CC BY
20
-о£>
<$о-
Э01: 10.31696/2072-5795-2020-1-13-25 Б.В. Норик
ДНЕВНИК ПОЛКОВНИКА В.А. КОСАГОВСКОГО
Часть 4
№ 57
2 апреля 1895 г.
Его Превосходительству мир-пянджу
Командиру 1го полка Казачьей Его Величества Шаха бригады Сафар Али-хану
По повелению Его Величества Шаха, Ваше Превосходительство назначаетесь командиром сборной сотни от Казачьей Его Величества Шаха бригады, командируемой в город Аст-рабад, в личное распоряжение Его Светлости Амир-хана Сардара.
В дисциплинарном отношении над вышеупомянутою сотнею Вашему Превосходительству предоставляются все права командира отдельной части. О случаях чрезвычайных, а равно каждый месяц Ваше Превосходительство имеете доносить мне рапортами.
В настоящее же время предлагаю Вашему Превосходительству явиться Его Светлости Амир-хану Сардару и поступить в Его личное распоряжение (л. 43).
7 апреля. Попал на обед к германскому посланнику графу Вальвицу. Были одни только австрийцы и германцы, благодаря чему очутился в довольно затруднительном положении; но немцы были изысканно вежливы - видимо, они отлично понимают, что господствующая держава в Персии, безусловно, Россия, что и старались выразить мне совершенно откровенно, проведя очень интересную параллель между русским и английским влиянием в Персии.
8 апреля. Суббота. Учение. Наиб-эс-Сальтанэ сам первый заговорил о моём рапорте: «Я получил от Его Величества Шаха и рапорт, поданный Вами Садр-Азаму, и копию с него, присланную Вами мне». При этом Наиб-эс-Сальтанэ имел крайне печальный и обиженный вид. Я мигом сообразил, в чём дело, и ответил: «Ваше Высочество не так меня поняли: ни Вам, ни Садр-Азаму рапорта я не подавал, а подал русскому посланнику с приложением двух копий, из коих одну Посланник представил Садр-Азаму, а другую я представил Вашему Высочеству».
Наиб-эс-Сальтанэ видимо успокоился и расплылся в самодовольную улыбку (л. 45).
Наиб-эс-Сальтанэ старался казаться особенно внимательным - должно быть, задумал какую-нибудь крупную гадость или в чём-нибудь нуждается во мне. Посмотрим!
Велиахд (наследник престола) обожрался и принял слоновую дозу слабительного - естественно, что с ним сделались колики и страшная резь. Велиахд немедленно же решил, что его отравил или Наиб-эс-Сальтанэ, или сам Шах. Узнав о внезапной болезни Велиахда, Садр-Азам поскакал к нему и застал его в самом отчаянном положении. Дабы успокоить Велиахда и доказать, что никто его не отравлял, Садр-Азам вынужден был допить остатки слабительного - лекарство на обоих подействовало одновременно. О Хаджи-баба, ты поистине великий человек!1
9 апреля. В 9 ч. утра был у Посланника. Он неудержимо стремился к тому, чтобы дать персам право проверять наши отчётности. Я пришёл в ужас: при Чарковском2 как-то вздумали произвести подобную проверку, и что же - назначенный для сего контролёр начал с того, что потребовал от Чарковского 600 туманов в виде первоначальной взятки. Когда ему её не дали, он насчи-(л. 45об.)тал 6 000 дефициту. Чарковский добился назначения другого контролёра -мирзы, которого пришлось-таки смазать, и он по тем же самым книгам и счетам нашёл 7 туманов, недоданных Персидским правительством, которые оно тогда и возместило бригаде.
Я возразил Посланнику следующее:
1. Что я лично отвечаю только за своё командование, начиная с 18 мая 1894 г.
2. Что за Бельгарда всецело поплатится один только Рафалович.
3. Что полковник Шнеур в ночь, предшествующую сдаче бригады ротмистру Бельгарду, всю ночь жёг документы.
4. Что сумасшедший Кузьмин-Короваев3 не оставил никаких документов.
5. Что допускать персов совать нос в наши дела при подкупности Наиба-эс-Сальтанэ, Низам-уль-Мулька4 и даже самого Садр-Азама, не говоря уже о Шахе, - подрыв нашего влияния и ниже достоинства русских.
10 апреля. Вчера вечером за обедом Посланник получил от Мушир-уль-Мулька5 (товарища министра иностранных дел, фактически управляющего Министерством иностранных дел) записку о том, что сегодня - заседание во дворце у Наиба-эс-Сальтанэ, на котором должны присутствовать также полковник и сам Мушир-уль-Мульк (л. 46).
Вчера же за обедом в самую минуту получения записки я выразил желание, чтобы мне прислали особое приглашение, но Посланник настоял, что достаточно уже и того, что его предуведомили об этом. С крайним неудовольствием я принуждён был согласиться, но, тем не менее, прежде чем ехать самому, сегодня утром послал на рекогносцировку Мартирос-ха-на. И что же - Наиб-эс-Сальтанэ сам лично ответил, что никакого Военного Совета сегодня не будет, так как «какие же советы бывают в такие неблагоприятные дни по Книге судьбы, как понедельник?!»
Я опять поехал к Посланнику и довольно веско дал ему почувствовать, что был прав, не рискуя ехать без особого приглашения на Военный Совет, ибо это было бы ниже достоинства русского полковника и было бы похоже на то, что я добровольно становлюсь на одну доску с персюками, которые неделями ожидают у пруда, покуда Его Высочество Наиб-эс-Сальтанэ снизойдёт до того, что соблаговолит удостоить их своим словом.
Вчера утром Посланник вздумал было предложить Садр-Азаму нарядить комиссию для проверки и определения истинных причин образования дефицита?! Мне понадобилось целых два дня, чтобы выяснить и убедить Посланника, что, если заварить эту кашу, то расхлёбывать её придётся ему же самому, ибо во всём оказываются виновны Бельгард и Шпейер6 и, в особенности, сам Посланник, допустивший Бельгарда и Рафаловича целый год расхищать бригадную казну!!! (л. 46об.) <.. .>
11 апреля. Решительный день. От 7 до 9 часов пешее ученье. Присутствовал Наиб-эс-Сальтанэ, оставшийся очень доволен Сушковым, который сегодня командовал. Затем, отозвав меня в сторону, Наиб-эс-Сальтанэ сказал: «Передайте русскому Посланнику, что во всей Персии нет человека преданнее России, чем я, а между тем Посланник задерживает пересылку ружей, высланных мне из Вены: их задержали на русско-австрийской границе, и я за каждый день плачу 150 флоринов (1 флорин = 5 кран) штрафу. Попросите от моего имени Посланника, чтобы он устранил это». Я обещал.
