CC BY
49
УДК 94(470.51) “1918”
Бехтерев Сергей Львович доктор исторических наук профессор кафедры теории и истории государства и права
ИПСУБ УдГУ Г лавный редактор журнала «Иднакар»
«ДРУГОГО ВЫХОДА НЕ БЫЛО»
(Восстание глазами обывателя)
Работая в начале 1990-х гг. в Центре документации общественных организаций Свердловской области над кандидатской диссертацией, я обнаружил весьма интересный и содержательный документ, проливающий свет на причины протестного, как бы мы сейчас сказали, движения населения Прикамья против политики большевиков, известное в литературе как Ижевско-Воткинское восстание. Этот документ - сравнительно небольшая брошюра «Почему мы ушли от красных. Ответ ижевского крестьянина-рабочего «ожидающим» и «безразличным» сибирякам» под авторством некоего Т. (Тимофея? Тараса? Трофима?) Широких [1]. Она опубликована и растиражирована Омской типографией Русского общества печатного дела, очевидно, летом-осенью 1919 г., в период отступления армии Верховного правителя России Александра Васильевича Колчака.
По характеру издание представляет собой воспоминания рядового обывателя Ижевской сельской округи о бурных событиях зимы 1917-1918 годов -начала лета 1919 года. Исторический материал уникален тем, что социальная жизнь Прикамья в годы гражданской войны раскрывается отнюдь не через призму политических пристрастий или противоборствующих группировок, а через интересы «маленького человека», несшего на себе все тяготы и лишения, обусловленные кардинальными изменениями привычного жизненного уклада.
Критический анализ источника, а в особенности, воспоминаний, предполагает определение степени достоверности описываемых в нем событий и объективности оценок. С этой точки зрения воспоминания Т. Широких могут считаться вполне достоверными, ибо отраженные в них явления и факты верифицируются, то есть подтверждаются иными историческими материалами. Особую ценность представляет мнение «крестьянина-рабочего» относительно причин вспыхнувшего «знаменитого Ижевского восстания, охватившего весь Сара-пульский уезд и некоторые волости Малмыжского, Елабужского и Глазовского уездов» [1, л. 144]: «красногвардейская атака на капитал», продовольственная диктатура Совета Народных Комиссаров, советская государственная монополия торговли, антицерковная политика, «избиение интеллигенции», противоправные
действия представителей новой власти, их невысокий морально-нравственный облик и т.д. Выявившийся антинациональный характер «комиссародержавия» усугубился в так называемый второй период гражданской войны в Удмуртии (весна - начало лета 1919 г.), когда шло противоборство органов военно-коммунистической диктатуры и администрации Колчака. Исход противостояния оказался трагическим. Даже сами представители победившей партии отмечали, что при взятии Ижевска Красной Армией (7-8 июня 1919 г.) рабо-чие-ижевцы, «помня чрезвычайку» (Чрезвычайная комиссия при штабе 2-й Красной Армии Восточного фронта), разбежались. Как указывал Ижевский комитет РКП(б), за два отступления учредиловцев и колчаковцев с ними (противниками большевиков) ушло из Ижевска до 40 тыс. человек [2, с. 114]. По свидетельству Вятской ЧК Воткинский завод с Колчаком по разным причинам покинули до 15 тыс. рабочих [2, с. 114]. По другим источникам, Воткинск ушел почти весь1. Так что замечания Т. Широких относительно того, кто и почему бежал из «большевизии», имеют под собой реальную почву.
Надеюсь, что предлагаемые к публикации материалы будут интересны как для профессиональных историков, так и рядовых читателей.
Т. Широких. Почему мы ушли от красных. Ответ ижевского кресть-янина-рабочего «ожидающим» и «безразличным» сибирякам. Русское бюро печати. Омск, Тип. Русского Общества Печатного Дела.
Источник: Центр документации общественных организаций Свердловской области. Ф. 41, оп. 2, д. 383. Л. 143-146.
[Л. 144.] Зиму 1917-18 годов мы, нылгинцы, прожили относительно спокойно. Волостной исполком и деревенские комбеды не проявляли активности. Декреты СНК проводились в жизнь слабо.
Ни церковная, ни гражданская, ни экономическая жизнь не стеснялись. Свобода слова, собраний не запрещались. Часто приезжали в Нылгу агитаторы, делали собрания, где можно было свободно высказываться, не рискуя за это попасть в месте не столь отдаленные. Агитаторы рисовали райские блага коммунальной жизни. С собой агитаторы привозили огромное количество литературы, которая щедро раздавалась бесплатно. На заборах, на домах красовались плакаты с разнообразным содержанием, но с неизменным лозунгом: «Мир, хлеб, свобода». Настроение волости стало большевистское. На одном волостном митинге вынесена резолюция: приветствовать рабоче-крестьянское правительство в лице народных комиссаров и Советов, вставших на защиту угнетенных рабов. Были люди, которые боролись с большевизмом, но успеха не имели: слишком были заманчивы обещания большевиков.
