ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА 0 ПУШКИНЕ (1966—1971 гг.) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Я. Л. ЛЕВКОВИЧ

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА О ПУШКИНЕ (1966—1971 гг.)

В последние годы документальная пушкиниана значительно пополнилась как автографами поэта, так и неизвестными эпистолярными и мемуарными свидетельствами о нем. Многие из этих находок были опубликованы в предыдущих выпусках «Временника Пушкинской комиссии», поэтому из настоящего обзора они исключаются.1

1 Мы лишь коротко напомним об этих находках и их публикациях: В. Э. Вацуро и М. И. Гиллельсон обнаружили относящиеся к 1832 г. пометы Пушкина на книге П. А. Вяземского о Фонвизине (предварительную публикацию см.: В. Э. Вацуро. Пометы Пушкина на книге Вяземского. В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1964. Изд. «Наука», Л., 1967, стр. 17—20; полностью в кн.: Новонайденный автограф Пушкина. Заметки на рукописи книги П. А. Вяземского «Биографические и литературные записки о Денисе Ивановиче Фонвизине». Подготовка текста, статья и комментарий В. Э. Вацуро и М. И. Гиллельсона. Изд. «Наука», М.—Л., 1968). Два автографа: рукопись записки «О народном воспитании» и стихотворения «Красавица» были известны в пушкиноведении, но считались утраченными (см.: Н. В. Измайлов. Вновь найденный автограф Пушкина — записка «О народном воспитании». В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1964. Изд. «Наука», Л., 1967, стр. 5—16; О. А. П и н и. Новонайденный автограф стихотворения Пушкина «Красавица». В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1966. Изд. «Наука», Л., 1969, стр. 5—7). Письмо Пушкина к Д. Н. Гончарову от февраля 1833 г. нашли М. А. Дементьев и И. М. Обо-довская. Публикацию в переводе на русский язык и факсимиле начала письма см.: М. Дементьев и И. Ободовская. Неизвестное письмо Пушкина. «Литературная газета» от 9 декабря 1970 г., стр. 6. Публикацию французского подлинника см.: М. А. ДементьевиИ. М. Ободовская. Неизвестное письмо А. С. Пушкина к Д. Н. Гончарову. В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1970. Изд. «Наука», Л., 1972, стр. 5; Т. Г. Ц я в л о в с к а я. Комментарий к письму. В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1970. Изд. «Наука», Л., 1972, стр. 5—13. Неизвестный ранее автограф стихотворения «Полководец» был найден И. М. Трофимовым (см.: И. Трофимов. Автограф А. С. Пушкина. «Советские архивы», 1970, № 3, стр. 112—114; анализ обстоятельств, вызвавших появление этого автографа, сделан Н. Н. Петруниной в статье «Новый автограф Пушкина» (Временник Пушкинской комиссии. 1970. Изд. «Наука», Л., 1972, стр. 14—23). Наконец, в одной из книг библиотеки Пушкина был обнаружен листочек, служивший закладкой, на котором рукой поэта сделана словарная запись (см.: Р. Е. Теребенина. Новая словарная запись Пушкина. В кн.:

Одним из следствий интереса к жизни и деятельности Пушкийа, распространившегося в самых широких читательских кругах, является то, что новые документальные материалы, связанные с именем поэта, не только публикуются в специально пушкиноведческих изданиях, но появляются и в художественно-публицистических и научно-популярных журналах («Нева», «Юность», «Огонек», «Знание — сила» и др.), а также на страницах газет. Таким образом, новые документы и факты, вводимые в научный оборот, могут не попасть в фокус зрения исследователя-пушкиниста. Собрать воедино разрозненные публикации и дать предварительную оценку их места и значения в науке о Пушкине и является основной задачей настоящего обзора.

В Государственную библиотеку СССР им. Ленина поступила недавно сохранившаяся часть архива П. И. Миллера, бывшего лицеиста (VI выпуска), личного секретаря Бенкендорфа и восторженного поклонника Пушкина.2 В архиве Миллера оказалось 10 автографов, составляющих в совокупности 37 страниц рукописного текста. Это 9 писем поэта и беловой автограф «Замечаний о бунте» (т. е. примечаний к «Истории Пугачевского бунта», предназначенных не для печати, а для представления царю). Четыре письма-записки адресованы П. И. Миллеру и относятся к 1836 г.; три письма к Бенкендорфу (от 3,4 и 6 июля 1834 г.) и одно письмо к Жуковскому (от 4 июля 1834 г.) связаны с неудачной попыткой Пушкина выйти в отставку летом 1834 г.

Еще одно письмо адресовано также Бенкендорфу. В этом письме, написанном 21 ноября 1836 г., поэт обвинял голландского посланника в составлении анонимного пасквиля. Все эти тексты были давно известны и печатались в сочинениях Пушкина по спискам или по первым публикациям. Тем не менее находка автографов — всегда значительное событие в науке. Пополняя рукописный фонд Пушкина, являясь обнадеживающей перспективой для дальнейших разысканий, автографы поэта, как правило, дают поправки даже к самым авторитетным спискам. В публикации Н. Я. Эйдельмана приведены, в частности, все разночтения автографов с печатными текстами. Рукопись «Замечаний о бунте» позволяет также сделать дополнения к их творческой истории, а автографы записок к Миллеру —• с большей точностью их датировать.

Письмо к Бенкендорфу играет значительную роль в истории дуэли. Утеря оригинала в свое время привела ученых к неверным выводам. После того как П. Е. Щеголев обнаружил в камер-фурьерском журнале запись об аудиенции, данной Николаем I Пушкину 23 ноября 1836 г., считалось очевидным, что поэт отправил письмо и следствием этого была аудиенция. Однако на оригинале письма имеется карандашная запись Миллера, свидетельствующая, что письмо не было послано: «Найдено в бумагах А. С. Пушкина и доставлено графу Бенкендорфу И февраля». И все же оно несомненно связано с вызовом Пушкина во дворец. 21 ноября, кроме письма Бенкендорфу, Пушкин написал еще оскорбительное письмо Геккерну и в тот же день, 21 ноября, прочел его В. А. Соллогубу, а Соллогуб, рассказав о нем Жуковскому, помог остановить отсылку письма. Жуковский действовал

Временник Пушкинской комиссии. 1969. Изд. «Наука», Л., 1971, стр. 5—19). Краткое описание автографов Пушкина, поступивших в Пушкинский Дом, см.: Р. Е. Теребенина. Новые поступления в Пушкинский фонд Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинского Дома) Академии наук за 1958—1968 гг. Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома. 1969. 1971, стр. 114—120.

2Н. Я. Эйдельман. Десять автографов Пушкина из архива П. И. Миллера. Записки Отдела рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина, вып. 33, М., 1972, стр. 280—320. Предварительные сообщения см.: С. В. Житомирская. Искать и быть оптимистом. К находке автографов А. С. Пушкина. «Неделя», 1972, № 16, стр. 6; С. Ж и т о м и р-с к а я. 37 страниц рукою Пушкина. «Наука и жизнь», 1972, № 8, стр. 80—85.

быстро и решительно. По его инициативе и состоялась, по-видимому, встреча Пушкина с царем. Все, что было изложено в письме, Пушкин мог рассказать, царю лично, и необходимость в отправке письма отпала.

С историей дуэли связано также опубликованное Т. Г. Цявловской неизвестное письмо Е. М. Хитрово к Пушкину.3 Хитрово была в числе тех друзей поэта, которые получили адресованный ему анонимный пасквиль под двойным конвертом. Получив пасквиль, поэт отвечал Хитрово. Это письмо до нас не дошло, однако обнаруженное письмо является ее ответом Пушкину. Елизавета Михайловна не поняла значения удара, нанесенного Пушкину. Т. Г. Цявловская справедливо пишет, что эгоцентризм Хитрово производит тягостное впечатление. Хитрово вообразила, что на Наталью Николаевну «. . . написали лишь для того, чтобы заставить меня сыграть роль посредника и этим ранить в самое сердце».