В 10 ч., по повелению Шаха, во дворце Наиба-эс-Сальтанэ состоялся Военный Совет, на котором присутствовали Наиб-эс-Сальтанэ, Шуджа-эс-Сальтанэ Сардар-Акрам7 (командир 9-ти Азербайджанских полков), Векиль-эд-Доулэ8 (начальник Арсенала9), Мушир-уль-Мульк (товарищ министра иностранных дел), (л. 47) помощник государственного контролёра Низам-эс-Сальтанэ (генерал-фельдцейхмейстер), Низам-уль-Мульк (главный контролёр Военного Министерства), главный военный судья, Ихтимат-Низам (посредник между Военным Министерством и Европейцами), несколько мирз и я.
Я опоздал почти на целый час. Наиб-эс-Сальтанэ деликатно заметил это мне, но я свалил на Посланника, будто он задержал меня. Совет открылся чтением моего рапорта от 31гго марта 1895 г. № 7ой. Ежеминутно просители прерывали чтение, которое, тем не менее, шло довольно гладко. К величайшему моему удивлению, решительно все присутствующие вполне
одобряли каждое моё замечание, каждое сетование. Если и были возражения, то лишь относительно того, что, дескать, ту или другую реформу трудно или даже невозможно провести при существующих в Персии порядках и слабости самого Шаха, но никак не против справедливости моего рапорта (л. 47об.).
В 12 ч. - часовой перерыв для завтрака и затем снова заседание. Часа в 3 вдруг явился какой-то персюк и доложил, что Шах потребовал к себе Наиба-эс-Сальтанэ. Заседание мгновенно прервалось, и окончание его отложено до завтра.
Самая трудная половина моего рапорта прочитана и, к счастью, по-видимому, никого не раздражила и не восстановила против меня. Это особенно важно потому, что Наиб-эс-Саль-танэ под свежим впечатлением всего говоренного направился прямо к Шаху, которому, конечно, немедленно же доложит все подробности, освещая все факты через свою призму.
Назавтра остаётся финансовый вопрос, который, полагаю, пройдёт благополучно, ибо, во-первых, Наиб-эс-Сальтанэ ненавидит Садр-Азама и потому всеми силами постарается все неудачи объяснить ненормальностью финансовых отпусков, а во-вторых, Посланник горой стоит (л. 52) за устройство финансов, так как он всюду является поручителем, и этот вопрос особенно его тяготит.
От Наиба-эс-Сальтанэ проехал прямо к Посланнику, который остался в высшей степени доволен исходом этого первого заседания и просил меня завтра так же прямо с заседания приехать к нему и сообщить результат. Посланник хотел было условиться со мною относительно того, в каких вопросах и насколько мы можем пойти на компромисс, но я категорически заявил, что до окончания завтрашних переговоров покорнейше прошу его и не заикаться о каких бы то ни было компромиссах. Посланник согласился со мною. Я передал ему просьбу Наиба-эс-Сальтанэ, на что Посланник выразил своё крайнее удивление, уверяя меня, будто ему ничего не известно и что он по этому поводу напишет Наибу-эс-Сальтанэ письмо. Очевидно, врёт, но мне-то что за дело! /хМежду прочим Посланник сообщил мне, что, кажется, Садр-Азам выразился, будто совершенно лишнее приглашать новую Австрийскую Миссию, и потому дело австрийского посланника Тисселя, надо надеяться, прогорит. Тогда, если только удастся мне провести все предложенные мною теперь преобразования в Казачьей бригаде, необходимо попытаться захватить в русские руки и дело инструкторства над персидскою пехотою./
12 апреля. Боже, как трудно сделать что-нибудь порядочное в Персии: за те труды, за которые следовало бы получить бесспорную награду, здесь только возбуждаешь против себя и наживаешь целые полчища врагов! Персия - страна полного нравственного растления. Коварство, продажность, обман, притеснение слабейших, пресмыкание перед сильнейшими -вот девиз всех: не государственных деятелей Персии, но решительно всего государства, начиная от Шаха, дающего чувствовать свой деспотизм подданным и трепещущего перед двуглавым орлом, и кончая последним дервишем! Исполать тебе, детинушка, если ты сумеешь чисто, с честью и славою пройти твой тернистый путь! (л. 48) <.. .>
Мог ли я не взбаламутить здешнее море? Отвечу прямо, решительно: нет, не мог. Не мог только в силу того, что был нравственно возмущён, но ещё и потому, что трещала моя собственная шкура: мои предместники всё натягивали и натягивали струны... и натянули их, наконец, до того, что они готовы были лопнуть. А если бы я допустил до того, что эти струны лопнули бы, меня, прежде всего, обвинили бы в бездействии власти, в том что (л. 48об.) я своевременно не открыл глаза всем тем, кому ведать подлежит. И я должен был бы ответить за все 16 лет безобразий и Персидского правительства, и недосмотра Посланника, и умышленных и неумышленных промахов самих полковников Домантовича, Чарковского, Кузьми-на-Короваева и Шнеура, не говоря уже о годичном заведовании бригадой ротмистра Бель-гарда, которое, как непосредственно предшествовавшее моему приёму бригады, особенно тяжело и болезненно должно было отразиться на моей шкуре! Сколько труда, сколько нрав-
ственных мучений стоило мне переломить упорство Посланника и довести его, наконец, до того, что он, кормя павлинов грецкими орехами, снизошёл, наконец, до того, что согласился выслушать в пол-уха все те безобразия, которые он же, посланник Бюцов, допустил натво-(л. 49)рить свою креатуру - ротмистра Бельгарда, и в пол-уха же выслушал мои объяснения по поводу того, что Шнеур был всё-таки умнее их всех, и, если бы поменьше ставили вопросы на личную почву и <.. .> из-за ненависти мадам Шпейер к мадам Шнеур не губили бы несчастного полковника Шнеура, который был кругом прав, а лучше вникли бы своевременно в суть дела, не мог бы образоваться авантюрист, подобный Бельгарду!
Но и то, что Посланник, хоть в пол-уха, выслушал от меня всё это, было уже для меня победою, и результатом явился мой знаменитый рапорт Посланнику от 31 марта 1895 года № 7ой.
На сегодня было назначено второе заседание Военного Совета. Я явился, как было сказано, ровно в 10 ч. утра, но никого не оказалось - дескать, Его Высочество Наиб-эс-Сальтанэ изволили вчера устать и сегодня отменили заседание. Даже не потрудился известить меня <...>! (л. 49об.)
13 апреля. Военный Совет на сегодня был назначен ровно в 10 ч. утра, но Наиб-эс-Саль-танэ явился только в 11Л. До 12-ти читали разные прошения. В 12 ударила пушка, после чего принесли завтрак, и мы с Мартирос-ханом, как христиане, должны были удалиться в сад. Персы с Наибом-эс-Сальтанэ преважно расселись на полу и стали руками уничтожать всевозможные пловы и прочие персидские кушанья. Сам Наиб-эс-Сальтанэ сидел у открытого окна, выходившего в сад. Под самым окном - огромная помойная яма, сильно благоухающая: вероятно, для возбуждения аппетита правоверных. Через Л часа нас опять позвали. Все уже стояли посреди залы и ожидали моего возвращения. Один только Наиб-эс-Сальтанэ стоял в нише окна, выходившего на помойную яму. Около него стояло двое - один серхенг (полковник) и один сартип (генерал). Оказалось, что сартип держал длинный медный урыльник, вроде биде10, в который Наиб-эс-Салтанэ <...>. Серхенг (л. 50) же подавал <...> мыть руки Его Высочеству Великому Князю, военному министру.
