CC BY
12
3 мая. Сегодня Наиб-эс-Сальтанэ заставил прождать Мартирос-хана с 9/ до 4/ часов. Наконец, выходя из дворца, Наиб-эс-Сальтанэ только спросил Мартирос-хана: «Ну что, покончил полковник свои расчёты?» - «Он уже более недели тому назад подал их Вашему Высочеству», - ответил Мартирос-хан. «Сколько же тысяч?» - «Примерно около 20-ти». Наиб-эс-Сальтанэ ужаснулся, но бывший тут же Низам-уль-Мульк подтвердил, что и по его расчёту выходит 20 600 туманов. (хНо и то это одни только уходящие офицеры. Сюда надо ещё прибавить 4/ тысячи на пенсионеров, да 5 тысяч на мухаджиров нижних чинов. Таким образом, вся сумма на уходящих из бригады доходит до 30 000. Если из этих 30 000 скостить 2 000, неправильно захваченных или имеющихся уже в магалах, то всего получится всё-таки 28 000, которые 1) или Шах должен уплатить из своего кармана, или 2) на эту сумму должен уменьшиться бюджет бригады. А так как каждый казак стоит в год 80 туманов, то с отнятием от бюджета бригады 28 000 бригада должна уменьшиться на 28 000/80=350 казаков конных). Затем Наиб-эс-Сальтанэ, ничего не ответив путного, прибавил только: «фада бiай»1 (приходи завтра).
Положение крайне двусмысленное, а между тем надо торопиться: через 5 дней Шах уезжает в летнюю резиденцию Султан-Абад (12 вёрст от Тегерана)2, и тогда все дела Персии впадут в летаргию. Наиб-эс-Сальтанэ уезжает в Камраниэ, Посланник - Зергендэ3, а Садр-Азам будет вынужден вечно и таскаться и торчать там, где будет жуировать Шах (л. 81).
4 мая. Мухаджиры - это в сущности те же янычары, и подобно тому, как с янычарами можно было покончить, только внезапно избив всех до единого, так точно и с мухаджирами нет никакого иного средства. Но Турецкое правительство - не Персидское правительство, и энергия султана - не энергия теперешнего Шаха! Положительно ума не приложу, как Персидскому правительству удастся выкрутиться из мухаджирского вопроса и решить трудную задачу, поставленную им мною.
Сегодня был опять у Наиба-эс-Сальтанэ. Потребовав, чтобы он выслал всех залишних людей из аудиенц-залы, я стал говорить с ним крайне резко, указывая на то, что русские офицеры не наймиты, подобно австрийцам и итальянцам, носящим персидскую форму и герб «Льва и Солнца» на шапках, а русские офицеры, состоящие на русской службе. В это самое время было получено от Шаха два дестихата4 - снова принять на службу двух исключённых из бригады негодяев-мухаджиров. Я так и подпрыгнул, словно ужаленный (л. 81об.).
Наиб-эс-Сальтанэ торжественно передал мне эти дестихаты, провозгласив: «De la5 Majesté Impériale!» Я спрятал оба дестихата с твёрдым намерением не возвращать их более.
Персидское правительство главным образом озабочено финансовым вопросом. Я самым наглядным образом объяснил несостоятельность персидской системы: как только в Персии кто-нибудь из служащих добьётся какого-нибудь жалованья, оно уже на веки веков останется в его роду в качестве наследственной родовой пенсии, переходящей от прапрадеда к праправнуку. Пагубные следствия подобной нелепой системы совершенно ясны и понятны: в персидской армии ежегодно выбывает из строя никак не менее 10%, следовательно, ровно через 10 лет весь бюджет нынешнего года целиком уйдёт на вечные пенсии; через 20 лет снова уйдёт другой такой же бюджет и т. д. Принимая же во внимание, что не в одном только военном ведомстве, но и во всех остальных ведомствах (л. 82) проделывается то же самое, становится совершенно ясно, что Персия живёт только сегодняшним днём, как птица небес-
ная, не помышляя о той катастрофе, которая вот-вот должна разразиться над оскудевшими сынами Ирана!
Но это понятие настолько въелось в плоть и кровь каждого подданного Шахиншаха (царя царей), что, хотя всякий и сознаёт, что дни Персии давно уже сочтены, всё-таки отдаст свой последний грош, чтобы купить своим потомкам пенсию, которую Шахиншах, придравшись каким-нибудь нелепым и бессовестным образом, отберёт у него, и все окружающие видят это и глубоко сознают, а всё-таки лезут и лезут, словно мотыльки на огонь, в пасть хищников, всё-таки надеясь, что, кто знает, быть может, купленная ими пенсия и достанется их несчастным наследникам (л. 82об.).
Думал я, думал, и, наконец, сказал Наибу-эс-Сальтанэ: «Знаете, Ваше Высочество, все Ваши колебания относительно того, чтобы дать 5 000, 10 000 и т. д., не выдерживают ни малейшей критики: надо дать всё, что офицеры, нижние чины и мухаджиры получают теперь, до единой копейки, т. е. приблизительно 28 000 туманов. Если Вы этого не добьётесь, Вы сами подорвёте Ваше значение в глазах всей Персии, ибо Персидское правительство слабо, и, если Вы решитесь обездолить хоть одного из уходящих в настоящее время из бригады, через некоторое время Вы вынуждены будете снова возвратить ему отнятое теперь, т. е. сами признаете несостоятельность Вашего теперешнего распоряжения; и если бы устояли Вы сами, то в недалёком будущем не устоит Его Величество, что ещё хуже. Теперь представьте себе, если Вы дерзнёте обездолить 108 пенсионеров, 126 офицеров и 184 мухаджира нижних чина, т. е. всего 418 человек, то какой вопль поднимется по всей Персии? (л. 83) Бесспорно, наследственные пенсии - абсурд, но раз они существуют, нельзя, не имея на то определённого закона, обездоливать кучку людей в 418 человек, тогда как на всю остальную Персию эта мера не распространяется. Поэтому я прошу Ваше Высочество доложить Его Величеству Шаху, что по этому поводу я желал бы лично переговорить с ним. Да и потом, что Вам-то за дело до того, сколько именно отдадут уходящим из бригады? Это ведь дело Садр-Азама, а не Ваше!»
