CC BY
48
УДК 111:1652 Д. В. КОНСТАНТИНОВ
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ
КАК ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ ЗАКОН
ПРОИЗВОДСТВА НОВЫХ СМЫСЛОВ
В данном исследовании дополнительность рассмотрена в контексте онтологии сознания человека. Установлено, что дополнительность в философском дискурсе предстает как онтологический закон, укорененный в человеческой размерности и неотвратимо реализующийся при производстве новых смыслов.
Ключевые слова: дополнительность, сознание, познание, человеческая размерность.
В начале ХХ в. с развитием экспериментальной базы исследователи смогли проникнуть в мир атомных процессов и явлений. Результаты экспериментов с микрообъектами оказались парадоксальными. Выяснилось, что в микромире действуют другие законы, что привычные для нас наглядные представления здесь уже не работают. Это, в свою очередь, привело к критическому пересмотру позитивистского мировоззрения. В очередной раз философы и мыслящие философски ученые вынуждены были обратиться к проблеме человека с точки зрения поиска фундаментальных основ работы его сознания, определяющих, в частности, способы и возможности человеческого познания.
В рамках копенгагенской интерпретации квантовой теории был выдвинут ряд новых концепций, составивших ее фундамент. Речь идет о принципах соответствия, неопределенности, дополнительности и др. Методологическое применение этих принципов при пересмотре классических представлений привело к продуктивной селекции: одни положения классической физики оказались истинными и в микромире, другие утратили свой смысл. Кроме того, некоторые идеи создателей квантовой теории получили распространение и за пределами физической науки. Прежде всего это относится к концепции дополнительности, сформулированной датским физиком Нильсом Бором в 1927 г. Уже сам Бор считал возможным говорить о дополнительности вне физики1, связывая последнюю с проблемой наблюдения и, шире, познания. При этом Бор, будучи физиком, не указывал прямо на философский смысл дополнительности, но в то же время предоставил возможность для рассмотрения последней именно в философском дискурсе.
Впервые Н. Бор упоминает дополнительность в своей лекции о современном состоянии квантовой теории, прочитанной 16 сентября 1927 г. на Международном конгрессе физиков в Комо (посвященном 100-летию со дня смерти А. Вольта). Содержание этой лекции было опубликовано в 1928 г. под заглавием «Квантовый постулат и новейшее развитие атомной теории». Суть квантовой теории, согласно Бору, может быть выражена в квантовом постулате, который говорит о дискретности, свойственной атомным процессам. Кроме того, как отмечает Бор, квантовый постулат требует отказа от причинного
пространственно-временного описания явлений микромира. В таком контексте у Бора и появляется впервые дополнительность: «В соответствии с самой природой квантовой теории мы должны считать пространственно-временное представление и требование причинности (т.е. энергетически-импульсный способ описания. — Д. К.), соединение которых характеризует классические теории, как дополнительные, но исключающие одна другую черты описания содержания опыта (курсив наш. — Д. К.); эти черты символизируют идеализацию возможностей наблюдения и, соответственно, определения» [1]. Остановимся на двух существенных для нас моментах. Во-первых, Бор не выходит за рамки описания опыта сознания — он не помещает дополнительность в физическую реальность, а говорит о дополнительных чертах «описания содержания опыта». Во-вторых, Бор связывает дополнительность с возможностями наблюдения. Эти интенции — уже скорее не научные, а философские — присутствуют и во всех последующих рассуждениях Бора о дополнительности. Как раз философский аспект дополнительности нас и интересует, а именно, ее связь с познавательной деятельностью человека.
Прежде чем обратиться непосредственно к анализу дополнительности, необходимо прежде сделать несколько предварительных замечаний. Во-первых, мы придерживаемся точки зрения, согласно которой познание — это не просто накопление знаний, познание с необходимостью включает в себя понимание. Понимание мы, вслед за А. Л. Никифоровым, рассматриваем как интерпретацию, наделение объектов смыслом. Речь идет именно о наделении смыслом, а не о постижении уже предзаданного смысла, иначе мы могли бы говорить о понимании только относительно артефактов, имеющих семиотическую природу. Но в то же время не следует думать, что наделение смыслом исключает объективность. Оно становится возможным благодаря наличию знаний, ценностей, верований индивида — всего того, что составляет жизненный опыт человека и что Никифоров называет индивидуальным смысловым контекстом. Индивидуальный смысловой контекст, согласно Никифорову, есть совокупность смысловых единиц, «в которых представлены знания и убеждения индивида относительно соответствующего объекта или, иначе говоря, связи данной смысловой единицы с другими единица-
1 В частности, Бор предпринимал попытки расширения своей концепции на психологию, биологию, этнологию.
«ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 4 (79), 2009 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
97
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ «ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 4 (79), 2009
ми контекста и с индивидуальным "я"». При этом «характеристики смысловых единиц разделяются на две группы: общие, или социальные, и индивидуальные. Общие характеристики воплощают усвоенный индивидом опыт и знания общества, индивидуальные — его личный опыт, убеждения, отношение к вещам» [2]. Именно наличие в индивидуальном смысловом контексте смысловых единиц с общими характеристиками и позволяет индивиду познавать объективно. Поэтому, в принципе, можно говорить об извлечении смысла, но при этом осознавать, что смысл извлекается не из объекта исследования самого по себе и в то же время не принадлежит полностью субъекту познания.
Во-вторых, такое видение понимания с необходимостью требует различения понимания и знания. Знание может выступать как результат понимания, однако можно знать и не понимая. Это находит свое отражение и в обыденном языке. Достаточно сравнить, например, два высказывания: «Я знаю стихотворение» и «Я понимаю стихотворение». Более того, не понимать можно не только вещи, но и сами знания. Не случайно Ричард Фейнман в одной из своих лекций произносит знаменитое высказывание: «Но, мне кажется, я смело могу сказать, что квантовой механики никто не понимает» [3]. Необходимо также отметить, что накопление знаний — это процесс. Понимание же непроцессуально, оно всегда осуществляется конечным образом, мгновенно, и носит исключительно субъектный (но не обязательно субъективный) характер1. Знание мы можем передать другому человеку, но мы не можем передать понимание.
Однако при этом бессмысленно отрицать наличие взаимосвязи между пониманием и знанием. Согласно нашей точке зрения, понимание составляет основу познания. Если нет события извлечения смысла, то нет и познания. Но в то же время извлечение смысла невозможно, если имеющееся у человека знание не создает необходимые для понимания дискурсы. Таким образом, познание невозможно без понимания, но понимание, в свою очередь, невозможно, если индивидуальный смысловой контекст индивида не включает в себя определенные знания.
Различение знания и понимания ведет к различению незнания и непонимания. Для того чтобы возникла потребность в извлечении смысла, должно присутствовать и осознаваться в качестве такового пространство непонимания, которое можно представить как попадание в ситуацию апории, столкновение индивида с чем-то, что еще им не мыслилось. Только в этом случае мы можем говорить о познании. Осознаваемое же незнание порождает стремление узнать, но узнавание — это не извлечение нового смысла, это овладение конвенцией2.
Если событие извлечения смысла действительно имеет место, то в нем, согласно нашей точке зрения, с необходимостью проявляет себя дополнительность. Действие дополнительности заключается в том, что акт понимания происходит при наличии как минимум двух различных дискурсов (или двух различных языков описания), так как при движении в каком-либо
одном дискурсе смыслы уже созданы, и поэтому здесь возможно лишь приобретение новых знаний, но не понимание. Каждый новый извлеченный смысл является достижением субъекта познания в той мере, в какой последнему удается выйти за рамки дискурса, преодолеть дурную бесконечность (либо тупиковую ситуацию) и помыслить то, что им еще не мыслилось. В связи с вышесказанным мы утверждаем, что дополнительность представляет собой онтологический закон, закон бытия сознания, который укоренен в человеческой размерности и неотвратимо реализуется при производстве новых смыслов.
Термин «человеческая размерность» используется нами не случайно. Известно, что для классической науки (и, пожалуй, для классической философии) характерно стремление к максимальной объективности, независимости от познающего субъекта. Однако кризис естествознания в начале ХХ в. заставил обратить внимание на субъектный характер познания, что вовсе не отрицает стремления науки к объективности. Однако сам термин «объективность» претерпел изменения. Сошлемся здесь на слова И. С. Алексеева: «Объективность как независимость от человека (от человечества) есть не абсолютная объективность, а относительная — объективность по отношению к человеку. Абсолютная объективность — это независимость от любого возможного субъекта (скажем, живущего где-нибудь во внеземной цивилизации), а не только от человека. Но мы знаем пока только одного субъекта — человека» [4]. Хотя И. С. Алексеева трудно включить в ряды последователей феноменологии или экзистенциализма, приведенное выше высказывание вполне отвечает установкам этих направлений философской мысли3. Таким образом, при рассмотрении познания приходится учитывать следующий факт: человек с неизбежностью ограничен (слово «ограничен» не несет здесь никакой аксиологической нагрузки) рамками своей размерности.