Событием в пушкиноведении является выход книги Т. Г. Цявловской о рисунках поэта.4 Раскрывая еще одну сторону творческого дарования Пушкина — его талант художника, тонкого, наблюдательного и острого, эта книга способствует проникновению в глубины творческого процесса поэта и является значительным вкладом в наше знание жизни Пушкина, ее событий и впечатлений. Т. Г. Цявловская расшифровала множество рисунков в черновых тетрадях поэта, в частности атрибутировала многие портреты его современников. Среди этих портретных зарисовок Пушкина: Е. А. Баратынский, П. И. Пестель, А. М. Горчаков, Н. Н. Раевский-старший, П. В. Киреевский, А. Мицкевич, Н. И. Гнедич, Е. Ф. и Е. 3. Канкрины,

A. С. Грибоедов, П. Шиллинг, А. И. Якубович, Е. В. Вельяшева, А. А. Рим-ская-Корсакова, А. Н. Гончарова и др. Иногда портреты современников являются единственным свидетельством знакомства с ними поэта. Так, например, долгое время неизвестно было, встречался ли Пушкин с Рылеевым. Многократные зарисовки Рылеева, живые, разнообразные и интимные, показывай.т, что поэт знал его близко. Часто рисунки Пушкина были следствием его размышлений, «выходом для чего-то волнующего его, еще не выраженного словами», т. е. своеобразным психологическим дневником. Именно к такому типу зарисовок относятся четыре наброска пистолетов, о которых Т. Г. Цявловская рассказывает в статье «Невольник чести беспощадной».^ В произведениях Пушкина немало дуэльных эпизодов, но наброски пистолетов не связаны с ними. Это навело исследовательницу на мысль, не являются ли они отголосками размышлений о дуэлях, предстоящих. самому Пушкину? Сопоставляя приблизительные даты рисунков с известными или предполагаемыми дуэлями поэта, она называет несколько эпизодов, которые могли быть связаны с зарисовками пистолетов: в 1819 г. — вызов на дуэль М. А. Корфа или дуэль с Рылеевым, в 1820 г., в Кишиневе, — многочисленные дуэли, в частности две, о которых мы узнали сравнительно недавно (см. ниже): с неизвестным нам французским эмигрантом бароном де С. и другим французом, полковником Л.; в 1828 г., снова в Петербурге, несостоявшаяся дуэль с секретарем французского посольства де Лагренэ. Очень убедительно предположение Т. Г. Цявловской о дуэли Пушкина с Рылеевым в 1819 г. Основанием для него послужили шутливые слова Пушкина о Рылееве в письме к А. Бестужеву 24 марта 1825 г., где он писал о поэтических успехах Рылеева и разыгрывал боязнь перед новым соперником: «Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай, — да черт его знал». Случай «застрелить» Рылеева мог представиться только на дуэли.

з Т. Цявловская. Неизвестное письмо Е. М. Хитрово к Пушкину. Пушкинский праздник. Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 3—10 июня 1970 г., стр. 12—13.

* Т. Цявловская. Рисунки Пушкина. Изд. «Искусство», М., 1970. Рецензии на эту книгу указаны в библиографии, составленной

B. В. Зайцевой. См. стр. 55—56 настоящего издания.

5 «Знание — сила», 1967, № 8, стр. 26—28.

Новые данные для изучения «трудов и дней» Пушкина дает комментированное издание его писем 1834—1837 гг.6 Академическое издание не имеет комментариев в собственном смысле слова и содержит лишь первые необходимые справки источниковедческого и библиографического характера; последующие издания снабжены краткими примечаниями, которые не удовлетворяют элементарным требованиям понимания текста. Фундаментальное, тщательно комментированное издание писем, начатое Б. Л. Модзалевским и продолженное его сыном Л. Б. Модзалевским, не было закончено. В 1926— 1935 гг. в трех томах были изданы только письма 1815—1833 гг. Это и обусловило хронологические рамки нового издания. Вместе с тем это издание нельзя рассматривать как продолжение работы Модзалевских, и прежде всего потому, что был изменен принцип комментирования. Задачей нового издания было, не уменьшая содержательности издания Модзалевских, «освободить комментарий от узкобиографических и генеалогических сведений, от библиографических излишеств и всемерно углубить и расширить историко-литературный комментарий». В тех случаях, когда письмо не имеет даты или дата требует уточнений, в примечаниях обязательно дается обоснование датировки. Особенно подробно мотивируется дата, если она изменяется по сравнению с академическим изданием. Таких измененных дат в новом издании 44, причем некоторые письма переносятся из одного месяца, а иногда и из одного года в другой. Так, например, письмо к И. И. Лажечникову (№ 175) перенесено из 1834 г. («около 20 августа» — Акад., XV, № 993) в 1836 г. (20 (?) мая), письмо к П. А. Осиновой, которое печаталось с пометой «неизвестные годы» либо относилось к 1830-м годам, приурочивается к лету—осени 1827 г. Датировка этого письма потребовала критического анализа данных об истории отношений Пушкина с П. С. Пущиным, представляющих собой одно из звеньев декабристских связей поэта. В двух случаях изменены адресаты писем. Письмо с объяснениями по поводу оды «На выздоровление Лукулла» (№ 141) в академическом издании адресовано А. Н. Мордвинову (XVI, № 1128), в действительности адресатом его является Бенкендорф; записка, написанная некоей Анне Петровне и датируемая маем 1833—мартом 1836 г. (№ 159), с большим вероятием должна быть отнесена не к А. П. Малиновской, а к А. П. Керн. Заново продуманный комментарий всех записок Пушкина к М. Л. Яковлеву по поводу «Истории Пугачева» позволил не только более точно датировать эти записки, но и уточнить процесс работы Пушкина над «Историей» и обстоятельства, связанные с ее изданием. При этом впервые были прочтены некоторые слова, написанные карандашом и стертые Яковлевым. Пересмотр записок к В. Ф. Одоевскому и А. А. Краевскому и стремление возможно точнее их датировать внесли поправки в историю пушкинского «Современника». Обоснование даты письма к Геккерну, послужившего поводом к вызову на дуэль, в пользу 26 января (№ 246) восстанавливает ход событий с момента написания письма до поездки Пушкина с Данзасом на Черную речку.

В отдельных случаях комментарий к группе писем, связанных с одним и тем же событием, дается суммарно — это позволяет представить в подробностях и реальной последовательности отдельные эпизоды жизни Пушкина. Такой характер, например, носит комментарий к письмам, связанным с попыткой поэта выйти в отставку в 1834 г. (№№ 42, 47—49, 51, 52). Суммарный анализ писем дал возможность уточнить некоторые даты и установить, что, вопреки заверениям самого Пушкина в письмах к жене, он был на Петергофском празднике 1 июля 1835 г.

В комментариях выявлены новые данные о цензурных мытарствах Пушкина, в частности о нажиме на поэта со стороны министра просвещения С. С. Уварова, который стремился постепенно отменить установленный в 1826 г. порядок, когда произведения Пушкина могли печататься «по высочайшему повелению», минуя общую цензуру. В комментариях к письму

6 Пушкин. Письма последних лет. 1834—1837. Изд. «Наука», Л., 1969. lib.pushkinskijdom.ru

в Главное управление цензуры от 28 августа 1835 г. (№ 121) впервые публикуется ответ Пушкину из Главного управления от 26 сентября 1835 г., дающий возможность передатировать черновое ^письмо Пушкина Бенкендорфу от 11—23 октября 1835 г. 130), а также интерпретировать его как неоконченный и неотправленный набросок жалобы на Уварова. Это не единственная и не первая жалоба Пушкина на цензурное давление Уварова. Такая же жалоба содержится и в неотправленном письме к Бенкендорфу, написанном около (не позднее) И апреля 1835 г. (№ 93, в Акад. № 1065, датируется апрелем—маем 1835 г.). Письмо не было отправлено, по-видимому потому, что разговор об Уварове состоялся при личном свидании поэта с Бенкендорфом 16 апреля. Во всяком случае можно предположить, что жалоба на Уварова является тем «обстоятельством», о котором упоминает Пушкин в письме от 11 апреля (№ 94), когда просит Бенкендорфа принять его.

