно очеловеченная поэтом), не только свободно перемещается по земле, но и вхож на небеса, где сам Господь оказывает ему благосклонный прием («Фауст»: «Пролог на Небесах»). Байрон в «Каине» трактует Люцифера как вечного оппонента Всевышнего, низринутого с небесных высей и обреченного на беспрестанные скитания в пространстве. Дух, восставший против Бога и сделавшийся скитальцем в пространстве, которое отделяет небо от Земли, стал излюбленным образом романтиков: у Лермонтова «Печальный Демон, дух изгнанья, // Летал над грешною землей.» («Демон», ч. 1, I), а сам Демон называет себя «вольным сыном эфира» (ч. 2, Х). И у Бойто, который в этой части явно следует романтической традиции, падший ангел, он же демон, не пребывает в преисподней, а находится в пространстве - между небом и Землею.
Поэт умело дает нам понять, что «напряжение сил» тщетно: из двух противостоящих друг другу элементов - неба и Земли - первое, вожделенное, является чем-то чисто воображаемым; оно так и останется иллюзорным, тогда как вторая, отмеченная печатью Духа Зла, представляет собою единственное реально существующее начало. Небо недостижимо, и в своих попытках вознестись к нему, человек пребывает в плену иллюзий. Подобным образом создается скрытый дуализм: оппозиция Земля - небо как противопоставление реального иллюзорному, которого не уловил Маедер,
не признавший за этим противопоставлением дуалистического характера и определивший его лишь как «отношение диспропорции» [12, с. 22].
Вот отчего звучание Двух песен так мне сладко, А от двух плачей на сердце Озноб и лихорадка. Вот отчего то милой Бывает, то унылой Улыбка уст моих.
Вот отчего мятущийся Рой мыслей самых разных: То сумрачных, то радужных, То скромных, то развязных. Вот отчего так живо Меняет прихотливо Размер мой быстрый стих.
От универсума библейского перебрасывается мост к личному. В третьей и четвертой строфах отражаются искания Бойто и его неуверенность в себе самом, в своем предначертании и верности избранного пути. «Две песни», упоминаемые в третьей строфе, - это, с одной стороны, «песнь земная», воспевающая земную жизнь со всем, что в ней есть низменного и безобразного, и «песнь небесная» - стремление к чистоте и непорочности как к идеалу, который существует только на небесах. С другой стороны, «две песни» - это поэзия и музыка, между которыми поэт (он же композитор) разрывается, так как не может решить, которой из них посвятить себя и свое служение. Музыка для него - идеал, отражение гармонии небес, а поэзия несет в себе земное начало: она материальна, поскольку облекается в определенную форму, тогда как все небесное - бестелесно и, следовательно, формы не имеет. Развивая эту мысль, Бойто писал в статье «Театральная хроника», опубликованной 21 февраля 1864 года в газете «Фигаро»: «Какое-то роковое проклятие тяготеет надо всем, что является человеческим. Материя наполняет отвращением дух, дух страшит материю. Форма наполняет отвращением идею, а идея страшит форму, тогда как искусство - это идея и форма! Эта бурная борьба будет продолжаться в нашем мире вечно» [Цит. по: 14, с. 142]. Данная мысль последовательно проводится через все стихотворение. Она состоит в том, что человек представляет собою соединение двух начал - доброго и злого, и жизнь его строится на том, что в нем попеременно «берет верх» то одно из них, то другое, но ни одно не возобладает окончательно. Следовательно, идеал в мире земном недостижим, и на всем, что делает человек, всегда будет лежать отпечаток зла.
О гения могучего Тщедушные творенья! Не химика ль безумного Мы просто порожденья? Не из огня ль и грязи, Ища разнообразий, Нас создал темный Бог?
И нас на Землю бросивши, К ней приковав цепями, Теперь он забавляется, Следя с небес за нами, Чтоб, утомясь забавой, Однажды пяткой правой Нас раздавить, как блох.
