CC BY
278
УДК 808.2
Шаваринская Светлана Руфимовна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
institut. k@yandex. ш
ДОСТОЕВСКИЙ И ТОЛСТОЙ: ДИАЛОГ О РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1877-1878 гг.
В статье раскрывается суть творческого диалога Достоевского и Толстого, который посвящен Восточному вопросу и основан на религиозных воззрениях двух великих писателей.
Ключевые слова: Достоевский, Толстой, русско-турецкая война, духовно-нравственные смыслы, диалог.
Поход Русской Армии в 1877-1878 годах на Балканы вошёл в историю как Освободительный. Русский народ откликнулся на призыв о помощи южных славян, в течение пяти веков находившихся под турецким игом. Ещё до начала сербско-турецкой войны, в 1876 году, поддерживая русское добровольческое движение, Достоевский показал себя его горячим сторонником.
В апрельском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год Достоевский утверждает устами «парадоксалиста»: «Дикая мысль, <...> что война есть бич для человечества. Напротив, самая полезная вещь. Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная. Она мертвит, разлагает государство, продолжается всегда слишком долго и озве-ряет народ на целые столетия. Но политическая, международная война приносит лишь одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима. <.> Нет выше идеи, как пожертвовать собственною жизнию, отстаивая своих братьев и своё отечество или даже просто отстаивая интересы своего отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее» [2, т. 22, с. 122-123].
Примечательно, что и сам автор, оппонируя «парадоксалисту», оставляет без комментариев ряд аргументов: «Христианство само признаёт факт войны и пророчествует, что меч не прейдет до кончины мира. » [2, т. 22, с. 124]. «Война есть повод массе уважать себя, а потому народ и любит войну <.> пролитая кровь важная вещь! Нет, война в наше время необходима; без войны провалился бы мир или, по крайней мере, обратился бы в какую-то слизь, в какую-то подлую слякоть, заражённую гнилыми ранами.» [2, т. 22, с. 126].
12(24) апреля 1877 года Александр II объявил войну Турции, русские пошли в бой за освобождение «братьев во Христе». В «Дневнике писателя» за апрель 1977 года Достоевский откликается на это долгожданное событие сразу четырьмя статьями. Этика писателя уходит корнями в учение Нового Завета: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». Мессианское предназначение требует от России вступления в освободительную войну. В.Г. Андреева констатирует: «Судьба Восточного вопроса прочно соединена в во-
ображении Достоевского с обязанностью страны как хранительницы православия, именно поэтому движение русских добровольцев в Сербию воспринимается Достоевским как героизм» [1, с. 266].
Автор «Дневника» патетически восклицает: «Это сам народ поднялся на войну, с царём во главе. Когда раздалось царское слово, народ хлынул в церкви, и это по всей земле русской. Когда читали царский манифест, народ крестился, и все поздравляли друг друга с войной. <...> Крестьяне в волостях жертвуют по силе своей деньги, подводы, и вдруг эти тысячи людей, как один человек, восклицают: “Да что жертвы, что подводы, мы все пойдём воевать!” <.> Весь народ поднялся за истину, за святое дело.» [2, т. 25, с. 94-95].
Духовно понимая порыв народа, определяемый не рассудком, а живым ощущением богопричаст-ности, Достоевский откровенен и искренен в желании поддержать войну во имя справедливости. Он убеждён: нет подвига «святее и чище такой войны, которую предпринимает теперь Россия» [2, т. 25, с. 99]. Подчеркнём, что идеи, высказанные автором, буквально «висели в воздухе»: «Спросите народ, спросите солдата: для чего они подымаются, для чего идут и чего желают в начавшейся войне, - и все скажут вам, как един человек, что идут, чтоб Христу послужить и освободить угнетённых братьев, и ни один из них не думает о захвате. Да, мы тут, именно в теперешней же войне, и докажем всю нашу идею о будущем предназначении России в Европе, именно докажем, что, освободив славянские земли, не приобретём из них себе ни клочка <.> А если так, то идея наша свята, и война наша <.> первый шаг к достижению того вечного мира, в который мы имеем счастье верить, к достижению воистину международного единения и воистину человеколюбивого преуспеяния! Итак, не всегда надо проповедовать один только мир, и не в мире одном, во что бы то ни стало, спасение, а иногда и в войне оно есть» [2, т. 25, с. 100].
Русская идея, которую С.А. Кибальник снисходительно именует «утопической концепцией Достоевского», состоит в том, что историческая миссия России есть «жертва, потребность жертвы даже собою за братьев», чтобы «основать вперед великое всеславянское единение, во имя Христовой истины, т. е. на пользу, любовь и службу всему чело-
142
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
© Шаваринская С.Р., 2012
вечеству, на защиту всех слабых и угнетённых в мире» [2, т. 23, с.103].