Говоря о человеческой размерности, обычно имеют в виду биологические особенности человека. Суждения в этом дискурсе присущи, например, социобиологам и тем теоретикам познания, которые строят свои концепции на социобиологических парадигмах. О семиотичности человека в его размерности говорят семиотики, эпистемологи фиксируют топосы смены когнитивных форм. Если уклониться от абсолютизации какого-либо из этих дискурсов, то следует признать, что усилиями естественнонаучной и философской антропологии создано достаточно внятное представление о том, что такое человеческая размерность. И все-таки прийти к какому-либо интегративному варианту определения человеческой размерности не удается. Вероятно, причина в том, что такое определение просто невозможно из-за многомерной синкретичности человека.
Согласно нашей точке зрения, человекоразмер-ность включает в себя как онтологические компоненты, так и неонтологические. Можно сказать, что онтология человека представляет собой то ядро, вокруг которого собирается все остальное как некая внешняя
1 Мы используем термин «субъектный» вне оппозиции «субъективное-объективное».
2 Для пояснения сказанного сошлемся на вводимое М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорским в книге «Символ и сознание» противопоставление символа знаку. Если символ выступает как «конкретная вещь, которая конкретно и вещественно соотносится с чем-то определенным в содержательности сознания» [8], то знак конвенционален и непосредственно с сознанием не связан. Результатом движения в знаковой системе может быть лишь новое знание, но не понимание.
3 Н. А. Черняк, например, комментируя позицию Э. Гуссерля, отмечает: «Ставить вопрос можно не о мире как таковом, а только о мире в горизонте его видения сознанием. Мир и сознание изначально слиты, поскольку человек не может «выпрыгнуть» за пределы своего сознания» [9].
оболочка, подверженная трансформациям. Через эту оболочку онтология просвечивает, проявляет себя. Собственно, наличие такой внешней оболочки и дает возможность человеку изменяться, прорабатываться в мир, поскольку онтология, вероятно, генезису не поддается и из генезиса не выводится. Но в то же время именно онтология определяет возможность достройки человека. Дополнительность, как мы ее понимаем, как раз и является одной из составляющих онтологической части человекоразмерности.
Подчеркнем один важный момент. Дополнительность в изначальной трактовке Бора не принадлежит объекту исследования. Ее топос — сознание исследователя. Мы, в свою очередь, придерживаемся такой же точки зрения. Однако уже современники Бора в своих попытках преодолеть корпускулярно-волновой дуализм зачастую помещают дополнительность в объект. В более поздних исследованиях, посвященных дополнительности, такая «объектная» дополнительность возникает еще чаще1.
Следует также отметить, что с проблемой дополнительности в нашей ее интерпретации тесно связана проблема гомогенного языка описания. Под гомогенным языком описания мы понимаем универсальный язык, позволяющий при помощи одних и тех же допущений говорить об абсолютно разнородных явлениях и в пределе охватывающий все стороны реальности. Попытки создать в той или иной форме подобный универсальный язык неоднократно предпринимались философами различных школ и направлений, в том числе и в ХХ в2. Однако дополнительность по своей сути исключает продуктивную гомогенность языка описания.
Рассмотрим несколько примеров действия дополнительности в познании. Обратимся сначала к научному познанию, а именно, к истории3. Традиционно история выстраивается по событиям и лицам, играющим ключевую роль в государстве. Смена властвующих лиц, успехи и поражения полководцев, реформаторская деятельность церковных иерархов, войны — все это топосы установления определенного порядка. При этом остальное население играет вспомогательную роль. Но в то же время такой подход к истории может повлечь за собой попадание в пространство непонимания, когда причины того или иного исторического события остаются непроясненными. В частности, можно задаться вопросом: почему в середине ХХ в., после кровопролитной Первой мировой, значительная часть населения Европы относительно легко подвергается влиянию идей фашизма? На этот вопрос отвечает исследование немецких историков Б. Хауперта и Ф.И. Шефера «Молодежь между крестом и свастикой» [5], проведенное в традиции школы микроистории.
