CC BY
29
Новый филологический вестник. 2022. №2(61). ----
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Russian Literature
DOI 10.54770/20729316-2022-2-66
Н. П. Жилина (Калининград)
ФЕНОМЕН ДУХОВНОЙ БРАНИ В ПОЭМЕ А.И. ОДОЕВСКОГО «ВАСИЛЬКО»
Аннотация. В статье исследуется малоизвестное произведение поэта-декабриста, написанное им на каторге в Сибири и опубликованное лишь через полвека после его создания. Сюжетной основой поэмы стало произошедшее в XI в. трагическое событие, вошедшее в древнюю летопись в виде повести, — о пленении и последующем ослеплении одного из князей его близкими родственниками, совершившими клятвопреступление. Семантика художественных образов рассматривается на символическом, мифопоэтическом и библейском уровнях. Ключевое внимание уделяется изображению личности главного героя и его идейных антагонистов, выявляются различия в их нравственно-этической системе координат. Психологический анализ помогает проникнуть в сложный внутренний мир не только главного героя, но и его противников. Сопоставительный анализ поэмы с текстами летописи и «Истории» Н. М. Карамзина дает возможность увидеть, что Одоевский в целом ряде важных деталей отступает от исторических источников, создавая образ почти идеального человека: Василько Ростиславич предстает как умный и благородный правитель, радеющий о своем народе и проявляющий заботу о судьбе всей страны. Использование фольклорных элементов в описаниях главного героя акцентирует в его образе связь с народным характером, проникнутым героикой патриотизма. При этом идеализация теребовльского князя полностью соответствует задаче, поставленной поэтом: показать истинного героя, руководимого в своих действиях евангельскими идеями. Устанавливается, что в сюжетной организации важную роль играют мотивы смирения и «вручения себя» Богу, а центральными являются оппозиции христианство — язычество и мирское — небесное. Согласно выводам, структура художественного конфликта поэмы определяется наличием двух сил: христиан — и ведущих с ними яростную борьбу идолопоклонников, которые в результате становятся слугами дьявола.
Ключевые слова: Одоевский; Василько; сюжет; конфликт; мотивы; христианство.
N. P. Zhilina (Kaliningrad)
The Phenomenon of Spiritual Combat in A. I. Odoevsky's Narrative Poem "Vasilko"
Abstract. The article studies a little-known work composed by the Decembrist poet A. I. Odoevsky while he was imprisoned at hard labour in Siberia and published half
a century later. The plot is based on a tragic event that happened in 11th century described in a chronicle as a story about a prince who had been taken into captivity and blinded by his close relatives, the oath breakers. The semantics of artistic images is analysed at symbolic, mythopoetic and biblical levels. The main focus of attention is on the personalities of the hero and his ideological adversaries, on contrasting their value systems. Psychological analysis reveals a complex inner world both of the protagonist and antagonists. A comparative study of the poem and the chronicles and "History of the Russian State" by N. M. Karamzin shows that Odoevsky's work differs from the historical sources in a number of important details, it presents an image of a nearly ideal person. Vasilko Rostislavich is depicted as a smart and honourable ruler, taking a keen interest in the ways his country goes as well as a good care of his kin. Folklore elements in the portrayal of the protagonist are used to highlight the traits of a folk hero imbued with heroic spirit of patriotism. Idealization of Vasilko, the Prince of Terebovl perfectly suits the purpose the poet pursues — to show a real hero who is driven by Christian ideas. It is specified that the motives of humbleness and entrusting yourself to God are of paramount importance to the plot structure of the poem, while among the ideological oppositions Christianity — paganism and earthly—divine appear to be the central ones. It is concluded that the structure of the artistic conflict in the poem is defined by the two colliding forces: Christians and idolaters who are fiercely fighting them and, as a result, become servants of the devil.
Key words: Odoevsky; Vasilko; plot; conflict; motives; Christianity.
В русской литературе Нового времени всегда наблюдался живой и глубокий интерес к событиям древней истории, запечатленным в русских летописях, одной из которых — самой ранней — является «Повесть временных лет» (далее — ПВЛ. — Н.Ж.). Эта древнерусская хроника нередко служила источником поэтических сюжетов и образов — одной из таких исторических ситуаций стало происшествие, случившееся в 1097 г. близ Киева, описанное очевидцем и вошедшее в ПВЛ под названием «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского». Это событие стало объектом внимания нескольких русских поэтов: А. Одоевского, А. Вельтмана, И. Сурикова. Пожалуй, самым значительным произведением среди всех, в которых этот сюжет был использован как основа, стала поэма А. Одоевского «Василько». Опубликованная лишь в 1882 г., она была написана в 182730 гг. в Сибири, и текст ее сохранился не в полном виде.
Творчество поэтов-декабристов сыграло, как известно, значительную роль в отечественном литературном развитии, но в определенные периоды нашей истории по понятным причинам не могло быть изучено во всех аспектах, прежде всего — в религиозном. История изучения поэтического наследия А. И. Одоевского началась лишь в конце XIX в., когда появились первые издания его произведений. К этому же времени относятся и критические труды, авторы которых наибольшее внимание уделяли личности поэта, подчеркивали его религиозное мировосприятие и высокий уровень нравственности. Так, Н. Котляревский, характеризуя его как «личность, умственно и нравственно высокую», отмечал, что «религиозный склад
ума Одоевского и спокойствие его духа подтверждаются не только его стихами, но и тем впечатлением, которое он производил на людей, способных оценить его редкие, не бросающиеся в глаза душевные качества» [Котляревский]. После октября 1917 г. открылись новые возможности для публикации и изучения наследия поэтов-декабристов, однако в интерпретации произведений наблюдался определенный перекос, поскольку основное внимание акцентировалось на их революционном содержании [Благой 1934; Базанов 1954]. В 1970-80-е гг. появилось несколько диссертационных работ [Стрельникова 1971; Ларионова 1977; Прокофьева 1988], в которых глубокое проникновение во внутренний мир поэта сопровождалось текстологическим и литературоведческим анализом его лирики. В последние десятилетия немалое внимание уделяется проблеме религиозного мировоззрения и его отражения в художественном творчестве декабристов [Аношкина 2007; Архипова 1994], но при изучении поэтического наследия А. Одоевского основным объектом анализа остаются, как правило, лирические произведения. Исключением является диссертация Е. О. Белоусовой «Религиозно-нравственный смысл романтической лирики М. Ю. Лермонтова и А. И. Одоевского», один из параграфов которой посвящен поэме «Василько» [Белоусова 2008]. Настаивая на превалирующей роли лирического начала, автор исследует «исторический контекст поэмы Одоевского, трагедийность сюжетного повествования» [Белоусова 2008, 18], отдельные поэтические образы, почти не касаясь вопросов поэтики. Таким образом, в настоящее время отсутствуют работы, где был бы представлен детальный анализ сюжетной структуры поэмы, изучены особенности художественного конфликта, показаны формы воплощения христианского и языческого начал — именно это является целью данной статьи.
