CC BY
73
Е.М. Криволапова
ДНЕВНИК М.О. МЕНЬШИКОВА 1918 ГОДА КАК СВИДЕТЕЛЬСТВО КАТАСТРОФЫ РОССИИ
Аннотация
Статья посвящена особенностям литературного дневника М.О. Меньшикова 1918 г. Преимущественное внимание уделяется размышлениям автора о трагической ситуации, в которой оказалась Россия после революции 1917 г. Анализируются страницы дневника Меньшикова, которые посвящены его взаимоотношениям с В. Розановым. Прослеживается эволюция мироощущения автора дневника в связи с изменением общественного сознания русского общества после октябрьских событий.
Ключевые слова: литературный дневник, революция, Россия, трагизм мироощущения, октябрьские события, Розанов, эволюция общественного сознания, русское общество.
Krivolapova E.M. M.O. Menshikov's diary in 1918 as evidence of Russia catastrophe
Summary. The article is devoted to characteristics of M^. Menshikov's literary diary in 1918. Much attention is paid to author's reflection on the tragic situation in Russia after the revolution on October 1917. The separate pages of M. Menshikov's diary which are devoted to the personality and creativity of V. Rozanov are analyzed. The evolution of the author's attitude in connection with the change of social consciousness of the Russian society after October events is revealed.
М.О. Меньшиков вел дневник на протяжении всей жизни. Но только незначительная часть дневниковых записей стала достоянием широких читательских кругов: фрагментарно опубликованы записи 1893, 1896 и 1916 гг. , полностью издан только дневник 1918 г., последнего года жизни публициста, по сути ставший его предсмертным завещанием2. Дневник охватывает неполные
семь месяцев жизни М.О. Меньшикова и его семьи: первая запись датируется 11 февраля 1918 г., последняя - 31 августа. Это дневник, создаваемый автором «на 59 году жизни, среди неслыханной катастрофы»3. Основное содержание записей составляют размышления писателя о той трагической ситуации, в которой оказалась Россия после октябрьского переворота 1917 г.
Масштабы катастрофы настолько велики, что в дневнике М. Меньшикова возникает картина, напоминающая приближающийся Апокалипсис. Предчувствие неизбежного конца пронизывает мироощущение автора: «27 февр. / 12.III.1918. Год русской великой революции. Мы еще живы, благодарение Создателю. Но мы ограблены, разорены, лишены работы, изгнаны из своего города и дома, обречены на голодную смерть. А десятки тысяч людей замучены и убиты. А вся Россия сброшена в пропасть еще небывалого в истории позора и бедствия. Что дальше будет и подумать страшно, - то есть было бы страшно, если бы мозг не был уже досыта и до бесчувствия забит впечатлениями насилия и ужаса»4.
Крушение России, воспринимаемое Меньшиковым как мировая катастрофа, усугубляется катастрофой личной: впереди германская оккупация, которая грозит истреблением нации, все пути к спасению отрезаны, нет средств к существованию, полное отсутствие возможности литературного заработка, постоянные болезни детей, страдающих от холода, недоедания, некачественной пищи. Когда-то известный, пользующийся популярностью, более чем обеспеченный публицист теперь оказывается в жизненном тупике. После октябрьского переворота М.О. Меньшиков отказался принять предложение главы Временного правительства князя Львова эмигрировать за границу и вместе с семьей уехал в свой дом на Валдае.
Дневник М.О. Меньшикова можно назвать и «дневником-катастрофой», поскольку записи пронизаны отчаянием и ожиданием неминуемой гибели, а каждый день воспринимается, как дарованный Богом. Рефреном проходят строки: «Еще живы»; «Пока живем»; «Боже мой, что будет дальше! <...> Если не убьют нас сегодня, завтра, послезавтра.»5 «И угораздило меня жить в эти тяжкие времена и даже наплодить несчастных детей, к-рым угрожает самая черная нищета»6.
Внутренняя потребность М.О. Меньшикова писать о том, что он видит, слышит, чувствует, переживает, проистекает не только от выработанной им годами «привычки» работать, не только оттого, что в силу жизненных обстоятельств он этой работы лишился: 19 марта / 1 апреля 1917 г. в «Новом времени» вышла его последняя статья «Голос Библии». Дневник для него - единственная возможность продолжения своей публицистической деятельности; более того, в ведении дневника, осуществляемом им в кризисный период, Меньшиков видит особую миссию - публициста-проповедника: «Что, в частности, я должен делать в мои 59 лет? Последнее десятилетие в моей жизни, если оно будет дано мне, я обязан проповедовать основное правило мудрости - извлекать хорошее из худого»7.
«Извлекать хорошее из худшего» - это глубокий, скрупулезный анализ причин, по которым Россия погрузилась в бездну и почти достигла апокалиптической границы. Далеко не случайно, что в это же самое время в Сергиевом Посаде В.В. Розанов начинает новую книгу, названную им в соответствии с событиями, происходящими в России, - «Апокалипсис нашего времени», которую исследователи впоследствии назвали «крупнейшим памятником катастрофического сознания эпохи»8.
Анализируя настоящее положение России и рассуждая о том, что ее ждет в будущем, Меньшиков задается и «розанов-ским» вопросом: почему «Русь слиняла в два дня. Самое большее -в три. Даже "Новое Время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь», почему «она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей»9.
