CC BY
127
В. Л. Селиверстов
ДОСТОВЕРНОСТЬ И ПАМЯТЬ В ПЛАТОНОВСКИХ ДИАЛОГАХ
Большинство диалогов Платона среднего периода творчества имеют вполне определенную композиционную особенность: сюжетная линия не только связана с философским содержанием, но слушатель/читатель получает символический образный и, можно полагать, законченный ответ на поднятые вопросы благодаря общему впечатлению от услышанного/прочитанного. Нечто неуловимо присутствует и «добавляется» Платоном-писателем к логическим доказательствам Платона-философа, чтобы у слушателя/читателя возник в созерцании «эйдос» предмета разговора помимо сказанного/прочитанного вслух. Как замечает Т. В. Васильева в «Беседе о Логосе в платоновском “Теэтете” (201с — 210ё)», комментируя сложности перевода одноименного диалога, срабатывает тютчевское «мысль изреченная есть ложь»1 — Платон как бы предлагает нам самим войти в смысл (логос) говоримого речью и следовать за возникающим в нашем уме образом по пути созерцания истинного положения вещей, который далеко не всегда может быть высказан полностью персонажами диалогов.
Художественный прием (вымысел) становится проводником истинного и подлинного в философском измерении, что коренным образом отличает Платона-писателя от Ксенофонта — историка и биографа Сократа. Иногда при внимательном чтении мы можем прямо указать на своего рода авторские «уловки», которые лежат почти на поверхности. Часто это логическая подсказка к пониманию основной темы диалога, скрытая в сюжете или последовательности описываемого события.
Так, в «Теэтете», где нет окончательного ответа и, кажется, его не следовало бы ожидать, речи главных персонажей зачитываются по записи, что является явным признаком невозможности достичь ответа на вопрос о знании в изначально поставленной форме2. В диалоге «Федр» первая речь о любви зачитывается для Сократа
1 Васильева Т. В. Комментарии к курсу античной философии. — М., 2002. — С. 119-150.
2 Любопытен сам по себе «обмен» позициями философа и юного математика при утверждении схожести их характера: Сократ предлагает Теэтету «стать» на время философом (см. об этой сюжетной особенности: Селиверстов В. Л. Субъект познания в диалоге Платона «Теэтет» // Междисциплинарный гуманитарный семинар «Философские и духовные проблемы науки и общества». — СПб., 2001.
82
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2012. Том 13. Выпуск 4
по принесенному списку, что служит косвенным признаком отсутствия в ней единого внутреннего стержня (логоса). Спорить или опровергать полностью такую речь Сократ просто не будет, указав на несуразность и сбивчивость логики Лисия. Отвечая Федру по существу, он, подражая Лисию, произнесет собственную речь на заданную тему, а потом возьмется ее же опровергнуть.
Напротив, в «Федоне» в день казни Сократ в совершенно спокойном расположении духа последовательно приводит аргументацию в пользу бессмертия души. Его мужество и полное самообладание — уже залог того, что душе философа уготована лучшая доля после физической смерти. Замечательна и перекличка первых двух аргументов с небольшими сюжетными нюансами, обычно выпускаемыми из подробного анализа текста.
Следом за довольно странной с точки зрения обыденного сознания просьбой Сократа удалить жену и детей из темницы (в философском прочтении — удаление чувственности, связанной с материей этого мира) описывается эпизод со снятием оков с ног узника. При этом Сократ говорит о неизменной связи состояний «приятного и мучительного», которые сменяют друг друга именно в такой последовательности: сначала боль и испытание, а только потом облегчение при устранении причины боли или болезни. И первым аргументом в последовательной цепи суждений о бессмертии души окажется именно диалектический взаимопереход противоположных состояний жизни и смерти. Причем смерть будет названа именно желанным «освобождением» души из темницы тела, что показано Сократом паронимическим сходством слов (тело — склеп; ошца — агща); а последней фразой Сократа будет просьба о жертве Асклепию, которую обычно приносили за выздоровление.
Далее, за диалектической связью понятий жизни и смерти, в качестве одного из неоспоримых доказательств приводится припоминание душой истинных родов сущего. Вместе с тем сюжет диалога построен так, что рассказчик дословно помнит довольно длинные ответы Сократа на все вопросы учеников в точной последовательности. Таким образом Платон добавляет еще один (если угодно — пятый) «объективный» аргумент в пользу правоты Сократа — отчетливо запомнить можно только нечто подлинное и истинное, а это значит, что великий афинянин нисколько не ошибается в том пути, который предстоит проделать его душе3. И если Федон пересказывает события примерно месячной давности, что, кажется, в некотором смысле гарантирует точность передаваемых событий по устной памяти, то в «Пармениде» — самом, пожалуй, важном для платоновской теологии произведении — участники диалога передают по памяти бывшую примерно лет двадцать тому назад беседу знаменитых элейцев с юным Сократом. Гарантией безошибочности суждений в этом случае оказывается не столько имена великих элейцев (в «Софисте», например, элейский гость вообще не назван по имени), сколько полнота диалектического полагания одного и иного.