В «Повести об ослеплении Василька Теребовльского» описывается пленение и последующее ослепление князя Василько Ростиславича его двоюродными братьями Святополком и Давидом — это трагическое происшествие произошло вскоре после собрания князей, где все они дали клятву не затевать вражду и решать все вопросы миром. Как справедливо отмечает В. В. Кусков, сообщение об этом съезде является в повести, выдержанной в документальном ключе, экспозицией сюжета [Кусков 2003, 63]: собрались князья «и говорили друг другу: "Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами до сих пор идут войны. Да отныне объединимся чистосердечно и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей". <.. .> И на том целовали крест: "Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной". Сказали все: "Да будет против того крест честной и вся земля Русская". И попрощавшись, пошли восвояси» [Повесть временных лет].
В поэме Одоевского, созданной в традициях романтизма, активно проявляет себя также народнопоэтическое начало. Это заметно в ритмическом строе стиха: (пятистопный ямб придает размеренность и плавность, свойственные фольклорным произведениям); в особенностях рифмовки
(в каждой строфе, состоящей из восьми стихов, рифмуются только два последние), в постоянных эпитетах, в сравнениях, а также в заголовках ее частей, которые имеют здесь название песен. Вся первая песнь выполняет функции экспозиции: читатель вводится в происходящие события, одновременно знакомясь с главным героем. Отказавшись от такого распространенного принципа романтической композиции, как «отрывочность», автор формирует структуру произведения на основе хронологически последовательного изложения событий.
Открывает поэму картина главной площади Теребовля, на которой собрался народ в ожидании князя. Только что вернувшийся из дальней поездки Василько выступает перед горожанами, сообщая радостную весть. С самого начала все художественные средства в поэме направлены на то, чтобы выявить и подчеркнуть в главном герое его прекрасные душевные качества. Так, в сознании читателя постепенно укрепляется представление о тесной связи князя не только со своею дружиной, но и со всеми жителями Теребовля. Василько правит своим народом в соответствии с устоявшейся традицией — как положено в настоящей патриархальной семье: несмотря на молодость, князь по-отечески относится к своим подданным, в то же время не подавляя их своим авторитетом. Авторитарная форма правления в Теребовле основывается на взаимоуважении обеих сторон — это хорошо заметно уже в первой сцене, в описании которой авторская ремарка, предваряющая речь князя, как бы включает в себя восприятие собравшегося на площади народа:
Явился он, как месяц в сонме звезд.
Замолкли все и низко поклонились.
Склоня чело, он с красного крыльца
Заводит так отеческое слово... [Одоевский 1985, 361].
Обращение князя «сыны мои» (следующее за авторским определением «отеческое слово») и его диалог с одним из старейшин, предлагающим отложить предстоящий военный поход, укрепляют это впечатление. Князь указывает на необходимость избавления от внешних врагов, которые не оставляют надежды на захват русских земель: «Вас лях своим считает достояньем...», — поясняет он [Одоевский 1985, 363].
В противоположность главному герою «Слова о полку Игореве» Василька привлекают не только «слава и добыча» [Одоевский 1985, 362], прежде всего им движет стремление разгромить поляков, чтобы достичь желанного покоя на родной земле. Увлеченный своей главной целью, он не обращает внимания на различные предостережения. Между тем жена, стремящаяся его удержать, рассказывает о прорицаниях ворожеи, предсказавшей ему «черный путь». В христианском сознании любое гадание (то есть магическое узнавание судьбы) расценивается как действие, во время которого гадающий вступает в общение с темными потусторонними силами и целью которого является обретение особой власти, доступной
только Богу. Князь Василько Ростиславич не может не знать, что церковью наложен на гадание полный запрет, и не хочет верить в предсказание ворожеи. Мстиславна продолжает свои попытки остановить мужа, говоря о зловещем сне, привидевшемся накануне. Отметим, что сон как художественный прием хорошо известен в литературе еще с античности, но особой популярностью он стал пользоваться в эпоху романтизма, проявлявшего огромное внимание к внутреннему миру человека и использовавшего для этого различные приемы, среди которых сон был одним из важнейших. Интересно, что И. Суриков также использует этот прием, только в его поэме страшный сон с прикосновением ножа и зловещей птицей, предвещающей смерть, привиделся самому князю [Суриков]. Мрачные предвестия не пугают Василька, он старается успокоить свою молодую жену, в скором времени ожидающую появления их первенца, но отъезд не откладывает. Очевидная параллель со «Словом о полку Игореве», где различные силы воздействовали на главного героя с целью помешать ему уйти в поход [Слово о полку Игореве 1985, 116-117], еще ярче высвечивает различие в отношении героев к мрачным предсказаниям: князь Игорь не обращает на них внимания из-за своего непомерного самолюбия — Василько считает, что языческие прорицания не могут иметь силы воздействия на истинно верующего человека, а христианские святые, несомненно, окажут ему свою благотворную помощь.
Отступив от первоисточника, в котором много внимания уделяется личности Владимира Мономаха, но полностью отсутствует характеристика Теребовльского князя, Одоевский посвящает своему герою всю первую песнь, создавая образ почти идеального человека: Василько Ростиславич предстает не только как любящий и внимательный муж, созидающий семью по христианским принципам — как «малую церковь», но главное — он ведет себя как умный и благородный правитель, радеющий о своем народе и проявляющий заботу о судьбе всей страны. Использование фольклорных элементов в описаниях главного героя акцентирует в его образе связь с народным характером, проникнутым героикой патриотизма.