В особую часть комментария вынесены персональные справки о лицах, являющихся адресатами или упоминаемых в письмах Пушкина за 1834— 1837 гг. В справках изложена история взаимоотношений Пушкина с данным лицом. Здесь взвешены и сопоставлены различные точки зрения, что безусловно обогащает наше знание житейских и общественно-литературных отношений Пушкина.

Тщательные библиографические разыскания приводили иногда к выявлению новых фактов личной, литературной и общественной биографии Пушкина. Так, было обнаружено, что имя Е. П. Люценко, как переводчика сказки Виланда «Вастола», издателем которой был Пушкин,? было известно в литературных кругах и даже упоминалось в печати («Живописное обозрение», 1836, т. 1, стр. 294) до того, как в «Библиотеке для чтения» появилась статья, где перевод издевательски приписывается самому Пушкину. Возможно, что указание на авторство Люценко сознательно игнорировалось в литературно-полемических целях. Таким образом, иначе выглядит вся полемика о том, был лп Пушкин переводчиком «Вастолы», в которой приняли участие Сенковский, Шевырев и Белинский и которая едва не привела к дуэли Пушкина с С. С. Хлюстиным.

Новое издание писем облегчит составление летописи жизни и творчества Пушкина за 1834—1837 гг. и даст биографии поэта проверенные и обоснованные факты. Знакомство с ним убеждает в необходимости продолжить начатую работу, расширив ее до комментированного издания всей переписки Пушкина. После 1935 г., когда был издан третий том писем под редакцией Л. Б. Модзалевского, пушкиноведение накопило много данных, позволяющих пересмотреть датировки, исправить и дополнить комментарий. Что касается писем к Пушкину, то они вообще никогда не комментировались, и, таким образом, многие обстоятельства и намеки, связанные с жизнью, литературными и общественными интересами поэта, остаются еще нераскрытыми.

Новые данные о Пушкине-исследователе и историке содержит книга Р. В. Овчинникова «Пушкин в работе над архивными документами».8 Кропотливые разыскания в московских, ленинградских и областных архивах позволили автору выяснить, какими документальными материалами пользовался Пушкин при создании «Истории Пугачева». В научный оборот вводится также внутриминпстерская переписка по поводу документов, запрошенных Пушкиным в архивах.

Многолетними усилиями текстологов были прочтены рукописи Пушкина, расшифрованы трудно разбираемые черновики, восстановлены за-

? Вся эта история заново изложена в статье: Р.Ю. Данилевский. Виланд в русской литературе. В сб.: «От классицизма к романтизму. Из истории международных связей русской литературы», Л., 1970, стр. 366—369.

8 Р. В. Овчинников. Пушкин в работе над архивными документами («История Пугачева»). Изд. «Наука», Л., 1969. 129 стр. (АН СССР. Пушкинская комиссия).

черкнутые строки. Однако при новых обращениях к рукописям возможны и новые, иногда более убедительные, а иногда и более спорные прочтения. Известна запись Пушкина под беловым текстом посвященной Амалии Риз-нич элегии «Под небом голубым страны своей родной: «Усл. о С. 25» и ниже: «У о с. Р. П. М. К. Б.: 24». Обычно эти две строки расшифровывались так: «Услышал о смерти <Ризнич> 25 июля 1826 г.» и «Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева, Каховского, Бестужева 24 июля 1826 г.». Б. В. Томашевский в письме к Т. Г. Зенгер-Цявловской от 5 апреля 1932 г. высказал предположение, что букву «С.» в первой строке записи можно читать «Сибири» (т. е. «Услышал о Сибири 25 июля 1826 г.»), таким образом, обе записи, возможно, связаны с судьбой декабристов и не имеют отношения к Ризнич. Забытое прочтение Томашевского вновь выдвигает и аргументирует Т. Г. Цявловская.9 Однако такое чтение не может быть принято без большой доли сомнений. Из второй строки записи Пушкина следует, что известие о казни декабристов 13 июля 1826 г. было получено в Михайловском 24 июля. Однако тот, кто принес это известие, должен был знать и о гражданской казни, совершившейся в тот же день 13 июля, после которой участники восстания, переодетые в арестантские платья, отправлялись на каторжные работы, т. е. оба события должны были стать известными поэту в один день — 24 июля. Известие о казни потрясло поэта не только потому, что мучительной смертью погибли его единомышленники, люди, которых он хорошо знал, но еще и потому, что это была первая публичная казнь в России со времени казни Е. И. Пугачева и его товарищей в Москве 10 января 1775 г. В то же время Сибирь и каторжные работы, как меры наказания, вряд ли были неожиданностью.. Самому Пушкину в 1820 г. грозила Сибирь за его «возмутительные» стихи. На следующий день, 25-го, Пушкин узнал о смерти Ризнич, но на фоне общественной катастрофы эта «весть» казалась незначительной и поэт «равнодушно ей внимал». Для самого поэта было неожиданно подобное восприятие известия о смерти любимой женщины, и «странное сближение» этих драм — личной и общественной — и обусловило появление двух абревиатурных строк под текстом элегии. Прописное «С.» в первой строке записи не обязательно должно соответствовать географическому названию («Сибирь»). Прописной буквой Пушкин часто начинал существительные, особенно отвлеченные слова, если хотел придать им особую выразительность, в данном случае так могло быть написано слово «Смерть».

Декабрьская трагедия отразилась в рисунках Пушкина — виселица и пять повешенных повторяются в них несколько раз. На л. 38 так называемой «третьей масонской тетради» поэта виселица нарисована два раза. Здесь же и известная запись «И я бы мог как шут». Т. Г. Цявловская датирует этот рисунок ноябрем 1826 г. А. Петров полностью расшифровал рисунок поэта.10 Сопоставив старые планы крепости с рассказами современников о казни, он установил, что Пушкин на своем рисунке точно воспроизвел место, где стояла виселица. Можно считать, что поэт разговаривал с человеком, знавшим, как происходило исполнение приговора 13 июля 1826 г., или лично присутствовавшим при казни. Таким образом, его рисунок является историческим документом, так как «автор его — современник события и зарисовал место казни по рассказу из первых рук». Другое подобное топографическое свидетельство о месте казни декабристов нам неизвестно.

9 См. ее комментарий в кн.: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах, т. II. Гослитиздат, М., 1959, стр. 688. Более подробно в открытом письме Т. Г. Цявловской к педагогу одной из киргизских школ В. М. Анисимову, которое приведено в статье: В. М. Анисимов. Две пушкинских строки. «Русский язык в киргизской школе», 1968, № 3, стр. 14—17.

10 А. Петров. Штрихи ложились на бумагу. . . Рисунок Пушкина прочтен. Пушкинский праздник. Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 30 мая—6 июня 1969 г., стр. 18—19.