Когда мимо нас торжественно пронесли обе посудины, Наиб-эс-Сальтанэ грациозным жестом пригласил меня сесть на кресло, а сам сел на другое. Все остальные расселись прямо на полу.
Во время же заседания 11апреля (третьего дня) только я один сидел - Наиб-эс-Сальта-нэ сидел у моих ног на полу.
Сегодня читали вторую половину рапорта - о финансах. Так как финансы в руках Садр-Азама, заклятого врага Наиба-эс-Сальтанэ, то он в данном случае замечательно энергично отстаивал интересы бригады. Его притворство дошло до того, что, когда стали читать место моего рапорта, где сказано, что бригаде по несколько месяцев не выдают денег, Наиб-эс-Сальтанэ закрыл лицо руками и с глубоким вздохом сказал: «Боже мой, Боже мой, до чего мы дожили! Мне стыдно слышать про подобные беспорядки в управлении государством!» (л. 50об.)
Когда дочитали мой рапорт, Наиб-эс-Сальтанэ громогласно заявил: «Всё, что написано полковником в этом рапорте (от 31 марта 1895 года № 7ой), есть полнейшая истина». На это я ответил: «Позвольте мне ещё прочесть моё заключительное слово». И прочёл, а Мартирос-хан перевёл, моё дополнение к рапорту № 7ой - от 16 апреля 1895 года № 8. Оно произвело глубокое, но не скажу, чтобы приятное впечатление на всех окружающих. Затем я спокойно сложил руки и ожидал результата моих слов.
Мне задали несколько весьма коварных вопросов, которые я, однако, весьма ловко отпарировал. Наиб-эс-Сальтанэ заявил, что отделить мухаджиров от бригады невозможно. Тогда я ответил, что, если Персидское правительство не пожелает исполнить всего того, что мною изложено в рапорте № 7ой и дополнении к нему № 8, мы, русские офицеры, не можем более
оставаться в Персии, и встал со своего места. Все тоже поднялись - мои слова, видимо, произвели глубокое впечатление (л. 51). <...>
От Наиба-эс-Сальтанэ я поехал прямо к Посланнику. Выслушав меня внимательно, Посланник, видя, что дело принимает, по-видимому, благоприятный оборот, заявил: «Очень хорошо сделали, что так энергично поддержали свои требования: уж если затеяли дело, надо во что бы то ни стало доводить его до конца». Это было полнейшее иезуитство, ибо, если бы дело приняло мало-мальски неблагоприятный оборот, Посланник постарался бы всё свалить на одного меня. Но я не подал виду, что отлично раскусил его - худой мир лучше доброй ссоры.
Наиб-эс-Сальтанэ потребовал, чтобы я представил ему списки тех 42х офицеров, которых я желаю оставить в бригаде, а равно и все списки мухаджиров с обозначением количества получаемого ими содержания. Что-то из всего этого выйдет? (л. 51 об.)
15 апреля. На Майдан-Машк потребовал решительно всех офицеров и из 173х мог выбрать хороших только 59, которых и внёс в особый список (см. 2— дополнение к рапорту от 31 марта № 7 - 16 апреля 1895 г. № 9). Обработал свою речь, произнесённую на Военном совете 13 апреля, и написал в виде 1го дополнения к рапорту моему от 31 марта № 7 - 16 апреля 1895 г. № 8й (л. 53).
18 апреля. Сегодня Джалиль-хан принёс хавале (ассигновку) на 8 тысяч туманов, выданных бригаде в виде мусадэ11 (авансом), так как бюджет бригады до сих пор ещё не утверждён. Эти 8 тысяч надо будет ещё добывать у саррафов (купцов) на базаре. Сарраф сказал, что раньше 10-12 дней он не может выдать этих денег. Полагаю, что пройдёт не менее как около месяца.
19 апреля. Во дворце у Наиба-эс-Сальтанэ. Он уединился со мною в отдельную комнатку, выгнав всех приближённых. Видимо, и Наиб-эс-Сальтанэ, и сам Шах в крайнем затруднении, не зная, что им делать с мухаджирами. Прежде чем войти в кабинет Наиба-эс-Сальтанэ, я виделся с Ихтимат-Низамом, который передал мне, что вчера он был у нашего Посланника, который принял его крайне сухо и выразил твёрдое намерение поддержать все мои требования. Этим давлением и объясняется необыкновенная мягкость и любезность плута Наиба-эс-Сальтанэ (л. 57).
/хНаиб-эс-Сальтанэ, растерянный, видимо, после весьма продолжительного разговора с Шахом, делал мне несколько предложений, одно нелепее другого, но во всех этих предложениях проглядывало одно - бессилие и продажность Персидского правительства и нелепый страх правителя целого царства, управляемого деспотически, перед горстью какой-то сволочи. Я был глубоко возмущён и не мог без презрения смотреть на Наиба-эс-Сальтанэ, который, видимо, чувствовал это. Наконец, (л. 57об.)/ я посоветовал Наибу-эс-Сальтанэ разбить всех нижних чинов мухаджиров на три категории:
1. На совершенно неспособных, которых немедленно же исключить из бригады,
2. На годных продолжать службу, но получающих содержания больше волонтёров. Удержав в бюджете бригады количество, равное волонтёрскому содержанию, остальное изъять совершенно из ведения полковника и, не отнимая этой части от мухаджиров, перевести её в другое какое-нибудь ведомство. Оклад же волонтёрский отдать в полное распоряжение полковника,
3. На годных продолжать службу, оклады коих не превышают волонтёрские оклады. Как вторая, так и третья категории должны безусловно отказаться от всяких мухаджирских прав. Полковник должен иметь полное, неотъемлемое право исключать мухаджиров, так же как и волонтёров, не давая о том решительно никому никакого отчёта и не спрашивая ничьего позволения.
Наиб-эс-Сальтанэ поручил мне составить и послезавтра предста-(л. 57об.)вить ему на рассмотрение все три вышеупомянутые категории.
От Наиба-эс-Сальтанэ поехал к Посланнику - он что-то озабочен и просил несколько дней ничем не беспокоить Садр-Азама. Посланник всё-таки как-то виляет: он передал мне, будто Садр-Азам выдержал целую бурю с Шахом по поводу того, что он настаивал, чтобы деньги бригаде давали, если не из банка, то, по крайней мере, хоть из Монетного двора. А между тем сегодня Наиб-эс-Сальтанэ передавал мне, что Шах сам приказал выдать бригаде 8 тысяч авансов, на которые Джалиль-хан ещё вчера получил хавале. Мартирос-хан говорит, что это фузули Садр-Азама, так как Шах всегда неизменно настаивает, чтобы бригада была вполне исправно снабжаема деньгами.