Эти аргументы, особенно последний, глубоко подействовали на Наиба-эс-Сальтанэ: перспектива общего неудовольствия на него мухаджиров, пенсионеров и залишних офицеров, неизбежность уступок в будущем, клянченье и проклятия, а главное - возможность всё свалить безнаказанно на Садр-Азама так глубоко поразили и обрадовали Наиба-эс-Сальтанэ, что он не мог скрыть своей радости. Я торжествовал внутренне: значит, всю эту сволочь есть надежда сбыть из бригады, а какое мне дело до того, обойдётся ли это Персидскому правительству 28 000 или 28 миллионов?! (л. 83об.)
5 мая. Так как 28 000 отходит от бюджета бригады, то остаётся всего 70 854 тумана, на которые мы сегодня целый день и составляли смету.
6 мая. Сегодня, когда я потребовал от Рафаловича отчёта о расходах за 1894/95 гг. до 9го марта, то оказалось, что у него решительно ничего не готово. По этому поводу произошло чрезвычайно резкое объяснение. Видимо, я только тогда успокоюсь, когда Рафалович уедет отсюда совсем <.. .> (л. 84).
Сегодня я категорически потребовал, чтобы Наиб-эс-Сальтанэ добился у Шаха аудиенции. При этом я счёл долгом предварительно подготовить его к некоторым вопросам и высказал ему свои соображения. Прежде всего, я подал ему мысль сформировать конницу из кочевых племён: в Персии считается несколько десятков тысяч конницы, а между тем в действительности в ней решительно ничего нет. Поэтому, если Персидское правительство решится, вместо того чтобы целиком класть в карманы различных губернаторов бюджеты на фиктивные конницы, отдать мне часть этих бюджетов, я сформирую на них отличную конницу в каком угодно количестве.
При этих словах Наиб-эс-Сальтанэ оживился, глаза его заблестели, и он сказал: «Да, да, это гениальная мысль. Об этом следует основательно подумать!» Кто не знает этого негодяя,
может, пожалуй, подумать, что он действительно понял мою мысль и хочет добра Персии! Ничуть не бывало: ему улыбнулась мысль по очереди стращать каждого генерал-губернатора, что у него отнимут его доходную статью. Генерал-губернатор струсит и немедленно откупится несколькими тысячами туманов. Тогда он постращает другого и т. д., покуда не соберёт обильную жатву со всей Персии (л. 84об.).
7 мая. В 1 ч. пополудни за мною прислал Шах. Часа два сидел я с Ихтимат-Низамом и Мартирос-ханом за ширмою, рассказывая анекдоты. Наконец, пошли к Шаху. В конце длинной картинной галереи Шах сидел и писал. Наиб-эс-Сальтанэ шёл впереди меня, извиваясь, как червь. Когда мы подошли, Шах встал. Первый вопрос Шаха был - сколько же человек уходит по моему требованию из бригады? Когда я сказал, что 418, Шах ужаснулся и спросил: «А нижние чины мухаджиры тоже уходят?» Я твёрдо ответил: «Да!» - «Но ведь из них большая часть очень хорошие казаки?» - «Ваше Величество», - начал я спокойно, но твёрдо - «если хоть один мухаджир останется в бригаде на мухаджирских правах, мы, русские, не можем больше продолжать командовать персидскими казаками». Шах пристально поглядел мне прямо в глаза, но я встретил его проницательный взгляд так твёрдо, что Шах сам опустил передо мною глаза (л. 90).
«На что я могу ещё согласиться, - продолжал я, - так это, когда в декабре месяце истекает трёхлетний срок командировки Рафаловича, не вызывать на его место нового офицера впредь до полного поправления финансов. Это будет мне нелегко, но, если Ваше Величество согласитесь убрать от нас всех пенсионеров и мухаджиров, я готов работать за двоих офицеров».
Моё предложение, составляющее экономию в 2800 туманов в год, так понравилось Шаху, что он пришёл в прекраснейшее настроение духа. Моё самопожертвование до того подкупило его, что он согласился пойти на все мои требования. Я хотел было, воспользовавшись настроением Шаха, выпросить у него разрешение возвратить нашу сотню из Астрабада, но Шах боится, как бы там не произошло какого беспорядка, и как бы сотня не взбунтовалась. Как я ни убеждал и ни доказывал, что всё равно в Астрабаде моментально всё узнается, ибо туда ежедневно летят от наших мухаджиров и письма, и телеграммы (л. 90об.).
Шах всё-таки не решился трогать астрабадскую сотню новою сотнею, составленною из мухаджиров, исключённых из бригады.
Я обратился к Наибу-эс-Сальтанэ за разрешением содержать налицо меньше, чем по штату, дабы поскорее заплатить долги. Наиб-эс-Сальтанэ разрешил мне это своею собственною властью впредь до устройства всех дел.
Шах поинтересовался узнать, что будет стоить увеличение бригады до 1000 и даже до 1500 человек. Я ответил, что для этого потребуется добавить ещё 16 обер-офицеров, что составит, считая кругом по 250 туманов на каждого, около 4000. Стоимость казаков: каждый казак стоит 80 туманов, следовательно, если прибавить ещё 100 казаков, то надо 100^80 = 8000. Если прибавить 200, то надо 200^80 = 16 000 и т.д. И наконец, если надо прибавить 1000 казаков, то надо 80х 1000 = 80 000 туманов.
Затем зашёл разговор об источниках для подобного (л. 91) развёртывания бригады. Я, подобно тому как вчера Наибу-эс-Сальтанэ, указал на бюджет иррегулярных конниц. Шах, видимо, внутренне согласен со мною, но опасался на первых же порах громко высказать по этому поводу какое бы то ни было мнение. Затем Шах потребовал к себе Садр-Азама, с которым удалился в самую отдалённую нишу и долго говорил о чём-то.