Вторая песнь излагает важнейшие события, предваряющие произошедшую трагедию. Следуя в целом за первоисточником, Одоевский вносит некоторые изменения, включая в сюжет вымышленные эпизоды. Скупая фраза летописи «И пришли Святополк с Давыдом в Киев, и рады были люди все» [Повесть временных лет] в поэме превращается в обширное описание радости горожан и праздника, которым охвачен весь Киев по случаю установления мира между князьями. Далее следует объемная и достаточно детальная картина пира в великокняжеских палатах, на который приглашены даже «Убогие, и странники, и старцы» [Одоевский 1985, 368]. Здесь возникает ситуация, омрачившая великому князю радостный день: один из странников исполняет песню, в которой звучит не только ритуальное славословие князей, но и упреки за бедствия простого народа. Пояснив, что служил в дружине князя Ярополка (младшего брата Свято-полка), видел его гибель и хотел покарать убийцу, но не успел его догнать,
певец рисует мрачную и страшную картину:
Слава князьям! но в стае орлов,
Слышите, грает и ворон.
Он напитался туком гробов,
Лоснятся перья от крови.
Очи — красу молодого чела —
Очи, подобны деннице,
Он расклевал, — и кровью орла
Рдеется в орлей станице [Одоевский 1985, 371].
Совершенно очевидно, что в песне заложена аллегория, при этом образы птиц в мифопоэтической традиции противоположны по значению: если «орел — особо почитаемая, божья птица, царь птиц и владыка небес» [Славянская мифология 1995, 288], то ворон — нечистая (дьявольская, проклятая) и зловещая птица, связанная с миром мертвых. «Народные представления отчетливо выявляют дьявольскую природу птиц семейства вороновых. Так, ворона считают черным оттого, что он создан дьяволом. <.> Черт может принимать облик черного ворона. <.> Души злых людей представляют в виде черных воронов» [Славянская мифология 1995, 116]. Что означает это иносказание и кто скрывается под аллегорическими образами орла и ворона, остается непонятным, а нищий певец вскоре незаметно исчезает, унеся тайну с собой. Святополк не может вникнуть в смысл песни, но напоминание о безвременно погибшем любимом брате отравляет ему светлый праздник. Как бы утешая его, Давид сообщает, что убийца Ярополка прячется в Теребовле, и, внешне удерживая великого князя от подозрений, всячески настраивает его против родственника.
В поэме причина, по которой Давид побуждает Святополка к расправе над Васильком, остается вначале неясной. Автор же «Повести.» объясняет ее однозначно: в то время как все русские люди радовались миру и согласию между князьями, дьявол был сильно огорчен и сделал все, чтобы разрушить этот лад: «И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они наговаривать Давыду Игоревичу, говоря так: "Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя". Давыд же, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: "Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове"» [Повесть временных лет]. Таким образом, вина и ответственность за совершившееся затем злодейство ложится, прежде всего, на «некоторых мужей», а уж затем на Владимирского князя. Интересно, что Карамзин выражает свое несогласие с такой трактовкой: «Летописец, — пишет он, — извиняет главного злодея, сказывая, что клеветники обманули его; но так обманываются одни изверги» [Карамзин].
Посеяв устойчивые сомнения в душе Святополка, Давид склоняет его к мысли о мести. Необходимо помнить, что месть (отмщение, возмездие), имея семантику наказания, в христианском сознании является исключи-
тельно прерогативой Бога — подтверждением этому являются слова ап. Павла: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию» (Рим. 12:19). Этот совет он подтверждает ссылкой на Священное Писание Ветхого Завета: «Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Рим. 12:19). Таким образом, герои поэмы, замышляющие месть, поступают вопреки важнейшим религиозным установкам, беря на себя функцию Создателя. По христианским представлениям, люди, которые творят против других какое-то зло, являются орудиями дьявола. Они больше причиняют вреда себе, чем другим, и являются сами себе врагами. Поэтому только молитва о душе такого человека, о его вразумлении и покаянии может принести спасение и той, и другой стороне.
В единственном списке поэмы, принадлежавшем декабристу А. П. Беляеву, отсутствовала третья песнь, видимо, затерявшаяся при переезде. По его воспоминаниям, в ней было описано «. вступление Василька с дружиной в Киев, посещение им храма, раздача милостыни, наконец, явление его во дворец к Святополку и по клевете Давида, напугавшего Свято-полка, его арестование» [Немзер, Песков 1985, 560]. Привлекает внимание тот факт, что вторая песнь (при отсутствии третьей) имеет двойной объем (53 строфы) и отчетливо распадается на две части: в первую входят уже упомянутые пир у великого князя, песня странника и разговор Святополка с Давидом. Другая часть включает в себя полностью вымышленные события, которые дают возможность точнее уловить авторскую концепцию.
Вторая часть второй песни начинается описанием ночного Киева. В картине лунной ночи взгляду открываются христианские святыни. В сознании повествователя возникает воспоминание о прежних временах, до Крещения Руси — благодаря такому приему ретроспекции формируется оппозиция христианство — язычество. В сумраке ночи виден челн, качающийся на волнах там, «где Владимир / Крещенья свет излил на свой народ» [Одоевский 1985, 375]. Размышления повествователя прерываются его вопросом:
Но кто стоит, опершись на весло?
С челна глядит он на высокий берег;
Как тень, другой спустился. [Одоевский 1985, 375].
Прием использования вопросов и восклицаний в авторской речи, отмеченный в свое время В. М. Жирмунским как характерный для романтической поэмы, был введен Байроном и далее применялся Пушкиным в его южных поэмах. Непосредственная художественная функция этого приема — проявить авторское «эмоциональное участие, взволнованный личный интерес» [Жирмунский 1978, 97] в происходящем, а в данной поэме он служит еще и своеобразным «мостиком», давая возможность перейти к описанию дальнейших событий. Эффект романтической таинственности нарушается лишь тогда, когда один из неизвестных называет другого по имени — Туряк. Теперь читатель может догадаться, что это Да-
вид со своим верным боярином, готовым, по его словам, за своего князя «в огонь и в волны / И в самый ад» [Одоевский 1985, 375]. Располагаясь поблизости от Печерской обители, путники хорошо слышат молитвенное пение, и князь просит Туряка грести сильнее, чтобы побыстрее миновать это место. Следующее далее признание Давида раскрывает глубинные психологические причины его душевного разлада:
"Мне тяжело, Туряк!" — "Вернемся, князь". —
"Нет, всё равно: я Спасу неугоден.
В обители еще я утром был;
Давал обет ему придел воздвигнуть;
Что ж отвечал мне схимник Иоанн? —
"Лежит ли грех на сердце, — покаянье,
А не сребром обложенный придел
Омоет дух твой от греховных дел" [Одоевский 1985, 376].