1 Большинство отечественных историков либо оспаривали эти данные, либо связывали их с насильническими действиями по отношению к ижевским и воткинским рабочим со стороны учредиловцев и колчаковцев. Впрочем, никакие исследования по данному вопросу, основанные на архивных данных, пока не опубликованы.
Так жили мы, нылгинцы, тихо и спокойно до приезда красноармейских продовольственных отрядов из Москвы и Петрограда.
До нас доходили слухи о том курсе, какой начала брать Советская власть, когда она почувствовала себя окрепшей. Мы знали, что убийства и грабежи начали происходить при молчаливом согласии и даже участии комиссаров и совдепов. Все это посеяло тревогу в умах и с беспокойством заставляло смотреть в будущее.
Вот что творилось вокруг нас.
Тотчас по занятии Вятки большевиками была разграблена Губернская земская управа, одна из лучших и культурнейших в России. Одних страховых сумм было украдено до 17 млн. руб.
В Малмыжском и Елабужском уездах и частью в нашем Сарапульском уезде разбежавшиеся солдаты грабили зажиточных крестьян и избивали трудовую сельскую интеллигенцию. Красногвардейцы из матросов Балтийского флота и латышей сотнями расстреливали ни в чем не повинных граждан. Были случаи избиения детей.
[Л. 144 об.] С приездом в Нылгу Петроградского продовольственного отряда жизнь резко изменилась в худшую сторону.
Продовольственники прекратили свободную торговлю. Закрыли частные лавки. Отменили базары и ярмарки. Вследствие этого началась продажа из-под полы по спекулятивным ценам. Затем взяли на учет весь хлеб и скот. Учет произвели с таким расчетом: ржи 30 фунтов на месяц на человека. Овса 20 фунтов в месяц на лошадь. На коров, овец и свиней до октября не полагалось: могут прожить подножным кормом. Лошадей оставляли одну на домохозяина, коров -на пять человек одну. Свиней, овец более пары, а кур более 10 штук иметь было нельзя. Весь излишек хлеба и скота подлежал реквизиции, по ценам ниже себестоимости. Застонали мужики.
После описи хлеба и скота красные решили приступить к описи холста и одежды. Завыли бабы.
Началось глухое раздражение населения. Большевистский угар начал проходить. Этому много способствовало еще то обстоятельство, что красно-гвардейцы-продовольственники вели себя крайне дерзко с населением: пьянствовали, оскорбляли женщин и девушек, вытаптывали овощи в огородах, портили сады. Нахально требовали от населения масла, яиц, молока и других продуктов. Загоняли лошадей. Резали по ночам телят, овец и домашнюю птицу. Жаловаться на эти безобразия было нельзя: обвинят в ложном доносе, подведут под провокацию с целью подрыва авторитета советской власти. Ну и молчали, плакали и молчали.
Революционные трибуналы были переименованы в чрезвычайки. Началось в Сарапуле избиение интеллигенции. В Ижевском и Воткинском заводах было предположено устроить Варфоломеевскую ночь. Даже были составлены списки лиц и семей, подлежащих «изъятию из жизни».
Нылгинская волость, так еще недавно аплодировавшая рабо-
че-крестьянскому правительству, стала проклинать то правительство. На стороне большевиков остались только лентяи и пьяницы.
Жить в условиях, какие создались, стало невозможным, и вот в конце июля 1918 г. вспыхнуло знаменитое Ижевское восстание, охватившее весь Сара-пульский уезд и некоторые волости Малмыжского, Елабужского и Глазовского уездов.2
Другого выхода не было и не могло быть.
За время этого восстания мы имели случай убедиться в том, как большевики уважают религиозное чувство верующих людей.
В церкви с. Полозова, Сарапульского уезда, на престоле была изнасилована красным дикарем женщина! В церкви с. Петухова Елабужского уезда была устроена скотобойня. Иконостасом и иконами топили печи.
В церкви с. Вавож Малмыжского уезда красные устроили конюшню. Здесь же в церковных брачных венцах пьяные красноармейцы венчали жеребца с кобылой.
После восстания началось укрепление власти советов и пресловутое углубление революции путем неуклонного и точного проведения в жизнь декретов.
