CC BY
47
6. Brilyova I. S,, Volskaya N. P., Gudkov D. B., Zaharenko I. V., Krasnyh V. V.Russkoye kul'turnoye prostranstvo: Ungvoku'lturologicheskiy slovar' [Russian cultural space: linguoculturological dictionary]. Is. 1. M. «Gnozis». 2004. Pp. 10-11.
7. Drach G. V. Kul'tura / Chelovek i obschestvo (Kul'turologiya): slov.-sprav. [Individual and society (Culturology): dict.-manual]. Rostov-on-Don. 1996. Pp. 233-245.
8. Ivanova S. V.Lingvokul'turologicheskiy analiz pragmatikona yazyikovoy lichnosti: ucheb. posobie [Linguoculturological analysis of the linguistic persona pragmaticon: text edition]. Ufa. BashSU Editorial-and-publishing department. 2004. P. 16.
9. IvanovS. P. Sub'ekt hudozhestvennogo deystviya vpostroenii i razvitii kul'turnyih sfer[Literary action subject in construction and development of cultural spheres] // Chelovek kak sub 'ekt kul'turyi - Man as a subject of culture. М. Nauka. 2002. Pp. 331-365.
10. Ivanova S. V Op. cit. P. 16.
11. Ivanova S. V Lingvokul'turologiya i lingvokognitologiya: sopryazhenie paradigm [Linguoculturology and linguocognitology: conjugacy of paradigms]. Ufa. BashSU Editorial-and-publishing center. 2003. P. 45.
12. Available at: http: / / John Fowles.narod.ru The Collector. (date accessed: 03.04.2017).
13. Available at: ru.wikipedia.org. (date accessed: 13.04.2017).
14. FowlesJ. A Maggot. London: «Vintage», 1996. P. 193.
15. Fowles J. Cherv' [A Maggot]. М. « Machaon». 2001. P. 230.
16. Available at: http: / / John Fowles.narod.ru The Magus (date accessed: 03.04.2017). УДК 82-3
Т. В. Швецова
Дон Жуан и Владимир Бельтов: к вопросу о поступке героя
Обращение к образной парадигме «Дон Жуан и Владимир Бельтов» мотивировано поиском путей и способов осмысления механизмов преемственности в литературе и закономерностей литературного процесса 1830-1840-х гг., одного из переломных моментов в истории русской культуры. Методика исследования построена на сочетании методов научного анализа: историко-литературного, типологического, биографического, сравнительного. В центре внимания статьи - поступок героя романа А. И. Герцена «Кто виноват?». Понятие «поступок» толкуется в русле онтологической концепции М. М. Бахтина. Через сопоставление сюжета и образов романа А. И. Герцена с «Дон Жуаном» Гофмана автор работы стремится раскрыть проблему своеобразия мотивов поступка русского литературного героя, что определяет актуальность и новизну исследовательской задачи. Различие мотивов поступка обусловлено различием ключевых ценностных представлений, лежащих в основе художественной картины мира писателей, принадлежащих к разным культурам.
The author of the article refers to "Don Juan and Vladimir Beltov" research paradigm in order to find the ways of comprehension of succession mechanisms in literature and regularities in the literary process of 1830s-1840s, which is one of the watershed moments in the history of Russian culture. The research methodology is based upon a combination of scientific methods: historical-literary, typological, biographical, comparative. In the center of attention there is an act performed by the hero of the novel "Who is to blame?" by A. I. Herzen. The notion of an act is interpreted in line with the ontological conception of M. M. Bakhtin. Comparing the plot and the characters of the novels "Who is to Blame?" and "Don Juan", the author of the article is trying to disclose the peculiarities of Russian literary hero's deed motives, which determines the topicality and the novelty of the research task. The difference in motives of an act is defined by the difference between the key axiological ideas underlying the artistic worldview of the writers belonging to different cultures.
Ключевые слова: А. И. Герцен, Э. Т. А. Гофман, компаративистика, литературный герой, поступок, художественная антропология.
Keywords: A. I. Herzen, E. T. A. Hoffmann, comparativistics, literary hero, act, anthropology of art.