Самого себя М. О. Меньшиков спрашивает: «Неужели исчезает из истории великое русское царство? Неужели оно было не более, как великим недоразумением?»10 С болью и горечью он вынужден признать, что это «по-видимому, так. Сухостой истории. Если патриотизм добродетель, то я должен признаться, что никогда я не был менее патриотом, чем теперь. <...> Вспомните Чаадаева и всю русскую интеллигенцию, точно отравленную своим патриотизмом. И в XIX в. мы ничего не дали более знаменитого, чем нигилизм. И в XX в. ничего, кроме оглушительного падения в пропасть.
Ну что делать. Стало быть, такая наша планида, скажет иной мужичок. <.. > а большинство, м. б., и этого не скажут»11.
И в этих словах Меньшикова опять слышна перекличка с Розановым: «Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось Войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом - буквально ничего.
Остался подлый народ.. ,»12
Тематический диапазон в дневнике Меньшикова достаточно широк: публицист касается не только злободневных для России социально-политических и экономических вопросов, но и проблем духовно-нравственных, культурно-этических. Отличительной особенностью дневника является его диалогичность. Так называемый «косвенный адресат» - неизбежный атрибут любого дневника -у Меньшикова присутствует достаточно зримо. Публицист с первых страниц обращается к своему невидимому собеседнику, тому, кто останется жить в разоренной, ограбленной, опозоренной стране: «Милые, не плачьте! Не Бог весть что и потеряли! Независимость ваша была фикцией: ведь вы были в рабстве немецкой же династии, притом выродившейся и бездарной. Просвещение ваше было фикцией. Величие и слава дурного сорта. Все это бутафорское будет сметено бурей. <...> Родимые, жедобные (жалостливые. - Е. К.), не рыдайте! Потерять независимость это участь всех нечестивых народов.»13
Присутствие в дневнике сильного аналитического начала -еще одна его особенность. Пытаясь разложить все по полочкам, Меньшиков, по своим собственным словам, «все резонирует» («О мое беспросветное резонерство!»). Но это «резонерство» публициста, привыкшего вскрывать суть проблемы, разлагать ее на отдельные части, находя при этом все возможные пути ее решения. «Резонируя», Меньшиков пытается выявить причины, приведшие Россию к «падению в бездну», постичь некую закономерность в случившемся, объективно оценить сложившуюся ситуацию, спрогнозировать ее дальнейшее развитие, наконец, предложить свои «рецепты» спасения России.
Анализируя причины катастрофического положения своей страны, просчеты и ошибки, допущенные в ходе революции, Меньшиков рассматривает трагедию России в контексте мировой истории, в русле цивилизационных процессов и находит некую
закономерность в том, что случилось с русским народом. В его рассуждениях о «мессианстве» русских чувствуется ожесточение, граничащее с отчаянием, что совсем не случайно в ситуации человека, все потерявшего в жизни и ждущего самого худшего: «Каждый русский, приходя в сознание, видит, что его отечество не первое в свете, и не второе, и не третье, и едва ли даже десятое. Мы не можем любить родину потому, что не можем уважать ее. Пусть предки не виноваты в культурной нашей отсталости: география заела историю, но мы не можем все-таки аплодировать тому, что за тысячу лет народ наш не познал природы, а только истощил ее»14.
Горькая ирония звучит в словах Меньшикова, обращенных к русскому народу: «В сущности все красивое свое и великое вы давно пропили (внизу) и прожрали (наверху). Размотали церковь, аристократию, интеллигенцию. Уже к концу царствования Николая Злосчастного (Николая II. - Е. К.) ясно было, что православие рухнуло, и самодержавию, и народности грозит со стороны г-д Бронштейнов и Апфельбаумов полное аннулирование.»15 Теперь русский народ, с горечью констатирует Меньшиков, един в своем настроении: «Ждет в лице немцев своего Мессию». Он приводит в дневнике выдержку из «ликующего» письма О.А. Фрибес: «Они уже здесь». «Т.е. немцы», - уточняет Меньшиков и продолжает: «Не трагедия ли: ждать самых лютых врагов как освободителей? Не трагедия ли: ждать смерти, как освобожде-ния»16. В ходе размышлений Меньшиков приходит к удручающему выводу о том, что «потеря независимости дает нам необходимое освобождение от самих себя». Корень зла, считает он, в менталитете русского народа, и все случившееся с Россией есть закономерность.
В своем отношении к славянофильству Меньшиков сближается с Розановым, который «воспринял революцию как крах идеала Святой Руси, как доказательство несостоятельности славянофильских мечтаний»17. Так, в «Апокалипсисе нашего времени» Розанов пишет: «А не повеситься ли славянофилам. Проклятая родина. Вы, терпеливые, вы трудолюбивые, берите же ее, немцы и евреи»18. У Меньшикова читаем: «"Русь! Куда мчишься ты", -спрашивал Гоголь. - "Под косогор, голубчик! В пропасть!" - могла бы ответить ему Русь. Гоголь немного не дожил до Крымской
войны, - Россия скажет миру новое слово! - проповедовали славянофилы. И она сказала. Многие славянофилы могли еще его слышать.»19
В самых первых записях дневник передает состояние человека, внутренне готового ради спасения своих близких работать «под немцами», издавать «маленький журнал», но в последующих записях Меньшикова все отчетливее слышится отчаяние, которое не способна устранить ни одна «психология»: «Вечер. Сегодня сердце щемит. Начинает, кажется чувствоваться ужас государственной гибели, та великая боль, которой на целое столетие заболевает покоренная раса. Неужели мы будем покорены? Да ведь уже! Как прав был я в 1915 г., когда ругался с корреспондентом Times'a и составлял записку для корреспондента Temps, где упрекал союзников в предательстве»20.
