CC BY
16
DOI 10.54770/20729316-2023-1-75
Н.П. Жилина, А.И. Кулакова (Калининград)
ДОМ КАК АКСИОЛОГИЧЕСКОЕ ПОНЯТИЕ В ПОВЕСТИ В.Г. КОРОЛЕНКО «В ДУРНОМ ОБЩЕСТВЕ»
Аннотация
Обращение к поставленной проблеме обусловлено онтологической значимостью дома для каждого человека и общества в целом в любую эпоху, чем и определяется актуальность заявленной темы. Доминирующий в данном исследовании аксиологический подход дает возможность рассмотреть известное произведение выдающегося русского писателя второй половины XIX в. с неожиданной стороны и выявить некоторые скрытые смыслы. Сюжетной основой повести являются события, произошедшие в жизни шестилетнего мальчика и в корне изменившие его внутренний мир. Ключевое внимание уделяется изображению личности героя-рассказчика и других персонажей, выявляются различия в их нравственно-этической системе координат. Анализируется художественная реализация истинного и ложного дома в восприятии главного героя. Семантика художественных образов рассматривается на сюжетном, мифопоэтическом и символическом уровнях. Устанавливается, что в сюжетной организации большую роль играет мотив отчужденности, а центральными являются оппозиции жизнь - смерть, небо - земля, небо - подземелье, с помощью которых выявляются важнейшие нравственные и психологические особенности действующих лиц. Особое место в художественной структуре произведения занимает метафорический образ птицы, актуализирующий мотив неба. Согласно выводам, открытый финал повести дает возможность читателю самому определить вектор дальнейшего жизненного пути рассказчика и его сестры: сформированные в их сознании ценностные установки позволяют предположить, что данные обеты не будут забыты, а тот духовный дом, который был обретен в детстве, останется с ними навсегда.
Ключевыеслова
Короленко; подземелье; дом; аксиология; мифопоэтика.
N.P. Zhilina, A.I. Kulakova (Kaliningrad)
HOUSE AS AN AXIOLOGICAL CONCEPT IN V.G. KOROLENKO'S NOVELLA "IN A BAD SOCIETY"
stract
The focus of the research is dictated by the ontological significance of the house for each person and society as a whole in any era, which determines the relevance
of the stated topic. The axiological approach dominating in this study makes it possible to examine the famous work of an outstanding Russian writer of the second half of the 19th century from an unexpected side and reveal some hidden meanings. The plot basis of the story is the events that occurred in the life of a six-year-old boy and radically changed his inner world. The main point of attention is given to the personality of the narrator and other characters, the differences in their moral and ethical coordinate system are revealed. The artistic realization of the true and false house in the perception of the main character is analyzed. The semantics of artistic images is studied at the plot structure, mythopoetic and symbolic levels. It is established that the motif of alienation plays an important role in the plot organization, and the central oppositions are life - death, heaven - earth, heaven - underground, with the help of which the most important moral and psychological characteristics of the characters are revealed. A special place in the artistic structure of the work is given to the metaphorical image of a bird, actualizing the motif of the sky. According to the conclusions, the open ending of the story allows the reader to determine the narrator and his sister's further life path: the value attitudes formed in their minds suggest that the vows given shall not be forgotten, and the spiritual home that was found in childhood will remain with them forever.
Keywords
Korolenko; the Underground; house; axiology; mythopoetic.
Исследование топоса дома в отечественном литературоведении имеет свою научную традицию. Так, своеобразный подход - через мифологические архетипы - был предложен Ю.М. Лотманом в работе «Дом в "Мастере и Маргарите"», опубликованной еще в 1983 г., неоднократно переиздававшейся и до настоящего времени не утратившей своего значения [Лотман 1997]. Идея Дома как некоей незаменимой духовной опоры человека разрабатывалась ученым и ранее, в книге «Пушкин: биография писателя» (1981) [Лотман 1995]. Мысли авторитетного исследователя получили творческое продолжение и развитие в статье А.А. Кораблева «Мотив "Дома" в творчестве М. Булгакова и традиции русской классической литературы» (1991), где утверждалась идея Дома как «важнейшего нравственного и смыслового ориентира» [Кораблев 1991, 246] русской литературы. Далее важным вкладом в изучение вопроса стал изданный в Латвии сборник статей «Пространство и время в литературе и искусстве. Дом в европейской картине мира» [Пространство и время 2001], в котором образ дома был исследован в разных аспектах на материале русской и западноевропейской литературной классики. Среди трудов, появившихся в начале XXI в., невозможно не отметить монографию Т.И. Радомской [Радомская 2006], в которой феномен дома рассматривался в аспекте духовного, семейного и государственного устроения, а материалом послужили произведения А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова. В последующие годы тема дома стала одной из ключевых в отечественном литературоведении, что является подтверждением ее актуальности и значимости не только в современной науке, но и в обществе. В последние два десятилетия символическое осмысление топоса дома разрабатывалось, на-
пример, в следующих работах: [Шутова 2008; Жилина 2009; Орлова 2010; Воронцова 2014; Шестакова 2021].