Приехали в Нылгу разные политические и военные комиссары из рабочих Нижнетагильского завода. Понаехали всевозможные инструкторы, агенты с фамилиями: Янсонов, Лосщиков, Мулярчиков и т.п. Председателем волиспол-кома выбрал сам себя Петроградский коммунист Медведев. Ко всей этой орде присосались некоторые субъекты из местных.
Несколько семей зажиточных крестьян записались в коммуну с целью спасти от грабежа свое имущество.
По мере проведения в жизнь декретов, стала чувствоваться и их разрушительная сторона в области экономической и правовой.
[Л. 145.] Прежде всего, началось открытое гонение на церковь. Нельзя стало без разрешения исполкома крестить, венчать, отпевать и совершать различные требы в домах прихожан. Запретили религиозные процессии. Церковное имущество описали. Деньги Нылгинской церкви, 23 тыс., годами копившиеся на постройку нового храма, были отобраны на постройку народного дома. Иконы из учреждений выбросили. В школах, а их в Нылгинской волости более 10, не только запретили Закон Божий, но зорко следили даже за тем, чтобы школьники перед началом уроков не могли перекреститься. В соседних с Нылгой селах священники отсылались на разные работы, поэтому в некоторых селах месяца по два не было службы. Слаборожденные дети умирали без крещения.
Плохо жилось и интеллигенции. Ее всегда подозревали в контрреволюционности. Особенно туго приходилось учителям и служащим в разных отделах
2 Автор здесь справедливо отмечает, что собственно Ижевское восстание, произошедшее 7-8 августа, было лишь частью широкого народного выступления, которое началось на обширной территории ещё в июле 1918 г. (Прим. издателя)
СНХ3.
Во главе уездных и районных учреждений стояли коммунисты, люди большей частью безграмотные, невежественные. Например, Сарапульским комиссаром народного просвещения был совершенно безграмотный человек, из крючников.4 Инструктором по внешкольному образованию по Сарапульскому уезду была портниха, кое-как, через пень-колоду окончившая Нылгинскую второклассную церковную школу.
Начальник милиции Нылгинского района и делопроизводитель были настолько люди безграмотные, что не могли написать мне пустяшной бумажки. Пришлось идти самому в милицию и написать себе бумагу.
Крестьянство стонало от разных налогов, реквизиций и принудительных работ, часто непосильных.
Чрезвычайного налога на Нылгинскую волость было наложено 1 200 тыс. На с. Нылгу - 180 тыс. руб. По смыслу декрета налог должны были платить только богатые, но так как в Нылгинской волости почти не оказалось таковых, то платило все население. Даже бедные платили по 300-500 руб. Некоторые несли последние сбережения. Многие продавали скот, домашний скарб. Распределение налога велось пристрастно: сочувствующие, родственники коммунистов и членов исполкома освобождались от налога. Такая несправедливость создавала вражду среди населения. Одновременно с выколачиванием налога шла реквизиция хлеба, скота, овощей, одежды, сбруи и даже посуды. Сельскохозяйственные машины и орудия отбирались и передавались коммунистам.
Хулиганы-красноармейцы не щадили даже пчел. Выломав из ульев соты, они обыкновенно обливали пчел керосином. Образцовая учебная пасека Сара-пульского земства была сожжена.
При реквизициях комиссары обыкновенно говорили, что они возвращают бедному люду то, что от них было взято кулаками, но, во-первых, реквизиции подвергалось и бедное население, которое само нуждалось в помощи; во-вторых, я не видел, чтобы [Л. 145 об.] что-либо получили бедные из реквизированного имущества.
Но я видел, как это реквизированное имущество продавалось на рынках. Я видел на плечах комиссаров и комиссаршей одежду с чужого плеча. Девиз товарищей: твое - мое, мое - тоже мое.
От такой политики зажиточные крестьяне стали бедными, бедные - еще беднее. Получилось печальное равенство: все мы стали нищими.
Реквизированный хлеб свозили в ссыпной пункт, где он гнил. Картофель и другие овощи шли на красную армию. Скот резали на месте, лошади, телеги и сбруя куда-то тоже увозилось. Население начало голодать.
За недостатком лошадей, сельскохозяйственных орудий и семян посевные
3 СНХ, совнархоз- орган Советского экономического управления. (Прим. издателя)
4 Сарапул был крупным перевалочным центром хлеботорговли. Крючниками на Каме и Волге называли портовых грузчиков, которые таскали на спине кули с зерном, подцепляя их крючком. (Прим. издателя)
площади с весны 1919 года еще бы сократились наполовину. К зиме 1919 года нужно было ждать полного голода.
Ограбленные, оборванные, полуголодные, мы с завистью смотрели на жизнь «товарищей».