В архиве Гончаровых М. А. Дементьев и И. М. Ободовская нашли письма жены поэта к брату Д. Н. Гончарову.11 Шесть из них напечатаны в «Литературной России». До недавнего времени писем Натальи Николаевны почти не было в руках исследователей, если не считать трех писем к деду А. Н. Гончарову, небольшой приписки в письме Н. И. Гончаровой к Пушкину от 14 мая 1834 г. (XV, 148) и нескольких официальных писем, написанных после смерти поэта. О жене Пушкина исследователи знали только по мемуарным свидетельствам современников и отзывам самого поэта. На отзывах современников, писавшихся главным образом после смерти Пушкина, не могло не отразиться сознание ее вины в гибели мужа. Поэтому мемуарные свидетельства расходятся с признаниями самого поэта, писавшего жене, что душу ее он любит «еще более» ее лица (XV, 73). Несколько лет тому назад были опубликованы два письма Н. Н. Пушкиной к брату Дмитрию, которые поколебали привычные, устойчивые представления о ней как о пустой светской красавице, далекой от интересов и забот мужа, и раскрыли новые, неожиданные стороны ее характера: душевную щедрость, отзывчивость и одновременно практичность. Новые письма подкрепляют это впечатление. Мы узнаем, что Н. Н. использует светские связи, чтобы помочь брату в тяжбе с купцом Усачевым, выполняет деловые поручения мужа. Через все письма проходит один лейтмотив — денежные нехватки. В одном письме она умоляет брата прислать 500 рублей, так как она «без копейки в кармане» (поэт в это время был на Урале), в других письмах просит назначить ей «с помощью матери содержание, равное тому, которое получают сестры». Одно из ее писем (от июня-июля 1836 г.) раскрывает психологическое состояние поэта: «... мне очень не хочется беспокоить мужа всеми моими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободной». Пять месяцев отделяют это письмо от анонимного пасквиля и первого вызова на дуэль, душевное состояние поэта еще скрыто от друзей, и Софья Карамзина, не найдя во втором томе «Современника» «ни одной строчки Пушкина», называет поэта «беззаботным и ленивым».12 Письмо жены объясняет, почему поэт не может отдаться творчеству. По-видимому, в ответном письме Д. Н. Гончаров советует семье поэта переехать в деревню, так как в следующем письме Наталья Николаевна пишет: «Что касается советов, которые ты мне даешь, то еще в прошлом году у моего мужа было такое намерение, но он не мог его осуществить, так как не смог получить отпуска». Здесь нет собственного отношения к совету покинуть Петербург — только констатация внешних обстоятельств, но нет и противоречия желаниям мужа. Имеются свидетельства родных поэта, что жена его решительно противилась отъезду из Петербурга. Как обстояло дело в действительности, мы не знаем. Разъяснить истинное отношение Натальи Николаевны к отставке мужа могли бы, конечно, ее письма к нему. Основная тема писем к брату — денежные заботы — определена его положением главы семьи Гончаровых. Естественно, что письма к мужу раскрыли бы совсем другие стороны ее характера, суждения о свете и светских связях, отношение к тем советам и предостережениям, которыми наполнены письма Пушкина.

11 И. Ободовская, М. Дементьев. Неизвестные письма Н. Н. Пушкиной. Пер. с французск. И. Ободовской. «Литературная Россия» от 23 апреля 1971 г.; см. также: Пушкинский праздник. Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 2—9 июня 1971 г., стр. 10; Б. М е й л а х. Новые штрихи. Комментарий к письмам Н. Н. Пушкиной. Пушкинский праздник. Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 2—9 июня 1971 г., стр. 11.

12 Пушкин в письмах Карамзиных 1836—1837 годов. Изд. АН СССР, М.—Л., 1960, стр. 81.

Судьба писем Натальи Николаевны к Пушкину давно занимает исследователей и архивистов. Известно, что эти письма были в квартире поэта во время посмертного жандармского досмотра и с позволения Николая I были возвращены Жуковским владелице. С этого момента их судьба полна загадок. Никто из исследователей их не видел, не видел их даже П. В. Анненков, читавший всю переписку поэта, хранившуюся в его семье. В последние годы появилось несколько статей, посвященных возможной судьбе этих писем. В 1966 г. С. Г. Энгель напечатала в «Новом мире» статью,13 в которой, основываясь на просмотренных ею архивных документах Ленинской библиотеки, утверждала, что письма Н. Н. Пушкиной к мужу хранились в Румян-цевском музее, фигурировали в издательских планах, а затем загадочно исчезли. «Загадочность» их исчезновения С. Г. Энгель связывает с уничтожением и фальсификацией части документов Румянцевского музея, которые якобы удалось ей обнаружить.

Проверку доводов С. Г. Энгель, тщательный анализ архивных документов и кропотливую работу по выявлению и сопоставлению всех упоминаний в печати о переписке Пушкина с женой провела заведующая Рукописным отделом Ленинской библиотеки С. В. Житомирская. Результаты ее исследования были опубликованы в 1971 г.14 Изучение входящих книг Румянцевского музея, нумерация страниц и протоколов показали, что никакой «фальсификации» не было. В музей сыном поэта А. А. Пушкиным были переданы только письма самого поэта к жене, а все сообщения о письмах Натальи Николаевны исходят из одного источника — интервью с А. А. Пушкиным, в котором он сообщил репортерам, что в 1882 г. передал «переписку Пушкина с женой» в Румянцевский музей. Слово «переписка» привело виднейших пушкинистов — Лернера, Щеголева, Брюсова — к убеждению, что письма Н. Н. Пушкиной, так же как и письма самого поэта, находятся в музее. С. В. Житомирская связывает это убеждение со словесным недоразумением. К моменту появления интервью слово «переписка» (в. особенности для специалиста) имело тот же смысл, jito и для нас, — обмен письмами между двумя корреспондентами, но «для поколения, к которому принадлежал А. А. Пушкин, это слово равно обозначало и обмен письмами, и письма разных лиц к одному адресату». Убедительное объяснение дает Житомирская и всем другим упоминаниям о «Письмах Н. Н. Пушкиной» в архивных документах. Придя к выводу, что письма жены поэта «Румянцевскому музею никогда не принадлежали», она заключает свою статью обнадеживающими словами: «. . . поиски эти остаются делом будущего». Однако, скорее всего, эти поиски безнадежны. Письма могли сгореть в 1919 г., когда сгорел дом А. А. Пушкина, но, может быть, к этому времени они уже и не существовали.

В 1902 г. П. И. Бартенев писал В. И. Саитову, издававшему «Переписку» Пушкина: «Писем Натальи Николаевны к мужу не сохранилось, как говорил мне недавно старший сын их».16 Правда, через 10 лет после этого, незадолго до смерти, он выразил недоверие к словам А. А. Пушкина, написав о возможной публикации этих писем «в далеком будущем». Но, скорее всего, это только надежда ученого. Чтя память мужа и понимая научное значение его писем, H.H. Пушкина-Ланская сохранила все его письма, свои же письма к нему она вполне могла уничтожить, ограждая себя от любопытства будущих поколений.10

13 С. Г. Энгель. Где письма Натальи Николаевны Пушкиной? «Новый мир», 1966, № И, стр. 272—279.

14 С. В. Житомирская. К истории писем Н. Н. Пушкиной. В альм. «Прометей», кн. 8, изд. «Молодая гвардия», М., 1971, стр. 148—165.

Отрывок из этого письма впервые публикуется в статье С. В. Житомирской.