20 апреля. Составлял мухаджирские списки. <...> Вечером явился ко мне наиб 1 ранга Паша-Ага12, (л. 58) порядочно говорящий по-русски, и сообщил мне, со страхом озираясь во все стороны, что мухаджиры написали на меня кляузное прошение Шаху. Главари - оба Не-джеф-Кули-хана, Джемшид-Ага и Шукрулла-хан - принесли к подписи серхенгу Гуссейн-ха-ну13 (брату сартипа Мамед-хана Красная борода). Гуссейн-хан был, по словам Паши-Аги, против кляузного прошения и не хотел подписывать его. У них произошёл спор, среди коего Гуссейн-хан разорвал прошение, сказав, что он ничего не имеет против просьбы перед Шахом о заступничестве, но что грязи и кляуз подписывать не намерен. Паша-Ага, оказывается, в это время был в андеруне (гареме) у своей близкой родственницы и, притаившись за занавескою, слышал всё от первого до последнего слова. Едва все разошлись, Паша-Ага поспешил написать мне рапорт, с которым сам явился ко мне.
Интересно знать, какие побуждения могли привести этого молодого мухаджира ко мне? (л. 58об.)
21 апреля. Целый день составлял смету нового бюджета. Рафалович поражает своею тупостью.
40 человек казаков, бывших посланными в Савэ на поимку разбойника Аббас-хана под начальством сартипа Касым-Аги14, сегодня возвратились. Аббас-хан сдался на милосердие Эмир-Низама, губернатора Хамадана (Экбатаны).
Являлся новый директор Международного банка Левшиц15 <.. .> переговорить насчёт уплаты бригадного долга.
22 апреля. Сегодня не пошёл на ученье, торопясь закончить списки годных и негодных мухаджиров. На ученье был Наиб-эс-Сальтанэ и с ученья поехал прямо в Камраниэ16 на три дня. Едва я узнал об этом, как послал ему вдогонку сартипа Касым-Агу (Хорасанского). Тот в карьер нагнал его. Наиб-эс-Сальтанэ сказал, что у него пропасть дел в Камраниэ, а потому он просит меня пожаловать к нему во дворец во вторник 25 апреля. При этом передал Ка-сым-Аге, что мухаджиры подали на меня донос Шаху. Когда мне это рассказывал Касым-Ага, я как будто пропустил всё это мимо ушей.
Сегодня 2 000 туманов уплачены в банк.
В 9 ч. вечера явился потихоньку в канцелярию Паша-Ага и дал мне копию с доноса му-ха-(л. 62)джиров, которую он каким-то чудом добыл из шахского гарема, так как донос этот был подан Шаху через его главную и доверенную жену Анис-эд-Доулэ, которую русские называют Анисья Даниловна17.
24 апреля. Пришёл Хаджи Джалиль-хан и передал крайне неутешительные вести о том, будто вместо того чтобы в нынешнем году устроить получки из банка, предполагается устроить дело ещё хуже: 20 тыс. из Кермана, 67 тыс. из Шираза, 8 тыс. в виде мусадэ теперь, а остальные даже ещё и не решено, когда и откуда! И это вместо получек прямо из банка! Шираз - худший и наименее надёжный источник, ибо там губернатором - брат Шаха, нищий и известный лгун и мошенник. Я поехал жаловаться Посланнику, но на него что-то надежда плоха - вообще я как-то (л. 62об.) не питаю никакой уверенности в его твёрдости.
Вернувшись домой, послал Джамиль-хана снова к Садр-Азаму, который внимательно выслушал его и сказал только: «Хейли-хуб» (очень хорошо).
Сегодня Мартирос-хан подробно рассказывал мне про подачу доноса на меня Шаху - у него был сартип Имам-Кули-хан и, растерявшись, передал все подробности: сначала было написано кляузное прошение; сартип Насрулла-хан не согласился подписывать его, говоря, что этим враньём мухаджиры только дискредитируют себя в глазах Шаха.
После долгих и жарких прений разорвали первую кляузу и написали вторую (копию с коей третьего дня доставил мне Паша-Ага). /хЗатем, окончательно растерявшись, решили засесть в бест. Кто-то довёл это до сведения Анис-эд-Доулэ. Эта разумная женщина отсоветовала мухаджирам эту пошлость и посоветовала дать ей в руки прошение для передачи Шаху/. Это второе прошение подали Анис-эд-Доулэ, которая своими разумными доводами несколько успокоила мухаджиров и передала прошение Шаху. Шах вспылил, потребовал к себе Садр-Азама и набросился на него. Но Садр-Азам как скала выдержал этот шторм. Тогда Шах послал за Наиб-эс-Сальтанэ. С этим (л. 63) дело было совсем иначе, ибо чуяла кошка, чьё мясо съела: Шах, что называется, с говном смешал Наиба-эс-Сальтанэ, а Садр-Азам всё время стоял и саркастически посматривал на Наиба-эс-Сальтанэ с видом Мефистофеля. Шах главным образом напустился на Наиба-эс-Сальтанэ за бездействие власти.
Когда Наиб-эс-Сальтанэ выехал из дворца, его окружила толпа нищих: обыкновенно этот ханжа щедрою рукою оделял их, но сегодня, разозлённый, он приказал их всех бить палкой, не будучи в состоянии скрыть своего волнения. По дороге Наибу-эс-Сальтанэ попался Хаджи-Джамиль-хан. Он его остановил словами: «Что за подлецы эти мухаджиры! Не могли обратиться ко мне - полезли прямо к Его Величеству Шаху! Бунтовщики, негодяи!» (л. 63об.)
Из Астрабада. Его Высокоблагородию господину командиру Казачьей Его Величества Шаха бригады.
11го числа (сего 25го апреля <18>95 г.) прибыли в город Астрабад. Сафар-Али-хан.
25 апреля <18>95 г. (л. 66)
25 апреля. Пешее учение. После учения я сказал офицерам краткую, но внушительную речь по поводу их доноса Шаху, косвенным образом назвав их ослами и доносчиками. Мои доводы были так просты и вместе с тем так неотразимы, что все офицеры были видимо смущены и отлично поняли, какую подлость и вместе с тем глупость совершили <...> «Э-эх, -заключил я свою речь, - как 16 лет тому назад вы были персы, а не казаки, так и теперь не казаки и умрёте всё-таки персами, а не казаками!» (л. 67)
С учения я поехал к Наибу-эс-Сальтанэ в его сад Эмирие19. Встретив по дороге Наиба-эс-Сальтанэ в карете, я поехал вместе с ним к Юсуф-Абадским воротам20, у которых был выстроен пехотный полк «Тегеран», которому Шах назначил сегодня смотр. Видя, что от меня не отобьёшься, Наиб-эс-Сальтанэ сел у самых ворот и меня пригласил сесть рядом. Я прочёл своё «4— дополнение к моему рапорту от 31 марта 1895 года № 7ой». Шуджа-эс-Сальтанэ, Векиль-эд-Доулэ и военный судья, старший из каджаров, были безусловно согласны со всем тем, что я проектировал, но и они, и Наиб-эс-Сальтанэ на каждое моё предложение отвечали, что в Персии это едва ли применимо.