Писатель убеждён в очищающем влиянии войны на общество: «Нам нужна эта война. для собственного спасения.» [2, т. 25, с. 95]. «.Для заражённого организма и такое благое дело, как мир, обращается во вред. Но всё-таки полезною оказывается лишь та война, которая предпринята для идеи, для высшего и великодушного принципа.» [2, т. 25. с. 103].
Достоевский ищет духовно-нравственные смыслы освободительной войны: «.Война из-за великодушной цели, из-за освобождения угнетённых, ради бескорыстной и святой идеи. лечит душу, прогоняет позорную трусость и лень, объявляет и ставит твёрдую цель, даёт и уясняет идею, к осуществлению которой призвана та или другая нация. Такая война укрепляет каждую душу сознанием самопожертвования, а дух всей нации сознанием взаимной солидарности и единения всех членов, составляющих нацию. А главное, сознанием исполненного долга и совершённого хорошего дела.» [2, т. 25, с. 102].
У писателя нет сомнения в победе того, чьё дело правое: « .Нам нужна война и победа. С войной и победой придёт новое слово, и начнётся живая жизнь .» [2, т. 25, с. 96]. «Победа» у Достоевского имеет значение видимое и невидимое, материальное и духовное: «Мы непобедимы ничем в мире», «мы можем, пожалуй проигрывать битвы, но всё-таки останемся непобедимыми именно единением нашего духа народного и сознанием народным» [2, т. 25, с. 97]. Мысль автора принимает геополитические масштабы: «.Колосс - вся наша сила перед Европой, где все теперь чуть не сплошь боятся, что расшатается их старое здание и обрушатся на них потолки. Колосс этот есть народ наш» [2, т. 25, с. 96].
У Достоевского диалектика «естественного и возможного» добра не отделима от религии, а мессианская идея тесно связана с особой ответственностью русского народа перед Всевышним. Указывая на глубокие исторические корни Восточного вопроса, Достоевский приводит слова «тишайшего» царя Алексея Михайловича: «.“Бог призовёт меня к отчёту в день Суда, если, имея возможность освободить их, я пренебрегу этим <.> я боюсь вопросов, которые мне предложит Творец в тот день: и порешил в своем уме, если Богу угодно, что потрачу все свои войска и свою казну, пролью свою кровь до последней капли, но постараюсь освободить их”. На всё это вельможи отвечали ему: “Господи, даруй по желанию сердца твоего”» [2, т. 25, с. 103-104].
Именно в этот период, когда одна за другой появляются в «Дневнике писателя» статьи Достоевского, посвящённые Восточному вопросу, Л.Н. Толстой приступает к завершению своего романа «Анна Каренина». Восьмая глава в нём «сводила
своды» романа, стала их «замком». Она была необходима писателю, так как в ней чётко выявлялась авторская позиция, соединяющая в одно художественное целое две линии романа - линию Анны и линию Левина. Эта глава не только несла в себе явные следы знакомства Толстого со взглядами Достоевского на Восточный вопрос, но и оказалась полемически направленной против этих взглядов. Не исключено, что и задержка Толстого с завершением эпилога романа была связана с тем, что он внимательно, заинтересованно и раздражённо следил за развёртыванием мыслей Достоевского о войне и освобождении южных славян на страницах «Дневника писателя».
Отношение Толстого к идеальному народному порыву (да и к патетике Достоевского) иронично. Исследователи даже отмечают сходство образа пи-сателя-публициста Кознышева, увлечённого добровольческим движением, с Федором Михайловичем Достоевским: «.Толстой в лице Сергея Ивановича Кознышева создает своеобразную “пародию” на Достоевского с его любимыми и пропагандируемыми идеями взаимоотношений России и Европы.» [1, с. 267].
Толстой не щадит в «Анне Карениной» приятелей Кознышева, которые «ни о чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян.» [5, т. 19, с. 352]. Устами Кознышева Толстой как будто бы критикует это легковесное поветрие толпы: «.славянский вопрос сделался одним из тех модных увлечений, которые всегда, сменяя одно другое, служат обществу предметом занятия; <.> много было людей, с корыстными, тщеславными целями занимавшимися этим делом <.> газеты печатали много ненужного и преувеличенного, с одною целью - обратить на себя внимание. при этом общем подъеме общества выскочили вперед и кричали громче других все неудав-шиеся и обиженные.» [5, т. 19, с. 352].