Творчество В.Г. Короленко, занимавшее значительное место в литературном процессе конца XIX в., на протяжении многих лет изучалось в отечественном литературоведении лишь в определенных аспектах: в советскую эпоху ученые в большей степени проявляли интерес к биографии писателя, его общественной деятельности, акцентировали внимание на социальной проблематике и идейной направленности произведений писателя. И хотя в последние десятилетия вектор исследования изменился, остается еще немало проблем, требующих пристального рассмотрения, в первую очередь это вопросы, связанные с художественной формой. Повесть «В дурном обществе» в последние годы изучалась исследователями с различных сторон: были рассмотрены социально-нравственные проблемы [Темаева 2019, 116-120], ключевые мотивы и лексико-семантическая организация [Лахина 2018, 93-101], архетипические истоки образа сада [Иванова 2022, 55-60], поэтика пейзажных описаний и экология духовного мира героев [Скопкарева 2016, 114-127], проблема детства в свете экогуманизма [Закирова, Крестьянинова 2018, 342-345], писательская концепция детства [Дедюхина, Иванова 2021, 18-22], текстологические вопросы [Иткин 2020, 97-109]. Однако многие аспекты этого произведения до сих пор остаются неизученными, к ним относится и рассмотрение образа дома в аксиологическом аспекте, ставшее целью данной статьи.
Сюжетной основой произведения являются события, произошедшие в жизни шестилетнего мальчика и в корне изменившие его внутренний мир. Подзаголовок повести - «Из детских воспоминаний моего приятеля» - задает определенную повествовательную установку, согласно которой все происходящее будет передано через призму сознания ребенка. Однако с первой же фразы («Моя мать умерла, когда мне было шесть лет» [Короленко 1960, 5]), точка зрения героя-рассказчика начинает двоиться: взгляд мальчика далее постоянно сменяется оценкой повзрослевшего рассказчика, пронесшего эти воспоминания через много лет. В начале событий перед читателем предстает герой, для которого отчий дом, наполненный материнской любовью, был средоточием радости и счастья. Но смерть матери, которая являлась своеобразным стержнем, опорой для всей семьи, приводит к отчужденности отца, сосредоточенного на своем горе, его отъединению от детей, что особенно сказывается на отношении к сыну: «Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери» [Короленко 1960, 5]. Хотя основной причиной гнетущей атмосферы дома является тяжелая утрата, мучения мальчика усиливаются от невозможности разделить с родными общее горе: сестренка еще не в состоянии прочувствовать всю тяжесть потери, а отец Васи настолько погружен в свои переживания, что не замечает страданий сына. Так на недавно счастливый и благополучный дом опускается покров смерти, кардинально изменяя душевное состояние его обитателей.
Русское слово дом содержит в себе несколько основных значений, теснейшим образом связанных между собой. В словаре В.И. Даля они определены так: 1) строение для житья; 2) семейство, семья, хозяева с домочадцами; 3) род, поколение [Даль 1955, 465-466]. Уже в первом значении проявляется главная функция дома - защитная: дом, прежде всего, означает жилище, место обитания, защищающее и укрывающее человека (отсюда синоним - кров). О многом говорит и тот факт, что Ю.С. Степанов в книге «Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования» в концепт «дом» включает понятие «уют», статья носит название: «Дом, уют» [Степанов 1997, 694-698]. В повести отсутствует развернутое описание дома, где живет семья мальчика, известно лишь, что он окружен садом и имеет несколько комнат, так что есть все возможности для уединения каждого из домочадцев. В реальности так и происходит: отец почти все время проводит в своем кабинете, изредка выходя в сад, маленькая Соня с нянькой играет в детской, а Вася каждое утро стремится пораньше исчезнуть из дома, чтобы вернуться затемно. Отношение главного героя к родному гнезду противоречит основным представлениям об истинном доме, включающем в себя понятия «семья», «единство», «счастье» [Славянская мифология 1995, 168]: в своей семье, сохраняющей лишь внешние формы, он чувствует себя лишним. Со смертью матери родной дом утрачивает для мальчика ощущение защиты, перестает быть уютным - отсюда и его постоянное желание покинуть это любимое прежде жилище: «...с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома. В поздние летние вечера я прокрадывался по саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. <...> А утром, чуть свет, когда в доме все еще спали, я уж прокладывал росистый след в густой, высокой траве сада, перелезал через забор и шел к пруду, где меня ждали с удочками такие же сорванцы-товарищи...» [Короленко 1960, 26-27] Так, в начале повести перед читателем предстает юный герой, в сознании которого сохраняющий лишь внешнее благополучие родной дом получает все признаки ложного [Лотман 1997, 749]. Значительную роль здесь играют евангельские реминисценции: дом Васи окружен садом, куда мальчик время от времени наведывается в поисках яблок - этот атрибут в повести не имеет значения запретного плода, так как мальчику позволяют их срывать, запрет позже накладывается отцом на уход из дома. Таким образом, мы обнаруживаем своеобразный «перевертыш» евангельского сюжета: сад (изначально заключающий в себе символику идеального мира) [Тресиддер 1999, 319] в художественном мире повести неразрывно связан с ложным домом, из которого герой стремится убежать по собственной воле.