16 Незадолго до выхода альманаха «Прометей» со статьей Житомирской М. Дементьев опубликовал письмо Российской книжной палаты от 30 октября 1920 г. в Госиздат, где в перечне изданий, намеченных «к техническому испол-

В 1956 г. были напечатаны относящиеся к Пушкину отрывки писем М. Н. Волконской к В. Ф. Вяземской, написанных из Сибири в 1830— 1832 гг.1? Эти отрывки отражают духовные интересы ссыльных декабристов, их круг чтения и отношение к творчеству Пушкина после 1825 г. Письма печатались по копиям из «Чернового журнала исходящих писем М. Н. Волконской», который заполнялся в основном С. Г. Волконским. Подлинники этих писем обнаружила Т. Г. Цявловская в Центральном государственном архиве литературы и искусства в фонде Вяземских. В дополнение к уже известным письмам она печатает еще четыре письма за 1827 г.18 О Пушкине в них говорится немного. В письме от 6 января М. Н. Волконская рассказывает, что по дороге в Сибирь, около Оханска, она встретила «Пущина, Конов-ницына и кого-то третьего», и просит: «. . .передайте это тому, кто интересуется первым из них», — т. е. Пушкину. С И. И. Пущиным она не была знакома и поэтому приняла за друга поэта брата И. И. Пущина М. И. Пущина, которого везли на Кавказ. В другом письме, от 12 сентября 1827 г., уже из Благодатского рудника, она благодарит Вяземскую за присылку книги (по-видимому, это «Цыганы») и пишет, что с радостью узнала «почерк нашего великого поэта на пакете». Письма интересны не только этими упоминаниями. Они раскрывают мужество, чувство долга, горячий темперамент этой необыкновенной женщины, которая сознательно была «тем звеном, которое связывало политических каторжан с великим певцом свободы».

Уже более полувека исследователям известно, что архивы Голландии должны хранить письмо Николая I к Вильгельму Оранскому, содержащее подробности о дуэли поэта. Письмо было отправлено со специальным курьером, чтобы избежать «любопытства почты», как писал русский царь своей сестре и жене Вильгельма Анне Павловне. В свое время попытки П. Е. Ще-голева разыскать это письмо оказались безуспешными. Недавно Н. Я. Эйдель-ман, рассудив, что детали письма Николая могут «просвечивать» в ответных письмах голландского принца, обратился к архивам Зимнего дворца. Публикуемые им отрывки из пяти писем Вильгельма Оранского к его августейшему шурину от октября 1836—февраля 1837 гг. приводят исследователя к любопытным выводам.19 Рассказывая Вильгельму о дуэли поэта, царь, по-видимому, пользовался аргументацией Пушкина, т. е. некоторые мотивы письма Пушкина к Геккерну от 26 января 1837 г., бывшего поводом к дуэли

нению. . . в первую очередь», упоминаются (так же как и в ряде документов, приводимых в статье Житомирской) «Письма Н. Н. Пушкиной — 3 печ. листа». М. А. Дементьев считает это письмо «чрезвычайно важным документом», даже «на сегодня единственным документом, который подтверждает, что письма Н. Н. Пушкиной действительно хранились в Румянцевском музее и действительно готовились к печати» (М. А. Дементьев. Еще о письмах Пушкину его жены. Изв. АН СССР, Серия литературы и языка, 1970, т. XXIX, вып. 5, стр. 447—448). Раскрывая инициалы в аналогичных документах, Житомирская читает: «Письма Наталье Николаевне Пушкиной» (т. е. письма поэта к жене, которые действительно хранились в Румянцевском музее). Правильность такого прочтения подтверждает совокупность приводимых ею доводов.

17 М. П. С у л т а н - Ш а х. М. Н. Волконская о Пушкине. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. 1. Изд. АН СССР, М.—Л., 1956, стр. 257—267.

18 .Т. Г. Цявловская. Мария Волконская и Пушкин. (Новые материалы). В альм. «Прометей», кн. 1, изд. «Молодая гвардия», М., 1966, стр. 54—71.

19 Н. Э й д е л ь м а н. О гибели Пушкина. (По новым материалам). «Новый мир», 1972, № 3, стр. 201—226. Предварительную публикацию см.: Н. Эйдельман. Дуэль Пушкина и царь. (По материалам переписки Вильгельма Оранского и Николая I). Пушкинский праздник. Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 2—9 июня 1971 г., стр. 12.

1/45 Временник

65

(о гнусности поведения Геккерна, о двусмысленности усыновления им Дантеса), повторяются в письме Вильгельма. После дуэли Пушкина с Дантесом Геккерн был выслан из Петербурга. Однако, как следует из писем, гибель Пушкина была только поводом, позволившим Николаю завершить действием свое давнее недовольство нидерландским посланником, который в официальных депешах своему правительству позволял себе излагать частные разговоры с царем о семейных делах Анны Павловны.

В поисках письма Николая I, которое «не терпит любопытства почты», Библиотека им. В. И. Ленина обратилась к администрации нидерландских архивов. Вскоре из архива нидерландского королевского дома были получены микрофильмы — семнадцать документов, числящихся там под рубрикой: «Дело Пушкина». Письма Николая в этом деле не оказалось, но из семнадцати присланных документов шесть до настоящего времени были неизвестны и впервые публикуются в «Новом мире».20 Это два письма министра иностранных дел Нидерландов Ферстолка Геккерну (от 14 и 20 марта 1837 г.), три письма Геккерна Ферстолку (от 14 марта, 28 марта и 25 мая 1837 г.), а также донесение Геверса (нового посланника Нидерландов в России) Ферстолку от 2 мая 1837 г. Письма Геккерна — его последняя попытка оправдаться перед своим правительством. Он стремится свалить всю вину за дуэль на Пушкина, пуская в ход политические обвинения противников («. . .смерть г. Пушкина открыла по крайней мере власти существование целой партии, главой которой он был»). Вынужденный покинуть пост и Петербург, он пытается спасти свою репутацию. Ферстолка нужно убедить, что высшее общество Петербурга на стороне Геккерна. Для этого к письму от 25 мая Геккерн прилагает письмо к нему графа Григория Строганова. В этом письме опекун детей поэта выражает сочувствие его убийце.

Письма Геккерна в основном повторяют публиковавшиеся ранее материалы и вносят лишь незначительные штрихи в характеристику самого Геккерна и его действий. Интереснее донесение преемника Геккерна Геверса, которое публикуется в настоящем выпуске «Временника».

К подлинным фактам в этом донесении примешиваются и легендарные, вызванные толками в петербургских салонах (например, сведения, что Пушкин был исключен из Лицея «за выходки молодости») или смещением фактов: недолгая жизнь поэта была слишком насыщена событиями. Так, с осторожностью следует относиться к сообщению Геверса, что Николай I освободил Пушкина из ссылки по ходатайству Карамзина. Карамзин просил за Пушкина в 1820 г., перед ссылкой, и Геверс мог напутать, тем более что о ссылке в Михайловское он вообще не знает, считая, что Пушкин «в течение пяти лет до самой смерти императора Александра оставался у графа Воронцова в Одессе».

Н. Задонский опубликовал неизвестное письмо о смерти Пушкина П. Н. Ахвердовой к Н. Н. Муравьеву (впоследствии Карскому), члену Священной артели, брату декабриста Александра Муравьева.21 Пушкин был в дальнем родстве с женой Муравьева и несколько раз упоминает о нем в «Путешествии в Арзрум». Письмо Ахвердовой написано 29 января 1837 г., в день смерти Пушкина, оно подтверждает, что, кроме известного пасквиля, Пушкин получал и другие оскорбительные анонимные письма (до и после женитьбы Дантеса), а также передает ходившие в обществе слухи, будто Дантес женился на Екатерине Гончаровой по требованию Пушкина и что он является незаконнорожденным сыном короля Голландии. Письмо опубликовано в этюде «Встречи с Пушкиным», где приводятся заслуживающие внимания соображения автора о знакомстве и возможных встречах Пушкина с Н. Н. Муравьевым.

20 Н. Эйдельман. О гибели Пушкина. (По новым материалам), стр. 201—226.

21 Николай Задонский. Луна плывет над Араратом. Исторические этюды. Центрально-Черноземное книжное изд., Воронеж, 1968, стр. 117—119.