30-40-е гг. XIX столетия - важнейший этап в русской литературной истории. Литературная критика эпохи передает новое и странное ощущение образовавшегося вакуума на том месте, где был еще недавно вполне определенный образ героической личности. Ссылка на отсутствие героя в русской критике эпохи становится почти повсеместной и навязчивой (В. Н. Майков, А. В. Никитенко, И. С. Тургенев, Е. Н. Эдельсон [1] и др.). В атмосфере тревожной утраты значимых ориентиров начинают формироваться вопросы о герое. В предшествующие литературные эпохи героическое понималось как признак деятельности выдающейся личности, в которой воплощается божественная воля
© Швецова Т. В., 2017 84
[2]. Таким образом, воля героя согласовывалась с замыслом божественной воли. Поступок героя являлся доказательством присутствия Творца в мире. На этапе утраты нравственных ориентиров во второй трети XIX в. герой перестал представительствовать в мире. Вопрос о герое стал еще более актуальным. Состояние литературной атмосферы, насыщенной такого рода сформулированными и несформулированными вопросами о герое, характеризуется нами как «ожидание героя» [3].
Именно в этот период русская литература всматривается в жизнь в поиске своего национального героя. 30-40-е гг. XIX в. многие исследователи связывают с началом кризиса идентичности [4].
Русская классическая литература в состоянии напряженного поиска концепции положительного героя вполне естественно обращалась к опыту европейской литературы, вбирая в сферу своих размышлений принятые и признанные образцы героических характеров. В 30-е гг. XIX в. в Россию хлынули в изобилии герои западной литературы. Персонажи Шекспира, Вальтера Скотта, Гёте, Байрона, Гофмана усваивались национальной почвой. Герои западной литературы оказались востребованы в той системе противовесов, которая выстраивалась в ходе поиска, вычисления своего органичного национального героя.
Роман А. И. Герцена «Кто виноват?» принадлежит к числу ключевых произведений данной эпохи. Вопрос о герое не оставил равнодушным автора названного романа. В своей более поздней работе «Новая фаза в развитии русской литературы» А. И. Герцен определили формулу, сообразно которой герой русской литературы совсем иной: «...это ни Гамлет, ни Фауст, ни Манфред, ни Оберман, ни Тренмор, ни Карл Моор...» [5]
После того как роман «Кто виноват?» появился в печати, В. Г. Белинский отреагировал на него, включив в ежегодный обзор русской литературы. «Герой всех романов и повестей Искандера, - писал критик во "Взгляде на русскую литературу 1847 г.", - это - человек, понятие общее, родовое, во всей обширности этого слова, во всей святости его значения. Искандер по преимуществу поэт гуманности. Поэтому в его романе бездна лиц, большею частию мастерски очерченных, но нет героя, нет героини» [6]. Составитель обзора констатирует отсутствие героя в «Кто виноват?» А. И. Герцена в привычном его понимании.
Казалось бы, симпатии романиста на стороне Бельтова, но Белинского такой вариант не устраивает, он выносит совершенно иной приговор: «Бельтов, герой романа, кажется нам самым неудачным лицом во всем романе» [7]. Русский критик формулирует ключевую проблему литературы: кризис героя.
Современный литературовед Д. Л. Карпов заметил, что «А. И. Герцен обращается к пониманию героического в современной литературе, рисуя целый ряд образов, в каждом из которых разоблачаются героические притязания, включая "героя-резонера" Бельтова, оказывающегося не в состоянии реализовать свой героический потенциал» [8].
Таким образом, критик-современник А. И. Герцена и современный исследователь сходятся во мнении относительно того, что в образе Бельтова героическое начало представлено в усеченном виде.
Р. Г. Назиров называет Владимира Бельтова первым «лишним человеком» в русской литературе, он - «порождение эпохи, когда на смену характерам пришли таланты» [9]. Любопытно наблюдение Д. Л. Карпова: «Бельтов соотносится с литературным полем Дон Жуан» [10]. «Лишние люди» в русской литературе являются носителями донжуановского комплекса.
Имя Дон Жуан маркирует образ Бельтова. Герой Герцена читает «Дон Жуана»: «.по несчастию возле ящика с сигарами лежал Байрон; он лег на диван и до пяти часов читал - "Дон Жуана"» (гл. IV [11]]. «Тон Шуаном» определяет его учитель немецкого языка на пиру у Медузина. Повествователь рассказывает о любовных победах Бельтова, изначальном желании его «пококетничать» с Круциферской и скором осознании, что «на такого зверя тенеты слишком слабы». Влюбчивость - черта Бельтова, которую он сам в себе хорошо знает: «.пылкий от природы, увлекающийся от непривычки к самообузданию, Бельтов давал легкий приз над собою всякой кокетке, всякому хорошенькому лицу» (ч. 2, гл. IV]. Он всегда был влюблен: то в примадонну, то в танцовщицу, то в двусмысленную красавицу, то в краснощекую и белокурую немку, то в огненную француженку.