Утрата духовной связи героя с отцом, потеря доброго имени у близких, именующих его «бродягой, негодным мальчишкой» [Короленко 1960, 27], постоянные упреки, напряженные душевные страдания порождали ощущение бесприютности и подвигали на поиски иного пространства, провоцируя стремление к бродяжничеству. Таким образом, центральным в по-
вести становится мотив отчужденности, являющийся сквозным в творчестве В.Г. Короленко. Отчуждение испытывает и слепорожденный мальчик Петр в обществе здоровых людей («Слепой музыкант»), и герой рассказа «Сон Макара», тотальная отчужденность которого «проецируется и на природный мир» [Жилина 2021, 69]. Но если охотник Макар и в природе не находит спасения (поскольку основополагающей в его сознании «является оппозиция свой - чужой, где "своим" для героя является только он сам, а "чужим" - весь мир» [Жилина 2021, 69]), то юному Васе в его странствиях открывается новый, исполненный таинственных картин и звуков, разнообразный мир. Образ ложного дома в пространственно-временном континууме повести реализуется как на микро-, так и на макроуровне: пространство, утратившее для Васи функции родного дома, постепенно расширяется до пределов всего города, который осваивается мальчиком, начавшим «бродяжить» [Короленко 1960, 30].
Убегая от гнетущей атмосферы дома, Вася чаще всего стремится на остров - к заброшенному графскому замку, давно оставленному его хозяевами. «Величавое дряхлое здание» [Короленко 1960, 6] привлекало детей своей таинственной историей: «о нем ходили предания и рассказы один другого страшнее» [Короленко 1960, 6], которые питали юное воображение, унося от низменной и пошлой прозы будничной жизни, от «глупого стука ножей, рубивших на кухне котлеты» [Короленко 1960, 30], от детской, где была «старая нянька, вечно сонная и вечно дравшая, с закрытыми глазами, куриные перья для подушек» [Короленко 1960, 29]. Так возникает сюжетная оппозиция родной дом - старинный замок, где дом обладает чертами ложности, а замок - истинности. Однако вскоре происходят события, кардинально изменившие картину мира мальчика и его отношение к старинному зданию и его обитателям.
Рассказ об этом, несомненно, ведется взрослым повествователем, отсюда выражения высокого, торжественного стиля, вкупе с бытовым содержанием создающие иронический эффект: «Было время, когда старый замок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. <...> Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых руин, возникло разделение, пошли раздоры. Тогда старый Януш <...> выхлопотал себе нечто вроде владетельной хартии и захватил бразды правления» [Короленко 1960, 9]. Несколько дней на острове стоял такой шум, что главный герой и несколько его товарищей, привлеченные странными звуками, «пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей» [Короленко 1960, 10], наблюдали все происходившее. Открывшаяся картина поразила их детские души: одни нищие обитатели замка с криком и ругательствами выгоняли на холод и дождь других, «испуганных, жалких и сконфуженных» [Короленко 1960, 10]. «Старый, седобородый Януш» [Короленко 1960, 7], ранее завоевавший у детей авторитет и доверие своими рассказами о далекой старине, командовал выселением, оставив «в замке только "добрых христиан", то есть католиков, и притом преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода» [Короленко 1960, 10]. «С этого памятного вечера, - вспоминает рассказ-
чик, - и Януш, и старый замок, от которого прежде веяло на меня каким-то смутным величием, потеряли в моих глазах всю свою привлекательность. <...> Замок стал мне противен. <...> я не мог забыть холодной жестокости, с которою торжествующие жильцы замка гнали своих несчастных сожителей, а при воспоминании о темных личностях, оставшихся без крова, у меня сжималось сердце» [Короленко 1960, 11-12]. Утратив черты истинности, старый замок как дом для души перестал существовать в сознании мальчика, интуитивно продолжившего свои поиски. Как верно отмечено О.О. Кандрашкиной, в литературном произведении «расширение пространства может мотивироваться постепенным расширением опыта героя, познанием им внешнего мира» [Кандрашкина 2011, 1218] - именно так и происходит в повести: устремляясь за пределы родного дома, Вася исследует жизнь города, идет навстречу «неведомому и таинственному» [Короленко 1960, 30], руководствуясь чем-то из глубины сердца. Но интерес к изучению этого пространства быстро угасает, оно также открывается ему с незавидной стороны. «Шатаясь по улицам» [Короленко 1960, 30], мальчик становится невольным свидетелем взаимоотношений между обывателями и «темными личностями», прежде обитавшими в подвалах замка: лишенные какого-либо сочувствия горожан, они «крепко стояли друг за друга» [Короленко 1960, 15], если кто-то из них попадал в переделку. Так в восприятии мальчика несчастные отбросы общества, удостоенные лишь презрения со стороны успешных и благополучных жителей города, приобретают некие благородные черты, которых лишены обыватели, подвергающие их всевозможным унижениям и издевательствам.