Два письма П. А. Вяземского к Э. К. Мусиной-Пушкиной о смерти поэта напечатал В. Комаров.22 Следует отметить, что, вопреки убеждению В. Комарова, — это не первая публикация этих писем. Они были опубликованы в 1899 г. в газете «Северный край».23 В собрании С. Д. Полторацкого в Отделе рукописей Ленинской библиотеки Т. Г. Цявловская нашла вырезку из парижской газеты «Temps», где в номере от 5 марта (нового стиля) 1837 г. вместо некролога были напечатаны воспоминания о Пушкине со слов путешественника, встречавшего поэта в Кишиневе в доме вице-губернатора Крупенского.24 Этот неизвестный нам европеец много путает, когда пытается сообщить известные ему биографические данные о Пушкине и обстоятельствах, вызвавших ссылку поэта. Но его непосредственные впечатления от встреч с поэтом вполне совпадают с нашими представлениями о молодом Пушкине: мы еще раз видим его горячим, бесстрашным человеком, с огромным чувством собственного достоинства, широко эрудированным в области европейских литератур ж горячо отстаивающим свои убеждения. Не стесняясь своим положением ссыльного, поэт, по словам мемуариста, «находил удовольствие в том, чтобы выставлять напоказ свой атеизм. По его мнению, Вольтер и Руссо были глупцами, ибо верили в бога. И, верный своей страсти убеждать, он, чтобы доказать это мнение, привлекал в обилии парадоксы, так остроумно и своеобразно изложенные, что слушатели забывали обо всем, слушая часами его речи». Мемуарист рассказывает о двух неизвестных нам дуэлях Пушкина — с французским эмигрантом бароном де С. и с другим французом, находившимся на русской службе, полковником Л.

Основным источником кишиневской жизни Пушкина служат воспоминания И. П. Липранди. Они писались через много лет после событий, в 1866 г., но точность фактов и дат подтверждает, что основой их послужили дневники мемуариста. К сожалению, след этих дневников пропал. Известно, что Пушкин пользовался книгами из библиотеки Липранди, делал на них пометы, но большая часть библиотеки утеряна. Поэт не раз писал Липранди, и письма его тоже не найдены. В поисках этих документов Н. Я. Эйдельман обратился к архивам. Пока результатом поисков является небольшая заметка — воспоминания Липранди о Пушкине.21! Липранди рассказывает о пребывании в Кишиневе князя Александра Ипсиланти. Три брата Ипсиланти «с перемежкой князей Георгия и Александра Кантакузиных или полковника Ф. Ф. Орлова» составляли «кадрили» в местном казино. Это первое знакомство Пушкина с будущим героем греческого восстания, — но пока поэт видит в нем только аристократическое чванство, его, как пишет Липранди, «бесит состав таких кадрелей». Эмоции готовы прорваться наружу, но приятели В. П. Горчаков и Н. С. Алексеев удерживают поэта от вспышки. Липранди передает и остроту Пушкина о Ф. Орлове, который «собою затыкал недостающего князя». Н. Я. Эйдельман приводит свидетельство самого Липранди в письме к А. Ф. Вельтману 7 мая 1865 г. о судьбе писем Пушкина: в 1851 г., уезжая за границу, он отдал их Н. С. Алексееву (вместе со стихотворениями В. Ф. Раевского), но Алексеев умер до возвращения Липранди, и, «куда весь этот хлам девался», Липранди не знал. Будем надеяться, что письма когда-нибудь вернутся из небытия. Отношение Пушкина к Липранди скорее всего не было однозначно-восторженным (как явствует из статьи Эйдель-

22 В. Комаров. Письмам 131 год. . . Волжское слово. ВерхнеВолжское книжн. изд., 1970, стр. 183—185.

23 «Северный край», 1899, № 331 от 14 ноября. Частично перепечатано в кн.: Пушкин в письмах Карамзиных 1836—1837 годов, стр. 397.

24 Т.Г. Цявловская. Пушкин в Кишиневе. Неизвестные воспоминания. Пушкинский праздник. Спец. вып. «Литературной газеты» и «Литературной России» от 30 мая—6 июня 1969 г., стр. 24.

25 Н. Я. Эйдельман. «Где и что Липранди. .?». В кн.: Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Изд. «Советский писатель», М., 1972, стр. 125—158.

5 Временник

67

мана). Ключом к нему мог бы стать один из пунктов программы записок, составленной Пушкиным в 1833 г.: «Липранди — 12 год — mort de sa femme — le renégat <Смерть его жены — ренегат >». Почему в ряду событий политических (Каменка, греческое восстание, 1812 год) особым пунктом стоит давняя смерть жены Липранди? Языковое выделение этого пункта, как и следующего, — «le renégat», скорее всего дает право объединить эти два пункта, отнести оба к Липранди, но тогда — что значит «le renégat» — действия Липранди в 1812 г., во время смерти жены, или позже, в 1825 г., когда он, арестованный по делу декабристов, через месяц был выпущен с аттестатом «о непричастности»? Может быть, со временем обстоятельства смерти этой женщины прояснятся и это позволит не только прокомментировать запись Пушкина, но и ответить на все приведенные выше вопросы.

Еще одни воспоминания о Пушкине принадлежат Надежде Михайловне Еропкиной (двоюродной сестре П. В. Нащокина). Они опубликованы Н. Эйдельманом вместе с письмами М. С. Воронцова к его другу дипломату Антону Антоновичу Фонтону, записанными по памяти последним их владельцем.26 Эти документы, находящиеся в настоящее время в разных городах (копии писем — в Пушкинском Доме, в Ленинграде, а воспоминания — в Одессе), вышли из одних рук. Запись воспоминаний Еропкиной сделана ее внуком А. С. Сомовым в 1883 г., когда Еропкиной было 75 лет. По его словам, он записал их «по настоянию. . . академика Кони, большого поклонника бабушки, который находил ее воспоминания в высшей степени интересными». Тот же самый А. С. Сомов списал и письма Воронцова у Н. Фонтона, сына того Фонтона, к которому они были адресованы.

Что же представляют собой эти документы? H. М. Еропкина действительно знала Пушкина и его невесту, была знакома с Жуковским и другими литераторами, поэтому в подлинности ее воспоминаний сомневаться нельзя. Сомнение вызывает точность ее старческой памяти. Воспоминания о Наталье Николаевне Пушкиной не добавляют ни одного штриха к нашему представлению об этой женщине. Здесь нет фактов, а дается только общая характеристика, повторяющая прочно утвердившееся и зафиксированное в биографической литературе мнение: «прекрасна», но «вряд ли в состоянии была она оценить и восхищаться произведениями его», «насколько была прекрасна по внешности, настолько была неглубока». В воспоминаниях нет ни одной живой черты, которая могла бы подтвердить или оспорить эту характеристику. Живые черты унесли годы, а в памяти осталось только общепринятое мнение. В рассказе о Пушкине также нет особенно интересных или заново освещенных фактов: познакомилась с ним зимой 1830 г. в Москве на балу, разговаривали, потом, как продолжение этого разговора, Пушкиным были написаны и переданы ей с Нащокиным стихи. Еропкина приводит свой разговор с поэтом. Это особенно ценно, мысли и разговоры Пушкина, слова, сказанные им, всегда интересны и по крупицам собираются исследователями. В разговоре на балу два сюжета: сравнение Москвы с Петербургом и «Евгений Онегин» (весной 1830 г. вышла седьмая глава со строфами о Москве).

Слова поэта сдобрены изрядной порцией столь чуждой Пушкину сентиментальности, что скорее походят на собственные размышления Еропкиной о творческом процессе поэта: «Как бы не хотелось мне этого конца! — будто бы говорил ей Пушкин. — Сколько радости и счастья доставили мне Таня и Евгений. . . Тяжело жилось мне в изгнании. Войдешь в свою келью — уныло и пусто, неприветливо трещит огонь. . . Мертвая тишина кругом, и с горечью чувствуешь себя одиноким и забытым. Но длится это недолго. Милый образ Тани начинает появляться передо мною. Я уже не один. Становится тепло и уютно. Не успеешь оглянуться, на огонек подоспеет и мой Онегин».