На этой аудиенции Наиб-эс-Сальтанэ - как гриф чувствует падаль, так он доход и с му-хаджиров, и с кочевников, и с генерал-губернаторов - удивительно энергично поддерживал меня, хотя видимо трусил Шаха. Мартирос же хан был и смешон, и жалок - он до того испугался Шаха, что перезабыл все цифры и лепетал такие бессвязные речи, что большую часть
времени переводчиком мне должен был служить сам Наиб-эс-Сальтанэ. Вот что значит родиться в рабской стране Персии! (л. 91об.)
Идут препирательства, кому отдать мухаджиров. Шах проговорился, что хочет дать их кислоглазому6 Азис-Султану, но Наиб-эс-Сальтанэ пришёл в ужас - тогда ему уже не удастся поживиться от них ни единым шаем. Ему хочется отдать мухаджиров или своему маленькому сыну, или Меджд-эд-Доулэ, бывшему женатым сначала на дочери Шаха, а затем, когда она умерла, - на дочери Наиба-эс-Сальтанэ.
Ещё мухаджиры не отошли от бригады и ещё окончательно не решён этот вопрос, а между тем уже в воздухе чувствуется разлад - никто не хочет подчиниться другому. Если они и могли ещё существовать, то только под объединяющим, беспристрастным начальством русских полковников <.. .> (л. 92).
9 мая. Знаменитый и приснопамятный день в истории Казачьей Его Величества Шаха бригады - «Полководец без войска», или «Нет больше мухаджиров!» 3й полк мухаджиров в полном его составе снова отделён от Казачьей бригады и отдан в командование Меджд-эд-Доулэ (Великий Государства7).
Сначала Наиб-эс-Сальтанэ сильно трусил, опасаясь сарбазного волнения или даже бунта, и все свои упования возлагал на меня.
Я приказал собраться к себе на квартиру всем русским офицерам и урядникам и в сопровождении их, а также Мартирос-хана и Искандер-хана отправился в Арк8 (цитадель), во дворец Наиба-эс-Сальтанэ (л. 93).
Там, во всех внутренних двориках уже толпились отдельные группы мухаджиров. В саду у Наиба-эс-Сальтанэ была главная группа. Когда я подошёл к ней, все мгновенно встали, за исключением одного лишь мир-пянджа Неджеф-Кули-хана Цициани, самого старого (с лишком 100 лет) и вместе с тем самого злого и заядлого мухаджира. Но я так быстро и сурово взглянул на него, что старый негодяй не выдержал и вскочил на ноги. Мгновенно около меня образовалась густая толпа. Я сказал им краткую речь: «Господа, за 16 лет в нашей бригаде выработалось такое неестественное устройство, что, наконец, и самое дальнейшее существование бригады стало немыслимым. Я работал целый год день и ночь, чтобы исправить хотя бы отчасти глубоко укоренившиеся недостатки. Но все мои усилия остались тщетны и потому я пришёл к заключению, что единственное средство спасти дальнейшее существование бригады - это изъять из неё всех до единого пенсионеров, залишних офицеров и мухаджи-ров. Что мне и удалось исполнить!» (л. 93об.)
Эта часть речи произвела глубокое впечатление. Тогда я продолжал: «Персидское правительство вам всем хотело дать только 5 000 туманов, но я уговорил Правительство дать вам 28 000 туманов, чтобы ни один из уходящих из бригады не потерял ни единой копейки. Мне стоило немалых усилий убедить Его Величество Шаха и Его Высочество Наиба-эс-Сальтанэ дать вам вместо 5 000 эти 28 000, но, слава Аллаху, я достиг этого, и теперь ни единый из вас не смеет жаловаться! А вы чем отблагодарили мне за все мои хлопоты, за то, что я из-за ваших, безусловно, чуждых нам, интересов распинался и решился скорее поссориться и с Его Величеством Шахом, и с Наибом-эс-Сальтанэ и навсегда уехать из Персии, нежели допустить, чтобы хоть один шай из вашего содержания - не только мухаджирского, но даже того, которое вам доплачивала сама бригада, был отнят от вас?! Да тем, что вы на основании одних лишь базарных слухов писали на меня грязные доносы и лезли с ними прямо к Его Величеству? Разве честные люди так поступают?!»
Гробовая тишина воцарилась среди мухаджиров (столь буйных ещё 10 минут тому назад) (л. 94).
«Так как бригаде потребно всего 42 офицера, остальные же должны будут уйти из бригады, то я сейчас назову имена тех, которым намерен предложить остаться в бригаде». Затем я назвал имена всех 42х офицеров. Ни один из поименованных не отказался. Один только наиб
1го ранга Мамед-Али-хан (батарейный) не решился остаться, боясь, что его лишит наследства его дядя-богач Хаджи-Джамиль-хан мир-пяндж.
Я внутренне торжествовал. Значит, все и каждый настолько ценят честь состоять под русским начальством, что стоило мне слово сказать, и все как один человек бросились на мой клич! Значит, в случае смерти Шаха или какого-нибудь народного волнения я буду уже не без поддержки.
Затем я кончил, и мы ещё с добрый час болтали. Наиб-эс-Сальтанэ, назначив в 10 ч., видимо, медлил, выжидая результата: если бы была какая-нибудь вспышка, он не приехал бы, предоставив мне пострадать за всех (л. 94об.). Но когда в полдень ударила пушка, и стало ясно, что русский полковник сумел до последнего момента удержать в своих руках бразды правления, тогда только Наиб-эс-Сальтанэ дерзнул явиться к себе во дворец, в этот день наполненный сарбазами.
Но когда Наиб-эс-Сальтанэ приехал и ему доложили, что все мухаджиры - во внутренно-
Зх
,, х , , х ., х ,, , ., " адъютантов и, нако-
нец, 4го - Ихтимат-Низама, чтобы я немедленно удалил их всех из его дворца и собрал напротив через улицу в Отах-Низам9, здании Главного Штаба, наиболее часто посещаемого, потому что здесь выстроены единственные во всём Тегеране нужники для публики. С презрением выслушал я четыре повторения одного и того же приказания Наиба-эс-Сальтанэ и отдал приказание перейти в Отах-Низам. Моя воля была исполнена мгновенно и беспрекословно (л. 95).