Слова Давида «.я Спасу неугоден» звучат как прямая отсылка к известной библейской притче о сыновьях первых людей на земле Каине и Авеле. Старший сын Адама и Евы во время очередного приношения Богу увидел, что его жертва не принята, а на жертву его младшего брата сошел божественный огонь. В порыве ревности и зависти Каин заманил Авеля в поле и убил его (Быт. 4: 1-22). Обида на Бога, который — устами схимника — отверг его жертву, сопрягается в душе Давида с завистью к тем, кто «угоден» Богу, кто, «и славен, и любим» [Одоевский 1985, 373], как Василько. В разговоре путников выясняется, что страшный смысл песни странника был непонятен никому, кроме князя Давида: греховная мысль зрела в нем давно, и он лишь искал возможности ее осуществить. Нищий певец озвучил помысел Давида, в чем тот теперь и признается: «Но что бы он ни пел, / Он повод дал к тому, чего я жаждал. [Одоевский 1985, 377]. Языческое по своей сути сознание Давида понимает и приемлет только договорные отношения, которые устанавливаются обычно между человеком и его кумиром. В христианстве же Бог воспринимается как заботливый отец, исполненный любви к своим чадам — именно поэтому и человек должен проявлять к своему Творцу безграничное доверие. В противоположность языческим богам, требующим физических жертв, христианский Спас ждет от людей искреннего раскаяния, очищения души: «жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс. 50). Сознание Давида не способно уяснить, что грех невозможно выкупить, а можно только искупить чистосердечным покаянием, о чем и говорит ему монах-схимник. Тем более невозможно снискать расположение Создателя перед совершением какого-то неблаговидного поступка, заранее принеся ему богатую жертву.
Чтобы узнать, ждет ли его успех, Давид отправляется со своим боярином к «кудеснику» — в пещеры под Киевом, для чего им необходимо переправиться на другой берег Днепра. Здесь возникает заключающий
в себе особую семантику образ Днепра как реки-границы, разделяющей свое и чужое пространство. Как известно, в мифопоэтических представлениях река является границей, отделяющей мир живых от мира мертвых [Мифы народов мира 1992, 2, 374-376]. В поэме Одоевского два противоположных топоса также имеют совершенно определенную маркировку: на одном берегу — купола церквей, Печерская обитель и «крест святой», на другом — подземные пещеры и язычник-«вещун», обещавший предсказать будущее. Необходимо заметить, что пещера — в мифопоэтической традиции образ, имеющий полисемантическую наполненность, ее главное предназначение — быть сакральным убежищем, укрытием различных героев или местом отправления каких-либо культов. С одной стороны, в ней могли скрываться христианские монахи-отшельники, с другой — по представлениям древних—она служила местом входа в нижний мир и поэтому могла быть обиталищем хтонических существ [Мифы народов мира 1992, 2, 311-312]. Приблизившись к горе, в которой находится нужная путникам пещера, они слышат «визг и вопли» [Одоевский 1985, 378], свидетельствующие о характере ее обитателей. Во мраке подземелья их встречает стражница, охраняющая вход — «чудная жена», в облике которой «с небом ад слилися в обольщенье» [Одоевский 1985, 379]. Чтобы войти в священную пещеру, пришельцы должны знать особое слово — пароль, который оказывается известен Туряку. Пройти дальше они могут, только поклявшись троекратно над «мечом заветным предков» «век блюсти святыню тайн» [Одоевский 1985, 379]. Страшные угрозы, которые пришельцы слышат в свой адрес, должны предостеречь их от будущего предательства. После этого своеобразного испытания путники снова оказываются в полном мраке: «чудная жена» со светочем исчезла, а «Над их челом пронесся звонкий хохот» [Одоевский 1985, 380]. Нельзя не заметить, что в этой героине воплощается мотив обольщения, соблазна в религиозном значении этого слова.
Гости становятся свидетелями необычного обряда — посвящения семи младенцев (украденных на эту ночь у родителей) семи кумирам, семи древним славянским богам, имена которых звучат во время действа: Перун, Стрибог, Купала, Калядо, Ладо и Даж-бог. Кроме этих известных в мифологии славянских божеств верховный жрец произносит еще имена Белбога и Чернобога, занимающих, видимо, более высокое положение в иерархии. Обряд «пострига» семи младенцев, как объясняет «вещун», должен постепенно давать свои ростки в их душах, по мере взросления уводя все дальше от христианства и возвращая к «родным отеческим богам», над которыми — выше всех — находится Судьба. Нужно заметить, что здесь представлена иерархия, которая полностью соответствует древним языческим представлениям. С глубокой древности мифология различных народов включала Судьбу как «представление о непостижимой силе, действием которой обусловлены как отдельные события, так и вся жизнь человека» [Мифы народов мира 1992, 2, 472]. В древнем языческом сознании Судьба представала в виде общемировой вселенской космической силы, под властью которой находились даже боги. Мир, управляемый Судьбой, мыслился как некое упорядоченное единство, где человек 74
был лишь малой частицей. Важно отметить, что Судьба, по представлениям древних, имела непосредственную связь с душой человека и оказывала сильнейшее воздействие на его внутренний мир [Мифы народов мира 1992, 2, 471-474]. В славянских языках семантика слова Судьба определяется значением суда, что находит свое выражение в ее персонификациях: «Судьба понимается как приговор некоего суда, совершаемого либо высшим божеством, либо его посланцами-заместителями — персонифицированными духами судьбы» [Славянская мифология 1995, 370]. Основополагающему в языческом сознании понятию Судьбы в христианстве противопоставляется образ единого Бога, с которым неразрывно связано представление о Нравственном Законе, воплощенном в душе человека в виде совести. Но в сознании князя Давида именно Судьба является той высшей космической силой, которая управляет всем мирозданием и от которой зависит его собственная жизнь. С этим связано его решение обратиться к «вещуну» — человеку, которому, как он считает, может быть ведомо грядущее.
Гадание о будущем успехе кровавого замысла совершается на человеческом черепе перед идолом Чернобога. Закончив обряд, жрец возвещает Давиду: «Тебе есть путь, но нет полупути» [Одоевский 1985, 385]. Это означает, что для победы над Васильком Владимирский князь должен стать поклонником «родных отеческих богов», признать их законы и отдать свою душу в их полную власть. Борьба, происходящая в это время в душе Давида, находит свое внешнее выражение в жесте: тело отказывается повиноваться ему, когда необходимо произнести клятву верности:
".Признай, люби отеческих богов:
Клянись!" — Давид невольно поднял руку,
Но, как свинец, отяжелела длань
И на плечо боярина упала. [Одоевский 1985, 385].