В конце записи Сомова приводятся стихи Пушкина, которые, по мнению Еропкиной, «остроумно разрешали» ее спор с поэтом о Москве и Петербурге

26 Н. Эйдельман. Саранча летела. . . и села. «Знание — сила», 1968, № 8, стр. 31—36; № 9, Стр. 37—42.

на балу. Автограф Пушкина сгорел, но сестра Еропкиной будто бы переписала стихи, а после ее смерти в 1879 г. копия попала снова к Еропкиной. Эти стихи — наиболее слабое звено документа, за которым шла дурная слава, что якобы он фальшивый и составлен Сомовым задним числом. Действительно, стихи очень плохие, длинные, тяжеловесные и совсем неостроумные. Вызывает сомнение и то, что Сомов приводит их не полностью, заменяя середину словами «далее в шутливой форме — о соперничестве Петербурга и Москвы». Со стихами Пушкина, которые «в свое время разыскивал Анненков, когда собирал стихи для своих материалов», так не поступают. Тем более что Сомов, человек образованный, понимал значение исторического документа — в 80-е годы он публиковал в «Русской старине» записки своего деда А. М. Тургенева.

Стихи, конечно, не пушкинские, и это не случайная ошибка (Н. Эйдель-ман пишет: «. . .много лет спустя либо Еропкина что-то напутала, либо Сомов что-то придумал»), а скорее намеренная мистификация, что заставляет с большим подозрением отнестись к истории и текстам писем Воронцова. Письма писались Антону Фонтону, дипломату, возглавлявшему в Петербурге Институт восточных языков, его сын Николай Фонтон подарил архив отца А. С. Сомову, Сомов нашел в архиве три письма о Пушкине, снял с них копии, в 1918 г. солдаты сожгли имение Сомова, архив сгорел, «но через две недели А. С. Сомов, по памяти, почти дословно, возобновил свою работу, забыв только точные даты писем и некоторые фамилии». Таким образом, по памяти записаны несколько страниц прозаического текста, но забыты даты и фамилия (единственная, кроме самого Пушкина и Расина) полковника, принесшего Воронцову стихотворный рапорт Пушкина, т. е. два фактических следа, которые помогли бы установить соответствие рассказанных событий реальным. Впрочем, одна дата есть — последнее письмо, написанное будто бы после отъезда Пушкина, датируется «август», но именно дата отъезда Пушкина из Одессы приводится во всех его биографиях и не требует дополнительных разысканий и соотнесения с другими известными документами об одесской ссылке. Настораживает отношение Воронцова в этих письмах к Пушкину-поэту. Известен его отзыв о Пушкине в письме к Нессельроде от 24 марта 1824 г.: «. . .множество восторженных поклонников <. . .> поддерживают в нем убеждение, что он замечательный писатель, между тем он только слабый подражатель малопочтенного образца (лорд Байрон), да, кроме того, только работой и усидчивым изучением истинно великих классических поэтов он мог бы оправдать те счастливые задатки, в которых ему нельзя отказать».27 Слова о «подражаниях неудавшемуся лорду» имеются и в последнем письме к Фонтону, но одновременно в первом письме, говоря о «Руслане», Воронцов сравнивает Пушкина и с «великими классическими поэтами»: «Конечно, это не Расин, но молодо, свежо, занятно» — и делает комплимент языку Пушкина: «Надо отдать справедливость Пушкину, он владеет русским языком в совершенстве. Положительно звучен и красив наш язык. Кто знает, может быть, и мы начнем вскоре переписываться по-русски». Письма наполнены трогательными заботами о поэте и его таланте, и даже эпиграммы, направленные на самого Воронцова, только огорчают его: «Остроумно, но зло, и последнее меня огорчает». Рассказывая историю командировки Пушкина на саранчу, Воронцов и здесь выступает как добрый гений поэта. Полковника, который принес ему якобы написанный Пушкиным рапорт в стихах, он «осадил» словами: «Принесите мне закон, который запрещает подавать рапорты в стихах». А потом, читая длинные и бессмысленные рапорты других чиновников, Воронцов снова «оценил» остроумие поэта: «Мне стало смешно, и гнев мой на Пушкина утих. По крайней мере он пощадил мое время». Благорасположение Воронцова к Пушкину простирается так далеко, что в конце письма о саранче просьба: «Сожгите это послание». Конечно, все это

27 П. Щ е г о л е в. А. С. Пушкин и гр. М. С. Воронцов. «Красный архив», 1930, № 31 (38), стр. 175.

5* 69

можно объяснить стремлением Воронцова посеять слухи о благожелательном отношении к поэту, но все же концы с концами не сходятся. Судя по письмам к Фонтону, мысль о необходимости добиваться отъезда Пушкина из Одессы пришла Воронцову после командировки на саранчу. Между тем Пушкин отправился в командировку 23 мая, а первое письмо к Нессельроде с настоятельной просьбой удалить Пушкина из Одессы написано уже 24 марта и сама командировка вызвана отчасти желанием «удалить Пушкина во что бы то ни стало».28 Таким образом, связь событий в письмах к Фонтону — обратная по отношению к уже известным данным. И совсем уж удивительно, что такой крупный и умелый чиновник, как Воронцов (хорошо разбиравшийся в чинах, должностях и субординации Российской империи), спрашивает у Фонтона, кому следует адресовать просьбу о высылке Пушкина из Одессы.

Легенда о стихотворном рапорте Пушкина дошла до нас в недостоверном рассказе чиновника Воронцова В. 3. Писаренко, записанном в 50-х годах К. П. Зеленецким. Из пяти свидетелей, вспоминавших о командировке поэта, только один Писаренко говорит о рапорте. Это сообщение подрывается вздорностью других рассказанных им фактов.29 Возможно, что стихи о саранче были сочинены Пушкиным или память Писаренко сохранила стихи, приписанные Пушкину и явившиеся общественным резонансом на командировку поэта, при этом решительное возражение вызывает факт подачи их Воронцову в виде официального рапорта. Таким образом, рассказ о рапорте в письме Воронцова не столько подкрепляет легенду, сколько свидетельствует о мистификации Сомова. И как-то очень уж навязчиво в одном и том же письме соединяются известные легенды о саранче с самыми популярными данными об экономической деятельности Воронцова. Закончив рассказ о рапорте, «полу-купец» пишет: «Но довольно, заплатив долг поэзии, перейдем к прозе и более существенному и ближе нас всех касающемуся — к вопросу о замощении Одессы. . .». Здесь копия многозначительно обрывается.

Возможно, что письма Воронцова к Фонтону с упоминаниями о Пушкине действительно существовали, может быть, там рассказывалось о командировке Пушкина, и, наверное, они действительно сгорели в 1918 г., но то, что записал потом Сомов, — похоже на его собственное сочинение. Попутно Н. Элдельман приводит еще один документ, безусловно подлинный,— письмо А. М. Тургенева (ближайшего друга отца Н. М. Еропкиной) к Жуковскому от 10 февраля 1837 г. Старый друг Жуковского не принадлежал к единомышленникам поэта, для него Пушкин «худой христианин, худой философ», но он «душевно жалеет о Сергеевиче», потому что «сосуд был еще полон елея, и как погашен!». Поборник дворянской чести («Честь впереди всего» — одна из заповедей, оставленных им сыну), он, однако, возмущается: «Сословие литераторов нашего времени не останется без упрека в летописях: не могу поверить, чтобы о поэдинке его не было известно благовременно, чтобы в кругу литераторов было неизвестно, хотя бы за час дэ сражения, и ни в ком не нашлось столько ума, чтобы явиться на место битвы и не допустить сражения». Значит, возможность не допустить поединка, с точки зрения Тургенева, не противоречила понятию чести. Вывод, который делает Тургенев, горек: Пушкин был «до того несчастен в жизни своей, что не умел нажить друга». Возможно, что, упрекая литераторов, старик не знал всех обстоятельств, предшествовавших дуэли, которые вынуждали поэта искать поединка.