Около полудня приехал сам Шах. Я встал сзади всех на своём красавце жеребце, но Шах, едва меня увидел, подозвал к себе, издали закричав: «Колонель, инджа, инджа (полковник, сюда, сюда)», показывая рукою около себя. «Мусадэ (аванс) 8 000 получили?» - «Нет». Шах удивлённо посмотрел на Наиба-эс-Сальтанэ и на Мартирос-хана, который струсил и поспешил добавить: «Но с завтрашнего дня нам начнут эту выдачу» (л. 67об.).
Шах ничего не ответил, но недоверчиво взглянул на Мартирос-хана и многозначительно крякнул. «А дело с мухаджирами покончили?» - «Со своей стороны я всё изложил в рапорте - теперь окончание вопроса зависит единственно от Его Величества», - ответил я, указывая на покрасневшего при этом, как рак, Наиба-эс-Сальтанэ.
Шах медленно объехал выстроившийся перед ним полк «Тегеран», пропустил его церемониальным маршем и уехал.
Я поехал обратно верхом рядом с Наибом-эс-Сальтанэ и всю дорогу говорил с ним самым откровенным образом. На моё счастье, мухаджиры обозлили Наиба-эс-Сальтанэ: подав донос на меня прямо Шаху, они этим подвели Наиба-эс-Сальтанэ, которого Шах изругал чуть что не по <...> матери, обвинив в бездействии власти. У Наиба-эс-Сальтанэ верблюжья мстительность, и он никогда не забудет им, что из-за них ему так напрело. Он зол и на меня, но, во-первых, меня всё-таки он побаивается, во-вторых, видит, что я безусловно прав (л. 68).
Проводив Наиба-эс-Сальтанэ, я откланялся <...> и верхом на коне Мартирос-хана отправился к Посланнику.
Посланника я застал в большом возбуждении: он был у Садр-Азама и, наконец, поставил ему следующий ультиматум. Зная, что в данную минуту у Персидского правительства недоразумения с Английским банком, я нахожу единственно возможным исходом, это чтобы Вы платили полковнику из Монетного двора, как единственного верного источника в Персии. От предлагаемых же Вами магалов (источников) - 20 тысяч из Кермана (генерал-губернатор Фарман-Фарма), 67 тысяч из Шираза (губернатор - брат Шаха), 8 тысяч в виде мусадэ (авансом) и остальные деньги ещё откуда-то - я допустить положительно не могу, и если мои требования, как русского Посланника, не будут уважены, я принужден буду написать в Петербург об отозвании отсюда русских инструкторов. Садр-Азам безусловно согласился с тем, что мои требования и разумны, и справедливы, и дал слово точь-в-точь доложить обо всём Шаху и настоять на выполнении моих требований (л. 68 об.).
27 апреля. Сартип Касым-Ага Хорасанский подал мне письмо, в коем он пишет, что желает меня видеть по секрету со своим собственным переводчиком. В 7 ч. вечера явился Ка-сым-Ага с переводчиком Разграничительной комиссии в Закаспийской области и Хорасане Мирзо-Таги-хан Бехманбековым и передал мне, что вчера Наиб-эс-Сальтанэ призывал к себе главарей мухаджиров - Неджеф-Кули-хана Цициани, Неджеф-Кули-хана Эривани, Хаджи Джамиль-хана и Мухб21-Али-Агу. Туда же непрошенный и незваный явился также и сын Не-джеф-Кули-хана серхенг Аббас-Кули-хан. Вышли они от Наиба-эс-Сальтанэ крайне взволнованные. Серхенг Аббас-Кули-хан начал весьма энергично склонять на свою сторону Касым-Агу, рассказав ему с самым честным видом и большою правдоподобностью, будто свой рапорт я послал через сартипа Муса-хана к Садр-Азаму, и будто Муса-хан, прежде чем подать Садр-Азаму, продержал этот рапорт у себя двое суток, в течение коих мухаджиры имели время не только прочесть, но и списать его (л. 70).
И ведь на эту удочку поддались очень многие. А между тем рапорт я сам лично отдал в руки нашему Посланнику, который тоже сам лично передал его Садр-Азаму, который в тот же день препроводил его Шаху.
Затем я пригласил Касым-Агу и переводчика ужинать, и Касым-Ага напился вдребезги.
Из посещения Касым-Аги и Паши-Аги я могу видеть, что между мухаджирами я весьма удачно поселил рознь тем, <что> избрал прямо на Майдане 59 человек, т. е. 1/3, а остальных забраковал. При этом в эту треть я выбрал почти всех сыновей, а отцов поместил в негодные. Образовались раскол, разногласие, пререкания. Мне же нужно всего 42 офицера. Когда всё выяснится, я увижу и окончательно определю, кто из выделенных мною 59-ти человек наиболее надёжен и предан нам - тех и оставлю в бригаде (л. 70об.).
28 апреля. Поехал к Мартирос-хану. Вдруг слышим кричат: «Шах! Шах!». Мы выскочили - точно, едет Шах. Я встал во фронт. Завидев меня, Шах ещё издали начал махать рука-
ми. Мартирос-хан мелкой рысью подбежал к Шаху, я подошёл шагом. «Что здесь делает полковник?» - спросил Шах. - «Привёз мне рапорт Наибу-эс-Сальтанэ для перевода на персидский язык». - «Мы согласны выделить мухаджиров, - продолжал Шах, - но только..., -при этом он замялся, -.с их содержанием». - «Только коренным мухаджирским, или и со всем тем, что им было доплачено из бригады?» - спросил я. - «Ну, уже это Вам всё подробно расскажет Наиб-эс-Сальтанэ. Я ему всё сказал», - ответил Шах и, приветливо кивнув головою, поехал далее.
Из этой остановки и из этого разговора я мог заключить, что Шах не возбуждён против меня и внутренне, вероятно, вполне мне сочувствует (л. 71).
29 апреля. Суббота. Впредь до окончательного разрешения всех вопросов, затронутых мною, распустил почти всю бригаду по домам и прекратил все строевые занятия. Да теперь и не безопасно являться - как раз взбунтуются или какой-нибудь фанатик отпустит такую штуку, что придётся убить его на месте - ну и пошло писать потеха! Поэтому благоразумие заставляет быть осторожным и не разжигать страстей. Уже самые заядлые мухаджиры переоделись в сардары22 и жужжат, как рой расшевеленных ос.
