CC BY
34
ФИЛОСОФИЯ
Вестник Омского университета, 2006. № 3. С. 65-68. лттто" ioq/ioo сдп
© С.Ю. Грудинин, H.H. Мисюров, 2006 УД 128/12J; 8bU
«ДОНКИХОТСТВО» — КРИЗИС ЕВРОПЕЙСКОГО ГУМАНИЗМА ИЛИ АРАБЕСКА НАЦИОНАЛЬНОГО РЕЛИГИОЗНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ? (О религиозно-философской системе М. де Унамуно)
С.Ю. Грудинин*, Н.Н. Мисюров**
* Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, кафедра философии
644077, Омск, пр. Мира, 55а Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, кафедра современной русской
литературы и журналистики (¡44077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 26 июня 2006 г.
The Spanish thought distinguishes the unity religious and philosophical experience of cognition of world and person. The special history circumstances of development of country and national culture on butting two civilizations — Christianities and Islam — have defined specifics of public and spiritual life of Spain. The immortal image Don Quijote became the symbol of Spain, tragic sensation of world and whimsical comedy of the great book — expression of national spirit. The article denotes some aspects of heritage of writer and philosopher M. de Unamuno.
Странная земля Испания... Я, как король, остался один. Но канцлер, к удивлению моему, ударил меня палкою и прогнал в мою комнату. Такую власть имеют в Испании народные обычаи!
Н. Гоголь. Записки сумасшедшего, Арабески (1835)
В ХУШ-Х1Х столетиях Испания пережила затяжной системный кризис. Упадок былого «нравственного и духовного благородства испанской нации», как с сожалением заметил признанный вождь романтической школы в Германии Фр. Шлегель, производил на современников «очень грустное впечатление» [13, т. 2, с. 284]. «Правнуки героев, проложивших путь на Запад и Восток, гремевших славою по целому миру, стеснены и бедны,— вторил ему один из авторитетных русских литераторов П. Катенин; — мало слышно о них в делах политических, ничего в художествах и науках» [9, с. 134]. Только к началу XX в. с трудом удалось преодолеть его последствия, усугубившиеся новыми проблемами, приведшими к самой настоящей национальной катастрофе — окончательному крушению некогда обширной Испанской империи. Необходимы были кардинальная перестройка общества, возрождение духа нации.
Специфика развития философского знания в Испании выражается в сосуществовании двух находящихся в оппозиции по отношении друг к дру-
гу культурных традиций, которые сформировали испанскую мысль: христианство и наследие ислама. Столкновение и смешение столь разных и столь непримиримых друг к другу вероучений и основывающихся на их догмах и принципах духовных исканий придает чрезвычайную оригинальность и причудливость неоднозначному облику испанской культуры.
Испанская философия в этом смысле сильно отличается от магистрального «критического» направления западноевропейской философии в целом (деистические сомнения, тем более атеистический вызов не свойственны испанскому уму). В силу определенных причин религиозно-нравственная проблематика главенствует над всеми иными темами. «Философия оставляет нас в полном неведении насчет занятий и свойств души, после того, как она освобождается от уз плоти, — писал испанский иезуит Э. де Артеа-га; — религиозное учение, хоть и убеждает нас в бессмертии души, недостаточно для познания свойств нашего духа в этом состоянии» [8, с. 134]. Подобную мировоззренческую позицию вряд ли можно объяснить хрестоматийной формулой «фи-
66
С.Ю. Грудинин, Н.Н. Мисюров
лософия — служанка богословия», поскольку провозглашаемый союз философии и теологии обосновывается синкретизмом религиозных и философских воззрений и богатым жизненным опытом.
