CC BY
28
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2014. № 2
ПРОБЛЕМЫ ЧАСТНОГО ПРАВА
В.А. Белов, доктор юридических наук, профессор кафедры коммерческого права и основ правоведения юридического факультета МГУ*
договорный запрет уступки требования по гражданскому кодексу российской федерации: прошлое, настоящее и будущее
В статье на материалах российского законодательства рассматривается вопрос о юридической силе договорного запрета уступки требования и последствиях совершения уступки, нарушающей такой запрет. Анализируется решение вопроса по ГК РФ в редакции, действовавшей в 1995—2014 гг., а также с учетом изменений и дополнений к ГК, вступающих в силу с 1 июля 2014 г. Автор приходит к выводу об установлении нормами гл. 24 ГК РФ в их новой редакции дифференцированного правового режима договорного запрета уступки требования в зависимости от предмета и порядка совершения уступки.
Ключевые слова: уступка требования, запрет уступки по договору, реформа гражданского законодательства Российской Федерации.
The article on the materials of the Russian legislation addresses the issue of the validity of a treaty banning the assignment requirements and consequences of the assignment in violation of this prohibition. Civil Code as in force analyzes solution of the problem in 1995—2014, as well as the amendments to the Civil Code, effective as of July 1, 2014. The author concludes that establishing norms Ch. 24 Civil Code in their new edition of differentiated legal regime for a treaty banning the assignment requirements depending on the subject and the order of the assignment.
Keywords: assignment, assignment of contractual prohibition, reform of the civil legislation of the Russian Federation.
Светлой памяти Евгения Алексеевича Крашенинникова
Согласно п. 1 ст. 388 ГК РФ в его первоначальной, действовавшей без малого 20 лет редакции, «уступка требования кредитором другому лицу допускается, если она не противоречит закону, иным правовым актам или договору» (курсив мой. — В.Б.). Поскольку не уточнялось, какому договору, значит номинально выходило, что в принципе любому. Но, конечно, такой буквальный ответ всегда корректировался: всем было совершенно ясно, что договор, будучи актом, юридически обязательным только для его сторон (участников), не способен запре-
тить или ограничить в возможности уступки требования того, кто в нем (договоре) не участвует. Значит, в цитированном пункте имелся в виду не всякий вообще договор, а только договор с участием потенциального цедента. Кто будет второй стороной такого договора — должник ли по уступаемому требованию или постороннее лицо, — значения не имело: номинально цитированной нормой охватывались, как уже было сказано, любые договоры. Но сложились определенные традиции практического применения рассматриваемой нормы, благодаря которым под договором в данном случае всегда понимали только и исключительно договор потенциального цедента (кредитора) с должником по уступаемому требованию.
Употребление слова «договор» без каких бы то ни было разъяснений (что за договор имеется в виду), наводило еще и на мысль о том, что подразумевался какой-то вполне определенный договор. Какой же? Цитированная норма позволяла предположить, что имелся в виду тот самый договор, из которого возникло уступаемое требование. Из этого предположения следовало, что возможность уступки требований, возникших из основания иного, чем договор (например, требования деликтного, кондикционного или реституционного), не может быть запрещена или ограничена договором.
Пункт 1 ст. 388 ГК РФ прямо не говорил о том, каковы последствия уступки требования вопреки договорному запрещению. Рассуждать в этом вопросе можно было следующим образом. Если договор не имеет абсолютной силы (не обязателен ни для кого, кроме своих участников), то договорной запрет уступки означает возложение на обладателя известного требования (кредитора) обязанности воздержания от его уступки. Такой запрет действителен только в отношениях между участниками установившего его договора, а значит, никто, кроме кредитора, стеснившего себя запретом, не способен нарушить такового. Третье лицо, приобретшее требование, запрещенное к уступке, нарушителем договорного запрета и вытекающей из него договорной обязанности не является. Следовательно, уступка требования, совершенная вопреки договорному запрещению должна считаться действительной (юридически эффективной). Интересы должника по требованию, уступленному вопреки договорному запрету, защищаются требованием с кредитора, нарушившего такой запрет, возмещения причиненных таким нарушением убытков — применением санкции за нарушение обязательства воздержания от запрещенной уступки.
Но практика применения п. 1 ст. 388 ГК РФ, а также последующий текст Кодекса свидетельствовали, однако, о совсем другом способе его толкования. Так, например, Федеральный арбитражный суд Западносибирского округа, разрешая спор из уступки требования по договору «на оказание транспортных услуг и перевозку грузов», констатировал, что поскольку его стороны достигли соглашения о запрете уступки прав из
данного договора, то соглашение о такой уступке является ничтожным (постановление от 6 августа 2009 г. № Ф04-4156/2009(10435-А75-39)1)2. Тем самым суд признал, что (1) условие о запрете уступки прав и обязанностей может быть помещено в любой гражданско-правовой договор и (2) будучи туда помещенным приобретает абсолютную силу, т.е. может быть противопоставлено любому третьему лицу, хотя бы и не участвовавшему в соответствующем договоре.