Сегодня встретил мир-пянджа Неджеф-Кули-хана Цициани, самого заядлого и самого старого из мухаджиров - говорят, ему 110 персидских лет (персидский год = 12 лунных месяцев, т. е. 12x28=336 дней23), что по нашему счёту всё-таки составляет 101 год24. Встретив меня, Неджеф-Кули-хан заметался в разные стороны и, наконец, видя, что некуда деваться, с решимостью отчаяния прошёл мимо меня, не отдав установленной чести и смотря прямо мне в лицо своими совершенно круглыми глазками с такою яростью, с какою может смотреть только ядови-(л. 71об.)тая гадина. Но я в ответ посмотрел ему прямо в глаза так весело и вместе с тем так насмешливо, что всё лицо Неджеф-Кули-хана исказилось в бессильной злобе.
Третьего дня мир-пяндж Али-хан, самый старший в бригаде, передал через бригадного адъютанта серхенга Искандар-хана, что он желает переговорить со мною. На это я послал ему сказать, что поздно: надо было говорить до доноса; а теперь с доносчиками и ослами я не желаю разговаривать.
Сегодня, когда кончилось ученье, я поехал к Наибу-эс-Сальтанэ, которого застал во дворе Арсенала. Он был очень вежлив и послал ко мне Ихтимат-Низама Аббас-Кули-хана с первоначальными списками мухаджиров, которые Мартирос-хан и списал для того, чтобы в точности знать, что кем куплено, что первоначально принесено в бригаду, а что надбавлено из бригадного бюджета. Но эти списки времён ещё Аббас-ми рзы25, и я не знаю, как Марти-рос-хан доберётся до истины (л. 72).
Я употребил выражение, непонятное для русских: купить жалование. Делается это так. Кто-нибудь даёт губернатору, Наибу-эс-Сальтанэ, контролёру или вообще высокопоставленному лицу взятку, и за это ему дают на этот год фуражные или суточные в размере, например, 100 туманов. Месяца через два-три этот артист переводит эти 100 туманов для получения в какую-нибудь другую провинцию, что не возбраняется, не называя, какие именно это деньги. Через несколько месяцев он переводит их уже в третью провинцию под именем своей родовой, потомственной пенсии, на которую будут потом предъявлять права его внуки и правнуки!
Насколько самолюбию хлыща и прощелыги Бельгарда льстило название командира бригады и начальника 27-ми опереточных генералов, настолько же мне лично оно кажется слишком позорным и унизительным (л. 72об.).
Мухаджиры жужжат, но меня в данном вопросе спасает то, что их ненавидит Наиб-эс-Сальтанэ, и мухаджиры все свои злоключения, главным образом, приписывают ему. Я держу себя настолько гордо и в стороне, что ни с кем никаких разговоров по этому поводу не веду, но, конечно, очень рад, что нежданно-негаданно нашёлся такой крупный громоотвод.
Сегодня Наиб-эс-Сальтанэ выразил полное желание отнять у мухаджиров решительно всё то, что им было надбавлено из бригадного бюджета.
Сегодня, ведя переговоры с Посланником, я выразил ему мнение о том, что лучше было бы на место Рафаловича, когда он в сентябре уедет из Персии, никого более не выписывать, мотивируя это тем, что, дескать, казаков настолько мало, что я и с одним помощником могу справиться совершенно легко. Посланник вполне одобрил моё мнение (л. 73).
Ещё раз повторю: если не выгорит всё затеянное мною, уеду в Россию и только, хотя, конечно, будет очень неприятно. Но зато если выгорит, я убеждён, что моя будущая карьера будет обеспечена, и что я буду на счету самых способных и энергичных офицеров Генерального Штаба, особенно пригодных к самостоятельным ролям, требующим неусыпной работы и вместе с твёрдостью способности ставить всё на карту. <.. .> (л. 73об.).
30 апреля. Так как я решил, что впредь до выяснения мухаджирского вопроса никаких учений не будет, то, выждав, когда ученье кончилось, поехал к Наибу-эс-Сальтанэ. По дороге встретил Ихтимат-Низама, ехавшего ко мне. Мы вернулись к Наибу-эс-Сальтанэ, которого застали в Арсенале. Меня он встретил изумительно любезно и сказал, что желает, чтобы Ихтимат-Низам переговорил со мною у меня на квартире.
От Наиба-эс-Сальтанэ я поехал к Бюцову, который сообщил мне, что получки денег из Монетного двора для нас пропали, так как их захватил себе Наиб-эс-Сальтанэ, от которого в настоящее время уже невозможно вырвать эти получки, тем более что и сам Садр-Азам ради того, что у него была размолвка с Шахом, только что уладившаяся, - Садр-Азам не желал бы снова раздражать Шаха. Но при этом Садр-Азам, во-первых, обнадёжил Бюцова, что, быть может, ему удастся устроить наши получки прямо из Банка, если (л. 76) только они найдут такие источники доходов, которые Банк согласится признать достаточной гарантией для себя, а во-вторых, дал почувствовать, что, дескать, Шах очень дорожит Казачьей бригадой и не допускает мысли об отозвании русских офицеров из Персии.
В 12 ч. явился ко мне Ихтимат-Низам, завтракал и затем вплоть до трёх часов диктовал Мартирос-хану старые мухаджирские списки со времён самого Аббас-мирзы. Оказалось, что ещё и тогда они были перепутаны. Возможно ли, в таком случае, теперь, спустя десятки лет, при персидских порядках добиться истины.
1 мая. <...> Вчера человек 40 мухаджиров-офицеров в сопровождении такого же количества мухаджиров-вестовых поехали к Наибу-эс-Сальтанэ в его загородную дачу (в трёх фарсахах26 от Тегерана). Наиб-эс-Сальтанэ струсил и побледнел, как полотно, когда увидел эту толпу, которая имела вид крестоносцев Петра Амьенского27 или Вальтера Голяка28: кто в кителе, кто в черкеске, кто уже переоделся в военное сардари, а кто так и прямо в персидском архалуке. «Всё поле было покрыто одними мухаджирами», - в сильном волнении рассказывал Ихтимат-Низаму Наиб-эс-Сальтанэ. Неджеф-Кули-хан Цициани припал к ногам Наиба-эс-Сальтанэ и лизал их. У Наиба-эс-Сальтанэ первый страх прошёл - он даже умилился до того, что глаза его увлажнились и (л. 77) этот коварный персюк, в душе уже давно возненавидевший мухаджиров и, вероятно, решивший погубить их, начал уверять мухаджи-ров, будто «полковник и не смеет, и не может ничего им сделать, и потому, дескать, всё останется по-старому». Но далеко не всех мухаджиров провёл этот хитрец: мухаджиры сами выросли и развились на той же почве и при той же обстановке, что и Наиб-эс-Сальтанэ. На обратном пути они с горя пили всю дорогу. Пьяный вдребезги серхенг Аббас-Кули-хан (сын Неджеф-Кули-хана Эривани) ввалился к Мартирос-хану и выложил ему всё вышесказанное. При этом выяснилось также, что Наиб-эс-Сальтанэ предложил на всех уходящих мухаджиров всего 5000 туманов ежегодной пенсии. Но мухаджиры на это предложение не поддались и требуют, чтобы им оставили в пенсию решительно всё то, что они до сих пор получали как жалованье, что в общем должно составить тысяч до 25ш. Что-то из всего этого вый-
дет, и на чьей стороне окажется победа?! Но что касается до меня - буду бороться до последнего издыхания! (л. 77об.)