Как указывает В.Н. Топоров, в мифопоэтическом сознании существует «система бинарных (двоичных) различительных признаков, набор которых является наиболее универсальным средством описания семантики в модели мира и обычно включает в себя 10-20 пар противопоставленных друг другу признаков, имеющих соответственно положительное и отрицательное значение. Это противопоставления, связанные с характеристикой структуры пространства (верх - низ, небо - земля, земля - подземное царство, правый - левый, восток - запад, север - юг)» [Мифы народов мира 1991-1992, II, 162]. Нужно заметить, что образ Княж-городка, где живет семья главного героя, создается в повести различными художественными приемами, и большую роль играет описание его географического положения, данное через восприятие взрослого повествователя. Низкое расположение города, к которому «приходится спускаться по отлогому шоссе» [Короленко 1960, 5], имплицирует его отрицательное семантическое значение, которое закрепляется бытовыми деталями: «Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских "заезжих домов", казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. <...> Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли» [Короленко 1960, 6]. Этому описанию предшествует замечание иронического характера: при подъезде к Княж-городку «вам прежде всего бросается в
глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города» [Короленко 1960, 5]. Отметим также, что с трех сторон городок окружен прудами, которые постепенно превращаются в болото - место в славянской мифологии «опасное и "нечистое", где водятся черти» [Славянская мифология 1995, 62]. Так возникает разноплановый образ города, созданный в совершенно определенном - сугубо негативном - ключе.
Полной противоположностью городу является загородное пространство, где будничная суета сменяется тишиной и покоем: «Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа» [Короленко 1960, 6]. Топос кладбища, расположенного на горе, образует оппозицию топосу города как верх - низу и вечное - преходящему. Потеряв интерес к городу, «все углы» которого стали ему «известны до последних грязных закоулков» [Короленко 1960, 31], Вася переносит свое внимание на заброшенную часовню, расположенную возле кладбища. «Родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города», «мещанская униатская часовня» [Короленко 1960, 8] когда-то составляла своеобразный противовес «гордому панскому замку» [Короленко 1960, 8], но теперь, как и он, несла на себе печать смерти. Движимый вначале простым любопытством, желанием «заглянуть внутрь, чтобы убедиться окончательно, что и там нет ничего, кроме пыли» [Короленко 1960, 31], Вася с помощью приятелей (которых он уговорил обещанием яблок и булок) залезает на окно здания и попадает внутрь. Так маленькому страннику открывается своеобразный вход, «узкий путь» вертикального восхождения в «мир на горе», который пространственно противопоставлен долинному миру жителей городка. Часовня в этом контексте воспринимается как особое сакральное место, вход в которое возможен только для Васи, хотя вначале и другие ребята следовали за ним. Примечательно, что в заброшенном здании сохранились три главных храмовых атрибута, необходимых для совершения богослужения и включающих читателя в контекст нетленного, вечного: престол, столик для Евангелия и распятие Спасителя [Короленко 1960, 33-34].
Неожиданное знакомство с детьми, оказавшимися в часовне, открывает главному герою совершенно новый, неизвестный ему прежде мир, живущий по своим законам в нарушение общепринятым, что вызывает у него состояние когнитивного диссонанса. Так, узнав, что Валек принес ворованную еду, Вася произносит твердо усвоенную когда-то формулу «воровать нехорошо» [Короленко 1960, 47], но вид маленькой Маруси, плакавшей от голода, вызывает в нем душевное смятение. Утратив дом в духовном смысле, сын судьи все же не представляет себе, что можно не иметь его чисто физически. Но его вопрос к детям «Где же ваш дом?» остается без ответа, а вскоре он понимает, что они живут под землей, в склепе. Склеп - «закрытое подземное или углубленное в землю помещение, в котором устанавливаются гробы с умершими» [Словарь русского языка 1981-1984, IV, 110] - изначально заключает в себе символику смерти, но в повести предстает как амбивалентный образ: он является спасительным
убежищем для несчастных «темных личностей», выселенных из замка, однако, оказавшись домом для Маруси, становится для нее и могилой. Серый камень его холодных стен в сознании юного рассказчика предстает одушевленным существом - чудовищем, вытягивающим жизнь из маленькой девочки.
Известно, что в мифопоэтическом сознании «вертикальная структура космоса трехчленна и состоит из верхнего мира (небо), среднего мира (земля) и нижнего мира (подземное царство, преисподняя). <...> С каждой из этих структур связаны особые мифологические персонажи или даже целые их классы (ср. более или менее обычное распределение: боги, души праведных - небо, люди - земля, демоны, души неправедных - подземное царство; соответственно распределяются и животные: птицы - копытные - хтонические животные, чудовища и т.п.) [Мифы народов мира 1991-1992, II, 10]. Оппозиция верхнего и нижнего мира - неба и подземного царства - в сюжетной структуре повести являет собой своеобразный «перевертыш» этих мифопоэтических представлений. Антитезой серому камню - «темному, молчаливому чудовищу подземелья» - становится метафорический образ птицы, актуализирующий мотив неба. Сравнение с птицей появляется при описании бродящих по улицам детей, с состраданием приглядывающихся к «темным личностям» («мы, малые ребята, как стая птиц.» [Короленко 1960, 8]), старика-«профессора», тоже живущего в подземелье и подвергавшегося издевательствам местных «уличных верзил» («Бедный старик <...> точно подстреленная птица» [Короленко 1960, 14]), но особенно важную роль оно играет при изображении маленькой Васиной подружки: во время игры, «когда я растормошил ее и заставил бежать, Маруся, заслышав мои шаги за собой, вдруг повернулась ко мне, подняв ручонки над головой, точно для защиты, посмотрела на меня беспомощным взглядом захлопнутой пташки и громко заплакала» [Короленко 1960, 41]. В отличие от пойманных в ловушку воробьев, которых дети сразу же отпускали на волю, Маруся не может покинуть подземелье, вытягивающее из нее здоровье и силы. Образ «захлопнутой пташки» имеет не только социальную семантику, являясь точным выражением судьбы ребенка, обреченного на гибель в жестоком и беспощадном мире, но и символическую. Все персонажи, отмеченные в повести сравнением с птицей (имеющей символику человеческой души [Керлот 1994, 422]), наделены чутким и ранимым сердцем, что имплицирует их причастность к верхнему - небесному - уровню в мифологической мировой вертикали.