Испанскую общественную мысль нельзя рассматривать только в философском аспекте, поскольку философия и литература тесно переплетаются. Можно сказать, что философия олитературена, а литература философична. Испанской философии чуждо отвлеченное теоретизирование, гораздо важнее практические проблемы, например, проблемы чести и долга. Это самая настоящая «философия жизни», во многом весьма близкая публицистике, литературе, но вместе с тем вряд ли ее можно назвать менее значимой, нежели, например, «феноменология» Канта или же «наукоучение» Фихте. Именно на это обстоятельство обращает внимание М. де Унамуно: «Наша испанская философия разлита в нашей литературе, в нашей жизни, в нашей деятельности, в нашей мистике, но тщетно было бы искать ее в философских системах. Она конкретна. Но разве в Гете, например, философии меньше, чем в Гегеле? Строфы Манрике, Гомансеро, Дон Кихот, Жизнь есть сон, Восхождение на Гору К ар-мел — все это содержит в себе интуицию мира и концепцию жизни». По его словам, философия — это не только логика, эстетика, этика, но и «знание жизни, рефлексия трагического чувства жизни». И именно философия трагического образа жизни и есть испанская философия, философия, которая «предполагает не науку, не искусство, и не мораль, но экономику вечного, или, иначе говоря, божественного» [12]. Для Унамуно экономика — это существование практической степени духа, которая является преддверием религиозной ступени1. В этой связи следует вспомнить мнение известного кантианца В. Виндельбандта: «Но какие же ценности могут иметь более универсальное значение, чем ценность человеческой воли, которая хочет прежде всего и главным образом всего личного, индивидуального, и конкретного бессмертия души?» [3].
Испанская философия для Унамуно — выражение внутренней трагедии, аналогичной той, что разворачивается в душе Дон Кихота. Это дает повод ему вывести испанскую философию за пределы науки, логики, искусства, эстетики, морали и этики (имеется в виду нормативная сторона перечисленных дисциплин). Для Унамуно облик Испании напрямую соотносится с Ры-
1 Заметим, что понятие экономики он взял у итальянского философа Б. Кроче, который в своей философии духа наряду с эстетикой, т. е. наукой о выражении, и логикой, т. е. наукой о чистом понятии, выделяет практическую философию, включающую в себя экономику и этику.
царем Печального Образа. Обращение к образу Дон Кихота, стремление к исчерпывающему его философско-психологическому истолкованию — подлинная константа всего творчества М. де Унамуно. На всех этапах своей творческой эволюции он раз за разом выдвигал все новые интерпретации этого образа, зачастую друг друга взаимоисключающие (ср. «антиномии чистого разума» Канта либо же парадоксы «теории множеств» Г. Кантора).
Первое в этом ряду — эссе «Гыцарь Печального Образа» (1896), где смыслообразующая идея Дон Кихота обосновывается как самый подлинный символ испанской души. Эту мысль разделяли многие современники Унамуно, искавшие в этом бессмертном художественном образе ключ к решению многих насущных национальных проблем. Вторая публикация относится к тому периоду, когда Испания потеряла все заокеанские колонии вследствие поражения в испано-американской войне 1898 г., эти события были восприняты испанцами как национальная катастрофа. В эссе «Смерть Дону Кихоту» образ знаменитого литературного героя — символ беспочвенных имперских притязаний Испании: «Испания, рыцарская историческая Испания должна, как Дон Кихот, возродиться в вечном идальго Алонсо Добром, в испанском народе, который живет под историей, в большинстве своем не замечая ее, к своему благу. Умереть как нация и выжить как народ» [11]. В эссе «Путь ко Гробу Дон Кихота» (1906) Унамуно объявляет войну всем, кто предпочел бы, чтобы беспокойный герой мирно спал в своей могиле. «Я полагаю, что стоило бы попробовать предпринять священный крестовый поход за освобождение Гроба Дон Кихота из-под власти бакалавров, священников, цирюльников и каноников. Я полагаю, что должно отважиться на крестовый поход, дабы отвоевать Гроб Гыцаря Безумств у завладевших им вассалов Благоразумия» [11]. Унамуно вступает в бой со всеми, для кого Дон Кихот — не более чем литературный персонаж или мертвая идея, со всеми, кто не верит в его реальность; по его мнению, Дон Кихот не менее реален, чем его гениальный творец М. Сервантес. Существовать — значит хотеть, верить, осуществлять свою мечту. Любопытно, что иллюстрирует он свою мысль отрывком из драмы П. Кальдерона «Жизнь есть сон»: «Я грежу! И хочу творить добро: Ведь даже совершенное во сне Благое дело не напрасно».