Чтобы прояснить тогдашнюю позицию Меньшикова, обратимся к одной из его статей 1915 г., написанной в самый ее разгар, 15 февраля 1915 г., - «Обглоданные гусеницей», в которой он доказывает, что поражение «царской монархии» влечет за собой подчинение кайзеровской монархии: «Мне скажут: эсдеки вовсе не добиваются завоевания России немцами; они желали бы в первую голову "поражения царской монархии и ее войск", но вторым пунктом идет образование свободных республик <.> и третьим их пунктом является слияние всех европейских республик в республиканские соединенные штаты.
Прекрасно. Допустим это. Бумага все терпит, но сама действительность?.. Начав с поражения царской монархии и ее войск, к чему же вы, г-да эсдеки, подвели бы Россию и Германию? Россию сделали бы покоренной страной, Германию - страной покорившей. Так неужели вы думаете, что, разгромив Россию, а стало быть, Францию, и Англию, Германия вдруг сказала бы им: знаете что, давайте-ка сделаемся все свободными республиками! Мы своего императора-победителя низложим за то, что он вознес Германию на высоту всемирного господства, а вы низлагайте своих монархов за то, что они бились за вашу независимость. Перебив миллионы своих и чужих солдат, истратив миллиарды марок на войну и наконец завоевав Европу, мы, немцы, знаете, что сделаем? Вдруг, к общему изумлению, откажемся от наших завоеваний, ибо этого желают петроградские эсдеки. <.> Как вы думаете, похоже
это на немецкий характер, на психологию завоевателей вообще, а тевтонов в особенности?»21
Здесь требуется уточнить отношение Меньшикова к Николаю II. Если в статье 1915 г. явно «проглядывает» Меньшиков-монархист, то в 1918 он уже впрямую обвиняет институт монархии в гибели страны: «К сожалению, Николай I начал, Николай II окончил разрушение старой России, - да будут они оба погребены в презрительном забвении человечества вместо вечной славы!»22 Император Николай II в дневнике именуется «Злосчастным». В «великом крушении» России Меньшиков обвиняет именно его: «Боже, до чего прав я был, чувствуя задолго до войны глубоко возмущенное и презрительное чувство к Николаю II! Он погубил Россию, как губит огромный корабль невежественный или пьяный капитан, идущий в узком фарватере и передающий неверный курс на штурвал. Роковой человек! Одно к одному: нечестный народ, выдвинувший нечестивый и ленивый высший класс, должен был потерпеть наказание, получив одностильного с ними царя»23. На первый взгляд, негативная оценка Меньшиковым личности Николая II вполне объяснима и сомнений не вызывает, но последующие дневниковые записи свидетельствуют о том, отношение писателя к царю гораздо сложнее.
В связи с этим обратимся к другому структурному элементу дневника - снам. Судя по записям, для Меньшикова (впрочем, так же, как и для дневников Пришвина) они были весьма значимы, поскольку автор акцентирует свое внимание на характере снов, пытается истолковывать их значение, соотнося с реальными событиями: «Ночью тревожные, предупредительные сны. Верно, где-нибудь совершается что-то решительное»24. Обычно в подобных снах присутствуют духовно близкие ему люди - и не только родственники, но и В. В. Розанов, А. С. Суворин.