Мухаджиры выстроились по полкам во дворе Отах-Низама. Явился Наиб-эс-Сальтанэ, а за ним - Меджд-эд-Доулэ, новый начальник мухаджиров. Избранные мною встали против изгоняемых. Я последний раз скомандовал: «Хабардар (Смирно)! Хазрат саиб-мансабан (Господа офицеры)!» Когда Наиб-эс-Сальтанэ пошёл по фронту, было несколько отдельных ничтожных вспышек негодования со стороны мухаджиров, оскорблённых тем, что не оценили их талантов и заслуг, но в общем всё было очень мирно и прилично, и всё обошлось крайне благополучно.
После этого Наиб-эс-Сальтанэ пропустил мухаджиров мимо себя справа по одному: редкий из них не останавливался, предъявляя - кто патент на обер-офицера, кто - на штаб-офицера, кто - на генерала. За служившими в бригаде мухаджирами проследовала толпа выгнанных в разное время мухаджиров или считающих себя мухаджирами, курильщиков опиума, арестантов, бывших дезертиров и проч. - точь-в-точь армия Вальтера Голяка, Петра Пустынника или выход иудеев после пленения Вавилонского! (л. 95об.)
Затем Наиб-эс-Сальтанэ возвратился во дворец. Все мухаджиры хотели было идти за ним, но я удержал их в воротах дворца. Тем не менее, большая часть хлынула за ним. Когда я вошёл в аудиенц-залу, Наиб-эс-Сальтанэ сидел уже на окне, а на полу, поджав под себя ноги калачиком, уселся Меджд-эд-Доулэ. Мне подали стул, и я стал чинно слушать речь Наиба-эс-Сальтанэ. Наиб-эс-Сальтанэ говорил им, что все они будут получать то же самое, что получали до сих пор в бригаде, а во время состояния на службе - и фуражные. Так же и нижние чины. Я прервал его речь, добавив, что на службе у нас нижние чины получали не только фуражные, но ещё и джире (суточные) и полное обмундирование. Моя вставка сильно не понравилась Наибу-эс-Сальтанэ и особенно Меджд-эд-Доулэ, но делать было нечего, и Наиб-эс-Сальтанэ вынужден был повторить мои предательские слова. Мухаджиры же с благодарностью взглянули на меня: они поняли, что они теряют в русском полковнике! (л. 96)
Затем я тут же, в присутствии Наиба-эс-Сальтанэ и Меджд-эд-Доулэ опросил претензии всех мухаджиров - ни единой жалобы, ни единого заявления. Тогда Наиб-эс-Сальтанэ сказал: «К чему Вы, полковник, опрашиваете претензии? Совершенно достаточно того, что Его Величество Шах и мы все в восторге от Вас!» Зная его криводушие, я серьёзно ответил: «До Вашего Высочества им далеко, а до Его Величества - ещё дальше. Поэтому единствен-
ный способ справедливого удовлетворения подчинённых - это гласный опрос претензии, что у нас в бригаде делалось 16 лет подряд и делается также и теперь». Эти слова снова не понравились Наибу-эс-Сальтанэ и особенно Меджд-эд-Доулэ, и снова оба сморщились. Мухад-жиры же снова с благоговением посмотрели на меня.
Затем, откланявшись с Наибом-эс-Сальтанэ, я направился к выходу, у которого (л. 96об.) встретил толпу старейших мухаджиров с Неджеф-Кули-ханом Цициани во главе. Я остановился: «Господа, - начал я, - теперь вы сами всё видели и слышали. Разве в Персии есть у вас друг вернее меня, и разве само Правительство дало бы вам что-нибудь, если бы я не настоял? Скажите, господа, по совести». Мухаджиры попризадумались, а у некоторых из них навернулись слёзы: они поняли всю неизмеримую разницу между русским управлением и персидским. Ни злобы, ни раздражения среди мухаджиров не видно и тени - одно лишь сожаление, что они попали в руки двух хищных волков, как они сами называют Наиба-эс-Саль-танэ и Меджд-эд-Доулэ.
Мухаджиры нисколько не скрывают своей тревоги и опасения, что не пройдёт и шести месяцев, как Меджд-эд-Доулэ совместно с Наибом-эс-Сальтанэ, уделив для смазки часть самому Шаху, выпустят их окончательно в трубу, пустив по миру и вдов, и сирот, и детей. Этот взгляд высказывает и сама Анис-эд-Доулэ (собеседница государева), любимая жена Шаха и, как говорят, умнейшая в мире женщина (л. 97). <.>
10 мая. После ухода всех мухаджиров сразу осталось налицо так мало людей, что некому держать караулы и дежурства. Поэтому я сократил число постов, заложил лишние ворота в казарме и снял пост у денежного ящика, который вечно пуст. Кстати, покончил счёты и с поваром: он довёл меня до отчаяния своими фузульными счетами. Поэтому я, постращав его тем, что буду брать в клубе, сговорился, наконец, что он будет кормить меня в городе за 40, а в лагере за 50 туманов в месяц. Прислугам я буду отпускать деньгами. Теперь я не знаю никаких счетов и расчётов с каменным углём и вполне счастлив10.
