CC BY
100
Писатель правдиво изображал процесс старения человеческой души и самого человека, в каких-то эпизодах рассказа тесно смыкаясь с образом своего героя, доверяя литературному персонажу собственные стыдные мысли и тяжелые доверительные признания.
Если вообразить рассказ «Ионыч» без пятой главки, то все вышеприведенные рассуждения о герое кажутся точными. Вывод прост и непреложен — Чехов писал рассказ «Ионыч» о себе и о людях, близких ему в таковом — обыденном — восприятии философии жизни. Однако, возможно, показанный кому-то из литераторов или переосмысленный самим писателем, в итоге рассказ был отчасти переработан. Прямая проекция на личность самого Чехова была слишком очевидной. Вероятно, поэтому в ходе работы над рассказом писатель добавил пятую главку. И, вероятно, согласно привносимой в текст социально ориентированной ноте, сделал минимальные правки в тексте первых четырех главок. Вероятно, поэтому Чехов (нарушавший переделкой логику художественной мысли рассказа) изменил временной континуум пятой главки. Если первые четыре части даны в прошедшем времени, как бы уже сдвинутыми в вечность, в объективность, в устойчивое течение осознанных закономерностей жизни, то настоящее время глаголов пятой главки привносило неустойчивость времени сегодняшнего, сиюминутного, еще не устоявшегося. Или — с иронической улыбкой — указывало на требование текущей действительности вмешаться в литературу и усилить ее гражданственный (учительный) пафос. Весь строй рассказа с подвижностью его оценок, с уравненными писателем «+» и «-», с колеблющимися границами «хорошего» и «плохого», «живого» и «мертвого» позволяют допустить условную игру автора-создателя в пятой главке. С той же долей последовательной непоследовательности, с которой писатель относился к жизни, Чехов (скорее всего) отнесся и к изменению текста выпускаемого рассказа, с большим или меньшим сожалением внося необходимые (например, требовательному читателю) переделки в образ главного героя.
The article with a new perspective analyzes the story by A.P. Chekhov «Ionych». The article suggests different, nontraditional interpretation of the image of the main character. The author shows that the intention of Chekhov was not showing the degradation of the main hero. On the contrary, the writer has outlined the way of life of an ordinary man. The writer embodied the peculiarities of his own philosophical view of life. The analysis revealed that the story had two versions, the traces of which are clearly found in the text. Keywords: Russian literature of the nineteenth century, A.P. Chekhov, the short story «Ionych», image system.
Список литературы
1. Чехов А. П. Ионыч // Чехов А. П. Избранное. М.: Эксмо-пресс, 1998. С 536-552.
2. Михельсон В. А. О романах Веры Иосифовны, водевилях Ивана Петровича и пассажах Екатерины Ивановны Туркиных // Литературная учеба. 1981. № 5. С. 181-198.
Об авторе
Богданова Ольга Владимировна - доктор филологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института филологических исследований Санкт-Петербургского государственного университета, [email protected]
УДК 8; 801.73
«ДОБРЫЙ, КРАСИВЫЙ ТУРГЕНЕВ...»: К ВОПРОСУ О ТУРГЕНЕВСКОЙ ТРАДИЦИИ
В ТВОРЧЕСТВЕ Ю.М. НАГИБИНА
Пахтусова В.Н.
В статье рассматривается связь творчества И.С. Тургенева с творчеством Ю.М. Нагибина. Основная цель - установление степени преемственности, разработка литературной параллели «Тургенев-Нагибин» глубже, чем это было сделано в более ранних критических работах. Благодаря жанровому анализу произведений выявляются сходства между «охотничьими» рассказами писателей, а также актуализируются различия. Доказывается, что именуемые в критике «"Записками охотника" XX века» произведении Нагибина в действительности не имеют концептуального сходства с тургеневским циклом. Однако обосновывается тезис и о безусловной значимости художественного опыта Тургенева (не только его «Записок охотника») для творчества Нагибина. Ключевые слова: И.С. Тургенев, Ю.М. Нагибин, «Записки охотника», жанровые традиции, «охотничий»рассказ, типологический связи.