Таким же семантическим «перевертышем» отмечена в повести и оппозиция среднего и нижнего мира, реализующаяся как земля - подземелье: в противоположность обывателям, всячески стремящимся отгородиться от чужого несчастья, обитатели подземелья - нищие и воры - не дают в обиду слабых и убогих, помогают немощным, делятся едой и вообще пытаются жить, следуя принципу справедливости. Среди них оживает душа Васи, в этом странном сообществе он неожиданно обретает некое подобие семьи: «.тут я был нужен, - вспоминает рассказчик, - я чувствовал, что каждый раз мое появление вызывает румянец оживления на щеках девочки. Ва-
лек обнимал меня, как брата, и даже Тыбурций по временам смотрел на нас троих какими-то странными глазами, в которых что-то мерцало, точно слеза» [Короленко 1960, 59]. Тыбурций Драб, самая колоритная фигура в повести, составляет в сюжетном и психологическом плане контрастную пару отцу рассказчика: не имея, по всей вероятности, кровного родства с Валеком и Марусей, он проявляет к ним сердечное участие, любовь и заботу, как настоящий отец, укрепляя в сознании мальчика горькую мысль: «А меня отец не любит» [Короленко 1960, 43]. Противоположными являются не только социальные роли этих персонажей (вор и судья), но и их жизненная философия. Молчаливый и сдержанный, никогда ничего не обсуждавший с сыном, отец рассказчика предстает человеком чести: строго следуя юридическому закону, он не поступается и совестью. Нельзя не отметить, что самую высокую характеристику он получает именно от Тыбурция - в передаче Валека она звучит так: Тыбурций «говорит, что судья - самый лучший человек в городе, и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да еще поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин. Вот из-за них троих... - Что из-за них? - Город из-за них еще не провалился» [Короленко 1960, 43].
Именующий себя философом Тыбурций произносит длинные тирады, непонятные для детского ума, но заставляющие читателя о многом задуматься. Из этих монологов, расцвеченных латинскими выражениями, становится понятно, что юридический закон нарушается им только в силу обстоятельств, хотя несправедливость общественного устройства является для него бесспорной. Тыбурций исповедует высший нравственный закон, основанный на любви - отсюда его главный жизненный принцип, навсегда оставшийся в памяти шестилетнего ребенка: надо «иметь в груди кусочек человеческого сердца вместо холодного камня» [Короленко 1960, 52]. Обретение мальчиком Васей истинного дома, возрождение его семьи происходит благодаря этому странному человеку: приход его после смерти Маруси в дом судьи для объяснения разрешает остроконфликтную ситуацию, приводя к примирению отца с сыном.
Заметим, что сюжетная организация повести имеет в своей основе описанную в книге В.И. Тюпы архаическую четырехфазную модель, где первой является «фаза обособления» (Выделено везде автором - Н.Ж., А.К.), представленная «жизненной позицией, предполагающей разрыв или существенное ослабление прежних связей»; второй «выступает фаза (нового) партнерства: установление новых межсубъектных связей. <...> Третью фазу <...> следует обозначить как лиминальную (пороговую) фазу испытания смертью. Она может выступать в архаических формах ритуально-символической смерти героя или посещения им потусторонней "страны мертвых", может заостряться до смертельного риска (в частности, до поединка), а может редуцироваться до легкого повреждения или до встречи со смертью в той или иной форме». Последняя фаза представляет собой преображение, в ней «имеет место перемена статуса героя - статуса внешнего (социального) или, особенно в новейшее время, внутреннего (психологического). Весьма часто такое перерождение, символическое "новое
рождение" сопровождается возвращением героя к месту своих прежних, ранее расторгнутых или ослабленных связей, на фоне которых и акцентируется его новое жизненное качество» [Тюпа 2009, 39-40]. Отчуждение мальчика Васи в начале событий, сопровождающееся исчезновением из дома, благодаря новым знакомствам сменяется постепенным переосмыслением всего происходящего, а пребывание в подземелье - локусе смерти - открывает новые смыслы, способствуя внутреннему преображению и возвращению (физическому и метафорическому) в свой Дом, к отцу. Духовное странствие героя напоминает также о евангельском сюжете возвращения блудного сына.