Стремясь воздействовать на князя, жрец подогревает его честолюбие, вспоминая дохристианские времена и связывая их с военными успехами Руси. По его мнению, приняв греческую веру, Русь, прежде славившаяся победами над Византией, обрекла себя на унижение и позор, поскольку изменила принципу «побежденный должен принять закон победителя» — ведь совершив Крещение, Владимир, не раз «усмирявший» греческих властителей, оказался у них в подчинении. Христианство отвергается язычниками, прежде всего, как религия слабых, не дающая возможности не только установить свое превосходство, но даже защитить себя. Равенство всех перед Господом также претит жрецу, унижает его самолюбие:
Закон христьян не доблесть, а смиренье.
Уже народ женоподобен стал,
И прежде всех сам древний князь Владимир,
Вот первый бич [Одоевский 1985, 386].
Узнав у русалок и ведьм, что в пределах Киева появился витязь, который в своем шатре молится «чуждому богу», и поняв, что это Василь-
ко, верховный жрец провозглашает: «Там враг, там гонитель / Славянских богов» [Одоевский 1985, 384] и дает указание ведьмам совершить магический обряд, чтобы нанести ему вред. Убежденный, что молитва не убережет Василька от расправы, «вещун» уверенно заявляет: «Тот бог не спасет!» [Одоевский 1985, 384], не понимая, что для христианина главное — не сохранение жизни, а спасение души. Именно поэтому Василько не желает верить, что его братья-князья могут стать клятвопреступниками, и едет к ним, несмотря на все предупреждения.
Автор «Повести» сообщает одну деталь, отсутствующую в поэме: когда после настойчивых просьб Святополка и уговоров Давида Василь-ко решается прибыть в Киев, то по дороге встречает своего дружинника: «.и встретил его отрок его и сказал ему: "Не езди, княже, хотят тебя схватить". И не послушал его, подумав: "Как им меня схватить? Только что целовали крест, говоря: если кто на кого пойдет, то на того будет крест и все мы". И, подумав так, перекрестился и сказал: "Воля Господня да будет"» [Повесть временных лет]. Черты искреннего и глубоко верующего человека, не позволяющего подозрениям расти в своей душе и целиком полагающегося на волю Божию, вслед за автором «Повести.» отмечает в Теребовльском князе Карамзин: «"Мы целовали крест, — сказал он, — и клялися умереть друзьями; не хочу подозрением оскорбить моих родственников" — перекрестился и с малочисленною дружиною въехал в Киев» [Карамзин]. Нельзя не увидеть, что именно такой образ человека, полностью предающего себя воле Божией, создает и Одоевский.
Четвертая песнь, в которой разворачиваются главные события, начинается с разговора Святополка с Давидом, из которого становится ясно, что Василько уже подвергнут аресту — изображение же предыдущих событий (как уже было сказано) в поэме отсутствует. В первоисточнике сообщается, что, задержав ничего не подозревающего родича, великий князь, не решающийся брать на себя ответственность за это темное дело, собирает народ и обращается с вопросом о судьбе пленника. Не давая описания этого эпизода, Одоевский вкладывает в уста великого князя воспоминание о нем:
Как он любим, как он любим, Давид!
Еще мне вече в слухе раздается. [Одоевский 1985, 386].
Опасаясь народного гнева, Святополк уже думает выпустить узника. Давид отговаривает его, убеждая, что в таком случае Теребовльский князь точно займет его престол, пользуясь поддержкой народа. Оба персонажа изображены в поэме психологически точно и глубоко: Давида мучают страсти, он охвачен завистью и жаждой мести Васильку за то, что тот предпочтен и Богом, и народом. Ярко и достоверно передаются и черты Святополка — малодушного, слабовольного и нерешительного: хотя ему трудно поверить в коварство Василька, он не может не поддаться уверениям Давида:
.Давид! Но я, хотя и убежден В душе, как ты, что Василько преступен Но. если он невинен?.. [Одоевский 1985, 388]
Необходимо особо подчеркнуть, что титул великого князя, на который Святополк не мог претендовать безусловно, он получил, только благодаря стремлению Владимира Мономаха (союзника Василька Теребовльского) мирно решать все спорные вопросы. Зная, что слабым местом Святополка является жажда власти и боязнь потерять свой престол, Давид убеждает его, что пленник опасен: отпущенный на свободу, он обязательно прибегнет к мести и сделает все, чтобы захватить Киев. Эта логика приводит Давида к совершенно определенному выводу:
Кого мы раз в сей жизни оскорбили,
Того должны стереть с лица земли [Одоевский 1985, 388].
Устав от подозрений и колебаний, Святополк соглашается с предложением Давида увезти Василька в свою вотчину.
Душевное состояние Святополка и Давида, вызванное их низменными желаниями и стремлениями, противоположно тому внутреннему равновесию, которое характеризует сидящего «в порубе» (в яме) Василька. Всегда сопровождавшая его молитва поддерживает дух, а образ любимой жены, увиденный во сне, успокаивает сердце. Применение здесь сновидения как художественного приема не только дает читателю возможность проникнуть во внутренний мир героя, но и позволяет напомнить о его отношении к жене. При этом сновидение Василька своеобразно «откликается» сновидению Мстиславны, данному в первой песне. Полное упование на Бога, на заступничество Богородицы дает герою силы и спокойствие души: на слова вошедших слуг Давида «Надейся, князь, на кротость государя» Василько отвечает: «Мой Спас — моя надежда» [Одоевский 1985, 389]. Так реализуется в сюжете поэмы оппозиция мирское — небесное. Душевная чистота и безмятежность князя отражаются в его портрете в момент выхода из великокняжеской тюрьмы, когда он — в оковах — встречает рассвет, не зная еще о своей участи: улыбка, «вольный взор», возведенный к небесам, становятся подтверждением того, что его душа свободна от страстей.
В описании выезда из Киева авторский голос впервые теряет свою нейтральность, приобретая оценочный характер: впрямую говоря о грехе «братьев» против Василька, повествователь называет их души «преступными», а для бега увозящих князя коней применяет красноречивое сравнение: «Помчались, как разбойник от погони» [Одоевский 1985, 390]. Сопровождающие пленника «слуги верные Давида» [Одоевский 1985, 390] отличаются одной особенностью — необычным смехом, который свидетельствует об их принадлежности к темным силам: по утверждению такого авторитетного ученого, как А. М. Панченко, «во многих древнерусских текстах смех есть примета беса» [Панченко 1996, 125].