В творческом наследии Ю.М. Нагибина самое значительное место занимает жанр рассказа. Однако его доминирование не исключает разнообразия его жанровых модификаций. Сам Нагибин, размышляя о судьбе жанра рассказа, называет его «традиционно сильным жанром» [1, с.43] в русской литературе. Неслучайно писатель использовал опыт тех литературных предшественников, которые вписали новые страницы в историю русского рассказа. Одним из них был И.С. Тургенев.
При всей очевидности значения тургеневского художественного опыта для Нагибина мы практически не найдем прямых нагибинских суждений о личности и произведениях Тургенева. Однако в 1954-64 гг. из-под пера Нагибина, всего лишь упоминавшего в дневнике о «добром, красивом Тургеневе» [2, с.288], выходят «охотничьи» рассказы, отразившие интерес к художественному опыту предшественника. Не случайно в критике они получили название «"Записок охотника" XX века» [3, с.39]. И хотя сам писатель открыто не подчеркивал сходство своих «охотничьих» рассказов с тургеневским циклом, связь этих произведений не вызывает сомнений.
Несмотря на очевидность литературной параллели «Тургенев-Нагибин» работ, в которых бы она рассматривалась, крайне мало. Наиболее объемный труд принадлежит И. Богатко. В книге «Литературный портрет», посвященной Нагибину, исследовательница, касаясь вопроса о тургеневской традиции в творчестве Нагибина, отмечает сходство рассказов Тургенева и Нагибина. Она подчеркивает особую роль пейзажа в произведениях двух авторов. В рассказах Нагибина, как и у Тургенева, в пейзажных зарисовках проявляется любовь писателей к природе, пейзаж становится одним из средств выражения авторского замысла. При этом Богатко замечает, что в «охотничьих» рассказах Нагибина, в отличие от «Записок охотника», благодаря пейзажным зарисовкам также нашли своё отражение актуальные для 1950-60-х гг. проблемы экологии. Автор монографии останавливается лишь на отдельных художественных явлениях, роднящих двух писателей, данная ею сравнительная характеристика произведений Нагибина и Тургенева даёт возможность сделать ряд заключений о природе литературной преемственности, однако остается далеко не исчерпывающей. Более ёмкое и детальное исследование литературной параллели «Тургенев-Нагибин» возможно в контексте изучения жанровой специфики.
Жанр рассказа, как отмечает Л.В. Чернец, выполняет функцию «знака литературной традиции» [4, с.9]. Именно категория жанра выступает в литературном процессе опорной точкой, лежащей в основе преемственности и обеспечивающей развитие литературной традиции [5, с. 141-142], поскольку жанровая специфика проявляется на разных уровнях произведения и позволяет увидеть, насколько последовательно один автор воспринимает опыт предшественника или насколько отходит от традиции ради наполнения привычной жанровой формы новым жанровым содержанием
Нагибин, учитывающий в рамках традиции «охотничьего» рассказа художественный опыт Тургенева, не пытается следовать за ним во всём, и это совершенно естественно, поскольку жанр рассказа - «в высшей степени "знаковая" "форма времени"» [6, с.213]. Но тем более важно установить степень преемственности в контексте развития жанра, имеющего уже более чем вековую традицию.
Жанровые модификации рассказа в «Записках охотника» Тургенева не раз становились объектом исследования. Например, по мнению А.В. Лужановского, Тургенев, решая свои художественные задачи, обращается к следующим жанровым разновидностям рассказа: рассказ-сценка, рассказ-очерк, новелла, рассказ «рассказовой» разновидности [7, с. 119-124]. В «охотничьих» рассказах Нагибина также представлен рассказ-сценка («Петрак и Валька», «Разговор», «Обормот»), но большее количество произведений относится к таким разновидностям рассказа, как новелла («Молодожён», «Погоня», «Ночной гость», «На тихом озере», «Олежка женился», «В распутицу») и лирико-психологический рассказ («Последняя охота», «Когда утки в поре», «Испытание», «На тетеревов», «Последний лов», «Подсадная утка», «Новый дом»). Традиционный для Тургенева и всего XIX века рассказ «рассказовой» разновидности представлен у Нагибина лишь произведением «Мещёрские сторожа». Подобное распределение нагибинских рассказов с точки зрения их жанровой специфики проявляет направленность писательских и читательских интересов нового времени. При этом если внимание к тайнам внутреннего мира личности, секретам подсознания породило большое количество лирико-психологических рассказов, то интерес к поведению человека в необычных обстоятельствах обусловливал создание новелл.