Начало повествования отмечено оппозицией жизнь - смерть, ею же замыкается сюжет: образ Марусиной могилы, которая, в отличие от других захоронений, «каждую весну зеленела свежим дерном, пестрела цветами» [Короленко 1960, 70], обладает амбивалентностью - идея смерти здесь разрушается семантикой вечного покоя и вечной жизни. В пространственной организации произведения этот локус играет объединяющую для семьи рассказчика роль: «Мы с Соней, а иногда даже с отцом, - вспоминает он, -посещали эту могилу; мы любили сидеть на ней в тени смутно лепечущей березы, в виду тихо сверкавшего в тумане города. Тут мы с сестрой вместе читали, думали, делились своими первыми молодыми мыслями, первыми планами крылатой и честной юности» [Короленко 1960, 70]. Открытый финал повести дает возможность читателю самому определить вектор жизненного пути, который был избран рассказчиком и его сестрой: сформированные в душах детей ценностные установки позволяют предполагать, что произнесенные перед отъездом из городка обеты не будут ими забыты, а тот духовный дом, который был здесь обретен, останется с ними навсегда.
Литература
1. Воронцова Л.И. Мифологема «дом» в прозе Л. Петрушевской // Вестник Тамбовского университета. 2014. № 5. С. 163-167.
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 1. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1955. 669 с.
3. Дедюхина О.В., Иванова О.И. Концепция детства в произведениях Ф.М. Достоевского и В.Г. Короленко // Казанская наука. 2021. № 9. С. 18-22.
4. Жилина Н.П. Идея дома в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» // Вестник РГУ им. И. Канта. Сер.: Филологические науки. 2009. № 8. С. 65-68.
5. Жилина Н.П. Специфика авторской модальности в рассказе В.Г. Короленко «Сон Макара» // Модальность. Коммуникация. Текст: сборник научных трудов международной научной конференции. Калининград: БФУ им. И. Канта, 2021. С. 67-73.
6. Закирова Н.Н., Крестьянинова К.С. Проблема детства в свете экогуманизма В.Г. Короленко // Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XIX Кирилло-Мефодиевские чтения: материалы Международной научно-практической конференции. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2018. С. 342-345.
7. Иванова О.И. Образ сада в произведениях В.Г. Короленко // Проблемы школьного и дошкольного образования: материалы XIII Всероссийской научно-практической конференции. Глазов: Глазовский государственный педагогический институт имени В.Г. Короленко, 2022. С. 55-60.
8. Иткин М.Б. От «Дурного общества» к «Детям подземелья»: как В.Г. Короленко стал детским писателем // Текстология и историко-литературный процесс: сборник статей по материалам VIII Международной конференции молодых исследователей. М.: БукиВеди, 2020. С. 97-109.
9. Кандрашкина О.О. Категории пространства, времени и хронотопа в художественном произведении и языковые средства их выражения // Известия Самарского научного центра Российской Академии Наук. 2011. Т. 13. № 2-5. С. 12171221.
10. Керлот Х.Э. Словарь символов. М: REFL-book, 1994. 608 с.
11. Кораблев А.А. Мотив «Дома» в творчестве М. Булгакова и традиции русской классической литературы // Классика и современность. М.: МГУ, 1991. С. 239-247.
12. Короленко В.Г. В дурном обществе // Короленко В.Г. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 2. М.: Молодая гвардия, 1960. С. 5-70.
13. Лахина Я.В. Корреляция художественных модусов в повести В.Г. Короленко «В дурном обществе» // Первые научные штудии: сборник трудов конференции. Вып. 8. Новосибирск: Новосибирский государственный педагогический университет, 2018. С. 93-101.
14. Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя // Лот-ман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 21-184.
15. Лотман Ю.М. Дом в «Мастере и Маргарите» // Лотман Ю.М. О русской литературе: Статьи и исследования (1958-1993). СПб.: Искусство-СПБ, 1997. С. 748-755.
16. Мифы народов мира: энциклопедия в 2 т. М.: Советская энциклопедия, 1991-1992.
17. Орлова С.А. Символика локативов дома в романе Ф.М. Достоевского «Бесы» // Вестник Башкирского университета. 2010. № 3. С. 710-716.
18. Пространство и время в литературе и искусстве. Дом в европейской картине мира: сб. статей. Даугавпилс, Даугавпилсский университет, 2001. 195 с.
19. Радомская Т.И. Дом и Отечество в русской классической литературе первой трети XIX в. Опыт духовного, семейного, государственного устроения. М.: Совпадение, 2006. 240 с.
20. Скопкарева С.Л. Эколого-мировоззренческий аспект произведений В.Г. Короленко // Историко-культурное наследие славянских народов Камско-Вятского региона. 2016. № 2(2). С. 114-127.
21. Славянская мифология: энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. 416 с.
22. Словарь русского языка: в 4 т. Т. 4 / под ред. А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1981-1984.
23. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Языки русской культуры, 1997. 824 с.
24. Темаева Х.Н. Особенности синтетической прозы В.Г. Короленко // Известия Чеченского государственного университета. 2019. № 4(16). С. 116-120.
25. Тресиддер Дж. Словарь символов / пер. с англ. С. Палько. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. 448 с.
26. Тюпа В.И. Анализ художественного текста. М.: Академия, 2009. 336 с.
27. Шестакова Е.Ю. Образ дома как ценностное измерение в художественной картине мира (на материале романа И.С. Шмелева «Лето Господне») // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Филология. Журналистика. Т. 21. Вып. 1. С. 75-79.
28. Шутова Е.В. Архетипы «Дом» и «Бездомье» в мифологии, эпосе и фольклоре // Вестник Курганского государственного университета. № 4. С. 121-124.