Для определения Бельтова Герцен выбирает образ, прочно вошедший в сознание европейских народов. «История Дон Жуана возникла как повествование о судьбе грешника, получившего возмездие свыше», - пишет Н. В. Веселовская [12]. По наблюдению Е. В. Багно, легенда о Дон Жуане контаминирует с мотивами древнерусских легенд об «оскорблении праха» и «бабьем насмешнике» [13].
Герцен стремился максимально индивидуализировать образ Дон-Жуана - Бельтова, и поэтому, рассказывая о его судьбе, отказался от привычной классической сюжетной схемы. Мы не найдем в романе «Кто виноват?» ни убитого командора, мужа донны Анны, ни истории со смелым вызовом, бросаемым Дон Жуаном статуе, ни вмешательства адских сил. Имеет место частичное сходство образ слуги Бельтова и привычного комического образа слуги Дон Жуана. В несколько комическом виде прочерчена линия нанесения оскорбления дубасовскому уездному предводителю Карпу Кондратьичу, дом которого после официального приглашения отказался посетить Бельтов, и соответственно не женился на его дочери Варваре Карповне.
В тексте романа присутствуют намеки на то, что писателя занимает немецкий акцент в этом образе, поскольку по следам байроновского героя он идти не желает: «В этом случае позвольте мне защитить немцев <...> По слабости ли сил, по недостатку ли характера, но дело в том, что я - бесполезней человек, и, убедившись в этом, я полагаю, что я один хозяин над моей жиз-нию; я еще не настолько разлюбил жизнь, чтоб застрелиться, и уж не люблю ее настолько, чтоб жить на диете, водить себя на помочах, устранять сильные ощущения и вкусные блюда для того, чтоб продлить на долгое время эту жизнь больничного пациента» (ч. 2, гл. IV]. В донжуанстве Бельтова есть и неистовая любовь к жизни, и презрение к смерти, и вызов небесам.
Прослеживая историю интерпретаций образа Дон Жуана в мировой литературе, В. Е. Баг-но пишет, что появление новеллы «Дон Жуан» в немецкой литературе в корне изменяет отношение к образу. Произведение Гофмана написано в форме письма к другу, «с которым автор, влюбленный в музыку энтузиаст и мечтатель, делится своими впечатлениями от оперы Моцарта. Для немецкого романтика Дон Жуан - мятущийся герой, трагически переживающий разлад между идеалом и действительностью. Разрушая "камерное" счастье ближнего, довольствующегося мещанскими добродетелями, он в неутоленной тоске безуспешно стремится через наслаждение женщиной достичь в земной грешной жизни того, что "живет в нашей душе как предвкушение неземного блаженства"» [14]. Гофмановский Дон Жуан стремится обрести Царствие Божие на земле, приобщиться к блаженству с помощью искусства.
В новелле Гофмана события происходят в театре, путешественник проникает туда с помощью слуги, ему позволено быть зрителем, и он наблюдает за священнодействием оперы Моцарта, по сюжету которой Дон Жуан проваливается в преисподнюю. У Моцарта порочный поступок ветреника наказан. Для Гофмана-писателя важно другое. Путешественник проникает в ложу театра вторично по собственному желанию, «дает волю собственной фантазии, грезам о прекрасном бытии человека, где он, поэт - единственный господин» [15]. Другими словами, безымянный герой становится творцом собственного сценария, но у него получается лишь жалкая копия показанного на сцене оригинала.
Вот как Гофман интерпретирует образ Дон Жуана: «Дон Жуан - любимейшее детище природы, и она наделила его всем тем, что роднит человека с божественным началом, что возвышает его над посредственностью <...>; итак, он был рожден победителем и властелином. Мощное, прекрасное тело, образ, в котором светится искра божия и, как залог совершенного, зажигает упование в груди; душа, умеющая глубоко чувствовать, живой восприимчивый ум.