Проводя жанровый анализ «Записок охотника» Тургенева и «охотничьих» рассказов Нагибина, следует рассматривать не столько жанровые модификации рассказа, сколько элементы жанровой формы и жанровое содержание, поскольку именно такой точечный анализ позволяет выявить степень преемственности и особенности функционирования литературной традиции. Согласно классификации Н.Л. Лейдермана, предложенной в монографии «Теория жанра» [6, с.213], к элементам жанровой формы (носителям жанра) относится субъектная, пространственно-временная и интонационно-речевая организация произведения. Анализ рассказов Нагибина и Тургенева с точки зрения их жанровой структуры обнаруживает на многих уровнях ряд схожих черт. Можно утверждать, что похожая образная и композиционная организация рассказов Тургенева и Нагибина отражает наличие константных элементов жанровой формы «охотничьего» рассказа в произведениях обоих писателей. Среди них можно выделить следующие: присутствие образа повествователя-охотника, документальный и художественно-энциклопедический характер повествования, наличие предисловия, в котором сообщаются особенности процесса охоты, сведения о местности и о быте коренного населения, особая концепция природы, раскрывающаяся сквозь призму восприятия охотника [8, с.61-81].
Образ героя-охотника, выступающего в роли рассказчика и увлеченного процессом изучения окружающей действительности, роднит нагибинские рассказы с тургеневскими на уровне субъектной организации. Однако Нагибин привносит в свои произведения больше разнообразия, используя также другие повествовательные модели. Помимо рассказа от первого лица в «охотничьем» цикле Нагибина присутствует форма несобственно-авторского повествования [9, с.6]. Она используется в тех случаях, когда речь повествователя вбирает в себя голос героя, при этом речь автора и речь героя звучат в унисон. Примером может служить рассказ «Погоня»: «Анатолий Иванович уже чувствовал своё сердце, хотя прошёл не более трёх километров. Но ведь тому, другому, идущему впереди, тоже трудно дышится, он тоже чувствует своё сердце, в котором, кроме усталости, ещё и страх. Этот страх подгоняет его, но и обессиливает. Догоню!..» [10, т.2, с.68]. Использование подобного типа повествования отражает стремление автора проникнуть вглубь человеческой натуры.
Близость тургеневских и нагибинских произведений проявляется и в принципах их пространственно-временной организации. Провинция становится центром описываемых событий в рассказах Тургенева и Нагибина, действие развивается в течение короткого промежутка времени (от одного-двух часов до одного-двух дней). Но
если в «Записках охотника» Тургенева события разворачиваются в пределах Орловской губернии, то география нагибинских «охотничьих» рассказов шире - это и Мещёра, и окрестности Плещеева озера, и ещё более отдалённые уголки. Как и у Тургенева, у Нагибина сам процесс охоты запечатлён отнюдь не во всех рассказах сборника, в него также входят рассказы, охотничьей тематике не посвященные («Ночной гость», «Последний лов», «На тихом озере» и др.), однако всех их сближают указанные принципы пространственно-временной организации.
Сходство циклов Тургенева и Нагибина проявляется и на уровне их интонационно-речевой организации. Их роднит структура речи героя-рассказчика, отражающая процесс постижения тайны окружающей действительности. В тургеневском рассказе «Касьян с Красивой Мечи» повествователь с удивлением констатирует: «Я, признаюсь, с совершенным изумлением посмотрел на странного старика. Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный... Я не слыхал ничего подобного» [11, т.3, с. 116-117]. Удивление и даже разочарованность отражены и в речи повествователя в рассказе Нагибина «Ильин день»: «А я-то думал, что с утра начнется гостевание: мы к ним, они к нам. Ничуть не бывало. Этот день у подсвятьинцев принято было проводить среди домочадцев за скромной домашней выпивкой и пирогами» [10, т.2, с.217]. Однако есть и существенное отличие: Тургенев, делая крестьян главными героями своих рассказов, практически не даёт им права голоса, не пытается передать их мысли, тогда как Нагибин в большинстве рассказов, где героями выступают деревенские жители, позволяет им самим говорить.