References
•Articles from Scientific Journals
1. Dedyukhina O.V., Ivanova O.I. Kontseptsiya detstva v proizvedeniyakh F.M. Dostoyevskogo i V.G. Korolenko [The Concept of Childhood in the Works of F.M. Dostoevsky and V.G. Korolenko]. Kazanskaya nauka, 2021, no. 9, pp. 18-22. (In Russian).
2. Kandrashkina O.O. Kategorii prostranstva, vremeni i khronotopa v khudozhest-vennom proizvedenii i yazykovyye sredstva ikh vyrazheniya [Categories of Space, Time and Chronotope in a Work of Art and Linguistic Means of Their Expression]. Izvesti-ya Samarskogo nauchnogo tsentra Rossiyskoy Akademii Nauk, 2011, vol. 13, no. 2-5. pp. 1217-1221. (In Russian).
3. Orlova S.A. Simvolika lokativov doma v romane F.M. Dostoyevskogo "Besy" [The Symbolism of the Locatives of the House in F.M. Dostoevsky's Novel "Demons"]. Vestnik Bashkirskogo universiteta, 2010, no. 3, pp. 710-716. (In Russian).
4. Shestakova E.Yu. Obraz doma kak tsennostnoye izmereniye v khudozhestvennoy kartine mira (na materiale romana I.S. Shmeleva "Leto Gospodne") [The Image of the House as a Value Dimension in the Artistic Picture of the World (Based on the Material of the Novel by I.S. Shmelev "The Summer of the Lord")]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya. Seriya: Filologiya. Zhurnalistika, vol. 21, no. 1, pp. 75-79. (In Russian).
5. ShutovaE.V. Arkhetipy "Dom" i "Bezdom'ye" v mifologii, epose i fol'klore [Archetypes "Home" and "Homeless" in Mythology, Epic and Folklore]. Vestnik Kurganskogo gosuniversiteta, no. 4, pp. 121-124. (In Russian).
6. Skopkareva S.L. Ekologo-mirovozzrencheskiy aspekt proizvedeniy V.G. Korolenko [Ecological and Ideological Aspect of V.G. Korolenko's Works] Istoriko-kul'turnoye naslediye slavyanskikh narodov Kamsko-Vyatskogo regiona, 2016, no. 2(2). pp. 114127. (In Russian).
7. Temayeva Kh.N. Osobennosti sinteticheskoy prozy V.G. Korolenko [Features of V.G. Korolenko's Synthetic Prose]. Izvestiya Chechenskogo gosudarstvennogo universiteta, 2019, no. 4(16), pp. 116-120. (In Russian).
8. Vorontsova L.I. Mifologema "dom" v proze L. Petrushevskoy [The Mythologeme "Home" in the Prose of L. Petrushevskaya]. Vestnik Tambovskogo universiteta, 2014, no. 5, pp. 163-167. (In Russian).
9. Zhilina N.P. Ideya doma v romane A.S. Pushkina "Yevgeniy Onegin" [The Idea of a House in A.S. Pushkin's Novel "Eugene Onegin"]. Vestnik RGU im. I. Kanta. Seriya: Filologicheskiye nauki, 2009, no. 8, pp. 65-68. (In Russian).
•Articles from Proceedings and Collections of Research Papers
10. Itkin M.B. Ot "Durnogo obshchestva" k "Detyam podzemel'ya": kak V.G. Koro-lenko stal detskim pisatelem [From "Bad Society" to "Children of the Dungeon": How V.G. Korolenko Became a Children's Writer] Tekstologiya i istoriko-literaturnyy prot-sess: sbornik statey po materialam VIII Mezhdunarodnoy konferentsii molodykh issle-dovateley [Textology and the Historical and Literary Process: A Collection of Articles Based on the Materials of the 8th International Conference of Young Researchers]. Moscow, BukiVedi Publ., 2020, pp. 97-109. (In Russian).
11. Ivanova O.I. Obraz sada v proizvedeniyakh V.G. Korolenko [The Image of the Garden in the Works of V.G. Korolenko] Problemy shkol'nogo i doshkol'nogo obrazo-vaniya: materialy XIII Vserossiyskoy nauchno-prakticheskoy konferentsii [Problems of School and Preschool Education: Materials of the 13th All-Russian Scientific and Practical Conference]. Glazov, Glazov State Pedagogical Institute named after V.G. Korolenko Publ., 2022, pp. 55-60. (In Russian).
12. Korablev A.A. Motiv "Doma" v tvorchestve M. Bulgakova i traditsii russkoy klassicheskoy literatury [The Motif of "Home" in the Works of M. Bulgakov and the Traditions of Russian Classical Literature]. Klassika i sovremennost' [Classics and Modernity]. Moscow, Moscow State University Publ., 1991, pp. 239-247. (In Russian).
13. Lakhina Ya.V. Korrelyatsiya khudozhestvennykh modusov v povesti V.G. Korolenko "V durnom obshchestve" [Correlation of Artistic Modes in V.G. Korolenko's Novella "In a Bad Society"] Pervyye nauchnyye shtudii: sbornik trudov konferentsii [The First Scientific Studies: Proceedings of the Conference]. Issue 8. Novosibirsk, Novosibirsk State Pedagogical University Publ., 2018, pp. 93-101. (In Russian).