В интермедии «Пира» мы обнаруживаем тот же прием с припоминанием, что в «Федоне» и «Пармениде». Платон передает нам то, что слышит Главкон от Апол-лодора, последний же запомнил все со слов Аристодема, бывшего на пире в доме Агафона. Таким образом, в самом тексте мы видим два пересказа, а зная, что Главкон
3 Об этом подробно см.: Селиверстов В. Л. Философская память и художественная форма в диалогах Платона // Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы: Материалы 12-й международной конференции молодых ученых. — СПб., 2001.
приходится Платону младшим братом, то даже три. Скажем несколько слов об этой входной точке диалога и о возможной ее смысловой нагрузке.
Чаще всего пересказ пересказа воспринимается как своего рода усугубленное «отстранение» автора от содержания диалога в смысле снятия с себя ответственности за то, что пересказывается: мол, «сам не видел, но люди говорят». Так, Платон-автор полностью устраняется из событийной канвы, сказавшись больным словами рассказчика в «Федоне». Однако, как нам представляется, в философском тексте этот прием не может служить только утилитарной цели отстранения от пересказываемого. Сегодня, когда так поступает народный избранник, уважаемый радио- или телеведущий, отвечая на вопросы избирателей или слушателей, он, как правило, не просто снимает с себя какую-либо ответственность, но, скорее, пытается придать своим словам наибольшую объективность (сродни нашему невольному желанию сослаться в разговоре на авторитетное мнение неких ученых, когда необходимо придать нашему же суждению большее значение и вес).
В «Пире», вероятнее всего, применен подобный прием ради большей достоверности передаваемому событию, ибо запомнить и в точности пересказать можно то и только то, что имеет внутренний стройный смысл. При этом чем больше пересказчиков, тем меньше остается случайных деталей в рассказе и тем яснее выражается основная мысль самого автора. Платон как бы намеренно «одевает» главный сюжет повествования в «третью степень» достоверности рассказа в рассказе с тем, чтобы у читателя сложилось устойчивое мнение о невозможности выдумки или неточности со стороны автора-писателя, если все так хорошо сохраняет память рассказывающих. Каждый из них может все детально припомнить не только потому, что у него отменная память, но потому что некая доля истинности в рассказе неизменно сохраняется. И, если продолжить такого рода счет степеней пересказа, то слова Диотимы в речи Сократа — это уже некое совершенство в «четвертой степени». Что, в свою очередь, оказывается первой достоверной отправной точкой суждения Сократа о подлинной природе Эрота. Диотима не только удостоила беседы философа, но и поведала ему о предназначении быть всю жизнь последователем Эрота, зная его подлинную сущность. В итоге получается, что именно Сократ, а не все предыдущие участники беседы, является подлинным поклонником Эрота, голос которого он временами слышит и к советам которого прислушивается.
Примечательно, что по окончании диалектического круга рассмотрения природы и свойств Эрота в речи Сократа и как бы «спонтанного» панегирика Алкивиада Сократу рассказчик почти не помнит последующего хода событий, ибо это уже не имеет такого же философского наполнения и необходимо только с точки зрения соответствия когда-то происходившей беседе. Аристодем не помнит окончания пира у Агафона, сославшись на то, что уснул. Видимо, по этой причине несколько искусственным выглядит эпизод с отдельной беседой Сократа, Агафона и Аристофана под самое утро о равной доступности для драматургического таланта жанров трагедии и комедии — особого практического смысла в этом утверждении Сократа нет, как и нет исторических свидетельств возможной встречи знаменитого комедиографа с осмеянным им в «Облаках» философом за одним столом в дружеской обстановке4.
4 Разумеется, у критики XIX и ХХ вв. неизменный интерес вызывали параллели между «Пиром» Платона и Ксенофонта. В обоих случаях участвует в беседе Сократ, и в том, и в другом случае он говорит о любви к душе в платоническом духе. В нашем случае нет необходимости прямо отвечать
Примерно такого же рода «четвертая степень» достоверности присутствует и в интермедии «Парменида». Кефал пересказывает услышанное от Адиманта (родственника Платона), который прекрасно помнил рассказ Антифонта, слышавшего, в свою очередь, рассказ о визите Зенона и Парменида в Афины от свидетеля событий Пифодора.
Ничего не значащие имена мало известных исторических лиц оказываются включенными в некий превосходящий их историческую судьбу смысл повествования Платона-писателя благодаря желанию Платона-философа быть предельно точным относительно истины, а не отдельных частных событий или людей, память о которых действительно не столь важна уже для следующих поколений читателей, которые будут вчитываться и вслушиваться сквозь шум времени в логос сущего.
ЛИТЕРАТУРА
1. Васильева Т. В. Комментарии к курсу античной философии. — М., 2002.
2. Селиверстов В. Л. Субъект познания в диалоге Платона «Теэтет» // Междисциплинарный гуманитарный семинар «Философские и духовные проблемы науки и общества». — СПб., 2001.
3. Селиверстов В. Л. Философская память и художественная форма в диалогах Платона // Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы: Материалы 12-й международной конференции молодых ученых. — СПб., 2001.
на вопрос о первичности или вторичности события, описываемого Платоном, ибо «историческое» как таковое последнего мало интересует.