Неотъемлемой составляющей многих рассказов Тургенева и Нагибина выступает лирическая интонация, оказывающаяся уже не только стилевым приёмом, но и структурным элементом жанровой формы. С особой отчетливостью лирическая интонация проявляется в тех рассказах писателей, в которых на первый план выходит любование народными характерами. В рассказе «Бежин луг» повествователь искренне восхищается одним из героев: «Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживлённое быстрой ездой, горело смелой удалью и твёрдой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка. «Что за славный мальчик!» - думал я, глядя на него» [11, т.3, с.97]. В рассказе «Испытание» Нагибин тоже выражает симпатию к своему герою: «.на ржавой закраине болота, видимой сквозь чащу, спокойно бродили тонконогие чибисы и кулики-воробышки, кулички и носатые бекасы. И Юрка, чувствуя свою честность перед этим миром, шёл свободным, лёгким шагом хозяина земли.» [12, с.64]. Но если у Тургенева герой-рассказчик часто с удивлением открывает для себя глубину народных характеров, то герой-рассказчик Нагибина, наблюдая за окружающей действительностью, находит лишь новые подтверждения тому, что ему в принципе известно: «характерность» деревенских людей, их высокие нравственные установки.
Тургенев часто лишь фиксирует особенности поведения своего героя (как, например, в рассказе «Хорь и Кали-ныч»), Нагибин же стремится рассматривать их в контексте подробностей жизни персонажа. Рассматривая судьбу отдельного человека, он воспринимает его не как пример носителя черт определенного социального типа, а как личность, индивидуальность: «Я не первый год знал Петрака с его грубым, в оспенной насечке, узкоглазым лицом <.> но только сейчас понял, каким душевным запасом обладает этот тридцатилетний парень, везущий свой тяжкий воз и ещё находящий в себе силу сердечного участия к чужой, посторонней жизни» [12, с.75].
Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что сходство рассказов Тургенева и Нагибина обусловлено, в первую очередь, именно их жанровым потенциалом. Не случайно оно проявляется на уровнях субъектной, пространственно-временной и интонационно-речевой организации произведения, формирующих структуру жанра. Если же исследовать событийную структуру рассказов Тургенева и Нагибина, то выявляются прежде всего их отличительные черты, позволяющие говорить о художественной специфике «охотничьих» рассказов Нагибина.
Пожалуй, наиболее близкими на уровне событийной структуры являются рассказы «Живые мощи» Тургенева и «Последняя охота» Нагибина. Героями этих произведений становятся люди, находящиеся на пороге смерти. Конфликт в рассказах внешне сходный, но если внутренние противоречия тургеневской Лукерьи остаются за пределами повествования, то внутренний конфликт нагибинского Дедка становится доминантой сюжета: «Зачем было всё то, что было, если сейчас эта печь, эта смертная слабость и равнодушие ко всему на свете?» [10, т.2, с.8]. Так, в центре внимания Нагибина оказываются события жизни внутренней. Подчеркнутое ослабление сюжетного действия, внешне роднящее Тургенева и Нагибина, на деле обусловлено разной природой конфликта, что проявляется и во многих других рассказах писателей. В рассказах «Живые мощи» и «Последняя охота» прослеживается много сходных черт на уровне образов главных героев, деталей. Однако на событийном уровне актуализируются именно различия. Объясняется это тем, что Тургенев и Нагибин ставили перед собой принципиально разные художественные задачи. Если Тургенев через предысторию жизни героини показывает эволюцию внутреннего мира крестьянки, то Нагибин изображает предсмертные искания старика вне исторической и социальной обусловленности. Он обращается к постижению экзистенциальных тайн бытия.
Большинство других рассказов нагибинского цикла, являясь художественным фактом иного времени, имеют ещё меньше точек соприкосновения с тургеневскими. Главное отличие состоит в принципиально ином ракурсе изображения характеров и ситуаций, иной постановке проблем, актуальных именно для современного писателям времени.