Новый филологический вестник. 2022. №2(61). ----
Вкруг узника, по сторонам, Василь И Лазарь, слуги верные Давида, И Дмитр, его конюший, и Сновид, А впереди два торчина сидели. "Куда меня везете?" — "В Теребовль", — Сказал Василь, и все захохотали, Сошелся взгляд со взглядом; изо всех Исходит вновь невольный дикий смех.
Князь Василько, взглянув на них с участьем, От глубины души своей вздохнул [Одоевский 1985, 390].
В противоположность реакции стражников, в эмоциональном отклике узника проявляется его христианское мировосприятие: понимая, в чьем плену находятся их души, он испытывает к своим мучителям не злобу, не ненависть, а сердечное участие.
Нужно заметить, что в поэме есть эпизод, отсутствующий в летописи, где Василько открывает страшный смысл уготованной ему судьбы — и все же славит Бога, исполненный любви к Его творению:
Он, разгадав сквозь сумрак тяжких дум
Свой горький жребий, встал, взглянул с любовью
На ясную предшественницу дня. <.>
"Как, Спас, ты льешь и свет, и жизнь на землю!" —
Воскликнув громко, душу всю излил
Он в утренней и пламенной молитве [Одоевский 1985, 392-393].
Здесь продолжает развиваться мотив смирения, проявляющийся с самого начала поэмы. Не случайно в момент избиения крестника Василько сравнивает себя с многострадальным Иовом — праведником, которому свыше были посланы всевозможные бедствия для испытания его благочестия.
В таком же ключе образ Василька Теребовльского дается и в поэме А. Вельтмана «Муромские леса», где ему посвящен небольшой эпизод: один из членов шайки разбойников признается, что уже долгое время не может спать, так терзает его душу страшное злодеяние:
Полян
Сон — смерть!.. ввек не спать, брат, по мне бы! С тех пор, как за князя Давида на хлебы Попал я в тюрьму — я во сне как в огне И совесть изгрызла всю душу во мне! Темрюк
Она переест тебе скоро и шею! И что тогда будет с твоей головой? —
Полян
О! голову я приклонить уж не смею На сон и на отдых! Всегда предо мной Стоит князь теребовльский! Не вижу той ночи, Чтоб мне не приснилось, как он ухватил За горло меня!.. как лишенного сил, Доской придавил я, и выколол очи!
И брызгами слезы и кровь из очей!.. [Вельтман 1831, 24-25]
Разбойника мучит воспоминание о совершенном им злодействе, но поражает и душевная кротость, и настоящее христианское смирение страдальца:
Но муки он снес и, прощая обиду,
Просил только вымолвить князю Давиду:
Пусть кровию он не восплачет моей! [Вельтман 1831, 25]
Необходимо подчеркнуть, что характер главного героя в поэме Одоевского наделен неоднозначностью и психологической сложностью: проявляя кротость и смирение перед Творцом и обнаруживая сходство с такими древними праведниками, как Авель и Иов, он оказывает яростное сопротивление своим мучителям, не желая сдаваться без борьбы. После свершившегося преступления его образ приобретает новые краски: мотив «вручения себя» Богу [Лотман 1981], звучавший и ранее, теперь усиливается и подчеркивается: ослепленный и обессиленный Василько, без всяких упреков и сетований готовится предстать перед Господом и только жалеет, что на нем не будет окровавленной рубашки. В этом изображении Одоевский точно следует за первоисточником: «Он спросил: "Где я?", выпил свежей воды; ощупал свою рубашку и сказал: "на что вы сняли с меня окровавленную? я хотел стать в ней пред Судиею Всевышним".» [Карамзин].
Огромное значение для понимания авторской концепции имеет появление в финале поэмы нового персонажа: решив, что приближается последний час несчастного страдальца, священник собирается исполнить таинство Причастия — своеобразного духовного очищения и соединения со Христом, чтобы открыть умирающему дорогу к вечной жизни. Охранники удивлены: им непонятна цель его действий, ведь Василько осужден князьями. На их вопросы старец отвечает: «Господь суда от мира не приемлет!» [Одоевский 1985, 395]. Эта ситуация отчетливо проявляет различия в их нравственно-этической системе координат. Служитель Божий, как и Василько, считает смерть не полным исчезновением человека, а лишь переходом его души в мир иной — поэтому так важно на своем земном пути не отступать от Нравственного закона, установленного Творцом. Но для людей, не признающих Бога, существует лишь земное измерение, и суд мирской для них есть самый главный суд. Духовному пастырю пре-
поручает автор подвести итог и высказать истину, остающуюся недоступной палачам Василька, попавшим в тенёта темных сил:
"Пред Спасом не виновен Василько, И пред людьми страдалец не виновен: Пройдут князья, пройдет и суд князей, Но истина на небе и в потомстве Как солнце просияет". — "Он ума От старости лишился", — молвил Лазарь, И вслед за ним захохотал вокруг
Весь дикий сонм князьям покорных слуг [Одоевский 1985, 395].
В конце поэмы Одоевский использует прием, который им ранее не применялся: обращаясь непосредственно к Давиду, автор как бы от имени всего народа выносит приговор злодею и клятвопреступнику:
Все вышли вон. Остался Василько Один. — Он на ковре, как труп кровавый, Недвижим, без дыхания лежал, И запеклись — не очи, но отверстья; Чернеют два кровавые пятна. Ты их, Давид, не смоешь с книги жизни: Нетленные, они горят на ней,
И пламя мук зажгут в душе твоей! [Одоевский 1985, 393]
В ПВЛ (соответственно, и в «Истории» Карамзина) повествование о судьбе теребовльского князя не заканчивается ослеплением, далее рассказывается о его спасении братом Володарем из давидова плена и о совместном походе нескольких князей на Давида, закончившемся разгромом последнего. Этой новой войне летописец дает негативную оценку, поскольку она вызвана местью Ростиславичей и принесла страдания многим простым русским людям: «.и сотворил Василько мщение над людьми неповинными, и пролил кровь неповинную» [Повесть временных лет]. Однако Одоевский, в отличие от И. Сурикова, не ставил своей задачей дать поэтическое переложение летописной истории, его цель была иной: показать противоборство персонажей, принадлежащих к противоположным аксиологическим системам.