Тот факт, что Меньшикову была небезразлична судьба Николая II, тоже доказывают сны, которые, по известному выражению К.Г. Юнга, являются «прямой манифестацией подсозна-тельного»25. В подсознании же Меньшикова таится скрытая от него самого тревога за судьбу русского императора - виновника катастрофы, происшедшей с Россией и с ним лично. Возможно, также бессознательно, Меньшиков проецирует свою собственную судьбу на судьбу русского царя, интуитивно чувствуя схожесть
положения (отрезаны пути к спасению, вероятность смертельного исхода, присутствие рядом жены и детей), что вызывает в нем чувство сопереживания: «Сегодня видел сон: как будто я стою в храме, где почти никого нет, - я и Николай II. Он говорит, указывая на пол, "что это?" <...> Я <...> ответил: "Это грязь, Ваше Величество" (подумал, не обиделся бы он, что не сказал императорское Величество). Тогда царь молча стер подошвой эту грязь (такую, какая прилипает к обуви на улице). Мне показалось, что мне о чем-то нужно говорить с государем, но сразу нашло очень много народа прикладываться к кресту, который будто бы вынес не священник, а тот же Николай II, и мне показалось, что когда я приложусь, тогда и поговорю с ним. С этим и проснулся. Но в связи ли этот сон со слухами, что Николай II убит?»26
Последующие несколько дней Меньшиков отмечает в дневнике все слухи, касающиеся информации об убийстве царя. Меняется тональность записей, уходит ожесточение, появляется сопереживание, стремление разобраться в предполагаемой трагедии и одновременно стойкое нежелание того, чтобы эти слухи обернулись реальностью: «Встревоженное настроение. В "Молве" настойчивые слухи об убийстве Николая II конвоировавшими красноармейцами. И наследник будто бы умер две недели тому назад. Все возможно в эти трагические времена. Жаль несчастного царя - он пал жертвой двойной бездарности - и собственной, и своего народа. <. > Я действительно верил в русскую монархию, пока оставалась хоть слабая надежда на ее подъем. Но как верить в машину, сброшенную под откос. И совершенно изломанную? <. > Мы все республиканцы поневоле, как были монархистами поневоле. Мы нуждаемся в твердой власти, а каков ее будет титул - не все ли равно?»27
На протяжении одного дня - 11 (24) июня - Меньшиков делает несколько записей, и все они касаются одного: смерти Николая II, в реальность которой он наконец поверил, притом что императору и его семье было отмерено еще больше трёх недель жизни. Меньшиков потрясен, узнав, что «ужасный слух» подтвердился и «несчастный царь действительно убит». Он понимает, что свершился какой-то страшных грех, что-то противоестественное, имеющее отношение не только к здравому смыслу, но и к каким-то сущностным основам: «Глубинам совести народной, если остались
какие-нибудь глубины, будет нелегко пережить эту кровь»; «Боже, какая бездарная у нас, какая злосчастная страна! Итак, родившись в день Иова многострадального, Николай претерпел столько
бедствий, сколько едва ли кто из его современников - не только
28
коронованных, но и простых пастухов» .
«Тяжелый камень на сердце» у Меньшикова от понимания того, что преступление совершено от имени всего народа, «преступление бессмысленное, объяснимое только разве трусостью и местью», поскольку «убили человека теперь уже совершенно безвредного. <...> Убили только потому, что он оказался беззащитен среди народа, четверть столетия клявшегося ему в преданности и верности»29. В этих размышлениях Николай II воспринимается Меньшиковым уже не как царь, а как обыкновенный человек, волею судьбы оказавшийся одиноким, беззащитным и посланным на заклание вместе со своей семьей. Писатель не сомневается в том, что и его самого ждет такая же трагическая участь. Для него параллелизм судеб очевиден. Не случайно последующие записи Меньшикова наполнены мыслями о скорой смерти, в которой самое страшное для него - расставание с детьми. В одном из последних прощальных писем Меньшикова, обращенном к семье, есть такие строки: «Простите меня, Христа ради, что я был слишком беспечен и не уберег себя и вас»30.
Переоценка ценностей, перемена «политического миросозерцания» происходит не только в сознании М. Меньшикова. Так, секретарь петербургского Религиозно-философского общества С.П. Каблуков, подводя итоги 1917 г., запишет в своем дневнике: «.Переменилось и мое политическое миросозерцание. Из радикал-демократа я стал приверженцем самодержавия царского. 10 месяцев русской революции, уничтожившей Россию как государство, опозорившие ее, внесшей чудовищную разруху в хозяйственную, промышленную и бытовую жизнь страны <.> не могли сделать из меня ничего иного»31. По свидетельствам Э. Голлербаха, осенью 1918 г. Розанов, бродя по Москве с С. Н. Дурылиным, обращался ко всем встречным с просьбой показать ему «какого-нибудь настоящего большевика», а придя в Московский Совет, он демонстративно заявил: «Покажите мне главу большевиков - Ленина или Троцкого. Ужасно интересуюсь. Я - монархист Розанов».
«С.Н. Дурылин, смущенный его неосторожностью, упрашивал его замолчать, но тщетно»32.
Сам Меньшиков признается, что испытал странные для себя чувства, узнав, что Великий князь Михаил Александрович объявил себя императором: «...В груди задрожали старые монархические струны», захотелось крикнуть: «да здравствует и пр.». «Стало быть, я больше монархист в душе, нежели республиканец, - признается он, - хотя искренно презирал Николая II и всех выродившихся монархов»33.
Еще один структурный элемент дневника - рассуждения ретроспективного характера. Меньшиков обращается к прошлому, во-первых, с целью осмысления собственной жизни и подведения ее итогов, во-вторых, с тем, чтобы, соотнеся прошлое и настоящее, попытаться объективно оценить свою писательскую деятельность. Меньшиков подвергает тщательному анализу прожитую жизнь. Он вспоминает о «проклятой бедности», которая «измяла и изувечила жизнь» и его родителей, и братьев, и его собственную. Он корит себя за «беспечность», когда, доверившись «человеческой подписи на бумаге», обменял «золотые кружки» на ассигнации и в результате оставил своих детей без средств к существованию. Но более всего Меньшиков упрекает себя за то, что не смог «предвидеть» того положения, в котором оказалась его семья: «Гибель. Ты ее мог бы предвидеть, когда родился после постыдной крымской войны, когда в числе первых звуков, сменивших звуки небес, тебя встретила площадная брань. В нечистую ты пришел страну, в страну больную, гибнущую. <...> Разве ты не пережил затяжной агонии голодовок и эпидемий, предшествовавших поражению на востоке и первому русскому бунту? Разве ты не знал лично министров, растерянных, равнодушных, цеплявшихся за свой пост при явной неспособности наладить дело? Разве.»34
Риторические вопросы, следующие один за другим, усиливают не только выразительную эмоциональность речи, но и передают высшую степень отчаяния автора: «И если, видя всю эту внутреннюю гниль и возмущаясь ею, ты не бежал из гнилого омута, стало быть, тем самым, ты признал неразрывность твою с ним. Ты оказался не выше здоровой клетки в чахоточном теле - видит гибель и уйти от нее не может. Вот оценка твоей родины и тебя
вместе с ней»35. Он признает, что его личные ошибки неразрывно связаны с мировою и общенародною катастрофой.