Если Тургенев сам подчеркивал то, что своими рассказами он преследовал цель обратить внимание на ужасы крепостного права - одной из главных проблем своего времени, то Нагибин в большинстве рассказов обращался к изучению природы человека, его поведения в тех случаях, когда человек не испытывает на себе тяжесть этих самых социальных проблем.
Эти различия можно увидеть, обратившись к рассказам Тургенева «Бирюк» и Нагибина «Погоня». И в том, и в другом в центре внимания оказывается тема служебного долга, затрагиваемая в аспекте человеческой чести и достоинства, проверяемых в крайне непростых условиях. Но если у тургеневского Бирюка внутренний конфликт предопределён социальными проблемами (Бирюк стремится и барину верно служить, и своему брату-крепостному не быть врагом), то в нагибинском Анатолии Ивановиче внутреннему конфликту даже нет места, им движет непреодолимое желание защитить родной край, пусть даже на время ему придётся забыть о других обязанностях. Таким образом, тема служебного долга раскрывается у писателей по-разному: рассказ Тургенева является иллюстрацией того, как человек может приспособиться к социальным условиям современности, сохраняя при этом честь и достоинство, а рассказ Нагибина всецело посвящен раскрытию характера уникального героя, который являет собой пример беспрецедентного отношения к делу своей жизни.
По-своему рассматривают Тургенев и Нагибин и тему произвола власти. Тургенев в рассказе «Ермолай и мельничиха» описывает типичную для своего времени ситуацию, когда помещик наделяет себя правом управлять человеческими судьбами и запрещает своей крестьянке выходить замуж за своего же крепостного. У Нагибина та же тема трансформируется: олицетворением насильственной власти становится уже не один человек, а государство в целом. Так, в рассказе «Мещёрские сторожа» государственные органы, назначая своих егерей в Мещёру, пытались слепо диктовать свою волю. Главная проблема заключалась в том, что назначаемые «сторожа» были людьми не местными и руководствовались не столько моральными принципами, сколько бумажными предписаниями. И если тургеневские герои не видели выхода из сложившейся ситуации, то нагибинские его находят, когда сторожем назначается местный егерь Анатолий Иванович. Социальная, на первый взгляд, проблема возводится в ранг общечеловеческой и вневременной, поскольку главный герой, ведущий рассказ о сторожах в Мещёре, к концу повествования делает важное заключение: спасать Мещёру должны сами мещёрцы, отношения которых основаны на доверии и взаимопонимании.
Все эти отдельные темы, как фрагменты мозаики, не только составляют целостную картину жизни, но и образуют жанровый каркас рассказа, который формируется вокруг конкретной темы так же, как вокруг какого-либо события, кого-либо из героев или конфликта между ними. Можно найти и примеры синтеза жанрообразующих компонентов. Например, жанровую основу в тургеневских («Бурмистр», «Контора») и нагибинских («Петрак и Валька», «На тихом озере») рассказах составляют и тематический узел (тема разлада в среде деревенских героев) и конфликт героев. У Тургенева конфликт между героями возникает на почве власти, денег, тогда как у Нагибина эта тема рассматривается в совершенно ином ключе. В рассказе «Петрак и Валька» разлад между героями вызван самодурством Вальки. На фоне поведения этого героя наиболее отчетливо проступает благородство Петрака, конфликт утрачивает свою социальную составляющую. В рассказе «На тихом озере» конфликт между жителями деревни Вязники и пришлым Вальковым возникает из-за взаимного непонимания, однако постепенно на первый план выходит внутренний конфликт Валькова, с разрешением которого исчезает и разлад между ним и жителями деревни. Нагибин, в отличие от Тургенева, рассматривает изначально социальный конфликт в нравственно-философском ключе и находит возможность примирения сторон в постепенном принятии Вальковым жизни в деревне Вязники.