<...> Глубоко презирал он общепринятые житейские понятия, чувствуя себя выше их, и язвил насмешкой тех людей, которые надеялись во взаимной любви, узаконенной мещанской моралью, найти хотя бы частичное исполнение высоких желаний, коварно заложенных в нас природой, - а потому-то он и спешил дерзновенно и беспощадно вмешаться именно там, где речь шла о подобном союзе, и бросал вызов неведомому вершителю судеб, в котором видел злорадное чудовище, ведущее жестокую игру с жалкими порождениями своей насмешливой прихоти. Соблазнить чью-то любимую невесту, сокрушительным, причиняющим неисцелимое зло ударом разрушить счастье любящей четы - вот в чем видел он величайшее торжество над враждебной ему властью, расширяющее тесные пределы жизни, торжество над природой, над творцом!» [16]. Дон Жуан - лучшее из творений божьих, он Человек, благодаря своей божественной природе стремящийся к совершенству через любовь. Тяга к земным, телесным удовольствиям для него естественна. Отличительное свойство Дон Жуана - тоска по небесам. Трагедия Дон Жуана - его неверие в Вечность, отсутствие надежды на спасение; видение, ограниченное пределами материального земного существования. По Гофману, человек конечен, только искусство заслуживает бессмертия.
Э. Т. А. Гофман - старший современник А. И. Герцена. В начале своего творческого пути русский писатель пережил увлечение немецкой словесностью, отразившееся в его художественном творчестве. Статья Герцена о Гофмане была первым его оригинальным сочинением, появившимся в печати в 1836 г. Герцен своеобразно описал биографию Гофмана в этом очерке. Он «придавал
этой публикации довольно большое значение», - утверждает В. П. Пронин [17]. Именно данная публикация А. И. Герцена дала толчок к созданию мифа о Гофмане в русской литературе [18].
В современной отечественной науке в полной мере не поднимался вопрос о рецепции новеллы Э. Т. А. Гофмана «Дон Жуан» в художественном сознании А. И. Герцена. Заметим, основные фабульные ходы у Герцена отсутствуют, но заимствованы детали новеллы Гофмана, которые удается вычленить в процессе чтения: место, где разворачиваются события (атмосфера провинциального города NN / мещанская атмосфера немецкого города]; Владимир Бельтов - красавец, богач, ухожен, хорошо одет, европейски образован, как Дон Жуан. Он поселяется в местной гостинице, как и герой Гофмана. Его внимание в скучной атмосфере города привлекает семейная идиллия Круциферских, Любинька - замужняя дама, как и донна Анна. Круциферская - ангел с чистой душой, как и донна Анна - способ для Дон Жуана спасти свою душу. Бельтов искушает Круциферскую, как Дон Жуан обольщает Анну. Герцен описывает сцену свидания в общественном саду, Гофман пишет о свидании с актрисой, исполнявшей роль донны Анны, в театральной ложе. Бельтов, как Дон Жуан, совершил нечестивейшее злодейство, вторгся в чужую семью и уехал. Инфернальня сила не настигла его. И герой Гофмана - странник - покинул пределы города. В финале у Гофмана донна Анна умирает, у Герцена - Круциферская угасает.
В новелле Гофмана заявлен апофеоз человека, узнавшего гармонию и блаженство в земном бытии, Дон Жуан - тот, кто имеет представление об Идеале. Герцен, рассказывая биографию Бельтова, делает акцент на том, что матушка и гувернер женевец «рачительно завесили от него, что делается на сером свете, и вместо горького посвящения в жизнь передали ему блестящие идеалы» (гл. VI]. Бельтов стремится к идеалу, а когда не находит его, видит только «серый мир», то начинает злобно иронизировать по поводу всего происходящего.
Русский писатель исключает возможность идеализации образа Дон Жуана. Его Бельтов далеко не эталон. Он не расчетлив, не смел, не предприимчив, он не ханжа и лицемер, не авантюрист, не рыцарь удачи, в меру порядочен и т. д. Любые предприятия, за которые он берется, не удаются. Он - жалкая копия, пародия на «мощное» творение Моцарта / Гофмана. Такой подход А. И. Герцена к «вечному» сюжету вполне укладывается в традицию травестированного, комического прочитывания истории о Дон Жуане, которая задана в 40-е гг. И. А. Гончаровым в очерках «Иван Савич Поджабрин» [19].
Н. В. Веселовская пишет, что философской подоплекой в произведениях «дон-жуанской» сюжетики в русской и европейской литературе является проблема вины и возмездия [20]. Отличия произведений разных авторов связаны с проблемой отношения героя к возмездию.