Образовав из себя на крови и слезах тысяч граждан новые «народную» бюрократию и буржуазию, они жили великолепно. Хлеба ели сколько хотели, мясом кормили собак. В масле и молоке чуть не «купались». Балы, концерты, спектакли шли всю зиму 1918-1919 года. Сорили деньгами направо и налево. За варку самогонки расстреливали, а сами почти всегда были пьяны.
Большая часть населения голодала: ели с «жареной» водичкой фунт несеяного хлеба. Вследствие прекращения свободной торговли и взятия на учет скота и всех продуктов, нельзя было ничего продать, а, следовательно, и купить.
Торговала в с. Нылге одна лавка общества потребителей, но товары в нее доставлялись через упродком5 и в очень ограниченном количестве. Распределяться они могли только путем жеребьевки. Но и здесь комиссары и исполком ухитрялись грабить население. Например, привезут в лавку чай, табак, мануфактуру, сейчас поступает записка отпустить то-то и то-то такому-то комиссару или члену «исполкома». Не отпустить было нельзя.
Муку можно было достать только ночью. Фунт чая продавали за 200 руб., табак - за 300. 10 яиц - 25-30 руб., один фунт масла - 60 руб., мяса - 12-15 руб. Ведро картофеля - 15 руб.
Даже честь женщин, девушек и их безопасность не были гарантированы от озверевших и потерявших человеческий облик красных бандитов. В г. Сарапуле, в заводах Ижевском и Воткинском, в некоторых селах (Кильмезь Малмыжского уезда) были открыты политические клубы, посещение которых для молодых женщин и девушек было обязательное. Здесь они обыкновенно удерживались всю ночь. Уклонения от этих посещений грозили печальными последствиями.
По словам некоторых граждан г. Сарапула, вполне заслуживающим доверия, красные дикари утопили в течение зимы 1918-1919 года 183 женщины и девушки [Л. 146] за нежелание ответить на их гнусные предложения.
Жизнь граждан нисколько не была гарантирована. В любую минуту можно было погубить любого человека. С кем угодно, всегда можно было свести счеты, ничего общего с политикой не имеющие. На почве страха за свою жизнь к концу зимы начали замечаться припадки психического заболевания. На этой же почве в г. Сарапуле и других местах были даже случаи самоубийства. По мере приближения Сибирской армии репрессии увеличивались.
К довершению всех безобразий Сарапульский Совдеп решил обложить приходы налогами на право совершать богослужение в храмах и звонить [Л. 146 об.] в колокола. Также предположено было обложить налогом домашние иконы и нательные кресты. Провести эти налоги помешал приход Белых.6
Иметь прислугу или пользоваться наемным трудом можно было только по
5 Упродком - уездный продовольственный комитет. (Прим. издателя)
6 Белые войска пришли на Правобережную Каму в апреле 1919 г. (Прим. издателя)
внесении налога (к коммунистам <это> не относилось). Домохозяева за свои собственные дома платили налог, причем ни один домохозяин без разрешения исполкома не имел права пустить квартиранта. За квартиру деньги должны были платиться не домохозяину, а в исполком, в отдел социального обеспечения. Также держать собак можно было только по внесении налога.
Записываться в коммуну заставляли почти насильно. Упорствующим грозили отнятием хлеба и имущества. Несмотря на угрозы, ласки крестьяне и интеллигенция в коммуну не шли.
Бежать население вынудила полная невозможность мало-мальски сносного существования в условиях советской коммуны.
Если бы было можно уйти из России... ушло бы все население от Урала до Полесья, от Белого моря до Кавказа за исключением самих большевиков. Народ в России ненавидит Советскую власть. Только «красный» террор удерживает массы в повиновении.
Если бы возможно было жить в «большевизии», если бы сколько-нибудь терпима была советская власть, сотни тысяч семей не бросали бы свои дома, скот, имущество, засеянные поля, обещающие в нынешнем году хороший урожай.
Бежали не «буржуи» и «кулаки». Бежало самое обыкновенное трудовое крестьянство. Бежали рабочие, живущие только своим заработком. Бежала мелкая сельская интеллигенция, кое-как сводящая концы с концами, живущая 1-м и 20-м числом.
Источники и библиография
1. Центр документации общественных организаций Свердловской области. Ф. 41. Оп. 2. Д. 383. Л. 143-146.
2. Бехтерев С.Л. Эсеро-максималистское движение в Удмуртии. - Ижевск, 1997.
7
Первого и двадцатого числа каждого месяца служащие получали жалованье. Иными словами автор говорит о людях, которые жили от зарплаты и до зарплаты, не имея ни накоплений, ни имущества. (Прим. издателя)