Только тот человек, которого мы могли бы назвать, пользуясь кантовской терминологией, ноуменальным, только носитель идеала, обладающий волей, способен жить в феноменальном, рационально организованном мире, должен наяву пережить сон жизни, ибо жизнь есть сон.
<? Донкихотство >>
— кризис европейского гуманизма или.
67
«В жизни Дон Кихота реальностью являются не ветряные мельницы, а великаны. Мельницы — это нечто феноменальное, кажущееся, а великаны — ноуменальное, вещественное. Только сон есть настоящая жизнь, реальность и творчество. Сама вера, согласно апостолу Павлу, есть осуществление грядущего, а чаяние грядущего есть сон. Вместе с тем вера — источник реальности, потому что она есть жизнь. Верить — значит творить» [11]. Тот, кто в трагическом столкновении с феноменальной реальностью и вопреки всем доводам разума сражается за идеал, тот, кто верит и действует в соответствии со своей верой, «жизненно реален», обладает жизнью и реальностью, тогда как «средний человек», «человек массы», не является ни живым, не реальным человеком. Дон Кихот не только реален, но и показывает нам воочию, что значит быть живым человеком. А это значит — жить так, чтобы заслужить бессмертие. В этом кроется и для нас великая надежда.
Философию, которую проповедует Унамуно,— это духовно-нравственная, по сути своей однозначно христианская система, основанная на вере и свободе выбора, а не на разуме и законе. Безумие Дон Кихота состоит в том, что святой идеал, которому он служит, не от мира сего. Его безусловная вера в этот идеал ставит его в бескомпромиссную оппозицию миру и делает сумасшедшим в глазах мира сего. Извечный смысл подобной трагедии — в Крестных Мучениях Христа. Дон Кихот сражался не за идеи, он сражался за дух. И здесь можно вести речь о так называемый кихотической философии — философии Великого Инквизитора Игнатия Лойолы и Святого Хуана де ла Крус. Для Унамуно Дон Кихот — испанский Христос, более того, философ обосновывает испанское христианство как специфическую религию, которую один из современных комментаторов весьма остроумно назвал «Евангелием от Дон Кихота».
Парадокс Унамуно в том, что он постоянно подчеркивает то, что он католик. Но вместе с тем его credo далеко от католицизма (сам он не раз говорит о том, что католичество, как и любая догматическая религия, — «не больше, чем адвокатура»). «Истинная наука учит прежде всего сомнению и незнанию, адвокатура не сомневается, равно как и не знает о своем незнании. Ей нужно вынести приговор, отметающий всякие сомнения» [11]. Мыслитель одновременно критикует и оправдывает католицизм. Для него это — единственно верная религия, но, с другой стороны — это религия, фактически дозволяющая множество допущений. Святая Инквизиция, жестоко преследовавшая ересь, олицетворением которой считались в первую очередь учения иноверцев,
вместе с тем проявляла известную терпимость к «вольнодумству» — различного рода интеллектуальным интерпретациям христианства, если они не расходились с католическими установлениями.
Жизненная драма Унамуно заключалась в том, что компромисс (в кантовском духе) между верой и разумом, жизнью и мертвой идеей не возможен. Невозможно примирить христианство как служение Закону с живой благодатной верой, служением Святому Духу, созиданием невидимой Церкви во Христе, Царствия Небесного. Для испанского философа важно было не подчиняться власти Смерти, не уступать ей ни в чем, оживляя всякую идею в агонии. Оживить идею — значит проникнуть к ее трагическим истокам, прочувствовать и заново сопережить трагедию другого, близкого тебе, художника.