В пятой и шестой строфах стихотворения Бойто пытается объяснить, откуда взялось преобладающее в человеке злое начало. По его мнению, человек создан Богом, но Богом не добрым, а «темным», причем создан так
77
же, как некий «безумный химик» создал Гомункула - слово, которое присутствует в оригинале стихотворения и опущено нами в переводе. Пятая строфа, таким образом, содержит аллюзию на «Фауста» Гёте. В первом акте второй части трагедии рассказывается о том, как Вагнер, бывший ученик Фауста, создал в колбе «химического человечка». Возможность создания искусственного «человечка» (по-латыни homunculus - гомункулус, или гомункул, уменьшительное от homo - человек) утверждалась в ряде трактатов средневековых алхимиков. Рецепты по созданию гомункула содержались также в трудах выдающегося врача Теофаста Парацельса (1493-1541), оттуда их и почерпнул Гёте [3, с. 494].
По мнению исследователей, «один из поэтичнейших образов трагедии, человечек в колбе во многом остался загадкой.» [1, с. 235]; «образ Гомункула - один из наиболее трудно поддающихся толкованию» [2, с. 23]. В тексте трагедии содержится указание на то, что к созданию Гомункула причастен сам Мефистофель, на что обратил внимание еще И.П. Эккерман, получивший подтверждение в правильности своей догадки от самого Гёте, который заметил в связи с этим обстоятельством: «Вы правы <...>. Для внимательного читателя этого, пожалуй, достаточно.» [10, с. 160]. Известны и слова самого Гете, тоже приводимые Эккерманом, что Гомункул «не уступает Мефистофелю в ясности взглядов, но далеко превосходит его в стремлении к красоте и плодотворной деятельности» [10, с. 159]. Выращенный искусственным путем в колбе, Гомункул в ней и проживает свою короткую жизнь. «Гомункул не разбивает свою колбу, а остается в ней. Это имеет глубокий символический смысл: он живет не в подлинном мире, а в искусственной среде» [1, с. 235]. Жизнь его заканчивается, когда Гомункул, движимый любовью к Галатее, устремляется к ней и его колба разбивается об ее трон. По мнению Н. Н. Вильмонта, Галатея понимается «не только как чистейший образец телесной женской прелести, но и как некая всепорождающая космическая сила» [2, с. 23]. Отсюда следует, что приобщение к абсолютному, к вечной красоте - гибельно.
Бойто высоко чтил гений Гёте и его великое произведение - недаром как композитор он прославился своей оперой «Мефистофель», написанной на сюжет первой и второй части «Фауста». Ему, несомненно, были известны характеристики Гомункула, данные самим автором, и он понимал символическое значение этого необычного персонажа. Все это помогает нам понять концепцию, проводимую им в стихотворении «Дуализм». Человек -порождение «темного Бога», то есть Князя Тьмы (он же Сатана, Дьявол и прочие его ипостаси, включая Мефистофеля). Он создан так же, как и «безумный химик» создал своего гомункула. Человек «брошен» на Землю - он томится на ней, как в заключении, подобно тому, как заключен в свою колбу и гётевский Гомункул. Человек всегда будет стремиться к красоте и «плодотворной», то есть созидательной деятельности, унаследованной от своего «родителя», некогда бывшего ангелом, но при любой попытке вы-
78
рваться за пределы заточения, приобщится к абсолютному, к вечной красоте, он будет гибнуть. Его удел - только грязное и низменное, потому что ангел создал его уже после своего падения. Человек счастлив только тогда, когда живет в «неведенье» о том, что существует возвышенное и прекрасное. Эта мысль утверждается в следующей строфе.
И мы живем, в неведенье Счастливом пребывая И, как на четках косточки, Года перебирая; За каждою костяшкой Дни жизни скрыты тяжкой, Где радость - только миг.
И вот, когда я демоном Прощенным в небе рею И перед Божьим промыслом Душой благоговею, То свет веселый рая, Чело мне озаряя, Мой просветляет лик.