12 мая. Пришёл ко мне сын бывшего командира 1го полка Кафар-хана, мальчик лет 9-ти, и категорически заявил, что он не хочет быть с другими мухаджирами, а желает оставаться под моим начальством. «А кто же тебя прислал?», спросил я. - «Мама» - «Ну, так передай маме, что она ошибается: у вас теперь сильный начальник, который знает только вас одних и потому и день и ночь только и будет думать о вас. А мне приходилось думать и о вас, и о волонтёрах, и о других ещё делах, и потому, наверное, вам теперь будет гораздо лучше». Мальчик не понял моей иронии и ушёл весёлый. Уже человек тридцать обращалось ко мне с просьбами снова принять их в бригаду, но, разумеется, тщетно. Тем не менее, всякое подобное заявление радует меня, ибо служит полнейшим выражением того обаяния и доверия, которым мы, русские, пользуемся здесь, в Персии. Все сильные персы без всякой церемонии называют Наиба-эс-Сальтанэ и его зятя Маджд-эд-Доулэ хищниками, лютыми волками, которые алчут добычи и только и стерегут, как бы им забрать в свои лоны несчастных мухаджи-ров и затем самым безжалостным образом обобрать их как липок! (л. 100)
Сегодня утром явился Мартирос-хан и передал мне крайне тревожные вести: Наиб-эс-Сальтанэ поклялся, что выживет из Персии русских, постепенно, шаг за шагом перетянув к Маджд-эд-Доулэ из бригады сначала музыку, а потом и всё остальное. Мало того, он решил, что и желание Шаха увеличить численный состав бригады он обратил в свою пользу, добившись, что излишних казаков прибавят опять-таки к мухаджирам Маджд-эд-Доулэ, но не к бригаде. Сегодня Маджд-эд-Доулэ сделал мухаджирам пешее ученье; прошли мимо Наиба-эс-Сальтанэ в струнку, так что поразили всех присутствующих. При этом Наиб-эс-Сальтанэ имел неосторожность сказать: «Ещё бы они плохо учились - ведь сколько лет их обучали русские». Это замечание видимо не понравилось Маджд-эд-Доулэ, так как ему пришлось убедиться, что едва ли удастся приписать себе заслуги русских офицеров и загрести жар чужими руками.
Затем, подойдя к группе 5-6 исключённых мною из бригады музыкантских офицеров, он сказал: «Надеюсь, что в недалёком будущем и у Маджд-эд-Доулэ будет музыка в 35 человек» (намекая прямо на то, что наша музыка перейдёт к нему, ибо у нас именно 35 человек) (л. 100об.). «Вы же», продолжал Наиб-эс-Сальтанэ, обращаясь к музыкантским офицерам, «послужите для этого ядром».
Теперь я понимаю перемену тона музыкантских офицеров: третьего дня они умоляли меня оставить их в бригаде на каких мне угодно условиях, а сегодня их уже и в дыбы не введёшь!
Но самые интересные сведения Мартирос-хан передал мне от Адъютанта-баши (начальника Главного Штаба): он обижен Наибом-эс-Сальтанэ и готов жестоко ему мстить. Несколько лет тому назад Адъютант-баши дал Наибу-эс-Сальтанэ 10 000 за право командования полком афшар: командование этим полком для Адъютанта-баши является настоятельною необходимостью, ибо он сам из владетельного рода афшар, и люди этого полка почти сплошь все его крепостные. Теперь нашелся другой, который дал Наибу-эс-Сальтанэ 8 000 и он перепродал полк афшар новому, а от Адъютанта-баши без всякой церемонии отобрал. Адъютант-ба-ши немедленно подал в отставку. Шах, узнав в чем дело, сказал Наибу-эс-Сальтанэ: «Это что ещё за фокусы? Ты хочешь рушить всё старое и отнять от Адъютанта-баши то, чем командовали его дед и отец? Сейчас же возврати ему полк афшар!» (л. 101)
Но известный хитрец Наиб-эс-Сальтанэ так ловко обошёл Шаха, что ему удалось убедить в невозможности возвратить полк афшар Адъютанту-баши. Тогда Шах приказал дать ему другой полк, но Адъютант-баши ответил, что ему кроме его родного полка афшар никакого другого не надо, тем более что, получив другой полк, он за него, во-первых, должен уплатить снова Наибу-эс-Сальтанэ, а во-вторых, никто не может поручиться, что через несколько месяцев Наиб-эс-Сальтанэ снова не перепродаст из его рук и этот полк. Тогда Наиб-эс-Сальтанэ послал своего доверенного сардара Векиля-эд-Доулэ, <...>, заверить Адъютанта-баши, что он даст честное слово не отбирать от него полка. Но искушённый горьким опытом Адъю-тант-баши поручил ответить Наибу-эс-Сальтанэ, что уже не верит больше ни его словам, ни обещаниям, ни даже самым священным клятвам!
У Адъютанта-баши тоже шевелилась честолюбивая мысль сделаться начальником мухад-жиров, тем более что он был командиром 1го казачьего полка, но Азис-Султан слишком сильный конкурент, чтобы Адъютант-баши мог бороться с ним (л. 101об.). Тем не менее, своевременные предупреждения Адъютанта-баши спасли меня. Выслушав внимательно Марти-рос-хана, я поехал к Посланнику, которому изложил все свои соображения и опасения относительно ненавистника русских Наиба-эс-Сальтанэ, не забыв передать ему, что Наиб-эс-Сальтанэ распускает невыгодные для нас слухи, будто не я сам настаивал на отделении от нас мухаджиров, но совершенно наоборот, будто Шах, будучи крайне недоволен русскими, уменьшил как состав бригады, так равно и её годовой бюджет. Председатель Государственного Совета Эмин-эд-Доулэ11 прямо высказывал сожаление по поводу того, что, дескать, полковник, вероятно, в собачьем настроении духа по поводу отнятия у него 'Л бригады и части годового бюджета. Это всё коварные и злостные штуки Наиба-эс-Сальтанэ. Сегодня, по случаю тезоименитства королевы Виктории, я был приглашён в Английскую Миссию. Здесь военный агент и полковник Пико высказывал совершенно такие же вредные для нас предположения относительно причин уменьшения бюджета и численного состава бригады. Посланник из Английской Миссии поехал прямо к Садр-Азаму, но, к несчастью, не застал его дома (л. 102).
13 мая. Сегодня утром Мартирос-хан передал мне, что какой-то мирза (писарь) Маджд-эд-Доулэ остановил его на улице и сказал, что Маджд-эд-Доулэ поручил ему передать мне, чтобы я заплатил за два месяца жалованье офицеру, бежавшему из бригады и теперь, по изгнании мухаджиров, снова явившемуся к Маджд-эд-Доулэ. Ответом я, конечно, не удостоил,
но, взорванный такою наглостию, поехал к Посланнику. Я застал его укладывающимся, ибо сегодня он переезжает в Зергендэ. Посланник сказал, что, к несчастью, он не застал дома Садр-Азама. После некоторого обсуждения Посланник уполномочил меня его именем переговорить обо всём с Садр-Азамом лично.