Различие трактовок в том, что западный Дон Жуан - индивидуалист, вершащий суд над земными людьми. Как только его действия переходят пределы земного, следует наказание. Дон Жуан - руководитель в земном мире. Он грешит на земле, никто этого не замечает, только адская сила уносит его с собой.
Заметим, что Бельтов, как герой Гофмана, тоскует по небесам, но небеса отвечают ему молчанием. Порочность Бельтова состоит в его безграничной вере в свою безнаказанность, в чем раскрывается его безбожность. Владелец имения Белое Поле видит смысл существования в земных наслаждениях. Он совершает безнравственный поступок, и наказание его не настигает. Высший Судия не карает его за прелюбодеяние. Он чувствует себя верховным судией, неподвластным никакому земному суду («я не признаю над собою суда, кроме меня самого» (ч. 2, гл. VI]].
Современные интерпретаторы определяют положение Бельтова в романе А. И. Герцена так: это одна из версий расплодившихся во второй половине XIX в. «историй молодых людей, вмешивающихся третьими в семейные отношения» [21]. Таким образом, суть истории, в которую оказался включен Бельтов, - разрушение семьи. Семья должна прекратить свое существование (об этом в дальнейшем и «Крейцерова соната» Л. Н. Толстого]. Семья как константа русской жизни подвергается сомнению. Разрушение семьи - это вызов патрону, освящающему узы брака на небесах, следовательно, это насмешка над Вечностью.
Насмешка Бельтова в своей кульминации имеет разрушение «камерного счастья ближнего». Приехавший из Европы вольнодумец решил поглумиться над простым человеческим счастьем: «Жизнь Круциферских устроилась прекрасно. Они так мало делали требований на внешнее, так много были довольны собою, так проникались взаимной симпатией, что их трудно было не принять за иностранцев в NN; они вовсе не были похожи на все, что окружало их» (ч. 2, гл. II]. Картина семейного счастья Круциферских не вписывается в общую обстановку города. Молодые люди счастливы: их чувства взаимны, они не столько любят, сколько доверяют друг другу, Бог благословил их брак ребенком. Деяние Бельтова - это месть неведомой силе, вложившей в человека жажду недосягаемого идеала.
Безграничная личная свобода Бельтова приводит к презрению общепринятых норм морали. Свидание с Любинькой Круциферской происходит в общественном саду, на виду у всех. Гер-ценовский герой стремится прервать связь земных человеческих отношений с вечностью. Вмешиваясь по своему произволу в земные связи людей, Бельтов тем самым разрушает их возможное продолжение за чертой смерти. В «Кто виноват?» воспроизводится ситуация адюльтера -добровольного предательства. Исторически сложилось так, что этот порок считался одним из самых позорных и карался смертной казнью, поскольку изменник обрекал на страдание в Вечности свою вторую половину. Бельтов чувствует себя властителем того, что произойдет за этой чертой, в ином мире, и наслаждается этой своей безграничной властью.
Героя Герцена нельзя назвать положительным героем. За обычным соблазнением у Герцена стоит другая концепция поступка. Путь западного героя ложен, за прегрешение нечестивца ждет расплата. Гофман оправдывает Дон Жуана «высшими» мотивами «гениальной личности», которой все позволено. В варианте Герцена поступок Бельтова не рассматривается как греховный, так как в мире нет той инстанции, которая могла бы взять на себя ответственность. Наказание за случившееся его не настигает.
Бельтов изначально явлен как грешник, он словно при жизни попал в ад, поскольку описание города NN содержит многочисленные аллюзии к песням «Ада» в «Божественной комедии» Данте Алигьери. Мотива покаяния и возмездия у Герцена нет, поскольку ад не конкретное пространство, локус, это состояние, ощущение, которое Бельтов всегда носит с собой.
Думается, как раз это качество в составе образа Бельтова вызвало раздражение у критиков и литературоведов. Созданный по западному образцу персонаж и мотивы его поступка не укладываются в национальное представление о герое. Русский Дон Жуан, созданный Герценом, демонстрирует вполне осознанное отторжение этической концепции, положенной в основу героя европейской литературы. В этом обнаруживает себя объективный для классического литературного периода процесс национального самоопределения русской литературы.