14. Lotman Yu.M. Aleksandr Sergeyevich Pushkin: biografiya pisatelya [Alexander Sergeevich Pushkin: Biography of the Writer]. Lotman Yu.M. Pushkin [Pushkin]. St. Petersburg, Iskusstvo-SPB Publ., 1995, pp. 21-184. (In Russian).
15. Lotman Yu.M. Dom v "Mastere i Margarite" [The Home in the "Master and Margarita"] Lotman Yu.M. O russkoy literature: Stat'i i issledovaniya (1958-1993) [About Russian Literature: Articles and Research (1958-1993)]. St. Petersburg, Iskusstvo-SPB Publ., 1997, pp. 748-755. (In Russian).
16. Zakirova N.N., Krest'yaninova K.S. Problema detstva v svete ekogumanizma V.G. Korolenko [The Problem of Childhood in the Light of V.G. Korolenko's Ecohu-manism] Slavyanskaya kul'tura: istoki, traditsii, vzaimodeystviye. XIX Kirillo-Mefo-diyevskiye chteniya: materialy Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii [Slavic Culture: Origins, Traditions, Interaction. 19th Cyril and Methodius Readings: Materials of the International Scientific and Practical Conference]. Moscow, The Pushkin State Museum of Fine Arts Publ., 2018, pp. 342-345. (In Russian).
17. Zhilina N.P. Spetsifika avtorskoy modal'nosti v rasskaze V.G. Korolenko "Son Makara" [The Specifics of the Author's Modality in V.G. Korolenko's Story "Makar's Dream"]. Modal'nost'. Kommunikatsiya. Tekst: sbornik nauchnykh trudov mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii [Modality. Communication. Text: Collection of Scien-
tific Papers of the International Scientific Conference]. Kaliningrad, Immanuel Kant Baltic Federal University Publ., 2021, pp. 67-73. (In Russian).
•Monographs
18. Cirlot J.E. Slovar' simvolov [Dictionary of Symbols]. Moscow, REFL-book Publ., 1994. 608 p. (In Russian).
19. Dal' V.I. Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka [Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language]: in 4 vols. Vol. 1. Moscow, State Publishing House of foreign and national dictionaries, 1955. 669 p. (In Russian).
20. Mify narodov mira [Myths from Around the World]: Encyclopedia in 2 vols. Moscow, Sovetskaya entsiklopediya Publ., 1991-1992. (In Russian).
21. Prostranstvo i vremya v literature i iskusstve. Dom v yevropeyskoy kartine mira: sbornik statey [Space and Time in Literature and Art. The House in the European Picture of the World: Collection of Articles]. Daugavpils, University of Daugavpils Publ., 2001. 195 p. (In Russian).
22. Radomskaya T.I. Dom i Otechestvo v russkoy klassicheskoy literature pervoy treti XIX v. Opyt dukhovnogo, semeynogo, gosudarstvennogo ustroyeniya [Home and Fatherland in Russian Classical Literature of the First Third of the 19th Century. The Experience of Spiritual, Family, and State Organization]. Moscow, Sovpadeniye Publ., 2006. 240 p. (In Russian).
23. Slavyanskaya mifologiya: entsiklopedicheskiy slovar' [Slavic Mythology: An Encyclopedic Dictionary]. Moscow, Ellis Lak Publ., 1995. 416 p. (In Russian).
24. Stepanov Yu.S. Konstanty. Slovar' russkoy kul'tury. Opyt issledovaniya [Constants. Dictionary of Russian Culture. Research Experience]. Moscow, Yazyki russkoy kul'tury Publ., 1997. 824 p. (In Russian).
25. Tresidder J. Slovar' simvolov [Dictionary of Symbols]. Moscow, FAIR-PRESS Publ., 1999. 448 p. (Translated from English into Russian).
26. Tyupa V.I. Analiz khudozhestvennogo teksta [Analysis of a Literary Text]. Moscow, Akademiya Publ., 2009. 336 p. (In Russian).
Жилина Наталья Павловна,
Балтийский федеральный университет имени Иммануила Канта. Доктор филологических наук, профессор Института образования и гуманитарных наук. Научные интересы: история русской и зарубежной литературы, аксиология, литература и христианство. E-mail: nzhilina@rambler.ru ORCID ID: 0000-0003-2114-0451
Natalia P. Zhilina,
Immanuel Kant Baltic Federal University.
Doctor of Philology, Professor at the Institute of Education
and Humanities. Research interests: history of the Russian and foreign
literature, axiology, literature and Christianity.
E-mail: nzhilina@rambler.ru
ORCID ID: 0000-0003-2114-0451
Кулакова Анастасия Ивановна,
Балтийский федеральный университет имени Иммануила Канта. Аспирант. Научные интересы: история русской литературы, аксиология, литература и христианство. E-mail: aikulakovanastasia@yandex.ru ORCID ID: 0009-0007-5271-0548
Anastasiya I. Kulakova,
Immanuel Kant Baltic Federal University.
Graduate student. Research interests: history of the Russian literature, axiology literature and Christianity. E-mail: aikulakovanastasia@yandex.ru ORCID ID: 0009-0007-5271-0548