Другой пример синтеза жанрообразующих приемов можно увидеть у Тургенева в рассказах «Татьяна Борисовна и её племянник», «Бежин луг», а у Нагибина - «Олежка женился» и «Испытание». Воплощая тему молодого поколения (прежде всего мотив утраты им нравственных основ), писатели делают жанровым центром рассказа не столько конфликт отцов и детей в его социальном и общечеловеческом проявлении, сколько психологическую составляющую внутреннего разлада у представителей старшего поколения. Если у Тургенева Андрей Иванович не способен осознать слабые стороны своей натуры («Татьяна Борисовна и её племянник»), его образ раскрывается прежде всего автором и намечается лишь в общих чертах («Щепетильную застенчивость, осторожность и опрятность прежних лет заменило небрежное молодечество, неряшество нестерпимое... с тёткой, с людьми обращался дерзко» [11, т.3, с.194]), то у Нагибина поведение Олежки («Олежка женился») пропускается через сознание представителя старшего поколения («Болотов трудно постигал происходящее. Вначале им овладело только разочарование. И опять тяжело, смутно подумалось о старике Шаронове. Ладно, когда-нибудь он разберётся, как случилось, что у Ивана Шаронова вырос такой сын, разберётся во всей этой грязной грязи. » [10, т.2, с.173]). Напряжение в развитии внутреннего психологического конфликта как формы воплощения основной темы произведения усиливается благодаря лаконизму жанровой формы рассказа. В итоге Нагибин, учитывая опыт Тургенева, воссоздает более универсальную художественную ситуацию, нежели его предшественник, смещая акценты с бытового на бытийное.
Совершенно иначе раскрывается тема молодого поколения в рассказах Тургенева «Бежин луг» и Нагибина «Испытание». Эти произведения построены на внутренних психологических противоречиях, наполнены лиризмом, отражают любование народными характерами. Молодые герои показаны в них развивающимися в гармонии с природой и уважающими её законы. Неслучайно единственного тургеневского героя, дерзнувшего стать выше природы, ждёт скорая гибель. Отличия же рассказов Тургенева и Нагибина проявляются в построении системы персонажей и подборе художественных приемов. Тургенев, описывая нескольких героев, предпочитает их эскизное изображение, тогда как произведение Нагибина всецело посвящено раскрытию одного единственного характера, но во всей его полноте.
В этих рассказах различаются и формы повествования. Неотъемлемой частью художественного мира Тур-
генева является образ рассказчика, наблюдающего за жизнью мальчиков со стороны, а у Нагибина рассказ ведётся в форме собственно авторского повествования, что позволяет заглянуть во внутренний мир главного героя. К тому же в нагибинском рассказе, в отличие от тургеневского, описываемые события относятся к настоящему времени, что создаёт эффект непосредственного проникновения в тайны внутреннего мира личности.
В ряде случаев различия проявляются парадоксальным образом. Например, осмысляя в тему природы и описывая красоту окружающего мира, Тургенев прямо не касается социальных проблем своего времени, что в целом для него было характерно. Нагибин же, напротив, в ряде рассказов акцентирует внимание не на красоте и богатстве Мещёры, а на оскудении её природного мира, проблемах экологии. Примечательно, что виновниками оскудения оказываются, в первую очередь, местные жители. В рассказе Нагибина «В распутицу» герой - мещёрский старожил - поражает нелепой гордостью и слепотой, говоря о природных богатствах своего края: «.на наш век хватит.» [12, с.52].
Таким образом, можно утверждать, что в контексте формирования жанрового каркаса рассказа Тургенева и Нагибина особый интерес представляет специфика их психологизма и, в частности, особенности отражения традиций тургеневского «тайного» психологизма в нагибинских рассказах. Парадоксальность ситуации состоит в том, что в «охотничьих рассказах» Нагибин использует принципы изображения внутреннего мира героев, воплотившиеся не в «Записках охотника» (в которых они еще только начинали формироваться), а в зрелом творчестве Тургенева. Так, в рассказе «Молодожён» Нагибина в центре внимания - внутренний конфликт героя. Настроение Воронова, городского жителя, любителя охоты, меняет встреча с егерем по прозвищу «Молодожён», пробуждая в нём негативные эмоции, что проявляется первоначально в сухих репликах Воронова, обращенных к егерю. Лишь ближе к концу рассказа автор сообщает подробности внутренней жизни героя, раскрывает его мысли о, возможно, бесполезно прожитой жизни. Таким образом, тургеневская традиция в творчестве Нагибина может проявляться очень широко - как освоение художественного опыта Тургенева в целом.