Выбор поэтом сюжетной основы для своего произведения обусловил и его жанровую разновидность — историческая поэма, в отличие от лирической, потребовала иной структурной формы. Прежде всего, это коснулось организации системы персонажей: здесь отсутствует характерный для русской лирической поэмы тип «байронического» героя — одинокого, разочарованного и отчужденного от мира. В то же время нет и демонической личности, бросающей вызов не только обществу, но и Творцу, обреченной на трагический разлад с действительностью и с собой. Это повлек-
ло за собой и значительную трансформацию любовной линии. По точному замечанию А. Н. Соколова, «в романтической поэме сюжетным центром обычно был любовный и вообще личный конфликт. <...> В декабристской поэме общественно-политические события стали центром сюжета, а обстоятельствам личной жизни героя и, в частности, его любовным отношениям была отведена роль эпизода или побочной сюжетной линии» [Соколов 1955, 558]. Именно так произошло в поэме Одоевского: любовная линия, не теряя своей важности, оказалась смещенной на периферию, кроме того, изменился и характер взаимоотношений героев — они испытывают друг к другу не страстные чувства, заставляющие их совершать безумные поступки, а сердечную привязанность, нежность и заботу.
Основная линия противостояния в этом произведении оказывается не между героем и миром, а между двумя типами персонажей: одну сторону представляет князь Василько — прямодушный, верный клятве и понимающий необходимость союза между князьями для будущего всей Руси, другая сторона представлена князьями Святополком и Давидом — ими движет своеволие и правят темные и низкие страсти, в своей жизни они исповедуют принцип вседозволенности. Можно сказать, что структура художественного конфликта поэмы определяется наличием двух сил: христиан — и ведущих с ними яростную борьбу идолопоклонников, которые в результате становятся слугами дьявола.
Истинный христианин, Василько воспринимается язычниками как заклятый враг и становится объектом их воздействия, в то же время Давид и Святополк, готовые ради достижения своей цели на клятвопреступление, оказываются орудием в руках темных сил, ополчившихся на главного героя. Цельное мировосприятие Василька, душа которого чиста и открыта, противопоставляется двоедушию его противников, а искренняя и глубокая вера теребовльского князя в Бога еще ярче оттеняется их языческим обрядоверием. Таким образом, отступая в изображении главного героя от первоисточника, Одоевский выполняет свою главную задачу: дать портрет человека, несмотря ни на что сохраняющего стойкость и мужество и в любых испытаниях сумевшего сохранить свою душу кристально чистой.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аношкина В. Н. Православные основы русского романтизма // Современное прочтение русской классической литературы XIX века. Ч. 1. М.: Пашков дом, 2007. С. 38-55.
2. Архипова А. В. Религиозные мотивы в поэзии декабристов // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1994. С. 185-208.
3. Базанов В. Г. А. И. Одоевский // Одоевский А. И. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1954. С. 5-46.
4. Белоусова Е. О. Религиозно-нравственный смысл романтической лирики М. Ю. Лермонтова и А. И. Одоевского: автореф. дис. ... к. филол. н.: 10.01.01. М.,
2008. 29 с.
5. Благой Д. Д. Поэзия декабристской каторги // Одоевский А. И. Полное собрание стихотворений и писем. М.; Л.: Academia, 1934. С. 7-28.
6. Вельтман А. Муромские леса: повесть в стихах. М.: тип. С. Селивановского, 1831. 68 с.
7. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л.: Наука, 1978. 423 с.
8. Карамзин Н. М. История государства Российского. URL: https://azbyka. ru/otechnik/Nikolaj_Karamzin/istorija-gosudarstva-rossijskogo/ (дата обращения: 15.05.2022).
9. Котляревский Н. А. Князь Александр Иванович Одоевский. URL: http://az.lib. ru/k/kotljarewskij_n_a/text_1901_odoevsky.shtml (дата обращения: 15.05.2022).
10. Кусков В. В. История древнерусской литературы. М.: Высшая школа, 2003. 336 с.
11. Ларионова Н. Г. Текстологические и историко-литературные вопросы изучения творчества А. И. Одоевского: автореф. дис. ... к. филол. н.: 10.01.01. М., 1977. 23 с.
12. Лотман Ю. М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры // Ученые записки Тартуского гос. ун-та: Проблемы литературной типологии и исторической преемственности: труды по русской и славянской филологии: XXXII. Литературоведение. Тарту: Tartu Riiklik Ülikool, 1981. С. 3-16.
12. Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. / сост. С. А. Токарев. М.: Советская энциклопедия, 1991-1992.
13. Немзер А. С., Песков А. М. Примечания // Русская романтическая поэма / сост. и коммент. А. С. Немзера и А. М. Пескова; вступ. ст. А. С. Немзера. М.: Правда, 1985. С. 540-572.
14. Одоевский А. И. Василько // Русская романтическая поэма / сост. и коммент. А. С. Немзера и А. М. Пескова; вступ. ст. А. С. Немзера. М.: Правда, 1985. С. 361-395.
15. Панченко А. М. Русская культура в канун петровских реформ // Из истории русской культуры. Т. 3 (XVII — начало XVIII века). М.: Языки русской культуры, 1996. С. 11-261.
16. Повесть временных лет. URL: https://azbyka.ru/otechnik/Nestor_Letopisets/ povest-vremennyh-let/ (дата обращения: 15.05.2022).
17. Прокофьева Н. Н. Жанровое своеобразие произведений декабристов на темы отечественной истории (В. Кюхельбекер, А. Одоевский, А. Бестужев-Марлинский): автореф. дис. ... к. филол. н.: 10.01.01. М., 1988. 16 с.
18. Славянская мифология: энц. словарь / науч. ред. В. Я. Петрухин и др. М.: Эллис Лак, 1995. 416 с.
19. Слово о полку Игореве / Вступит статья и подготовка древнерус. текста Д. Лихачева; сост и коммент. Л. Дмитриева. М.: Художественная литература, 1985. 222 с.
20. Соколов А. Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века. М.: Изд-во МГУ, 1955. 692 с.
21. Стрельникова И. А. Поэт-декабрист А. И. Одоевский. Жизнь и творчество:
автореф. дис. ... к. филол. н.: 10.01.00. Куйбышев. 1971. 27 с.
