CC BY
222
матику искусства ХХ века, то и художественные открытия, сделанные в рамках ее решения драматургами предшествующего столетия, определяют пути дальнейшего развития искусства.
Список литературы
1. Аверинцев С. С., Андреев М. Л., Гаспаров М. Л., Гринцер П. А., Михайлов А. В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М.: Наследие, 1994. - С. 3-38.
2. Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная словесность // Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - М.: Языки русской культуры, 1996. - С. 13-75.
3. Барбой Ю. М. К теории театра. - СПб.: Изд-во СПбГАТИ, 2008.
4. Бочаров С. Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Бочаров С. Г. О художественных мирах. - М.: Сов. Россия, 1985. - С. 124-161.
5. Гегель Г. В. Ф. Эстетика: в 4 т. - М.: Искусство, 1968-1973.
6. Григорьев А. А. Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу // Русская трагедия: Пьеса А.Н. Островского «Гроза» в русской критике и литературоведении. - СПб.: Азбука-классика, 2002. - С. 85-115.
7. Родина Т. М., Шах-Азизова Т. К. Театр // Русская художественная культура второй половины XIX века: Картина мира. - М.: Наука, 1991. - С. 92-124.
8. Тамарченко Н. Д. Точка зрения персонажа и авторская позиция в реалистической драме «Гроза» А. Н. Островского // Русская трагедия: пьеса А. Н. Островского «Гроза» в русской критике и литературоведении. - СПб.: Азбука-классика, 2002. - С. 396-415.
9. Хейзинга Й. Homo ludens. Человек играющий / пер. с нидерл. В. В. Отиса. - М.: ЭКСМО-Пресс, 2001.
10. Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX -XX веков. - М.: Сов. писатель, 1988.
Н. Е. Щукина
Древо жизни в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина»: мифопоэтическая модель мира в финальной части романа
В статье рассматриваются мотивы и художественные образы романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» в мифологическом контексте. Предпринимается попытка доказать наличие в тексте романа отголосков грозового мифа, связанного с Ильей-пророком.
Ключевые слова: Л. Н. Толстой, «Анна Каренина», мифопоэтическая модель мира, мировое древо, древо жизни, Енох, Илья-пророк.
151
Размышления нескольких поколений филологов о художественном единстве романа «Анна Каренина» позволили найти те «бесчисленные лабиринты сцеплений», которые создали феномен романа Толстого. Найдены лейтмотивы романа, исследовано тематическое единство «Анны Карениной», выделены ключевые слова, которые объединяют две параллельные сюжетные линии романа в единое целое. Внимание современных исследователей привлекает изучение мифологического подтекста романа «Анна Каренина», благодаря которому становится возможным говорить о соединении сюжетных линий Анны и Левина на уровне высшей - вневременной правды. В трудах В. Е. Ветловской [4], Г. Я. Галаган [5], А. Г. Гродецкой [6], Г.М. Палишевой [11] рассматриваются архаические сюжеты, зашифрованные в романе Толстого.
Выявление глубинной семантики текста оказывается возможным при рассмотрении художественных мотивов и образов в мифологическом контексте. По мысли Е. М. Мелетинского, пафос мифологизма состоит «в обнаружении постоянных и вечных принципов, скрытых под обыденной поверхностью и сохраняющихся неизменными при любых исторических изменениях» [9, с. 129]. В данной статье будет предпринята попытка обнаружить некоторые мифологемы, скрытые в тексте романа «Анна Каренина», которые позволят по-новому интерпретировать финал произведения.
Одной из ключевых сцен романа «Анна Каренина» считается сцена метели в Бологом. Исследователи неоднократно отмечали символизм сцены, показывали ее связь с древнерусской агиографией, соотнося метель с образом вьюги-страсти в древнерусских житиях [6], противопоставляли «статичность» событий, происходящих в поезде «динамике» метели, которая знаменует «начавшееся движение во внутреннем мире Анны» [5, с. 37]. Исследователи доказывали внутреннюю связь сцены в Бологом с «Бесами» А. С. Пушкина, поскольку «с метелью соединяется представление о бесовской игре и мороке, сбивающих человека с пути, кружащих его» [4, с. 32]. Следует отметить еще одно обстоятельство. Метель в Бологом неожиданно «прорастет» в эпизоде, связанном с последним днем жизни Анны: «...в душе у нее была буря и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия.» [12, IX, с. 343]. «Роман» Анны (Кити мечтает знать «героя ее романа») замкнут метелью в композиционное кольцо. За пределами границы, обозначенной метелью, жизнь Анны прекращается. Бесовский морок стихии превращается в единственно возможную для Анны реальность.