Примечания
1. Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / подгот. текста, сост., вступ. статья и примеч. В. К. Кантора, А. Л. Осповата. М. : Искусство, 1982. 544 с.
2. Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории. М. : Эксмо, 2008. 864 с. (Антология мысли). URL : http://imwerden.de/pdf/carlyle_geroi_2008.pdf(дата обращения 03.05.2017)
3. Николаев Н. И., Швецова Т. В. Русская литература 30-40-х годов. «Ожидание героя» // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2014. № 3 (29). С. 125-142.
4. Никитина О. А. Герой в современной газетно-журнальной периодике в контексте кризиса идентичности : дис. ... канд. филол. н. СПб., 2006. С. 85; Гусарова М. А Проблема поиска духовных основ российского правосознания в философской концепции А. С. Хомякова // Вестник Вятского государственного университета. 2017. № 1. С. 13.
5. Герцен А. И. Собр. соч. : в 30 т. Т. XVIII. М., 1959. С. 184.
6. Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. Х. М, 1956. С. 320.
7. Белинский В. Г. Указ. соч. С. 320.
8. Карпов Д. Л. Традиция пушкинской прозы и русские романы середины 1840-х гг. : дис.... канд. филол. наук. Ярославль, 2010. С. 169.
9. Назиров Р. Г. Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул: дис. ... д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1995. С. 8 URL : http://nevmenandr.net/scientia/nazirov-tradicii.php
10. Карпов Д. Л. Традиция пушкинской прозы и русские романы середины 1840-х гг.: дис.... канд. филол. наук. Ярославль, 2010. С. 114.
11. Цитаты из романа А. И. Герцена приводятся по изданию: Герцен А. И. Кто виноват? // Герцен А. И. Сочинения : в 4 т. Т. 4 / общ. ред. и коммент. Г. Г. Елизаветиной. М. : Правда, 1988. 464 с. В скобках указываются часть и глава.
12. Веселовская Н. В. Дон Жуан в русской классической литературе : дис. ... канд. филол. наук. М., 2000. С. 3.
13. Багно В. Е. Расплата за своеволие. URL : http://elar.urfu.ru/bitstream/10995/1630/1/philolog-ahp-08.pdf (дата обращения: 03.05.2017)
14. Там же.
15. Карельский А В. Метаморфозы Орфея: Беседы по истории западных литератур. Вып. 3 : Немецкий Орфей / сост. А. Б. Ботникова, О. Б. Вайнштейн. М. : РГГУ, 2007. С. 277.
16. Гофман Э. Т. А Дон Жуан. URL : http://knigosite.org/library/read/18585 (дата обращения: 03.05.2017).
17. Пронин В. П. Записки молодого Герцена о германской словесности // Известия высших учебных заведений. Проблемы полиграфии и издательского дела. 2002. № 3. С. 175-180.
18. Кожикова А В. Восприятие Э. Т. А. Гофмана в России 30-40-х годов XIX века: к проблеме формирования и трансформации мифа : дис. ... канд. филол. наук. Череповец, 2007. 177 с.
19. Отрадин М. В. Проза И. А. Гончарова в литературном контексте. СПб. : Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1994. 168 с. URL : http://libed.ru/knigi-nauka/418737-1-otradin-v-proza-a-goncharova-literaturnom-kontekste-spb-izd-vo-s-peterburg-un-ta-1994-168-sankt-peterburgsk.php. (дата обращения: 03.05.2017)
20. Веселовская Н. В. Там же. С. 3.
21. Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. URL : https://culture.wikireading.ru/62074. (дата обращения: 03.05.2017).
Notes
1. Russkaya estetika I kritika 40-50-kh godov XIX veka -Russian aesthetics and critics of the 1840s-1850s. Text prepared and compiled; introduction and made by V. K. Kantor and A. L. Ospovat. M. Iskusstvo. 1982. 544 pp.
2. Karleil' T. Geroi, pochitanie geroev I geroicheskoe v istorii [Heroes, honoring heroes and heroic stories]. M. Eksmo. 2008. 864 p. (Anthology of Thought). Available at: http://imwerden.de/pdf/carlyle_geroi_2008.pdf (date of access 03.05.2017)
3. Nikolaev N. I., Shvetsova T. V Russkaya literatura 30 - 40-kh godov. «Ozhidanie geroia» [Russian Literature of the 30s-40s. "Waiting for a hero"] // Tomsk State University Herald. Series: Philology. 2014, № 3 (29), pp. 125-142.