Квалификация уступки, совершенной в нарушение договорного запрета как сделки ничтожной — не соответствующей требованиям закона (ст. 168 ГК РФ), была, безусловно, неверна еще и по другой причине. Если уж и ставить вопрос об абсолютной силе договорных (относительных по своей сути!) ограничений и, соответственно, о действительности сделки, нарушающей таковые, то его следует обсуждать по специальной норме Кодекса — ныне по п. 1 ст. 174 (прежде — по ст. 174) ГК РФ, признающей такие сделки оспоримыми: «... если полномочия лица на совершение сделки ограничены договором ...» и т.д. Разница в той и другой квалификации до недавнего времени (до 1 сентября 2013 г.) была принципиальна, особенно если вспомнить, что ключевым условием удовлетворения иска по ст. 174 было и остается актуальное или должное знание контрагента-нарушителя запрета (в данном случае цессионария) о таком нарушении в момент совершения сделки, т.е. недобросовестность цессионария. Последний аспект актуален и ныне, а вот вопрос о разнице в квалификациях по п. 1 ст. 168 и п. 1 ст. 174 ГК РФ уже нет: с 1 сентября 2013 г. сделки, не соответствующие требованиям закона, законодатель предложил предполагать оспоримыми, а не ничтожными3.
Из положений последующего текста Кодекса всегда обращали на себя внимание и вызывали споры, во-первых, ст. 828 ГК РФ «Недействительность запрета уступки денежного требования» для целей отношений между клиентом и финансовым агентом в рамках договора, урегулированного главой 43 ГК. Ее п. 1 всегда устанавливал, что «уступка финансовому агенту денежного требования является действительной, даже если между клиентом и его должником [!] существует соглашение о ее запрете или ограничении», а п. 2 определял последствия таковой в том смысле, что клиент, уступивший требование
1 Работа подготовлена с использованием СПС «КонсультантПлюс».
2 Известно Информационное письмо Президиума ВАС РФ от 30.10.2007 № 120, утвердившее Обзор практики применения арбитражными судами положений гл. 24 ГК РФ, в том числе и норм об уступке требования. В нем содержатся четыре ссылки на ст. 388 (п. 2, 14 и 17), но, к сожалению, ни одна из них к нашему вопросу отношения не имеет.
3 Существует, впрочем, небольшой шанс сохранения квалификации в качестве ничтожных как раз сделок уступки требования, нарушающих договорной запрет. На каком основании? На том, что такие сделки нарушают интересы третьих лиц — должников по уступленным требованиям. Они подпадают уже не под п. 1, а под п. 2 ст. 168 ГК РФ в новой редакции и продолжают квалифицироваться именно как ничтожные.
в противоречие с договорным запретом «... не освобождается ... от обязательств или ответственности перед должником в связи с уступкой требования в нарушение существующего между ними [!] соглашения о ее запрете или ограничении».
Цитированные нормы полностью подтверждали результат произведенного ранее толкования п. 1 ст. 388 ГК РФ в том смысле, что в нем говорилось не о всяком договоре, а только о договоре между кредитором и должником. Но в то же время они узаконивали то самое решение, которое мы выше предлагали счесть за общее правило (о действительном, окончательном и бесповоротном, обязательном для должника характере уступки, хотя бы и нарушающей договорной запрет), в качестве нормы, применяемой к частному случаю, т.е. в качестве не общего правила, а исключения из него. Это означало, что общее правило нарушения договорного запрета уступки требования должно было бы быть иным. Каким же? Правильным, очевидно, следовало считать решение, предлагавшееся ст. 174 ГК РФ и ныне предлагаемое ее п. 1: уступка требования, совершенная в нарушение договорного запрета, может быть признана недействительной по иску участника договора, установившего такой запрет, т.е. в данном случае по иску должника. К сожалению, нам неизвестно ни одного случая, когда рассуждая подобным образом суд пришел бы к правильному решению — напротив, речь всегда шла о ничтожности уступок по ст. 168.
Идентичный — не вполне, но все-таки более правильный! — вывод всегда позволяла сделать и другая специальная норма Кодекса — п. 3 ст. 993, допускавшая уступку требований из сделки, заключенной комиссионером для комитента при нарушении обязательств по ней третьим лицом. Такая уступка признавалась (и признается) безусловно действительной (не подлежащей даже оспариванию) «независимо от соглашения комиссионера с третьим лицом, запрещающего или ограничивающего такую уступку. Это не освобождает комиссионера от ответственности перед третьим лицом в связи с уступкой права в нарушение соглашения о ее запрете или об ограничении». Опять перед нами то, что по идее должно было бы служить общим правилом, — но нет! — относя п. 3 ст. 993 к регулированию частного случая, Кодекс (а следом за ним и судебная практика) стали считать, что общее правило должно быть иным, причем мнения законодателя и судей, как уже говорилось, кардинально разошлись: в то время как ГК РФ предлагал квалифицировать сделки, совершенные в нарушение договорных ограничений как оспоримые (ст. 174), суды поступали иначе — квалифицировали их как ничтожные (ст. 168).