Очевидно, что при всех внешних сходствах элементов жанровой формы (субъектной, пространственно-временной и интонационно-речевой организации рассказов) на уровне жанрового содержания рассказы Тургенева и Нагибина могут оказываться не просто «знакомыми формами времени», но и принципиально различными формами, с помощью которых писатели решают совершенно разные художественные задачи.
Жанровые модификации «охотничьих» рассказов Тургенева и Нагибина отвечают требованиям своего времени: Тургенев одним из первых откликнулся на острые социальные проблемы своего века и создал целую галерею народных образов, однако в большинстве его произведений не происходит столкновения характеров и ситуаций, в то время как у Нагибина рассказы преимущественно конфликтны, но отражают интерес автора не к социальным, а к нравственно-философским аспектам бытия, вследствие чего у Нагибина преобладают лирико-психологические рассказы.
«Охотничьи» рассказы Нагибина - это, безусловно, не «"Записки охотника" XX века», а полностью самостоятельные произведения. В одном из интервью писатель Д. Быков, говоря о Нагибине, заметил: «.проза его была такая очень отдельная - точная, пластичная, высокопарная, очень «дворянская». Наверное, он был единственный «дворянин» в русской прозе 70-80-х годов. И плюс, конечно, замечательная сентиментальность, любовь к матери, все эти прекрасные дворянские добродетели. Все это делает его таким немножко новым Тургеневым» [13].
Сравнительный анализ тургеневских и нагибинских произведений не позволяет с уверенностью говорить о Нагибине как о «новом Тургеневе», поскольку их сходство в действительности иллюзорно. При сопоставлении «Записок охотника» и «охотничьих» рассказов выявляются принципиально разные подходы к освоению жизненного материала. Даже в тех рассказах Нагибина, где повествование ведется от первого лица, не наблюдается признаков «барства», напротив, «я» писателя удивительно гармонично вписывается в мир героев. Герой-рассказчик становится не просто сторонним наблюдателем жизни деревенских людей, но тем, кто пропускает сквозь призму своего восприятия их поступки, едва заметные проявления характера и обнаруживает во многих героях нравственную упругость и глубину внутреннего мира, о которой, возможно, сами герои и не догадываются.
Но художественный опыт Тургенева был для Нагибина очень важен, и его рассказы отчасти вобрали в себя универсалии тургеневской тематики и литературную традицию жанра «охотничьего» рассказа XIX в. Заложенная Тургеневым в XIX в. жанровая традиция позволяет Нагибину осмыслять происходящее сквозь призму культурной памяти.
The article explores the relationship between Turgenev's and Nagibin's works. The main goal is to establish the degree to which Nagibin has borrowed from Turgenev, to investigate the parallels between Turgenev and Nagibin in greater detail than it has been done before in critical research. A Sportsman's Sketches by Turgenev and Nagibin's short stories, commonly referred to as "A Sportsman's Scetches of the XX century" in literary criticism, are analysed in terms of genre, which helps reveal both differences and similarities between the works of the two authors. It is argued that Nagibin's short stories do not actually bear any conceptual similarity to Turgenev's cycle. However, it is also proved that Nagibin's works are greatly influenced by Turgenev's artistic achievements at large. Keywords: I. Turgenev, Y.Nagibin, A Sportsman's Sketches, genre traditions, "hunting" story, typological connections.
Список литературы
1. Нагибин Ю.М. Время жить. М., 1987.
2. Нагибин Ю.М. Дневник. М., 2005.
3. Богатко И.А. Юрий Нагибин: Литературный портрет. М., 1980.
4. Чернец Л.В. Литературные жанры. М., 1982.
5. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963.
6. Лейдерман Н.Л. Теория жанра. Екатеринбург, 2010.
7. Лужановский А.В. Выделение жанра рассказа в русской литературе. Вильнюс, 1988.
8. Мельников А.В. Охотничьи нарративы в русской литературе второй половины XIX — первой трети XX в. // Диалоги классиков — диалоги с классикой: Сб. науч. ст. Екатеринбург, 2014.