Но Кознышев, как и Достоевский, высоко ценит при этом «энтузиазм, соединивший в одно все классы общества». «Резня единоверцев и братьев славян вызвала сочувствие к страдающим и негодование к притеснителям. И геройство сербов и черногорцев, борющихся за великое дело, породило во всём народе желание помочь своим братьям уже не словом, а делом» [5, т. 19, с. 353]. Подобно Достоевскому, Сергей Иванович радуется: «Народная душа получила выражение. <.> Это было дело, долженствующее получить громадные размеры, составить эпоху» [5, т. 19, с. 353]. Он говорит Левину: «Все разнообразнейшие партии мира интеллигенции, столь враждебные прежде, все слились в одно. Всякая рознь кончилась.» [5, т. 19, с. 390]. «Каждый член общества призван делать свойственное ему дело. <.> И люди мысли ис-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
143
полняют своё дело, выражая общественное мнение. <.> Слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы» [5, т. 19, с. 391].
Толстой с Кознышевым не солидарен. Официально-патриотическую и славянофильскую позиции отказываются принять близкие Толстому скептики - старый князь Щербацкий и Левин, не отделяющий себя от народа: «Он не мог согласиться с тем, что десятки людей <.> имели право <...> говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, <.> которая выражается в мщении и убийстве. Он <.> не видел выражения этих мыслей в народе <.> и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), <.> он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей. <.> Если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян?» [5, т. 19, с. 392].
В черновой редакции романа этот аргумент сформулирован ещё более остро: «.Левину хотелось сказать Кознышеву.: “за что же ты осуждаешь коммунистов и социалистов? Разве они не укажут злоупотреблений больше и хуже болгарской резни? <.> не обставят свою деятельность доводами более широкими и разумными, чем сербская война? <.> У вас теперь угнетение славян -и у них угнетение половины рода человеческого.”» [5, т. 20, с. 572].
Как бы в ответ на размышления Достоевского о нравственно очищающем влиянии войны, Толстой даёт описание встречи Катавасова с добро вольцами. Среди них молодой промотавшийся московский купец, уже считающий себя героем, отставной гвардеец, не нашедший себе применение в мирной жизни, немолодой «юнкер в отставке». Недоучившийся артиллерист на вопрос Катавасова о причинах отъезда в Сербию отвечает: «Да что ж, все едут. Надо тоже помочь и сербам. Жалко» [5, т. 19, с. 357]. Там же старичок-военный говорит, что из его города пошёл воевать «только один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого никто уже не брал в работники» [5, т. 19, с. 358].
Отрицательное отношение Толстого к добровольческому движению выражено и в сцене с Вронским, говорящим о себе: «Я, как человек <.> тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит. <.> Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится» [5, т. 19, с. 361]. И мать Врон-
ского замечает: «Да после его несчастия, что ж ему было делать? <.> Это Бог нам помог - эта сербская война» [5, т. 19, с. 359, 360].
Достоевский, разумеется, не мог не заметить полемического подтекста в этой главе романа Толстого. Его ответ автору «Анны Карениной» прозвучал в «Дневнике писателя» за июль-август 1877 года по горячим следам публикации заключительной части романа. Высоко оценивая «Анну Каренину» в целом, Достоевский подчеркивал, что не верит словам Левина: «Я сам народ». По мысли писателя, Толстой и его герой разошлись с «огромным большинством русских людей» в отношении к борьбе «братьев-славян» против турок, которая воспринималась как «кровное и личное дело». Достоевский видел здесь «подъем духа народного» и считал, что долг писателя - поддержать его, разъяснить предназначенную русскому народу миссию: быть объединителем славянских народов.
Но нельзя не заметить, что позиция Толстого в «Анне Карениной» ведь тоже далеко не однозначна. Левин не отрицает полностью эту войну. Он допускает возможность участия «в таком жестоком, ужасном деле» человека и христианина при условии, если ответственность начать войну берет на себя «правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно», а «граждане отрекаются от своей личной воли» [5, т. 19, с. 387]. Спор же Кознышева с Левиным и князем Щербац-ким происходит до объявления войны. Не случайно князь иронизирует: «Да кто же объявил войну туркам? Иван Иванович Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам Шталь?» [5, т. 19, с. 387].
В.Г. Андреева отмечает, что позиция Левина, осуждающего любое зло и убийство, есть отражение главного принципа Толстого: «В размышлении о восточном вопросе в романе “Анна Каренина” мы видим уже ростки мыслей автора о “непротивлении злу силой зла”. Кознышев выступает оппонентом самого автора» [1, с. 268].
В то же время нельзя не заметить, что позиция Левина по Восточному вопросу глубоко противоречива, хотя в основе своей и эгоистична: «Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный мир славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории, очень заинтересовал его <.> -как только он остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли. И все эти соображения о значении славянского элемента во всемирной истории показались ему так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его душе, что он мгновенно забыл все это и перенесся в то самое настроение, в котором он был нынче утром» (курсив мой. - С.Ш.) [5, т. 19, с. 395].