Прикоснуться к небесам, то есть к божественному, истинно прекрасному и возвышенному, можно будет лишь тогда, когда человек порвет свою связь с «падшим ангелом», когда он обретет прощение. Став прощеным ангелом, он поднимется к небесам и приобщится благодати. Но это -иллюзия, и прощения не будет никогда.
Иллюзия - и ласточка Что кружит в неба сини, Иллюзия - и белочка, Что скачет в кронах пиний, Иллюзия - плутовка, Что струны сердца ловко Умеет задевать;
Она мне улыбается В дни грусти и печали, И с ним душа уносится К стихам и песням - в дали, Потом с высот паренья Стремглав - во вдохновенья Клокочущую падь.
Образность, заключенная в девятой строфе, представляется слишком мелкой после исполинских образов библейского происхождения. Она ставит в тупик исследователей, не находящих убедительного толкования ни «ласточке, кружащей в небесной сини», ни «белке, что танцует на верхушке пиний». Известно, что в миланском кафе «Мартини» - месте сбора местных литераторов - при первом публичном чтении стихотворения, представленного в печатном списке, эта строфа вызвала смех [14, с. 148]. Пожалуй, мы не погрешим против истины, если скажем, что девятая строфа явилась явной неудачей Бойто-поэта. Несерьезный прием, который она встретила у миланских литераторов при своем «дебюте», а также растерянность перед нею исследователей являются тому свидетельством.
Думается, что поэт в этой строфе, продолжая развивать тему противостояния Зла - Добру, хочет сказать, что растения, насекомые и животные находятся вне этой категории, так как, в отличие от человека, они не сотворены «темным Богом» и не несут на себе печати зла. А если так, то они принадлежат к полюсу добра, который относится к миру иллюзорному. Любовь тоже относится к области небесного, но на земле она сделалась для человека мукой и пыткой: красавицы (они ведь тоже порождения
«темного Бога») «вьют веревки» из сердец тех, кто в них влюблен, и жестоко ими играют. Любой поэт в своем творчестве питается теми образами, которые дает ему небо и которые, вследствие этого, являются иллюзиями; произведения его создаются на Земле, а потому они тоже несут на себе печать зла. Здесь мы имеем дело с дуализмом творчества: небесное (доброе) по вдохновению, земное (злое) по воплощению. Все небесное на земле становится низким и порочным. Эта мысль продолжается в одиннадцатой и двенадцатой строфе.
Но мир Искусства вечного -Не горние ли сферы, Там, где ему неведомы Ни формы, ни размеры? Вот идеал - к нему я Стремлюсь, о нем тоскуя, Но не найду пути.
Но если неожиданно Проснется ангел черный, Святые сны развеются Пред бездною тлетворной; Миражем ослепленный, Стою я потрясенный И не могу уйти.
Вечное и подлинное искусство, по мнению Бойто, существует только на небесах, и это искусство по-настоящему свободно. Поэта раздражает необходимость подчинять вольный полет вдохновения устоявшимся правилам, вливать идеи и мысли в определенные формы, которыми являются метрические рамки и строфика традиционной поэзии, а музыку - втискивать в прокрустово ложе тактовой сетки, устоявшихся ладов и гармоний. Только в небе, где царит абсолютная идея, возможна полная свобода от тех оков, которые на Земле человек наложил и на себя самого, и на свое творчество. Однако существование идеи вне формы в мире людей немыслимо, и осознание этого мучительно для Бойто.
Поскольку мир небесный - это мир иллюзорный, а потому и недостижимый, то процесс творчества может начаться только тогда, когда в поэте пробуждается «черный ангел» - его земное начало и воплощение. «Святые сны», навеянные иллюзорными образами небес, развеиваются, их невозможно воплотить в произведениях искусства, воплотить можно лишь то, что является земным, то есть порождением зла, и создаваемый злом на Земле мираж жизни ослепляет поэта, подчиняет себе и не выпускает из своей власти. Поэт - а шире художник, творческая личность - служит злу и выполняет волю зла.