Размышляя о пройденном пути, оценивая опыт прошлого и анализируя настоящее, Меньшиков среди всего этого неожиданно приходит к мысли о своем поразительном сходстве с Розановым: «Вчера в "Вешних водах" прочел статью Голлербаха о Розанове и поражен был многими параллельными чертами наших биографий. <.> Литературно мы очень не схожи, но есть и поразительные совпадения без заимствования»36. Поэтому стоит обратить внимание на «схождения» этих двух незаурядных личностей.
И Меньшиков, и Розанов ушли из жизни почти одновременно: 20 сентября 1918 г. будет расстрелян Меньшиков, Розанов умрет через четыре с половиной месяца - 5 февраля 1919 г.
Весной 1899 г. Розанов получил приглашение А. С. Суворина сотрудничать в «Новом времени», Меньшиков становится штатным сотрудником той же газеты с апреля 1901 г. Очень скоро в «журналистском мире» Меньшикова стали считать «главным соперником» Розанова37. Что касается их литературных и личностных контактов, то им изначально было суждено претерпеть немало испытаний, которые на десятилетие отдалили их не только в идеологическом, но и человеческом плане.
В письме А.П. Чехову от 20 мая 1897 г. Меньшиков упоминает о своих «трениях» с Розановым, работавшим вместе с ним в газете «Русь», издававшейся В.П. Гайдебуровым: «Работа моя снова оборвалась в "Руси" (а последние два месяца я не писал там из-за нежелания печататься бок о бок с В. Розановым. Едва удалось убедить Гайдебурова отказаться от этого чудовищного для "Нед<ели>" сотрудничества.)»38
Полемика между двумя ведущими публицистами России будет продолжаться на протяжении почти десятка лет. Несмотря на общность тем и вопросов, поднимаемых ими на страницах газет и журналов, их взгляды всегда были различны39. Тем более парадоксально звучали мнения критиков о том, что между ними есть некое сходство. Так, писатель и редактор журнала «Мир Божий» А.И. Богданович «объединил их имена, назвав Меньшикова и Розанова "юродствующими литераторами", при этом считая, что -"это две родственные души, единомыслящие и единостремящие-ся"»40. В 1899 г. А.И. Богданович пишет о юродстве как о явлении,
породившем «сорт» литературы, далеко не лучшего качества, и к «представителям юродствующего цеха» критик относит «г. Меньшикова из "Недели"» и «г. Розанова из недр <...> реакционной прессы»41.
С 1910 г. отношения Розанова и Меньшикова переходят в новую фазу: исчезает враждебность, печатные «наскоки» друг на друга, наблюдается даже некоторое сходство взглядов и позиций. В прессе все чаще их имена соседствуют друг с другом. Скорее всего, это можно объяснить отходом Розанова от Мережковских и охлаждением их к последнему. «Не случайно, - пишет В.А. Фатеев, - Д.В. Философов соединил имена "нововременских столпов" в своей статье "Мелкие душонки", посвященной уходу Льва Толстого из Ясной Поляны»42.
В статьях двух известных критиков теперь ощутимо стремление не только понять, но и поддержать позиции друг друга, обосновать то положительное, что не замечалось ранее. Так, Меньшиков в одной из статей, поддерживая позицию Розанова по поводу «глубокого варварства России», отозвался о нем как о «человеке редкого таланта и высокого подъема духа»43. Неоднократно Меньшиков подчеркивал уникальность розановской манеры: «.есть у него одна удивительная черта, которой не хватает у подавляющего большинства писателей. У него есть творчество, у него есть собственная мысль, которая в прикосновении с вашей дает иногда своего рода "вольтову дугу": ослепительное горение. Это дается только исключительным людям»44.
«Литературная несхожесть» двух писателей: публицистичность Меньшикова, поднимающего злободневные для общества темы, и «интимная философичность» стиля Розанова, тяготеющего к проблемам общечеловеческим, - признавалась не только критиками, но и ими самими. Но тем не менее общность, «родственность» между ними существовала. Ее-то в полной мере и ощутил Меньшиков, когда, пораженный «параллелизмом» судеб, своей и розановской, он делает в дневнике знаменательную запись, графически «запечатлевая» в двух столбиках - «Он» и «Я» - «параллельные черты» своих «биографий». Сходство обнаруживается на многих уровнях: это происхождение, жизненные обстоятельства, психологические черты, «восхождение» по служебной лестнице, личная жизнь. Столбик под названием «Я» содержит всего одно
слово: «Тоже». Составляя перечень сходных биографических данных, Меньшиков отмечает, что Розанов происходит из духовенства, как и он; отец его был мелкий чиновник («Тоже»), даже матери у них были из дворян Шишкиных! «Глубокая бедность в детстве» («Тоже»), «чувство бесконечной слабости» («Тоже»), «отвращение к школе» («Тоже»), «Служба на Государственной службе 13 лет» («Тоже. 14»); «Его вытащили (Страхов) - «Тоже. (Гайдебуров)». И наконец - «Работа в "Новом Времени"» - «Тоже»4 .