Кихотическая философия и религия — это, по словам М. де Унамуно, не что иное, как народный испанский католицизм, которому присуще чувство трагического. В образе же Дон Кихота «испанского Христа, явлен весь глубочайший трагизм человеческой комедии, зашифрована и заключена бессмертная душа моего народа». Пророк этого живого, агонизирующего кихотическо-го христианства — «лицо комическое, всеобщее посмешище, представленное народу для потехи и поношения». «Но как раз этого качества — не бояться попасть в комическое — нам не достает больше всего. Устрашать нас тем, что смешны — вот оно оружие всех презренных бакалавров, цирюльников, священников, каноников и герцогов, скрывающих от нас, где находится Гроб Безумного Гыцаря, над которым смеялся вес свет, но который сам не отпустил не одной шутки. Он был слишком велик духом, чтобы размениваться на остроты. Смех он вызывал своей серьезностью» [12].
Смех — голос нашего рассудка, осмеивающего безумие нашей веры, погружает нас в бездну отчаяния. Но из этой предельной безнадежности, говорит Унамуно, рождается самая крепкая надежда. Ибо здесь вступает в действие христианская диалектика трагической победы: «Не оживет, аще не умрет». Побеждает тот, «смертию смерть поправ», кто жертвует. Самим Господом сказано об этом так: «Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимет ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин. 10: 17-18).
«Богоявление Христа отдельным народам таинственно разнствует,— писал Вяч. Иванов,— как по-разному видели Его ближайшие Его ученики» [6]. В образе Гыцаря Безумств открылся Он испанской душе Унамуно. Образ Вечного Идальго оживает на страницах сочинений Унамуно вся-
68
С.Ю. Грудинин, H.H. Мисюров
кий раз, когда скептицизм разума, осмеивающий все, соединяется с чувством отчаяния, стремлением преодолеть свои сомнения, неуверенность в существовании Бога и трагическую разобщенность с Ним.
В таком своеобразном христианстве М. де Унамуно возрождается дерзновенный дух истинной веры; то, что он называет сомнением и неуверенностью, отцы Церкви называли искушением (сила искушения прямо пропорциональна степени святости). Воинственный дух веры велит не бежать искушения трусливо, не уклоняться от него, но смело идти навстречу опасности и побеждать. Но победа в этой духовной брани достигается не «мужественным и твердым усилием воли», а смиренным: «Верую, Господи, помоги моему неверию!» То, что Унамуно называл кихотиче-ской философией и религией, рационально доказать невозможно, по его собственным словам, это скорее мифология, мистическая греза, чем опирающаяся на рациональные доказательства теоретически обоснованная позиция. Но истинность этой фантазии доказать все же возможно, только не логически, а практически, если жить и действовать так, как если бы она была истинной. И именно безумие Дон Кихота сделало его бессмертным (когда он, согласно тексту великого романа М. Сервантеса, поправился, он умер).
Объясняя причины крушения европейского гуманизма, А. Блок писал: «Утратилось равновесие между человеком и природой, между жизнью и искусством, между цивилизацией и культурой»; оптимизм как «несложное и небогатое миросозерцание» не способен спасти человечество, только трагическое мироощущение «одно способно дать ключ к пониманию сложности мира» [2, с. 100].
[10] Унамуно М. Избр. Л., 1981. Т. 1-2.
[11] Унамуно М. О трагическом чувстве жизни. М., 1997.
[12] Шлегелъ Фр. Эстетика. Философия. Критика. М., 1983. Т. 1-2.
[1] Бердяев H.A. Философия свободного духа. М., 1994.
[2] Блок A.A. Крушение гуманизма // Собр. соч. М., 1960-1963. Т. 6. С. 93-115.
[3] Виндельбандт В. Дух и история. М., 1995.
[4] Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб., 1994.
[5] Диас-Плаха Г. От Сервантеса до наших дней. М., 1981.
[6] Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994.
[7] Ильин И.А. Основы христианской культуры. 2-е изд. München, 1990.
[8] Испанская эстетика. Ренессанс. Барокко. Просвещение. М., 1977.
[9] Катенин П.А. Размышления и разборы. М., 1981. Новая философская энциклопедия. М., 2000. Т. 1— 4.