И вижу в грезах призрачных Волшебницу Цирцею Со сворой диких хищников, Привороженных ею. И я Небес надменность Хулю, и дерзновенность Моя меня пьянит.
И об искусстве низменном Я грежу то и дело, О правде той, что Истину Опровергает смело; И, раб ее призыва, От уст моих глумливо Крамольный стих летит.
Образ Цирцеи, вводимый Бойто в тринадцатой строфе, довольно туманен в общей концепции стихотворения и нигде объяснения не получил: исследователи просто обходят его молчанием. Согласно греческой мифологии, волшебница Цирцея (по-гречески Кирка) жила острове Эя в Адриатическом море. Ее окружали прирученные звери, которые некогда были моряками: Цирцея заманивала их на берег магическим пением и превращала в животных с помощью заклинаний. Возможно, в представлении Бойто поэт - тоже своего рода Цирцея; своим искусством он «укрощает» силы зла, подчиняет себе и заставляет их служить своим целям.
Вторую же часть строфы можно понять следующим образом. Небо недостижимо, и в этом состоит его «надменность»: оно удалено от человека, находится слишком высоко от мира земного, и достичь его невозможно; поэтому поэту доставляет особую радость бросить ему вызов, осмеять, послать проклятие, поглумиться над ним, и собственная смелость его опьяняет. Делать это можно без опасения, поскольку небо - всего лишь иллюзия и наказания все равно не последует. Человеку на земле доступно лишь «низменное искусство» - то есть то, что существует в действительности, в реальной земной жизни, и эта реальность и есть той правдой, которая существует объективно, которая противостоит божественной истине - истине, заключенной в Священном Писании, истине небесной, истине, в конце концов, в действительности несуществующей. Земное не только противостоит небесному, но и отрицает его, поскольку все небесное - лишь иллюзия.
Всё это жизнь!.. Как сладостны Нам жизни глупой путы, То долгой, как столетие, То краткой, как минуты, И в ней мы выбираем Меж адом и меж раем, В чем вечный наш излом.
Циркач, что на натянутом Канате пляшет ловко Для черни, тайно жаждущей, Чтоб лопнула веревка, -Вот человек: на грани Двух чувств и двух желаний, Между добром и злом.
Человеку предоставляется выбор: или «ад», то есть Земля и, следовательно, реальность, или «рай», или небо, и, следовательно, иллюзия - нечто, в действительности не существующее. Однако окончательный выбор человек сделать не в силах: он будет все время то воспарять ввысь, то опускаться вниз, балансируя, как канатоходец на своем канате. Образ канатоходца не был должным образом понят исследователями: уловлена только его внешняя, лежащая на поверхности составляющая, которой весь этот образ не исчерпывается. Положение «между небом и Землей», пребывание «в пространстве» между ними - это, как мы помним, «сфера обитания» падшего ангела, он же демон, он же Князь Тьмы. Человек уподобляется канатоходцу, который балансирует на своем канате, тоже натянутом между небом и землей. Следовательно, человек и есть «падший ангел» - изгнанный с небес, утративший свой «рай», обреченный на вечное стремление к небу, к добру, к идеалу, которых он никогда не достигнет
81
и не обретет: ведь они только иллюзия. В бесплодном стремлению к иллюзорному добру и служении реальному злу проходит жизнь человека, и ничто не может изменить этого порядка, предопределенного свыше.