Пожалуй, самым существенным в этих биографических «схождениях» является тот факт, что в судьбе и Меньшикова, и Розанова главную роль сыграл А. С. Суворин. Так же как и Розанов, Меньшиков, сотрудничая в «Новом времени», был любим и уважаем своим шефом. А. С. Суворин был крестным отцом его дочери Ольги (а крестной материю - дочь Ф.М. Достоевского Любовь Федоровна), которая до конца жизни хранила икону святой княгини, подаренную ей крестным отцом. После смерти Суворина Меньшиков практически становится идейным вдохновителем газеты, продолжателем его дела. И это обстоятельство не прошло не замеченным для Розанова, который написал по этому поводу: «.он быстро, почти моментально развернулся в громадный государственный ум, зрелый, спокойный, неутомимый, стойкий, "не взирающий ни на что", кроме Отечества, его реальных нужд»46.
Стремление понять, постичь Розанова сохранится у Меньшикова до момента его трагической гибели. В своем дневнике, рассуждая о Розанове и сравнивая себя с ним, Меньшиков еще и еще раз пытается постичь суть его писательского дарования, психологию личности, значение и место Розанова в литературной жизни России. Меньшиков пытается аналитически подойти к уяснению писательской манеры Розанова: «Читаю - т. е. начинаю читать Розанова всегда с интересом, но редко оканчиваю с удовлетворением. У него диссоциация мысли, раскрытие ее с разложением, как у некоторых сильно реагирующих металлов (например, калий). Или, подобно сере и фосфору, мысль его изомерна, имеет не только кристаллическое (как у меня) строение, но и аморфное». Но неожиданно рассуждения Меньшикова о «химических» процессах творчества прерываются вопросом: «Неужели мы с Розановым совершенно будем забыты?»47 Хотя для себя самого ответ у него есть: Розанов - «нет, хотя бы ради психопатического своеобразия,
я - да, ибо просто небездарными публицистами хоть пруд пруди». И дело здесь даже не в том, что автор дневника уже определил свое место в литературе по отношению к Розанову, а в самой проблеме памяти в «разгромленной» и «обреченной на гибель» стране.
Судьбой Розанова Меньшиков интересуется постоянно. В декабре 1917 г. Меньшиков посылает письмо О. А. Фрибес, в котором просит узнать о положении дел семьи Розановых: «Напишите, если знаете, что Розановы? Где они? Как себя чувствует Василий Васильевич? Сообщите ему мой адрес, не откликнется ли хоть открыткой»48. В январе 1918 г. Меньшиков, получив от Розанова бандероль с двумя выпусками «Апокалипсиса нашего времени», искренне радуется, потому как присланный «журнальчик» воспринимается им прежде всего как доказательство того, что Розанов еще жив: «От всего сердца желаю Вам - как и себе - спастись среди этой чисто апокалиптической катастрофы. Прочел оба № с тем большей жадностью, что сам мечтал издавать подобный же "журнальчик с пальчик", но, как бывший моряк, чувствую, что момент подходит надевать чистую рубаху (спросите моряков, что это значит). Многие Ваши мысли, как всегда, блестящи и верны, с другими, как всегда, поспорил бы очень. Теперь не до спора»49.
Далеко не случайно именно Розанов, явившись к Меньшикову во сне, как бы «предсказывает» тому его последующую участь: «Видел сон, будто в какой-то большой комнате перед домашней церковью стол, на нем - почта для покойного Суворина, который будто бы жив, с бандеролью "Новое время" <...> № 1-й и мой фельетон на 2-й странице, но подпись вместо "Мирный" -"Меньшиков-мученик". дальше что-то неразборчивое. <.> Мне показалось, что это Розанов изменил подпись для чего-то. И затем проснулся. Вот случай проверить сны»50.
Он даже собирается навестить Розанова в Троице-Сергиевой лавре, но по независящим от него обстоятельствам встреча не состоялась, а в сентябре 1918 г. Меньшиков был расстрелян. «В некрологе петроградского литературного журнала, уже после кончины Розанова, имена этих двух ведущих сотрудников "Нового Времени" привычно поставили рядом», - замечает В.А. Фатеев51.
Чувствуя «резкое ощущение близости предела», Меньшиков все больше думает о своих детях. Строки в дневнике, посвящен-
ные им, - тоже его завещание: он хочет надеяться, что впоследствии, когда они вырастут, то прочтут о себе все написанное о них отцом и обязательно извлекут нравственные уроки. Основной мотив, который пронизывает дневниковые записи, посвященные детям, - боль и тревога за их будущее. Надежды на благополучный исход незначительны: «Неважная им предстоит судьба.»; «Милые детишки мои, боюсь, что их растреплет ветер жизни, как кучу листьев, и судьба их, мож. б., будет печальна. Но ведь, мож. б., и нет: кто знает, какая каждого ждет впереди волшебная цепь случайностей? Кто не отойдет слишком далеко от Бога, от божества души своей, того и Бог не оставит»52. За два дня до смерти М. О. Меньшиков в письме дает последние наставления: «Пусть дети, когда вырастут, читают мои книги. Пусть будут честными и добрыми людьми. Пусть вспоминают меня и верят, что я любил их, как свою жизнь»53.