Таким образом, сложившиеся за почти 20 лет применения части первой ГК РФ в России традиции нормативно-правового регулирования вопроса о последствиях договорного ограничения или запрещения уступки требования позволяли признавать за подобными огра-
ничениями и запретами абсолютную силу, нарушение которых влекло ничтожность уступки. Исключения составляли всего два случая — предусмотренные ст. 828 («факторинговое» исключение) и п. 3 ст. 993 («комиссионное» исключение) ГК: запрет уступки в рамках договора финансирования под уступку денежного требования, а также запрет уступки комиссионером комитенту требований к неисправному третьему лицу по сделке, заключенной комиссионером для комитента, признавался имеющим только силу относительную. Это означало, что уступка, совершенная вопреки такому ограничению или запрету действительна, но не освобождает цедента от ответственности перед должником за нарушение договорного запрета.
Так обстояло дело до 1 июля 2014 г. — до изложения Федеральным законом от 21 декабря 2013 г. № 367-ФЗ норм о перемене лиц в обязательствах в иной, новой редакции. Содержание прежде весьма краткого п. 1 ст. 388 ГК РФ стало существенно более развернутым и оказалось разделенным между п. 3 и ч. 2 п. 4 ст. 388 в ее новой редакции. Теперь эти нормы стали гласить следующее: «(3) Соглашение между должником и кредитором [!] об ограничении или о запрете уступки требования по денежному обязательству, связанному с осуществлением его сторонами предпринимательской деятельности, не лишает силы такую уступку и не может служить основанием для расторжения договора, из которого возникло это требование, но кредитор (цедент) не освобождается от ответственности перед должником за данное нарушение соглашения. (4) ... Соглашением между должником и цедентом может быть запрещена или ограничена уступка права на получение неденежного исполнения». Очевидно, что п. 3 ст. 388 поглощает собою (обессмысливает) «факторинговое» исключение (которое по этой причине, видимо, в скором времени отменят или изменят), а в совокупности с абзац 2 п. 4 той же статьи создает почву для нового вопроса: а как же быть с запрещенной договором уступкой такого требования, которое хотя и является денежным, но возникло из отношений, не связанных с осуществлением предпринимательской деятельности хотя бы одной из сторон? За отсутствием ответа на него в норме специальной, его нужно разрешить по норме общей, т.е. по п. 1 ст. 174 ГК РФ. При этом надо держать в уме то, что на практике суд поступит, скорее всего, иначе — применит п. 1 (а то и п. 2) ст. 168 Кодекса.
Сходным образом должны были бы определяться последствия нарушения соглашения о запрете уступки требований, не являющихся денежными. Но совершенно неожиданно мы обнаруживаем специальную на сей счет норму в абзац 2 п. 2 ст. 382 ГК РФ — норме, аналогов которой прежде просто не было: «... если договором был предусмотрен запрет уступки, сделка по уступке может быть признана недействительной по иску должника только в случае, когда доказано, что другая сторона сделки знала или должна была знать об указанном запрете». Иными сло-
вами, уступка требования неденежного исполнения, совершенная вопреки договорному запрету, — это сделка оспоримая при тех же условиях, что и по п. 1 ст. 174 Кодекса, но по абзац 2 п. 2 ст. 382 ГК. Отрадно, что законодатель в конечном итоге пришел к тому же выводу, что и мы.
Наконец, в абзац 3 п. 2 ст. 382 Кодекса в новой редакции попала и совсем уж прежде невиданная для ГК норма: «... предусмотренный договором запрет перехода прав кредитора к другому лицу не препятствует продаже таких прав в порядке, установленном законодательством об исполнительном производстве и законодательством о несостоятельности (банкротстве)» (курсив мой. — В.Б.). Такие вот образовались два новых исключения — «исполнительное» и «банкротское». Они, конечно, не совсем новые — на практике ни судебные приставы-исполнители, ни конкурсные управляющие на договорные запреты уступки требований не смотрели никогда, но в Кодекс эти нормы попали в первый раз.
Таким образом, существует как минимум три различных варианта ответа на вопрос о пределах действия договорного запрета или ограничения уступки требования.