На первый взгляд, в упомянутой работе все вполне традиционно и нет никакой видимой инновации. Однако на самом деле это радикальная инновация. Скрупулезно и последовательно создается биография солдата вермахта, не выдающегося, не злодея, не героя. Вся суть в телеологии, определяющей интерпретацию событий его жизни. Деревенское захолустье, традиционный католицизм, устойчивые ценности крестьянского благополучия — все это то, что можно было бы назвать предзаданной судьбой. Однако приход к власти национал-социалистов открывает путь к
социальному лифту, которым здоровый энергичный молодой человек не может не воспользоваться. Благодаря национал-социализму появляется возможность уехать в город, овладеть ремеслом, получить образование, что, в конце концов, приводит к неизбежной необходимости стать солдатом вермахта и погибнуть на фронте, по существу, не проявляя энтузиазма в служении национал-социалистическим идеям. Таким образом, исследователи указали топос, в котором опознается реальный социальный механизм фашизации значительных масс европейского населения. Одновременно это топос, в котором встречаются микроистория и макроистория как два разных дискурса и, в соответствии с онтологией дополнительности, возникает возможность генерализации, верифицируемой историческими документами.
Очевидно, что познание, как мы его понимаем, не ограничивается только наукой. Более того, извлечение смысла с точки зрения онтологии сознания осуществляется аналогично как в науке, так и за ее пределами, в частности, в художественном творчестве4.
Обратимся к рассказу Юрия Буйды «Полный бант» [6], посвященному Гражданской войне в России начала ХХ в. Рассказ же был написан в 1999 г. В связи с этим возникает проблема обращения автора к эпохе, удаленной от него на 80 лет, ни участником, ни свидетелем событий которой он быть не мог.
Сам рассказ предстает как абсолютно лишенная психологизма детская игра «в войну» в исполнении взрослых и с взрослыми забавами, ставшая реальностью. Игровая стратегия Буйды обнажена, поскольку достоверности в повествовании быть не может — автор принадлежит другому поколению (уже, может быть, четвертому после гражданской войны). Дискурсы существуют здесь сами по себе и принадлежат не автору, а языки описания являются стилизацией. В связи с этим непосредственно из рассказа никаких смыслов, кроме тех, которые нам уже известны, мы извлечь не можем.
Возникает закономерный вопрос, вызывающий непонимание: что же хотел сказать читателям Буй-да? С точки зрения онтологии дополнительности, сама реальность здесь предоставляет нам тот второй дискурс, который (помимо дискурса рассказа) дает возможность понимать. Книга А.С. Политковской «Вторая Чеченская» [7], как и рассказ Буйды «Полный бант», лишена психологизма и содержит описания не менее жестоких эпизодов, связанных уже с другой, но также, по сути, гражданской войной. Разница лишь в том, что текст Политковской создан на основе собранных ею документальных материалов. Казалось бы, варварство, описанное Буйдой, едва ли возможно в конце ХХ в. Однако реальность говорит: возможно. Рассказ Буйды, вероятно, должен в этом случае выполнять функцию своего рода спускового механизма, который, заставляя ужаснуться, через все аберрации сознания порождает экзистенциальную тревогу.
Подводя итог, следует сказать, что проблема дополнительности артикулируется на протяжении всего ХХ века, однако остается актуальной и до сих пор. Именно дополнительность становится камнем преткновения для создания гомогенного языка описания поведения комплекса «объект-субъект» (к чему стремился, например, М.К. Мамардашвили).
1 См., например, [10]. Автор, рассматривая дополнительность, говорит о взаимоисключающих свойствах микрообъектов.
2 См., например, [11].
3 Подробнее об этом см. [12].
4 Об этом см., например, [13].
«ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 4 (79), 2009 ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ «ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 4 (79), 2009
И в то же время она не является препятствием к какой-либо предметной деятельности, поскольку ее топос находится в сознании познающего субъекта, а не в объекте познания. Однако любая осмысленная предметная деятельность возможна только на втором шаге, когда извлеченные смыслы становятся структурами опыта, обеспечивающими достройку человека. Само же извлечение смысла невозможно представить и описать вне человеческой размерности. Сквозь призму человекоразмерности преломляются все локализуемые в сознании явления мира, и вне локализации этих явлений мы их не можем понять. В конечном счете, такая локализация осуществляется благодаря определенным онтологическим основаниям, определяющим работу сознания человека. Закон дополнительности — одно из таких оснований. Мы могли бы этой констатацией успокоиться, если бы проработка человека в мир достигла своего предела. Однако очевидно, что это не так. Поэтому перед философами постоянно встает задача выявления и исследования онтологических законов сознания, обеспечивающих не только возможность дальнейшей достройки человека, но и определяющих его наличное существование. Более того, творение мира продолжается через человека, который не столько открывает истины, сколько создает их. Отсюда и философская тревога: как избежать негативных для человечества истин и как установить позитивные истины, если и те, и другие не предзаданы, а есть продукт свободного действия.