В последних перед арестом записях, сделанных Меньшиковым 31 августа (13 сентября), уже чувствуется его смирение перед неотвратимой гибелью. Прежний девиз, который поддерживал его на протяжении последнего времени («Раз идешь на дно - барахтайся, Михаил Осипович»), полностью утрачивает актуальность и заменяется другим - абсолютно противоположным: «Если ты выброшен за борт в пустынном море, то все, что бы ты ни предпринял, будет ошибкой. Единственно правильное - идти ко дну. <.> . Страшна ведь не смерть, а умирание, сознание гибели. <.> О, если бы я был один!»54
Дневниковая «проповедь» М.О. Меньшикова заканчивается словами о закономерности расплаты «образованных классов» за все, что сейчас творится в России, в них - и признание собственного «греха»: «Все ужасы, которые переживает наш образованный класс, есть казнь Божия рабу ленивому и лукавому. Числились образованными, а на самом деле не имели разума, к-ый должен вытекать из образования. <. > Не было бы ужасов, если бы все просвещенные люди в свое время поняли и осуществили великое призвание разума: убеждать, приводить к истине»55.
Стоит заметить, что и в других «революционных дневниках» ведущими становятся две темы - последствия революции и осознание своего личного участия в общем «грехопадении». Так, дневник С. Каблукова за 1917 г. наполнен горькими размышлениями,
кто повинен в том, что Россия оказалась на краю гибели, и не с попустительства ли и легкомыслия самой интеллигенции произошло то, что произошло: «Не поздно ли однако вопить и каяться? Не пожинаем ли то, что посеяли сами? Начиная Радищевым, кончая Мережковским и либеральным барином Филосо-фовым <.> все, все готовили это, звали к этому, жаждали, вожделели этого. И получили»56.
Осознает свой «грех» за происходящее и З. Гиппиус. В дневниковой записи от 5 января 1919 г. она прямо говорит о вине русской интеллигенции и конечно же о своей личной вине за то, что случилось с Россией: «Мы, интеллигенция, - какой-то вечный Израиль, и притом глупый. Мы в вечном гонении от всякого правительства, царского ли, коммунистического ли. Мы нигде не считаемся. Мы quantité négligeable (ничтожество. - Е. К). И мы блистательно доказали, что этой участи мы вполне достойны. <.> Теперь мы достойны владычества Хамов, взявших нас голыми руками.
Ничего, не на кого, некому жаловаться»57.
Горькие слова произнесет и Розанов в «Апокалипсисе нашего времени»: «Что же, в сущности, произошло? Мы все шалили. Мы шалили под солнцем и на земле, не думая, что солнце видит и земля слушает. Серьезен никто не был.»58
В своем очерке о Розанове «Задумчивый странник» З. Гиппиус передает мироощущение, сходное с тем, что описано в дневнике М. Меньшикова: «Не удивляло. Ничто, прежде ужасное, не удивляло: теперь казалось естественным. У всех, кажется, все умерли. Все, кажется подбирают окурки.
Удивляло, что кто-то не арестован, кто-то жив. <.>
И было три главных телесных ощущения: голода (скорее всего привыкаешь), темноты (хуже гораздо) и холода (почти невозможно привыкнуть).
В этом длительно-разнообразном тройном страдании - цепь вестей о смертях, арестах и расстрелах разных людей.
И Меньшикова расстреляли.
- За "Новое время". Он в Волочок уехал. Нашли. Очень хорошо, мужественно умер. С семьей не дали проститься»59.
Размышляя в дневнике о судьбе своих «писаний», М. О. Меньшиков с легкой иронией и в то же время с надеждой
говорит о том, что будущее, возможно, все расставит на свои места: «Чего не бывает на свете: может быть, в отдаленном будущем найдется праздный человек, к-рый заинтересуется нашей эпохой и в грудах печатного мусора где-нибудь в Британском музее найдет мои статьи. Прочтет их, соберет из них ценное и еще раз даст мне имя и жизнь. <.> У каждого народа перед падением были свои пророки. Я один из русских пророков - на манер Иеремии, предсказавший гибель Иудеи и дождавшегося своих предсказаний. Многие мои предчувствия исполнились с поразительной точностью (даже год войны - 1914 - был предсказан в августе 1912 г.)60. Именно поэтому закономерен и его завет потомству: «Без стыда гляжу на 20 томов моих сочинений, стоящих на комоде тети Гаши. Они обречены на забвение, но в них много мысли, не меньше, чем у большинства писателей, желавших служить народу возбужденьем мысли. Некоторые и, мож. б., многие статьи заслуживают воскресения из мертвых, т. е. включения в сжатое, доступное широкой публике издание. Завещаю это своему потомству, т.е. тем, чье благородное чувство подскажет этот долг»61.