2 мая. Мухаджиры не знают, в какую сторону броситься, и некоторые из них, приписывая по глупости всё дело интригам Мартирос-хана, наговорили на несчастного армянина Наибу-эс-Сальтанэ, который будто бы сказал: «Ах, он пэдер-сухтэ (сожжённый отец), зан-какба (жена твоя б<...>), тохм-хар (ослиные муде!)! Пусть завтра придёт - я ему покажу!» Мартирос-хан струсил и чернее ночи явился ко мне. Сушков и я всеми силами старались его успокоить, но он оставался мрачен и встревожен.
Теперь вообще не оберёшься толков, предположений и особенно самых нелепых подозрений среди мухаджиров. Прежде всего, они заподозрили самого Наиба-эс-Сальтанэ и вместе с тем в Наиб-эс-Сальтанэ зародили подозрение на Мартирос-хана. Таким образом, по счастью, эти два лица, в действительности менее всего мне сочувствующие, в данном случае являются для меня громоотводами. Затем мухаджиры подозревают ещё и (л. 78) «некоторых новых кавказских выходцев», ясно намекая на Шихлинского Мирза-Керим-хана и Ага-бека, решительно ни в чём не повинных. Мухаджиры даже сартипа Насрулла-хана (командира 3го полка), за то только, что тот давал им благоразумные и благородные советы, прежде чем писать на меня донос и кляузы, пойти ко мне и лично переговорить со мною обо всём, сочли изменником и исключили из своей компании. А его-то я даже и не видел и, признаться, до сих пор, напротив, считал за самого заядлого мухаджира, во-первых, как командира Мухад-жирского полка, и, во-вторых, как родного брата покойного Гаджи-хана29, командира мухаджиров. Главный довод мухаджиров, приводимый и Шаху, и Наибу-эс-Сальтанэ, и всем -это, если 16 лет было так и все предшествующие полковники ничего не предпринимали, то почему же теперь-то новый полковник вдруг захотел перевернуть всё вверх дном.
На это я ответил, что давно уже бригаду мучил и истощал злокачественный нарыв. Теперь (л. 78об.) это нарыв назрел и по вскрытии из него потекли пенсионеры, негодные офицеры и мухаджиры30.
В 8 ч. вечера приехал Ихтимат-Низам на обед. Он был очень весел <.> и рассказал, что Шах никак не решается расстаться с несчастными 15-20 тысячами туманов, которые нужно выдать мухаджирам и пенсионерам, чтобы отпустить их с миром: Шах пробует предложить им через Наиба-эс-Сальтанэ всего-навсего 5000 туманов - возмутительное скряжничество! Я совершенно откровенно передал Ихтимат-Низаму все мои соображения относительно образа действий и Шаха, и Садр-Азама, и самого Наиба-эс-Сальтанэ - и Ихтимат-Низам, конечно, не мог не согласиться со мною (л. 79).
Но что мне показалось сильно подозрительным, так это, что Ихтимат-Низам, вместо того чтобы по своей роли миротворца и посредника между Наибом-эс-Сальтанэ и мною стараться успокоить меня и как-нибудь оправдать поступки Наиба-эс-Сальтанэ, напротив, старался всеми силами разжигать меня, уговаривая и настраивая не только не уступать ни одной йоты, но, напротив, быть ещё настойчивее и твёрже. Я полагаю, нет ли тут западни, и не хочет ли Наиб-эс-Салтанэ под личиною дружбы и самого искреннего расположения вызвать меня на ряд необдуманных поступков, вынудить зарваться и затем, имея факты в руках, наверняка спихнуть, настроив Шаха. А этот коварный и вероломный азиатец именно таков (л. 79об.).
Примечания
1 Судя по всему, автор «Дневника» имеет в виду эпизод с перееданием великого везиря и слабительной пилюлей иностранного доктора (см.: Мориер Дж. Похождения Хаджи Бабы из Исфагана. М., 1989. С. 102-113).
2 Полковник Пётр Чарковский был вторым командиром Казачьей бригады (1882-1885) (см.: Гоков О.А. Персидская казачья бригада в 1878-1895 гг.: очерки истории в контексте внешней политики Российской империи относительно Ирана (по русским источникам). Lambert Academic Publishing, 2017. Р. 146-194).
Полковник Кузьмин-Караваев стал третьим командиром Бригады (см.: Гоков О.А. Указ. соч. С. 201-300).
4 Далее В. А. Косаговский называет его «главным контролёром военного министерства». Вероятно, имеется в виду Мирза 'Абд ал-Ваххаб-хан (1849-1917), получивший титул «Низам ал-Мульк» и должность вазир-е лашкар после смерти своего отца Мирзы Казим-хана Низам ал-Мулька в 18891890 г. (см.: Бамдад М. Шарх-е хол-е реджал-е Иран дар карн-е 12 ва 13 ва 14-е хеджри. Т. 2. С. 320323).
5 Имеется в виду Мирза Насрулла-хан На'ини. Последний был праправнуком известного суфия Хаджи 'Абд ал-Ваххаба На'ини. Поначалу его жизнь протекала довольно трудно, и он был вынужден зарабатывать продажей молитвенных сборников, изготавливавшихся его сестрой (она писала насхом). Затем и сам он занимался перепиской. Позднее судьба свела его с наместником Азербайджана Мирзой Ибрахим-ханом На'иб ал-вазаре, благодаря которому началась его карьера государственного деятеля. Вскоре он оказался на службе в МИД на должности мунши. В 1875 г. он становится заместителем главы «русского» департамента, а в 1881 г. - вторым заместителем министра иностранных дел и главой «русского» департамента. В 1891-1892 г. Насрулла-хан был удостоен титула «Мушир ал-мульк», а в 1892-1893 г. стал первым заместителем министра (до 1895-1896 г.), оставаясь при этом руководителем «русского» департамента. В 1899-1900 г. стал министром иностранных дел Ирана (с принятием титула «Мушир ад-Доуле»). Умер 12 сентября 1907 г. по н. ст. (Бамдад. Т. 1. С. 323; Бамдад. Т. 4. С. 351-360). А.Н. Куропаткин отмечает, что Мушир ал-Мульк был сторонником России и с его помощью решались почти все дела русских подданных. Кроме того, он выступал посредником в секретных переговорах Садр-Азама с Российской миссией. Его сын учился в Московском университете (Всеподданнейший отчёт Генерал-Лейтенанта Куропаткина о поездке в Тегеран в 1895 году для выполнения ВЫСОЧАЙШЕ возложенного на него чрезвычайного поручения // Добавления к Сборнику материалов по Азии. № 6. СПб., 1902. С. 24).