152
Если предположить, что одним сюжетным центром романа является сцена в Бологом, то, несомненно, второй сюжетный центр -это финал книги, эпизод, в котором Левин обретает смысл жизни. Анна связана со стихией метели, Левин - со стихией грозы, с дубом, разбитым молнией. Представляется, что эпизод, предшествующий сцене грозы, несет значительную смысловую нагрузку. Обратимся к нему.
Основная тема восьмой части романа - духовный кризис Левина, поиск им правды жизни. День обретения Левиным нового знания, открывшегося ему, описан очень подробно. Думается, что детали, создающие художественный мир финала романа, имеют значительную смысловую нагрузку. «Левин смотрел перед собой и видел стадо, потом увидел свою тележку, запряженную Вороным, и кучера, который, подъехав к стаду, проговорил что-то с пастухом» [12, IX, с. 398]. Отметим, что мир, увиденный Левиным, напоминает библейскую картину, в которой присутствуют стада и пастухи. Казалось бы, что этой вневременной идиллии должен противостоять эпизод, написанный «на злобу дня» - тяжелый разговор с Сергеем Ивановичем Козныше-вым и Катавасовым о миссии славян в балканской войне. Но беседа ведется на фоне бесконечного пространства небесного свода, детей, ульев, пчел, цветущих лип, свежего меда, хлеба и огурцов. Хозяин пасеки - старик с иконописным ликом: «Красивый старик с черной с проседью бородой и густыми серебряными волосами неподвижно стоял, держа чашку с медом, ласково и спокойно, с высоты своего роста глядя на господ...» [12, IX, с. 405]. Описание старика напоминает изображение святого, сошедшего с иконы. В 1859 году были опубликованы «народные русские легенды», собранные А. Н. Афанасьевым. Толстой знал и любил это издание. В сборнике есть легенда, которая называется «Илья-пророк и Никола», в которой святые ходят по Руси в виде странников: «Вот как-то раз идет Илья-пророк с Николой.. .полем ... идут они да смотрят.» [1, с. 89]. День на пчельнике заканчивается грозой, кульминацией которой станет разбитый молнией дуб и чудесное спасение Кити, няни и ребенка.
Если собрать в единое целое все перечисленные выше детали, можно выстроить совершенно определенную мифопоэтическую картину финала романа. Церковная и фольклорная традиции Руси почитали библейского пророка Илью, языческим предшественником которого был Перун. «В славянских традициях Илья-пророк выступает прежде всего как персонаж, связанный с громом, дождем, а также с плодородием, летом, урожаем» [7, с. 506]. «Могущество святого Ильи-пророка, имеющего, по народному верованию, власть даже над ангелами, грозою гремит надо всеми темными силами, существую-
153
щими на соблазн и на пагубу крещеному миру православному. Своими огненными, а то и каменными стрелами он поражает духов тьмы» [8, с. 277]. Священным деревом Перуна - Ильи считается дуб. Дуб, сожженный молнией, - «когда вдруг все вспыхнуло, загорелась вся земля и как будто над головой треснул свод небес» [12, IX, с. 410], ассоциативно связывается с иконой «Огненное восхождение Ильи-пророка» и позволяет говорить о его присутствии в художественном мире романа. Можно провести еще одну параллель, которая, возможно, покажется значимой в «бесчисленном лабиринте сцеплений» романа. Сережа Каренин, рассказывая отцу урок о допотопных патриархах, путается в именах. «Из них он никого не знал, кроме Еноха, взятого живым на небо. Прежде он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его лицо изо всего Ветхого завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь» [12, IX, с. 104]. А.Н. Веселовский пишет: «Верили, что .. .явятся Илья и Енох, избежавшие смертного рока; многие толкователи давали именно такой смысл одному месту Апокалипсиса ... Еще живет Илья на земле, и никто не знает его; живет и Енох и вращается среди людей, но никто его не знает» [3, с. 207]. Лишь два пророка -Енох и Илья были взяты живыми на небо. О судьбе Ильи после его вознесения на небо говорится, что «в раю он сопровождает праведников и извлекает души грешников из геенны. он, подобно птице, облетает весь мир и появляется там, где необходимо божественное вмешательство» [7, с. 506]. Ничем не оправданное внешне упоминание Еноха в пятой части романа приобретает смысл, если связать его с незримо присутствующим в финале романа Ильей-пророком. Только этим двум пророкам дано спасти «душу грешницы» Анны - потому Сережа и помнит только Еноха, но им дано совершить «божественное вмешательство» по отношению к Константину Левину, открыть его душу для веры.
При рассмотрении мифологического подтекста романа Толстого следует учитывать еще одно обстоятельство: в славянской традиции дуб выступает как мировое древо, воплощая универсальную концепцию мира, а его вариант - древо жизни - актуализирует мифологические представления о жизни во всей полноте её смыслов. По мысли В.Н. Топорова, в эпохи, предшествующие «древу мира», существовал «беззнаковый и беспризнаковый хаос, противостоящий знаково организованному космосу нового времени» [13, с. 398]. В переложении этой мысли на язык сюжета романа Толстого, хаос жизни потерявше-
154
го себя Левина противостоит космосу его обретения смысла в жизни для души, то есть для Бога.