Несколько публикаций дополняют наши знания о людях, которых знал Пушкин. Собирая материалы о Пугачеве во время поездки в Оренбургский край в 1833 г., Пушкин беседовал с участниками и современниками восста-

23 П. Е. Щ е г о л е в. А. С.^ Пушкин и гр. М. С. Воронцов, стр. 176.

29 См. об этом: П. Г. Серб с^к и й. Дело о «саранче». В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии,' 2. Изд. АН СССР, М.—Л., 1936, стр. 275—289,

ния, записывал их рассказы. Их имена упоминаются в записной книжке поэта. С. А. Попов, просмотрев ревизские сказки станиц, в которые заезжал Пушкин, установил (в одних случаях определенно, в других — с большей или меньшей уверенностью) его оренбургских собеседников.30 Определение их возраста и социального положения несомненно имеет значение в оценке записанного поэтом материала.

JI. А. Черейский вводит в число знакомых Пушкина семью Левашевых, соседей поэта по Болдину.31 Нижегородское имение Левашевых — с. Нуче (Ардатовский уезд) расположено на р. Лемета. Его местоположение позволяет Черейскому по-новому расшифровать географические названия в черновом наброске стихотворения Пушкина «Если ехать вам случится От Арда-това к Москве. Там, где Лемета струится. . .». Обычно это стихотворение относят к псковским впечатлениям поэта.

Известно дружеское расположение Пушкина к молодому художнику Г. Г. Гагарину. Помимо иллюстраций к произведениям поэта, среди рисунков Гагарина имеется и зарисовка Пушкина в группе других лиц. Считалось, что Гагарин уехал из Петербурга в Турцию 3 июля 1834 г. и вернулся только после смерти поэта, поэтому рисунок с Пушкиным датировали 1832 годом. Однако в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 24 декабря 1836 г. имя Гагарина называлось среди лиц, приехавших в столицу. М. И. Яшин, обнаруживший это сообщение, считает возможным датировать рисунок 25 декабря 1836 г.; в этот день В. А. Мусин-Пушкин давал завтрак, во время которого и мог быть набросан рисунок.32

Фундаментальное исследование Н. А. Раевского о Нащокиных напечатано в журнале «Простор».33 Пушкин считал жизнь своего ближайшего друга П. В. Нащокина крайне увлекательной и характерной для нравов эпохи и уговаривал его писать записки. Записки не пошли дальше начала, а в биографии самого Нащокина немало неточных, а подчас и неверных сведений. В частности, очень запутан вопрос о происхождении его жены Веры Александровны Нащокиной-Нарской. H.A. Раевский, основываясь на архивных документах и семейных преданиях Нащокиных, выяснил, что В. А. Нарекая была дочерью Александра Петровича Нащокина, троюродного брата П. В. Нащокина, и крепостной крестьянки. В очерке публикуются письма отца и матери В. А. Нащокиной-Нарской. Эти письма любопытны как свидетельство нежной и преданной любви барина и крестьянки, стоившей А. П. Нащокину добрых отношений с сыновьями, и как характеристика барыни-крестьянки, родившейся в XVIII в., мало образованной, но тонко чувствующей и душевно привлекательной. Интересный рассказ о жизни П. В. Нащокина и судьбе его семьи сочетается в очерке с анализом известных воспоминаний В. А. и П. В. Нащокиных о Пушкине. Н. А. Раевский впервые приводит письма Жуковского и Вяземского к Нащокину, написанные уже после смерти поэта. Малозначительные сами по себе, они показывают интерес друзей Пушкина к Нащокину и стремление помочь ему.

Л. П. Февчук рассказывает об альбоме Н. Н. Пушкиной, который хранится во Всесоюзном музее А. С. Пушкина в Ленинграде.34 Альбом был подарен ей П. А. Вяземским в 1841 г. перед ее поездкой в Михайловское и заполнен портретными зарисовками, сделанными родственницей H.H. Пуш-

30 С. А. Попов. Оренбургские собеседники А. С. Пушкина. «Советские архивы», 1969, № 5, стр. 113—116.

31 Л. А. Черейский. Расшифрованные строки. «Вопросы литературы», 1970, № 10, стр. 246—247.

32 М. И. Яшин. Последний портрет Пушкина. «Нева», 1967, № 2, стр. 182—188.

33 Николай Раевский. Нащокины. «Простор», 1969, № 3, стр. 88— 89; № 4, стр. 80—100; № 5, стр. 89—106.

34 Л. П. Февчук. Альбом Натальи Николаевны Пушкиной. «Нева», 1969, № 6, стр. 191—196.

киной — Н. И. Фризенгоф, племянником ее второго мужа Н. П. Ланским и профессиональным художником Томасом Райтом. Альбом расширяет наши представления о друзьях, знакомых поэта и его семье. Здесь самые ранние портреты детей поэта, портреты его отца, обитательниц Тригорского, самой Натальи Николаевны и др. Тригорские соседки зарисованы Н. И. Фризенгоф несколько карикатурно, это еще раз показывает, что отнош.ения между приятельницами Пушкина и его женой не сгладились и через несколько лет после смерти поэта. Здесь же печатается отрывок из письма E.H. Вревской к брату А. Н. Вульфу от 18 июня 1841 г. Оно говорит о том же — тригорские друзья Пушкина считали жену поэта виновницей его смерти и относились к ней предубежденно: «Они (т. е. Н. Н. Пушкина и А. Н. Гончарова) не скучают и пользуются душевным спокойствием. Я их еще не видела и не очень-то жажду этого удовольствия. У них, говорят, воспоминания гораздо холоднее, чем у нас, о незабвенном. . .».

Наилучшие представления о жизни семьи Пушкина в Михайловском в 1841 г. дают письма Н. Н. Пушкиной к брату Д. Н. Гончарову, опубликованные М. И. Яшиным.35 Письма говорят об отчаянном денежном положении семьи поэта после его смерти. В них доминирует одна нота — просьба о денежной помощи, об аккуратной присылке причитающейся сестрам части дохода с имения Гончаровых.

Портреты современников Пушкина дополняют наши представления о них, позволяют судить об их внутренней сущности и часто говорят о характерах больше, чем мемуарные свидетельства. Несколько таких портретов разыскал в Париже и опубликовал в журнале «Огонек» И. С. Зильберштейн.36 Здесь Идалия Полетика, сыгравшая роковую роль в истории дуэли поэта (акварель П. Ф. Соколова), С. С. Хлюстин — «герой» несостоявшейся дуэли Пушкина в 1836 г. (акварель А. П. Брюллова), А. А. Оленина, в которую был влюблен и к которой сватался Пушкин (копия с портрета К. Брюллова), и, наконец, М. Н. Волконская с сыном, образ которой поэт пронес через всю жизнь (акварель П. Ф. Соколова, 1826 г.).

Появление новых документальных данных о Пушкине на страницах популярных изданий, свидетельствуя о большом интересе к личности и деятельности Пушкина в самых разных читательских группах, имеет и некоторые теневые стороны: новое переплетается с общеизвестным, значительные и интересные документальные факты тонут среди сюжетов, введенных с расчетом на популярность и занимательность. Подчас приключения и перипетии, связанные с розыском документа, затмевают, а иногда и заменяют его критический анализ, необходимый при публикации новых материалов.

35 М. Яшин. Семья Пушкина в Михайловском. (По новым эпистолярным материалам). «Нева», 1967, № 7, стр. 173—182.

36 И. С. Зильберштейн. Парижские находки. «Огонек», 1966, № 47, стр. 24—27; № 49, стр. 24-27; 1967, № 31, стр. 24—27.