6 А.Н. Шпейер - первый секретарь Российской императорской миссии.
7 Мухаммад-Бакер-хан Шуджа' ас-Салтане (Сардар-е акрам, Амир-е Незам, Сардар-е кулл) был сыном Мухаммад-хана Амир-е тумана. Сопровождал Насер ад-Дин-шаха во время его первого путешествия в Европу. Умер в 1908 г., похоронен в фамильной усыпальнице своего тестя, Мирзы 'Али-Асгар-хана Амин ас-султана Атабека. Сын Мухаммад-Бакер-хана, Хусейн-хан, также носил титул «Шуджа' ас-салтане» (Бамдад. Т. 3. С. 303).
8 Мирза Мухаммад-'Али-хан, известный как Ака Бала-хан, происходил из незнатной семьи. Своей карьерой он обязан покровительству военного министра Камран-мирзы. В 1883-1884 г. ему был присвоен чин полковника, а в 1885-1886 г. - чин мир-е панджа, одновременно с назначением на должность командира полка личной гвардии Камран-мирзы. В 1890-1891 г. Бала-хан возведён в чин амир-е тумана и назначен начальником военных складов. В 1891-1892 г. он был удостоен титула «Вакиль ад-Доуле», назначен министром промышленности и начальником Арсенала. Пользовался дурной славой в народе как отдавший приказ открыть огонь по протестующим против табачной монополии. В 1892 г. получил титул «Сардар», а в 1895 г. - «Сардар-е афхам». Убит в Реште 7 февраля 1909 г. по н. ст. муджахедами под предводительством 'Абд ал-Хусейн-хана Му'изз ас-Султана (Бамдад. Т. 1. С. 184-187).
9 А.Н. Куропаткин описывает его так: «Арсенал - одно из наиболее солидных учреждений в Тегеране. В нём изготовляют и разные медные и чугунные вещи, статуи, фонари и проч. На патронном заводе приготовляют, по словам персиян, 2.000 патронов при дневной работе. Работа довольно чистая (в «Дневнике» добавлено: «но борозда грубее нашей». - Б.Н.). В литейной мастерской мы нашли несколько довольно чисто отлитых медных орудий. При мне отливали орудие, на котором приказано выставить моё имя и день посещения мастерской» (Куропаткин. Отчёт... С. 13. См. также: РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Ед. хр. 1850. Л. 76-76об).
10 В тексте бэдэ.
11 Точнее - мусаеде (^lu*).
12 Паша-ака ^Ь).
13 Хусейн-хан (j^ j^-^).
14 Точнее - Касим-аки или Касем-аки (^
15 С.В. Чиркин сообщает: «Про него ходили слухи, что он избегал возвращения в Россию как в своё время уклонившийся от воинской повинности. Однако я неоднократно видел его и его жену если не у посланника, то у многих членов миссии. Тем не менее, выехал он из Персии, минуя нормальный путь через Россию, через Бендер-Бушир...» (Чиркин С.В. Двадцать лет службы на Востоке: Записки царского дипломата. М., 2006. С. 64).
16 Камранийе - один из многочисленных кварталов на севере Тегерана, в которых прятались от летнего зноя представители правящей элиты. Принадлежал военному министру Камран-мирзе Наибу ас-Салтане (Шахиди-МазандараниХ. Саргозашт-е Техран. Тегеран, 1383/2004. С. 304).
17 Мисль-Рустем описывает её так: «.любимица шаха, её называют "фавориткой", и она всегда исполняет роль les homages de la maison при приёмах в эндеруне. Она красива, высокого роста, стройна, брюнетка с усиками, но с толстыми губами. Говорят, очень умна, хотя простого происхождения, дочь мельника. Шах часто пользуется её советами» (Персия при Наср-Эдин-Шахе с 1882 по 1888 г. Очерки в рассказах Мисль-Рустема. СПб., 1897. С. 68).
18 Перевод телеграммы: «Из Астрабада в Телеграфное Агентство высокого государства Иран.
Номер 3. Количество слов 15.
Амиру амиров войска господину полковнику командующему бригадой Одиннадцатого прибыл в Астрабад. Сафар-'Али /печать 12 отделения тегеранского телеграфа/
Числа 11 месяца зи ка'да года 131<2> / 06 мая 1895 (25 апреля по ст. стилю)».
Телеграмма записана чёрными чернилами на стандартном телеграфном бланке, в верхней части которого расположена государственная эмблема - лев с мечом в правой лапе и солнце в дубовых и оливковых ветках. Официальный перевод на русский язык написан коричневыми чернилами.
19 Сад располагается в квартале Амирийе на юге Тегерана.
20 Йусуфабадские ворота получили своё название от известного каната Йусуфабад, главный колодец которого был расположен примерно в 6-7 км к западу от Тегерана. В столице канат пересекал ул. Муфаттах (бывшую Рузвельта) и затем разделялся на две части, одна из которых выходила на поверхность, а другая шла под землёй на юго-восток, проделывая весьма извилистый путь. Поначалу в Йусуфабаде был роскошный сад, принадлежавший Мирзе Йусуфу Мустауфи ал-Мамалеку. Позже здесь находился военный госпиталь, а с 1948 г. отдельные участки района стали сдаваться в долгосрочную аренду (Йусуфабад // Деххудо, 'Али Акбар. Лугат-наме / Ревайат-е севвом. Энтешарат-е Да-нешгах-е Техран, 2006 (CD version); Шахиди-Мазандарани, с. 406).
21 Мухиб (м^).
22 Мундир.
23 Подсчёт неверный: количество суток в лунном году - 354 (в високосном году - 355).
24 Точнее - 106-107 лет.
25 Имеется в виду второй сын Фатх-'Али-шаха Каджара 'Аббас-мирза На'иб ас-Салтане (26 августа 1789 - 25 октября 1833 г. по н. ст.). 'Аббас-мирза, по сути, был главной фигурой в русско-персидских войнах, на которые приходится значительная волна переселений местных жителей Кавказа в Иран (подробнее см.: Бамдад. Т. 2. С. 215-222; Кузнецова Н.А. Иран в первой половине XIX в. М., 1983. С. 34-40, 56-59).
26 Фарсах, фарсанг - мера длины, равная 6 км.
27 Пётр Амьенский (Пустынник) - монах-пикардиец, пылкий проповедник, призывавший толпы черни к освобождению Святой Земли. В 1096 г. возглавил один из отрядов, участвовавших в крестовом походе бедноты (подробнее см.: Заборов М.А. Крестоносцы на Востоке. М., 1980. С. 44-52).
28 Вальтер Голяк (он же Готье Неимущий) - рыцарь, возглавивший отряд северофранцузских крестьян численностью около 15 тысяч человек, участвовавший в крестовом походе бедноты. Погиб в сражении с сельджукскими войсками 21 октября 1096 г. (подробнее см.: Заборов М.А. Крестоносцы на Востоке. С. 44-56).
29 Хаджжи-хан ( j^
30 Ср. л. 7об.