Пчелы связаны со средней (земной) частью мирового древа [13, с. 398]. «Пчела настолько свята в Божьем мире, среди созданных Творцом существ, что даже сам грозный Илья-пророк не может ударить громом-молоньей в пчелиный улей. Ужаленный пчелою человек считается в народе погрешившим против Духа Света в этот день [8, с. 355]. В романе дважды повторяется эпизод спасения пчелы: сначала Левин «осторожно выпростал» [12, IX, с. 402] запутавшуюся в бороде пчелу, затем Сергей Иванович Кознышев осторожно «извлекает влипшую в мед еще живую пчелу» [12, IX, с. 305]. «Как метафорические названия «живой воды», мед и вино сделались эмблемами воскресения»» [2, II, с. 186]. Возможно, именно поэтому духовное воскрешение Левина совершается на фоне пчельника, меда, хлеба. Мир Левина рушится, и лишь после откровения он обретает всю полноту жизни. Реальное пространство русского поместья, включающее в себя пчельник, лес с растущим в нем дубом-великаном, дом, поле -превращается в сакральное пространство, и, по мысли В. Н. Топорова, «высвобождает место для сакральных объектов, открывая через них свою высшую суть, давая этой сути жизнь, бытие, смысл» [13, с. 154].
Таким образом, в романе Толстого возникает соединение разных смысловых пластов: с одной стороны, необходимо вспомнить о противоречиях, которые возникли у Толстого с Катковым, редактором «Русского вестника», отказавшимся публиковать восьмую часть «Анны Карениной» в своем журнале. Формальным поводом к этому послужило отношение Толстого к балканской войне, полностью расходившееся с официальной версией властей. Но на фоне острейших современных проблем возникает универсальная вневременная модель мира, центром которой становится древо жизни.
Сюжетная линия Анны завершается мотивом «книги жизни». «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла» [12, IX, с. 364]. Мотив книги жизни имеет динамику развития на протяжении романа. Цитата из пушкинского «Воспоминания» («И с отвращением читая жизнь мою»), произнесенная Левиным в первой части романа, завершит повествование о жизни заглавной героини. Следует учесть, что именно библейский пророк Енох связан с Книгой жизни на небесах. Но этот мифопоэтический сюжет требует отдельного исследования, как и сюжет «ослепляющего света», с которым будут связаны и Анна и Левин.
155
Список литературы
1. Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. - М.: Наука, 1990.
2. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. - М.: Современный писатель, 1995.
3. Веселовский А. Н. Избранное: традиционная и духовная культура. - М.: Росспэн, 2009.
4. Ветловская В. Е. Поэтика «Анны Карениной». Система неоднозначных мотивов // Русская литература. - 1979. - № 4. - С. 17-37.
5. Галаган Г. Я. Л. Н. Толстой. Художественно-этические искания. - Л.: Наука, 1981.
6. Гродецкая А. Г. Древнерусские жития в творчестве Толстого 1870-90 гг. - СПб., 1993.
7. Иванов В. В. Илия // Мифы народов мира. Энциклопедия. - М.: Сов. энциклопедия, 1987. - С. 505-507.
8. Коринфский Аполлон. Народная Русь. Сказания, поверия, обычаи и пословицы русского народа. - М.: Белый город, 2006.
9. Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. - М., 2001.
10. Палишева Г. М. В поисках гармонии. О линии Левина в романе
Л.Н. Толстого «Анна Каренина» // Проблемы художественного метода и жанра. - Л., 1978.
11. Палишева Г. М. Последняя часть «Анны Карениной» Л. Н. Толстого (К проблеме индивидуального и общего в романе) // Вопросы сюжета и композиции. - Горький, 1978. - С. 106-109.
12. Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 22 т. - М.: Худож. лит., 1978.
13. Топоров В. Н. Древо мировое // Мифы народов мира. Энциклопедия. -М.: Сов. энциклопедия, 1987. - С. 398-406
14. Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. -М., 1983. - С. 227-284.
М. Г. Уртминцева
Универсалии культуры и «живые» традиции беллетристики нижегородской провинции 80-х годов ХГХ века
Статья посвящена исследованию проблемы формирования провинциального сознания как важнейшей составляющей русской культуры на материале беллетристики, публикуемой на страницах периодического издания «Нижегородская ярмарка», выходившего в 1880-е годы. В научный оборот вводятся ранее не исследованные материалы очерков и повестей, дан анализ их структуры в свете теории литературных универсалий.
Ключевые слова: литературные универсалии и стереотипы, беллетристика, региональный литературный процесс, провинциальная пресса.
156