4. Nikitina O. A. Geroi v sovremennoi gazetno-zhurnal'noi periodike v kontekste krizisa identichnosti: disser. ... kand. Filol. [Heroes in up-to-date newspaper and magazine periodical press in the context of identity crisis: dissertation ... candidate of philological sciences]: 10.01.10. SPb. 2006. 196 pp. P. 85.
5. Gertsen A. I. Sobr. soch. v 30 t. [Collected works issued in 30 volumes]. Vol. XVIII. M. 1959. P. 184.
6. Belinskiy V G. Vzglyad na russkuiu literaturu 1847goda [The view of Russian literature of 1847] // Belinskii V.G. Collected works. Vol. X. M. 1956. P. 320.
7. Belinskiy V. G. Ibid. P. 320.
8. Karpov D. L. Traditsiia pushkinskoi prozy i russkie romany serediny 1840-kh gg.: dis.... kand. filol. nauk [The traditions of prose by A. S. Pushkin and Russian novels of the mid-1840s: dissertation ... candidate of philological sciences]: 10.01.01. Yaroslavl'. 2010. P. 169.
9. Nazirov R. G. Traditsii Pushkina I Gogolia v russkoi proze. Sravnitel'naya istoriia fabul: disser.... d. filol. n. [Traditions of Pushkin and Gogol in Russian prose. Comparative history of the plots: dissertation ... doctor of philology]: 10.01.01 Ekaterinburg. 1995. P. 8. Available at: http://nevmenandr.net/scientia/nazirov-tradicii.php (date of access 03.05.2017).
10. Karpov D. L. Ibid. P. 114.
11. Gertsen A. I. Kto vinovat? [Who is to blame?] // Gertsen A. I. Collected works issued in four volumes. Vol. 4 / edited and commented by G. G. Elizavetina. M. Pravda. 1988. 464 pp.
12. Veselovskaia N. V. Don Zhuan v russkoi klassicheskoi literature: disser. ... kfilol.n [Don Juan in Russian classical literature: dissertation ... candidate of philological sciences]: 10.01.01. M. 2000. 135 pp. P. 3.
13. Bagno V E. Rasplata za svoevolie [Retribution for the self-will]. Available at: http://elar.urfu.ru/ bitstream/10995/1630/1/philolog-ahp-08.pdf (date of access 03.05.2017)
14. Ibid.
15. Karel'skii A V Metamorfozy Orfeia: Besedy po istorii zapadnykh literatur [Metamorphoses of Orpheus: discussion on the history of Western literature]. Part 3: German Orpheus / Compiled by. A. B. Botnikova, O. B. Veinstein. M. RSHU. 2007. 608 pp. P. 277.
16. Gofman E. T. A. Don Zhuan [Don Juan]. Available at: http://knigosite.org/library/read/18585 (date of access 03.05.2017).
17. Pronin V P. Zapiski molodogo Gertsena o germanskoi slovesnosti [on the German literature made by young Herzen] // Proceedings of higher educational institutions. Problems of polygraphy and publishing. 2002, № 3, pp. 175-180.
18. Kozhikova A. V Vospriiatie E. T. A. Gofmana v Rossii 30-40-kh godov XIXveka: k probleme formirovaniya I transformatsii mifa: diss. ... k.filol.n. [The perception of E. T. A. Hoffmann in Russia 30-40-ies of the XIX century: to the problem of formation and transformation of myth: dissertation . candidate of philological sciences]: 10.01.01. Cherepovets. 2007. 177 p.
19. Otradin M. V Proza I. A. Goncharova v literaturnom kontekste [Prose by I. A. Goncharov in the context of literature]. SPb. Publishing house of St. Petersburg University. 1994. 168 pp. Available at: http://libed.ru/knigi-nauka/418737-1-otradin-v-proza-a-goncharova-literaturnom-kontekste-spb-izd-vo-s-peterburg-un-ta-1994-168-sankt-peterburgsk.php. (date of access 03.05.2017)
20. Veselovskaia N. V Ibid. P. 3.
21. Smirnov I. P. Psikhodiakhronologika: Psikhoistoriya russkoi literatury ot romantizma do nashikh dnei [Psy-cho-diachronology: Psychohistory of Russian literature from romanticism to the present]. Availableat: https://culture.wikireading.ru/62074. (dateofaccess 03.05.2017)