22. Суриков И. З. Василько. URL: http://az.lib.ru/s/surikow_i_z/text_0050.shtml (дата обращения: 15.05.2022).
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Anoshkina V N. Pravoslavnyye osnovy russkogo romantizma [Orthodox Foundation of Russian Romanticism]. Sovremennoye prochteniye russkoy klassicheskoy liter-aturyXIXveka [Modern Perception of Russian Classical Literature of 19th Century]. P. 1. Moscow, Pashkov dom Publ., 2007, pp. 38-55. (In Russian).
2. Arkhipova A. V Religioznyye motivy v poezii dekabristov [Religious Motives in Poetry of the Decembrists]. Khristianstvo i russkaya literature [Christianity and Russian Literature]. St. Petersburg, Nauka Publ., 1994, pp. 185-208. (In Russian).
3. Bazanov V. G. A. I. Odoevskiy [A. I. Odoevsky]. Odoevskiy A. I. Stikhotvoreniya [Poems]. Leningrad, Sovetskiy pisatel' Publ., 1954, pp. 5-46. (In Russian).
4. Blagoy D. D. Poeziya dekabristskoy katorgi [Decembrist Poetry in Hard Labour Period]. Odoevskiy A. I. Polnoye sobraniye stikhotvoreniy ipisem [Complete Poems and Letters]. Moscow; Leningrad, Academia Publ., 1934, pp. 7-28. (In Russian).
5. Lotman Yu.M. "Dogovor" i "vrucheniye sebya" kak arkhetipicheskiye modeli kul'tury ["Agreement" and "Entrusting Oneself' as Architypical Models of Culture]. Uchenyye zapiski Tartuskogo gosudarstvennogo universiteta: Problemy literaturnoy tipologii i istoricheskoy preyemstvennosti: trudy po russkoy i slavyanskoy filologii [Bulletin of Tartu State University: Problems of Literary Typology and Historic Continuity: Works in Russian and Slavic philology]. XXXII. Literaturovedeniye. Tartu, Tartu Riiklik Ulikool, 1981, pp. 3-16. (In Russian).
6. Nemzer A. S., Peskov A. M. Primechaniya [Remarks]. Nemzer A. S., Peskov A. M. (eds., comm.). Russkaya romanticheskayapoema [Russian Romantic Narrative Poem]. Moscow, Pravda Publ., 1985, pp. 540-572. (In Russian).
7. Panchenko A. M. Russkaya kul'tura v kanun petrovskikh reform [Russian Culture on the Brink of Peter the Great's Reforms]. Iz istorii russkoy kul'tury [From the History of Russian culture]. Vol. 3. Moscow, Yazyki russkoy kul'tury Publ., 1996, pp. 11-261. (In Russian).
(Monographs)
8. Kuskov V. V Istoriya drevnerusskoy literatury [The History of Old-Russian Literature]. Moscow, Vysshaya shkola Publ., 2003. (In Russian). 336 p.
9. Petrukhin V. Ya. et al. (eds.). Slavyanskaya mifologiya [Slavic Mythology]. Moscow, Ellis Lak Publ., 1995. 416 p. (In Russian).
10. Sokolov A. N. Ocherkipo istorii russkoypoemyXVIII ipervoypolovinyXIXveka [Notes on the History of the Russian Narrative Poem in 18th and the first half of 19th Century]. Moscow, Moscow State University Publishing House, 1955. 692 p. (In Russian).
11. Tokarev S. A. (comp.). Mify narodovmira [Myths from around the World]: in 2
Новый филологический вестник. 2022. №2(61). ----
vols. Moscow, Sovetskaya Entsiklopediya Publ., 1991-1992. (In Russian).
12. Zhirmunskiy V. M. Bayron i Pushkin [Byron and Pushkin]. Leningrad, Nauka Publ., 1978. 423 p. (In Russian).
(Thesis and Thesis Abstracts)
13. Belousova E. O. Religiozno-nravstvennyy smysl romanticheskoy liriki M. Yu. Ler-montova i A. I. Odoevskogo [Religious and Moral Sense of Romantic Lyrics of M. Yu. Lermontov and A. I. Odoevsky]. PhD Thesis Abstract. Moscow, 2008. 29 p. (In Russian).
14. Larionova N. G. Tekstologicheskie i istoriko-literaturnye voprosy izucheniya tvorchestva A. I. Odoevskogo [Textological and Historic-literary Issues of Studying A. I. Odoevsky's Works]. PhD Thesis Abstract. Moscow, 1977. 23 p. (In Russian).
15. Prokof'eva N. N. Zhanrovoye svoyeobraziye proizvedeniy dekabristov na temy otechestvennoy istorii (V. Kyukhel'beker, A. Odoevskiy, A. Bestuzhev-Marlinskiy) [Genre Peculiarity of the Decembrist Works on Russian History: (V Kuchelbecker, A. Odoevsky, A. Bestuzhev-Marlinsky)]. PhD Thesis Abstract. Moscow, 1988. 16 p. (In Russian).
16. Strel'nikova I. A. Poet-dekabrist A. I. Odoevskiy. Zhizn'i tvorchestvo [A. I. Odoevsky, a Decembrist Poet. Life and Works]. PhD Thesis Abstract. Kuybyshev, 1971. 27 p. (In Russian).
(Electronic Resources)
17. Karamzin N. M. Istoriya gosudarstva Rossiyskogo [The History of the Russian State]. Available at: https://azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Karamzin/istorija-gosudarstva-rossijskogo/ (accessed 15.05.2022) (In Russian).
18. Kotlyarevskiy N. A. Knyaz' Aleksandr Ivanovich Odoevskiy [The Prince Alek-sandr Ivanovich Odoevsky]. Available at: http://az.lib.ru/k/kotljarewskij_n_a/text_1901_ odoevsky.shtml (accessed 15.05.2022) (In Russian).
Жилина Наталья Павловна, Балтийский федеральный университет имени Иммануила Канта.
Доктор филологических наук, профессор Института гуманитарных наук. Научные интересы: история русской и зарубежной литературы, аксиология, литература и христианство.
E-mail: nzhilina@rambler.ru
ORCID ID: 0000-0003-2114-0451
Natalia P. Zhilina, Immanuel Kant Baltic Federal University.
Doctor of Philology, Professor at the Institute of Humanities. Research interests: history of the Russian and foreign literature, axiology literature and Christianity.
E-mail: nzhilina@rambler.ru
ORCID ID: 0000-0003-2114-0451