Поскольку Левин в романе является вторым «я» автора, индивидуалистическая позиция доминирует у Толстого по отношению к общественной.
144
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
И Достоевский «нутром» чувствует ложь такого «обособления», так как, по его убеждению, эгоцентризм в вопросах, представляющих национальный интерес, для любого русского писателя непозволителен.
Неприятие Левиным добровольческого движения Достоевский объясняет тем, что он барин, не сумевший принять народную правду: «.Он доказывает, <.> что русский народ вовсе не чувствует того, что могут чувствовать вообще люди. Он объявляет, что “непосредственного чувства к угнетению славян нет и не может быть” - то есть не только у него, но и у всех русских не может быть: я, дескать, сам народ. Слишком уже они дешево ценят русский народ. Старые, впрочем, оценщики.» [2, т. 25, с. 206].
Конец статьи Достоевского об «Анне Карениной» однозначен: «Этим ли закончил Левин свою эпопею? Его ли хочет нам выставить автор как пример правдивого и честного человека? Такие люди, как автор “Анны Карениной”, - суть учители общества, наши учители, а мы лишь ученики их. Чему ж они нас учат?» [2, т. 25, с. 223].
Но отрицательное отношение к Балканской войне 50-летнего Толстого не помешало ему в период неудач русских на Балканах рваться в действующую армию. С.А. Кибальник, ссылаясь на журналиста суворинского «Нового времени» Ксюнина, побывавшего в Ясной Поляне после похорон писателя, приводит слова его вдовы: «.Ведь Лев Николаевич хотел идти в ряды армии в турецкую войну. “Вся Россия там, я должен идти”. - Каких только трудов стоило уговорить его остаться, объяснить, что своим пером он может принести большую пользу России.» [3, с. 42]. Свидетельство об этом
эмоциональном порыве, позволяет предположить, что душа и сердце писателя были порой не в ладу с его «неорелигиозными» размышлениями.
Г.М. Фридлендер указывал, что сцена, где Левин не решается заколоть «турку» и спасти ребенка, а уходит к Кити [2, т. 25, с. 220], «сочиненная» Достоевским в «Дневнике писателя» за июль-август 1877 года, заставляет усомниться в человеколюбии толстовского героя. Но это пародия лишь на Левина. И поскольку «в самом Толстом была не только львиная доля Левина, но и частичка Вронского» [3, с. 42], то Достоевский спорит здесь не столько с Толстым, сколько с Левиным и старым князем Щербацким - т.е. с позицией отдельных героев, не обязательно полностью совпадающей с авторской.
Библиографический список
1. Андреева В.Г. «Бесконечный лабиринт сцеплений» в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина». -Кострома: Авантитул, 2012. - 296 с.
2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. -Л.: Наука, 1972. - 1990.
3. Кибальник С.А. Споры о Балканской войне на страницах «Анны Карениной» // Русская литература. - 2010. - № 4. - С. 39-44.
4. Матюшкин А.В. Парадокс Достоевского о войне [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// iff.kspu. karelia.ru DswMedia/paradox dost.htm (дата обращения 17.10.12).
5. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. - М.: Худ. лит., 1928 - 1958.
6. Фридлендер Г.М. Достоевский и Толстой // Достоевский и мировая литература. - М., 1979. -
С. 313.
УДК 82
Шпилевая Галина Александровна
доктор филологических наук, профессор Воронежский государственный педагогический университет
19alex04@mail.ru
А.А. ШКЛЯРЕВСКИЙ И Э. ГАБОРИО: РОДОНАЧАЛЬНИКИ «ПОЛИЦЕЙСКОГО» РОМАНА
В статье проводится сравнение некоторых поэтологических аспектов произведений двух «детективщиков» или авторов-зачинателей жанра «полицейского» романа: Э. Габорио и А. Шкляревского, создававших свою беллетристическую прозу на реальном материале - судебных и следственных историях. Занимательные фабулы, «эффект задержания», упрощенный психологизм стали абъектом анализа в данной работе.
Ключевые слова: беллетристика, герой-следователь, повествовательная манера, человеческая психология, фабульная основа.
А.А. Шкляревский (1837-1883), прозванный «русским Габорио», родился на Полтавщине, затем будущий писатель переехал в Харьков, потом в Воронежскую губернию. Он служил учителем в воронежском Павловске, после этого, при содействии известного критика М.Ф. Де-Пуле, - и в самом губернском городе (1863 г.) в качестве учите-
ля приходских училищ и женской гимназии. В 1869 г Шкляревский, гонимый нуждой, болезнью (порок сердца), в надежде на успех своих произведений и улучшение материального положения переезжает в Петербург. В столице Шкляревский получил поддержку А.Ф. Кони, и был «зачислен кандидатом на судебную должность при следователе по
© Шпилевая ГА., 2012
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ З, 2012
145