Я немедленно послал к Садр-Азаму, который назначил мне приехать в 7 ч. С трёх часов я сел составлять шпаргалку, которую для верности два раза прорепетировал перед Мартирос-ханом.
У Садр-Азама мы застали массу ожидающих. При входе в сад меня крайне любезно встретил отец Азис-Султана, любимца Шаха, претендента на мухаджиров. Дальше - личного адъютанта Шаха, двоюродного брата Азис-Султана (л. 102об.) и, наконец, в приёмной -самого Азис-Султана. Мы невольно переглянулись с Мартирос-ханом - очевидно, тут что-то нечисто, и вся эта публика явилась по тому же вопросу, что и мы.
Садр-Азам первого принял Азис-Султана, который бегом побежал к Садр-Азаму. Затем позвали меня. <...> Едва я раскрыл рот, как Садр-Азам с улыбкою сказал: «Удивляюсь, что вы до сих пор ещё не пришли ко мне. Я вас ждал давно, чтобы предупредить относительно козней, которые Наиб-эс-Сальтанэ устраивает против вас». На это я ответил, что Посланник именно удерживал меня, чтобы я сначала покончил всё с Наибом-эс-Сальтанэ, а затем бы уже обратился к нему. Садр-Азам провёл рукою по своему умному лбу и ответил: «Ну, да ещё не совсем поздно. Говорите» (л. 103).
Сильно взволнованный, я начал так: «Я не для того учился в русской Академии Генерального Штаба и не для того приехал сюда, чтобы состязаться в интригах и происках с каким-то Маджд-эд-Доулэ - это недостойно русского офицера. И не для того я вырвал силою у Правительства 28 000 туманов, принадлежащих пенсионерам, вдовам и сиротам, чтобы Наиб-эс-Сальтанэ со своим зятем проглотили их! Фактической сдачи мухаджиров ещё никому не было, в сущности, официально я ничего ещё не знаю, а новый начальник уже распоряжается самовластно в части, которой, в сущности, я ещё продолжаю считаться командиром. Но, кроме этого неуважения, я вижу ещё другие оскорбления, лично от самого Наиб-эс-Сальтанэ: он по целым часам держит меня, забавляясь в это время с дервишами и всевозможными муллами, которых он предполагает привлечь на свою сторону, но которые, в сущности, презирают его. Зная, что я тороплюсь к Посланнику, он, вместо того чтобы выслушать меня, рассказывает во время моего доклада, как у него на подушке сегодня котерилась кошка и потому он не выспался, что именно у него болит и, в заключение, на самом живом (хместе вдруг неистово зевает и говорит мне: "Верите ли, так много дела, что не успеваю даже своего больного колена растереть мазью". Дела государственной важности он почти не выслушивает, но зато лишь только зайдёт речь о какой-нибудь получке, у него уже ушки на макушке, и он весь обращается во внимание. Затем я прочёл Садр-Азаму свою шпаргалку (л. 103об.). На это Садр-Азам сам сказал, что только что у него был Азис-Султан именно с просьбою устроить, чтобы му-хаджиров отняли от Маджд-эд-Доулэ и отдали их ему, Азис-Султану. Я уже собирался сам лично поехать к Азис-Султану и лично заявить ему, что готов идти с ним рука об руку, желая этим выразить всю мою готовность служить Шаху. Но Наиб-эс-Сальтанэ иначе поставил дело - увы, но я не виноват. <...>. Посланник совершенно прав, говоря, что на нас лёг бы позор, если бы мы, провозившись с мухаджирами 16 лет, вышвырнули бы их на растерзание двух хищников, ничем не гарантировав их неприкосновенность. Наиб-эс-Сальтанэ ведь отдаст им только 5 000, а это я сам настоял на 28-ми тысячах! Не им я это отдал, а чтобы нас, русских, впоследствии никто не имел бы права изобличить, что мы лишили кого бы то ни было куска хлеба. Ведь я называюсь «заведующим обучением Персидской Кавалерии», следовательно, призван сюда не препираться с кем-либо, а руководить всю конницу, в том числе, следовательно, и мухаджирскую. Если же мухаджиры будут совершенно изъяты из ведения русского полковника, дело 16-ти летних трудов всё равно исчезнет, как дым, и заме-
нится втиранием очков Шаху, всевозможными фузульствами и грабежом (л. 104). Сегодня на Майдан-Машк Наиб-эс-Сальтанэ приказал Лемеру подготовить сформирование музыки12, ядром для которой должны послужить исключённые мною музыкантские офицеры (вот почему эти офицеры ни с того, ни сего задрали нос и уже не пожелали возвращаться ко мне). А Меджд-эд-Доулэ уже был у Садр-Азама и говорил: жаль только, что у меня все преимущественно офицеры - мне бы ещё хоть человек 200 прибавить к моей новой бригаде. Имея врага в лице самого Военного Министра и всего генералитета, который, как собачки, на задних лапках служат перед Наибом-эс-Сальтанэ, мне бороться немыслимо. Но как не быть персу выше русского и как не потечет река в гору, так не должен быть Маджд-эд-Доулэ командиром бригады и нельзя допустить Наиба-эс-Сальтанэ выжить русских из Персии!) (л. 104об.)
1. Я сам своими ушами слышал на последней аудиенции, как Его Величество Шах сказал, что мухаджиры будут отданы Азис-Султану. Радуясь такому назначению, я никак не мог предполагать, что Наиб-эс-Сальтанэ перебьёт это назначение в пользу Меджд-эд-Доулэ: будучи глубоко убеждён в назначении Азис-Султана, я потому только и не принял своевременно никаких мер. Азис-Султан мог бы считаться только шефом, а общее руководство, не вмешиваясь в хозяйство, внутреннее устройство и проч., я готов был бы принять на себя; можно было бы образовать нечто вроде общей сводной кавалерии под моим общим строевым начальством, что теперь, конечно, немыслимо.