Библиографический список
1. Бор, Н. Квантовый постулат и новейшее развитие атомной теории // Избранные научные труды. В 2 т. Т. 2. Статьи 1925—1961 / Нильс Бор ; под ред. И. Е. Тамма, В. А. Фока, Б. Г. Кузнецова. — М. : Наука, 1971. — С. 31.
2. Никифоров, А. Л. Семантическая концепция понимания // Философия науки: история и методология / А. Л. Никифоров. — М. : Дом интеллектуальной книги, 1998. — Гл. 5. - С. 199.
3. Фейнман, Р. Характер физических законов / Ричард Фейнман ; пер. с англ. В. П. Голышева, Э. Л. Наппельбаума ; предисл. проф. Я. А. Смородинского. — 2-е изд., испр. — М. :
Наука, 1987. - C. 117.
4. Алексеев, И. С. Концепция дополнительности : историко-методологический анализ / И. С. Алексеев. — М. : Наука, 1978. — С. 222.
5. Haupert, В. Jugend zwischen Kreuz und Hakenkreuz. Biographische Rekonstruktion als Alltagsgeschichte des Faschismus / Bernhard Haupert, Franz Josef Schufer ; Mit einem Vorw. von Manfred Messerschmidt. — Frankfurt am Main : Suhrkamp, 1992. — 352 s.
6. Буйда, Ю. Полный бант / Ю. Буйда // Знамя. — 1999. — № 11. — С. 8-48.
7. Политковская, А. С. Вторая Чеченская / А. С. Политковская. — М. : Захаров, 2002. — 281 с.
8. Мамардашвили, М. К. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке / М. К. Мамардашвили, А. М. Пятигорский ; под общ. ред. Ю. П. Сенокосова. — М. : Школа «Языки русской культуры», 1997. — С. 129.
9. Черняк, Н. А. Об онтологических интерпретациях сознания и понимания / Н. А. Черняк // Вестник Омского университета. — 2007. — № 2. — С. 57.
10. Гивишвили, Г. В. Принцип дополнительности и эволюция природы / Г. В. Гивишвили // Вопросы философии. — 1997. — № 4. — С. 72-85.
11. Мамардашвили, М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности // Классический и неклассический идеалы рациональности / М. К. Мамардашвили. — М. : Логос, 2004. — С. 10.
12. Константинов, Д. В. Историческая наука и дополнительность / Д. В. Константинов // Гуманитарные и социально-экономические науки. — 2008. — № 5. — С. 9-12.
13. Константинов, Д. В. Игровая стратегия в философском дискурсе / Д. В. Константинов // Зритель в искусстве: интерпретация и творчество. Часть I : материалы Всероссийской конференции 26-27 марта 2007 г. — СПб. : Роза мира, 2007. — С. 122-131.
КОНСТАНТИНОВ Дмитрий Владимирович, аспирант кафедры философии.
Е-таП: dm ком1ап1шоу@таЦ.щ
Дата поступления статьи в редакцию: 23.03.2009 г.
© Константинов Д.В.
Книжная полка
Павловский, В. П. Основы религиоведения [Текст] : учеб. пособие для вузов / В. П. Павловский, Н. Д. Эриашвили. - М. : ЮНИТИ, 2006. - 239 с.
Учебное пособие знакомит студентов с основами религиоведения. Рассмотрены сущность религии, ее происхождение, структура и функции в жизни общества, а также различные концепции теории религии. Особое внимание уделяется раскрытию современных мировых религий, их религиозных философских основ. Рассматриваются соотношение религии и морали, раскрываются проблемы свободомыслия в историческом аспекте, а также диалога верующих и неверующих по ключевым мировоззренческим вопросам.
Для студентов вузов, учащихся лицеев и колледжей, а также широкого круга читателей.