Раскрытие культурных ценностей прошлого продолжается, о чем свидетельствует огромный интерес к автодокументальной литературе. Сама личность М.О. Меньшикова и его литературное наследие в настоящее время стали предметом серьезного исследовательского внимания, поскольку «без М.О. Меньшикова невозможно полно и объективно представить себе литературу и историю России в сопредельных областях двух столетий»62. Его дневник предоставляет возможность по-новому взглянуть на «великие потрясения», произошедшие с Россией, поскольку эпохальная дистанция, отделяющая современников от революционных событий 1917 г., приблизилась к вековой - вполне достаточной, чтобы объективно оценить их.
Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков: Переписка. Дневники. Воспоминания. Статьи / Сост., статьи, подгот. текстов, примеч. А.С. Мелковой. -М.: Русский путь, 2005.
Меньшиков М.О. Дневник 1918 года // «Российский Архив (История отечества в свидетельствах и документах ХУШ-ХХ вв.)». Выпуск IV. М.О. Меньшиков.
Материалы к биографии. - М.: Студия «ТРИТЭ» - Российский Архив. 1993. -С. 11-222.
МеньшиковМ.О. Дневник 1918 года. - С. 20. Там же. - С. 36. Там же. - С. 20, 64, 65. 6 Там же. - С. 57-58. Там же. - С. 29.
Палиевский П.В. Апокалипсис нашего времени // Розановская энциклопедия / Сост. и гл. ред. А.Н. Николюкин. - М.: РОССПЭН. 2008. - Стб. 1224-1225. Розанов В.В. Собрание сочинений. Апокалипсис нашего времени / Под общ. ред. А.Н. Николюкина. - М.: Республика, 2000. - С. 6. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 11. Там же. - С. 11-12.
Розанов В.В. Собрание сочинений. Апокалипсис нашего времени. - С. 6-7. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 11-12. Там же. - С. 11. Там же. - С. 12. Там же. - С. 50.
Фатеев В.А. Розанов и славянофильство // Наследие Розанова и современность: Материалы Международной научной конференции. Москва. 29-31 мая 2006 г. - М., 2009. - С. 58.
Розанов В.В. Собрание сочинений. Апокалипсис нашего времени. - С. 356. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 34. Там же. - С. 22.
Меньшиков М.О. Обглоданные гусеницей // Меньшиков М.О. Письма к русской нации / Сост., вступ. статья и примеч. М.Б. Смолина. - М.: Изд-во журнала «Москва», 2002. - С. 511-512.
22 Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 65.
23 Там же. - С. 138-139.
24 Там же. - С. 104.
25 См.: ЮнгК.Г. Воспоминания, сновидения, размышления. - Мн.: Харвест, 2003; Юнг К.Г. Архетип и символ / Сост. и вступ. ст. А. Руткевича. - М.: Ренессанс, 1991; Юнг К.Г. Структура психики и процесс индивидуализации. -М.: Наука, 1996.
Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 147. Там же. - С. 152. Там же. - С. 153, 155. Там же. - С. 169-170.
Меньшиков М.О. Письма // М.О. Меньшиков: Материалы к биографии // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. - М., 1993. - Вып. 4. - С. 232.
Дневник Сергея Платоновича Каблукова. Год 1917 / Публикация Е.М. Криволаповой // Литературоведческий журнал. - 2009. - № 24. - С. 199.
Голлербах Э. В.В. Розанов. Жизнь и творчество. - Пб.: Полярная звезда, 1922. -С. 88-89.
33 Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 176.
34 Там же. - С. 18-19. Там же. - С. 19. Там же. - С. 91.
Зябликов А.В. «Праведное государство по Розанову // Наследие В.В. Розанова и современность. - С. 365.
Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков. - С. 88.
См.: Богданова О.А. Дискуссия Розанова и М.О. Меньшикова о «Крейцеровой сонате» Л.Н. Толстого // Наследие Розанова и современность. - С. 140-144. Богданович А.И. Юродствующая литература. «О любви», М.О. Меньшикова; «Сумерки просвещения», В.В. Розанова // Мир Божий. - 1899. - № 4. - Отдел второй. - С. 1. Там же.
Фатеев В.А. Меньшиков М.О. // Розановская энциклопедия. - С. 573. Там же.
Там же. - С. 574.
Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 91.
Фатеев В.А. Меньшиков М.О. // Розановская энциклопедия. - С. 574. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 92.
Письма М.О. Меньшикова к О. А. Фрибес // Меньшиков М.О. Материалы к биографии // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. - М., 1993. - Вып. 4. - С. 252. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 265. Там же. - С. 122.
Фатеев В.А. Меньшиков М.О. // Розановская энциклопедия. - С. 575. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 103, 122. Меньшиков М.О. Письма. - С. 232. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 221. Там же. - С. 222.
Дневник Сергея Платоновича Каблукова. Год 1917. - С. 178. Гиппиус З.Н. Дневники: В 2 кн. / Под общей ред. А.Н. Николюкина. - М.: НПК «Интелвак», 1999. - Кн. 2. - С. 161.
Розанов В.В. Собрание сочинений. Апокалипсис нашего времени. - С. 7. Гиппиус З.Н. Розанов. Задумчивый странник // Гиппиус З.Н. Воспоминания. -М.: Захаров, 2001. - С. 155. Меньшиков М.О. Дневник 1918 года. - С. 82-83. Там же. - С. 96.
Алехин Ю. К живым адресатам // Меньшиков М.О. Выше свободы. Статьи о России. - М.: Современный писатель, 1998. - С. 440.