Теперь же совместное учение даже на одном и том же плацу, не говоря уже о недостатке места, стало безусловно немыслимым: обидное проведение параллели между нами и мухад-жирами допущено быть не может, и соревнование с теми самыми мухаджирами, которых в течение 16-ти лет мы же, русские полковники, создали и так тщательно обучали, оскорбительно и недостойно русских. Мы призваны сюда не для продажного соревнования, и ни Меджд-эд-Доулэ, ни (л. 104) сам Наиб-эс-Сальтанэ не вправе ставить нас, учителей-инструкторов, на одну доску с различными Меджд-эд-Доулэ. <.>
2. Наиб-эс-Сальтанэ поклялся выжить русских и, с того момента как назначен его зять, уже успел сильно повредить нам и подорвать наш кредит: Наиб-эс-Сальтанэ даёт понять, а под рукою распускает через своих клевретов слух, будто Шах был настолько недоволен русскими, что решился дать это почувствовать им, отобрав у полковника Л бригады и сократив его бюджет на 30 000. Об этом меня прямо спрашивали вчера в Английской миссии англичане и др., но не только европейцы - даже умнейшие и наиболее интеллигентные персы, как, например, Моин-эль-Мульк13, того же мнения и с сожалением отзываются о поражении, которое я якобы потерпел у Его Величества Шаха (л. 104об.).
(Для поправления фузульств Наиба-эс-Сальтанэ, должно быть, за подписью Шаха, оговорено в условии, что бригада будет доведена, по крайней мере, до 1000 человек, иначе мы дискредитируемся. Наиб же Сальтанэ от этого тщательно уклоняется, тогда как Шах сам заговорил об этом увеличении). (л. 104об.)
Теперь Наиб-эс-Сальтанэ мечтает выжить русских, убедив Шаха, что дальнейшее заведование персидскою конницею лучше всего поручить его зятю Меджд-эд-Доулэ, который лелеет эту мысль ещё со времён полковника Домантовича, а, дескать, инструкторами могли бы быть старые у<нтер->о<фицеры> мухаджиры, уже попавшие в руки его зятя.
Наиб-эс-Сальтанэ в нынешнем году уже успел вторично напакостить нам во мнении Его Величества Шаха, когда я предложил, было, взять на себя инструкторство Персидской пехоты на самых выгодных для персов условиях. Цель Наиба-эс-Сальтанэ - совершенно оттереть русских.
3. При скрытой вражде дальнейшее существование бригады при подобных условиях немыслимо, и из этого тяжкого положения для нас существует лишь два выхода: или - чтобы передали мухаджиров Азис-Султану, или же, чтобы нас совершенно изъяли из владения Наиб-эс-Сальтанэ и подчинили непосредственно Садр-Азаму, о чём так усиленно хлопотал
ещё покойный полковник Шнеур. А если сделают и то, и другое - это будет наилучший выход. Садр-Азам сам говорил, что Шах настаивал, чтобы он фактически был ответственен за военное министерство и даже, по словам самого Садр-Азама, дал ему на это дестихат (л. 105).
(Наиб-эс-Сальтанэ предупредил ещё до назначения Меджд-эд-Доулэ мухаджиров, сказав им: «Я дам вам такого человека, который блеском своим и способностями затмит всех полковников...». А когда был назначен Меджд-эд-Доулэ, то Наиб-эс-Сальтанэ сказал: «Что? Видите, я исполнил своё слово!!!» Гробовое молчание было ответом на эту речь. Уже сегодня мне оказано неуважение в том отношении, что Меджд-эд-Доулэ через своего человека передал Мартирос-хану, чтобы я удовлетворил жалованием беглого офицера, ныне явившегося к Меджд-эд-Доулэ, за всё время его служения в бригаде. Я с презрением не удостоил даже ответом этого нахала!) (л. 105)
4. Форма одежды и зимней, и летней должна быть немедленно изменена; что изменения эти повлекут за собою траты и разорят бедняков - фузульства Наиба-эс-Сальтанэ: если снять погоны и <нрзб.> - это только сократит расходы, а никак не увеличит их (дух части, единство мундира не может быть в двух совершенно различных частях).
5. Вызывать немедленно волонтёров (52 нижних чинов + 4 офицера) из Астрабада, заменив их мухаджирами: явилось уже двоевластие, следовательно Сафар-Али-Ага более оставаться не может; равно немыслимы и все совместные расчёты мои с Маджд-эд-Доулэ. Предсказываю ещё раз, что будут крупные беспорядки - вторично снимаю с себя ответственность за последствия.
6. Я подал Наибу-эс-Сальтанэ благую мысль относительно привлечения в Казачью бригаду некоторых кочевников, бюджеты коих губернаторы целиком кладут себе в карман. Наиб-эс-Сальтанэ с радостью ухватился за эту мысль, но с совершенно иной точки зрения - он сразу почуял в ней доходную статью, решив по очереди стращать губернаторов, что у них отнимут конницу, и тем выманивая у них откупы.
7. Не надо непременно отдавать целиком крупных кочевников, как, например, шахсеван: можно было бы целиком отдать лишь /мелкие племена (багдади Векиля-эд-Доулэ). Сроки службы, ради накопления резерва кавалерии, могли бы быть установлены 3х - 4х летние.
Да и, кроме того, наши казаки вовсе не для командиров и несения административной и полицейской службы -- это кадры и боевая конница: она может, кроме Тегерана, расходоваться только для самого Шаха, или же вся выходить под моим личным начальством.
8. Необходимо немедленно рассчитаться с Боровским окончательно - мухаджиры ходили к Боровскому с просьбою похерить их похоти. По 9— мая отпустим все по старому бюджету, а с 9го мая, как то предлагает Наиб-эс-Сальтанэ, я ни на какие совместные расплаты с Маджд-эд-Доулэ не согласен.
9. Теперь же дать взаймы тысяч 20, дабы окончательно разделаться с мухаджирами.