Первый вариант — относительный. Он основывается на соображении о том, что всякий договор имеет силу только между его сторонами и ни для кого более не обязателен. Договорный запрет уступки, следовательно, связывает только первоначального кредитора и должника, но не имеет никакого отношения к третьим лицам, в том числе к цессионарию. Следовательно, уступка требования, совершенная вопреки договорному запрету, будет действительна в отношении третьего лица (цессионария) всегда. Нарушение договорного запрета не превращает уступку не только в ничтожную, но и даже в оспоримую сделку. Впрочем, в целях защиты интересов добросовестного должника эта концепция позволяет признать за ним право игнорировать уступку в том или ином отношении. К сожалению, этот взгляд до не давнего времени применялся в Российской Федерации только применительно к двум частным случаям уступки — уступки, совершаемой в рамках (1) факторинга и (2) комиссионных отношений. С 1 июля 2014 г. сфера применения данного, относительного подхода к оценке договорного запрета уступки будет существенно расширена: в нее попадут случаи уступки (3) любых денежных требований из двусторонних предпринимательских отношений (по западной терминологии — отношений типа Ъ2Ъ), а также уступки по правилам (4) исполнительного производства и (5) законодательства о несостоятельности (банкротстве).
Второй вариант — вариант абсолютный. Он признает всякую уступку требования, нарушающую договорный запрет или ограничение, ничтожной сделкой. Как кажется, он игнорирует постулат об отсутствии у договора обязательной силы в отношении кого бы то ни было, кроме тех, кто его подписал. В то же время только этот вариант гарантирует безусловное соблюдение основного принципа цессион-
ного права — недопустимости ухудшения положения должника без его согласия — и обеспечивает переход требования на условиях существовавших в момент такого перехода. В современной России вот уже без малого 20 лет в качестве общего правила применяется именно этот, абсолютный вариант. С внесением (с 1 сентября 2013 г.) изменений в ст. 168 ГК РФ появилась надежда на то, что от этой практики все-таки откажутся; ну а внесение изменений в п. 2 ст. 382 ГК РФ, вступающих в силу с 1 июля 2014 г., эту надежду укрепило, так как прямо предусмотрело не ничтожный, а оспоримый характер подобной уступки.
Третий вариант — умеренный. Он занимает промежуточное положение между двумя другими подходами и может быть представлен как модификация того или другого. Подобно подходу относительному он признает действительность уступки вопреки договорному запрету или ограничению, но (!) только в пользу добросовестного цессионария, т.е. такого цессионария, который в момент уступки не знал и не должен был знать о том, что она не соответствует договору. В ином случае сделка уступки будет считаться оспоримой по п. 1 ст. 174 ГК РФ; будучи успешно оспоренной, она превратится в сделку недействительную, т.е. сблизится с результатом применения абсолютной теории. Тем не менее основная черта умеренной концепции — признание оспоримого характера сделки уступки, нарушающей договорное запрещение или ограничение. В продолжение всего времени действия части первой ГК РФ именно этот, умеренный подход должен был применяться в России в качестве общего правила, но, как уже было отмечено, он не применялся, будучи замененным на практике подходом абсолютным. Только в отношении двух особенных случаев (предусмотренных ст. 828 и 993 ГК), применялась теория относительная. С внесением в ГК РФ двух изменений — в нормы о сделках (действующих с 1 сентября 2013 г.) и нормы о перемене лиц в обязательстве (вступающих в силу с 1 июля 2014 г.) — сфера применения относительной теории расширится (к случаям факторинга и комиссии прибавятся случаи уступки денежных двусторонне-коммерческих требований, уступки по исполнительному и конкурсному производству), а теория умеренная, наконец, займет подобающее ей место — будет принята в качестве общего правила. Сделки уступки требования, совершенные в нарушение договорного запрета, из ничтожных превратятся в оспоримые, если иного (их безусловной и бесповоротной действительности) не будет установлено Кодексом. Именно такой подход в полной мере соответствует не только логике, но и лучшим международным образцам; остается пожелать, чтобы он не остался на бумаге.
список литературы
1. Белов В.А. Сингулярное правопреемство в обязательстве: Опыт исторического исследования, теоретической и догматической конструкции и обобщения арбитражной практики. М., 2002.
2. Крашенинников Е.А. Основные вопросы уступки требования // Очерки по торговому праву: сб. науч. тр. Вып. 6. Ярославль, 1999.
3. Кротов М.В. О некоторых проблемах перемены лиц в обязательстве // Очерки по торговому праву: сб. науч. тр. Вып. 6. Ярославль, 1999.
4. Новоселова Л.А. Сделки уступки права (требования) в коммерческой практике. Факторинг. М., 2003.
5. Почуйкин В.В. Уступка права требования: Основные проблемы применения в современном гражданском праве России. М., 2005.
6. Яковлев С.А. Имущественные права как объекты гражданских правоотношений: Теория и практика. М., 2005.