9. Орлова Е.И. Образ автора в литературном произведении. М., 2008.
10.Нагибин Ю. Собр. соч.: В 11-ти т. М., 1989.
11. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в двенадцати томах. М., 1979.
12.Нагибин Ю.М. На тихом озере и другие рассказы. М., 1966.
13. Быков Д. Нагибин - это новый Тургенев: интервью Дмитрия Быкова РК «Голос России» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://ru-bykov.livejournal.com/750201.html (дата обращения: 05.12.2015).
Об авторе
Пахтусова Варвара Николаевна - аспирантка кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, [email protected]
УДК 821.161.123Бр
«ИДЕЯ СЛАВЯНСТВА» В ИСТОРИЧЕСКИХ БАЛЛАДАХ А.К. ТОЛСТОГО1
Руднева И. С.
В статье рассматривается взгляды А.К. Толстого на «идею славянства» в исторических балладах 1840-1860 гг. Анализируя баллады киевско-новгородского и московского циклов, подводится мысль о том, что романтизация исторического прошлого Руси, обращение к фольклорным истокам - сознательный прием А.К. Толстого, по средством которого он пытался изобразить свой идеал русского национального характера.
Ключевые слова: русская литература, А.К. Толстой, поэтика, баллада, идея славянства.
В переломные моменты истории, времена противоречий и переходных периодов русские писатели все чаще обращаются к анналам истории, чтобы там, в глубине столетий, найти ответы на извечные вопросы: Откуда есть пошла земля русская? Кто виноват? Что делать? Кто мы и куда идем?.. Вопрос национального самоопределения и национальной самоидентичности всегда занимал особое место в русской литературе, начиная еще со времен «Повести временных лет». Творческое наследие А.К. Толстого с этой точки зрения чрезвычайно интересно, с одной стороны, «литературоведов, как правило, интересовало место, занимаемое историческими произведениями А.К. Толстого в контексте современной ему эпохи, их взаимосвязи с литературными течениями 4060-х гг.» [4, с.3]. С другой, как справедливо отмечает З.Н. Сазонова, творческое наследие писателя ни коем образом нельзя рассматривать вне взаимосвязи с особым характером его мировоззрения, «в эпоху нестроений и смуты - конец 40-х - 60-е годы - он упорно не занимал никакой определенной позиции, позволявшей - и позволяющей - причислить его к тому или иному течению.» [4, с.3]. И это, конечно, неслучайно. Для исследования творчества этого самобытного писателя XIX века необходим особый подход.
В критической литературе, не раз отмечался тот факт, что «исторические процессы и факты Толстой рассматривал с точки зрения моральных норм, которые казались ему одинаково применимыми и к далекому прошлому, и к сегодняшнему дню, и к будущему... Исторические процессы и факты Толстой рассматривал с точки зрения моральных норм, которые казались ему одинаково применимыми и к далекому прошлому, и к сегодняшнему дню, и к будущему. В его произведениях борются не столько социальные силы, сколько моральные и аморальные личности. При оценке исторических деятелей Толстой в первую очередь руководится не тем, представителями и выразителями каких именно исторических тенденций - ведущих вперед или тянущих назад, прогрессивных или реакционных - они являются. » [8, с.316]. Время творческого становления писателя неразрывно связано с обоснованием своих собственных исторических воззрений, которые затем будут поступательно развиваться во многих его произведениях на историческую тематику и если присмотреться к ним более внимательно, то можно заметить как разные жанровые произведения А.К. Толстого (роман, трагедия, баллада) сливаются в единое масштабное эпическое полотно, в котором писатель пытается выявить причины, которые направили Русь по определенному историческому пути и, конечно, последствия этого выбора для настоящего и будущего её. Именно в исторических балладах, написанных писателем в 40-60-е годы, найдет свое логическое завершение его историческая концепция, ключевым пунктом который станет «славянская идея».
«Славянская идея», по утверждению акад. А.М. Панченко, «провозглашает известную общность, «взаим-
1 Работа выполнена при поддержке РГНФ в рамках гранта №16-14-32001