10. Теперь же навсегда предоставить казакам место для учений вокруг лагеря - сколько ни бьюсь, ничего не делает Наиб-эс-Сальтанэ (л. 105об.).
Такого внимательного слушателя я ещё не встречал в своей жизни: Садр-Азам, казалось, хотел вскочить мне в рот. Когда я кончил и едва переводил дух от волнения, Садр-Азам сказал: «Дело ещё поправимо: завтра же утром поезжайте к Посланнику и, подтвердив от моего имени, что всё то, что Вы подозревали, совершенно справедливо и что я сам подтвердил все Ваши опасения, скажите Посланнику, чтобы он немедленно же написал письмо для извещения Шаха через того, кого Посланник уже знает - кто несколько дней тому назад уже обработал кое-что. Мне говорить самому о подчи-(л. 106)-нении мне бригады неудобно. Наиб-эс-Сальтанэ воспользуется случаем сказать, что я подкапываюсь под его власть. Равно неудобно начать настаивать самому на назначении Азис-Султана начальником мухаджиров - истолкуют, что я подкапываюсь под зятя Наиба-эс-Сальтанэ, Маджд-эд-Доулэ. А Вы скажите По-
сланнику, чтобы он первый обо всём этом написал тому лицу, про которое я только что говорил, чтобы Шах знал, что это ещё желание русского Посланника. Шах немедленно же потребует к себе меня, и я уже проведу это дело» (л. 106об.). <.>
После этого я встал и распростился. Когда я уже взялся за ручку двери, Садр-Азам снова остановил меня: «Как жаль, что Вы Ваши богатые способности принуждены здесь тратить на борьбу с дрязгами и происками, а также перебиваться из-за денег, следуемых бригаде». Я ответил: «Никогда мне не было тяжело биться из-за несвоевременных получек - я знал, что виною этому (л. 106об.) дурное состояние финансов страны, а что Вы сами готовы всею душою помочь нам.: видя обоюдную симпатию и полную готовность помочь, никакая работа не тяжела. Но горько и обидно бывает, когда видишь грязь, гнусность, каверзы, вероломство - тогда тысячи раз раскаиваешься, что приехал сюда. ». Садр-Азам кратко пожал руку, и мы расстались друзьями.
От Садр-Азама я вышел в пять минут одиннадцатого - никогда никого он не задерживает так долго (л. 107).
Примечания
1 Искажённое от фардо бийай (^Lu Ьja).
2 Точнее - Султанат-абад. Последний представлял собой одну из самых значительных шахских летних резиденций. Располагался в округе Шемиран, примерно в 5 км от города, и включал в себя ряд дворцовых построек и роскошный сад. От всего комплекса сохранились только две постройки, оказавшиеся в расположении военной части (подробнее см.: Шахиди-Мазандарани Х. Саргозашт-е Те-хран. Тегеран, 1383/2004. С. 295-299).
3 Зергенде / Зарганде - небольшая деревушка в округе Шемиран, одна из целого ряда подобных мест, куда на лето перебирались представители всех иностранных миссий, работающих в Персии. Зарганде находилась под русской юрисдикцией, а всё её население - под русским протекторатом (подробнее см.: Зарганде // Деххудо, 'Али Акбар. Лугат-наме / Ревайат-е севвом. Энтешарат-е Данеш-гах-е Техран, 2006 (CD version); Чиркин С.В. Двадцать лет службы на Востоке: Записки царского дипломата. М., 2006. С. 69-70).
4 Собственноручно подписанный шахом указ.
5 Sic!
6 Вероятно, имеется в виду композит чешмшур (jj^ который означает «обладающий дурным глазом» (досл.: солёный глаз).
7 Точнее - «Величие государства» (^Ijil
8 Внутренняя крепость Тегерана, в которую можно попасть, перейдя через мостик с площади Саб-зе-мейдан. Здесь располагались дворцы шаха, Садр-А'зама, На'иба ас-Салтане, Российская миссия и т.д. (подробнее см.: Шахиди-Мазандарани, с. 111-113).
9 Отак / Утак-е Незам (fLkj jlj'l).
10 См. также л. 114.
11 А.Н. Куропаткин даёт Амину ад-Доуле (^Jj^l o^l) такую характеристику: «Министр почт и председатель государственного совета, на деле не существующего, Эминуд-Доуле кажется человеком довольно просвещённым, с европейским лоском. Держит себя с большим уменьем и достоинством, считается ревностным сторонником распространения в Персии форм европейской жизни. Пользуется некоторым влиянием на дела» (Всеподданнейший отчёт Генерал-Лейтенанта Куропаткина о поездке в Тегеран в 1895 году для выполнения ВЫСОЧАЙШЕ возложенного на него чрезвычайного поручения // Добавления к Сборнику материалов по Азии. № 6. СПб., 1902. С. 24). В «Дневнике» тот же автор отмечает, что Амин ад-Доуле был богат и несколько раз ездил в Европу. Долгое время он имел только одну жену, которую старался одевать на европейский манер и постоянно возил на дипломатические приёмы. Огромный дом Амина ад-Доуле был оформлен в европейском стиле, в котором гость забывал о том, что находится в Тегеране (РГВИА Ф. 165. Оп. 1. Ед. хр. 1850. Л. 79-79об.).
13 Капельмейстер Лемер занимался не только музыкальной частью - так, он, например, по приказу шаха занимался покупкой станков для патронного завода (Персия при 11аср-Эдин-Шахе с 1882 по 1888 г. Очерки в рассказах Мисль-Рустема. СПб.. 1897. С. 19).
п Шайх Мухсен-хан (1820 -26 августа 1899 г, по н. ст.). сын Шайха Казима-таджера. В начале своей карьеры служил в посольстве Ирана в Санкт-Петербурге. Затем - в посольствах европейских стран. Титул «Му'ин ал-мульк» пожалован ему в 1873 г. (позже - «Мушир ад-Доуле»), В ноябре 1896 г, стал министром иностранных дел {Бамдад М. Шарх-е хол-е реджал-е Иран дар карн-е 12 ва 13 ва 14-е хеджри. Т. 3. С. 204-212).