Таким образом, содержание стихотворения гораздо глубже того поверхностного «дуализма прямой антитезы», беглой констатацией которого ограничились исследователи творчества Бойто. Этот «прямой» дуализм в стихотворении, разумеется, присутствует, но параллельно ему имеется еще один дуализм - «непрямой». Он состоит в противопоставлении реального зла иллюзорному добру - добру, в действительности несуществующему, и это трагическое заключение делает произведение Бойто исключительным в рамках не только скапильятуры, но всей итальянской литературы своего времени в целом. Возможно, итальянские исследователи творчества Бойто сознательно обедняют содержание стихотворения и избегают глубоко вдаваться в его концепцию потому, что основной его вывод является чуть ли не кощунственным с точки учения христианского учения, тогда как «дуализм прямой антитезы» укладывается в него полностью.
Дуализм, представленный Бойто в анализируемом произведении, является манифестом скапильятуры в силу того, что выражает состояние духа «передового отряда» этого движения: стремление к идеальному и погруженность в порок и зло. Подобный дуализм является отражением кризисного состояния ума и духа, которое вызывается осознанием того, что наступает эпоха, когда отрицаются идеальные ценности, когда господствуют материальные и экономические критерии, когда красота исчезает в серости и единообразии зарождающегося индустриализма. Современная жизнь - это исключительно страдание, и она воплощает собой лишь убожество и уродство. Такое видение современной жизни порождает тоску по идеалу, каковым являются уже недостижимые категории: нравственная чистота и эстетическая красота. Осознание этой недостижимости роковым образом сказалось на судьбах представителей Скапильятуры. Не сумев примириться с новой действительностью, они в большинстве своем ушли из жизни очень рано, оставшись в истории итальянской литературы представителями поколения больного, одержимого мечтою, обеспокоенного крушением идеалов и неспособного найти нужные точки приложения своих творческих сил.
Список литературы
1. Аникст А. А. Гете и Фауст: От замысла к свершению. - М.: Книга, 1983. - 271 с.
2. Вильмонт Н. Н. Гете и его «Фауст» // Гете И. В. Фауст. Пер. с нем. (Серия БВЛ). - М.: Худож. лит-ра, 1969. - 510 с.
3. Гете И. В. Фауст / пер. с нем. (Серия БВЛ). - М.: Худож. лит-ра, 1969. - 510 с.
4. Краткий философский словарь. - М.: Гос. изд. полит. лит-ры, 1954. - 703 с.
5. Baudelaire C. Journaux intimes. Fusées. Mon Coeur mis à nu. - Paris: Les Editions G. Crès et Cie, 1920. - 189 p.
6. Boito A. Il libro dei versi. Re Orso. - Torino: F. Casanova, 1902. - 187 р.
7. Cletto Arrighi. La Scapigliatura e il 6 febbraio. (Un drama in famiglia). Romanzo contemporaneo. - Milano: Franceso Sanvito, 1862. - 315 p.
8. De Principe D. Rebellion, Death, and Aesthetics in Italy: The Demons of Scapigliatura. - Fairleigh Dickinson University Press, 1996. - 179 p.
9. Del Nero D. Arrigo Boito. Un artista europeo. - Firenze: Le lettere, 1995. - 198 p.
10. Goethes Gespraeche mit J. P. Eckermann. Zweiter Band. - Leipzig: Insel-Verlag, 1908. - 495 S.
11. Leonetti A. M. L'opera letteraria di Arrigo Boito e la critica. - Napoli: Conte Editore, 1945. - 139 p.
12. Maeder C. Il real fu dolore e l'ideal sogno. Arrigo Boito e i limiti dell'arte. -Firenze: Franco Cesati Editore, 2002. - 161 p.
13. Napoletano L. L'opera poetica di Arrigo Boito. - Napoli: A. Morano, 1942. - 101 p.
14. Nardi P. Vita di Arrigo Boito. - Milano: A. Mondadori, 1942. - 753 p.
15. Scapigliatura. I figli del male dell'Italietta per bene. - [Электронный ресурс]: http://www.ilgiornale.it/news/scapigliatura-i-figli-male-dell-italietta-bene.html
16. Swolkien H. Frrigo Boito. Poeta i muzyk. - Warszawa: PIW, 1988. - 194 s.
