CC BY
5
8. Blohina N.A. Ponyatie gendera: stanovlenie, osnovnye koncepcii i predstavleniya. Obschestvo igender: materialy Letnej shkoly v Ryazani, Ryazan': RGU im. S. Esenina, 2003: 7-40.
9. Dennis C., Brakus J., Ferrer G., Mclntyre C., Alamanos E., King T. A Cross-National Study of Evolutionary Origins of Gender Shopping Styles: She Gatherer, He Hunter? Journal of International Marketing. 2018; 26: 38-53.
10. Gender. Cambridge Dictionary. Available at: cambridge.org/dictionary/english/gender
11. Sokolov V.Yu. Gender kak sociokul'turnaya osobennost' lichnosti. Problemy sovremennogo obrazovaniya. 2017; № 6: 300-307.
12. Marx D., Ko S. Stereotypes and prejudice. Oxford Research Encyclopedia of Psychology. 2019: 1-25.
13. Holmes J. Gendered Talk at Work: Constructing Gender Identity through Workplace Discourse. Malden, MA: Blackwell, 2006.
14. Lakoff R. Language and women's place. New York: Harer and Row, 1975.
15. Boskovic V., Alcakovic S. Gender stereotypes and gender differences in language usage. Available at: https://www. researchgate.net/publication/271134807
16. L'Oreal Paris Panorama Mascara Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=_kPLr2IFj6M
17. Revlon's Foundation Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=GEN8s2DW6tM
18. Clarins Anti-Aging Eye Cream Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=BN6qVfx3_6k
19. Popp D., Donovan R., Crawford M., Marsh K., Peele M. Gender, Race and Speech Style Stereotypes. Sex Roles. 2003; Vol. 48: 317-325.
20. Strand E. Uncovering the role of gender stereotypes in speech perception. Journal of Language and Social Psychology. 1997; Vol. 18, № 1: 86-99.
21. Laneige Skincare Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=kqI833KlhhI
22. COVERGIRL Mascara Advertisement. Available at: https://youtu.be/j9IWbh6-Vgo?si=qlr2Gxau4XrktY3s
23. Old Spice Shower Gel Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=srXChURjbqI
24. Tannen D., The Talk of the Sandbox; How Johnny and Suzy's Playground Chatter Prepares Them for Life at the Office. The Washington Post. 1994.
25. Clear Shampoo Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=GSkZ_FoIvyQ
26. Nivea Men Deodorant Advertisement. Available at: https://www.youtube.com/watch?v=6N4nh_JfI9I
27. Haas A. Male and female spoken language differences: Stereotypes and evidence. Psychological Bulletin. 1979; Vol. 86: 616-626.
Статья поступила в редакцию 15.09.24
УДК 821.161.1
Zhu Zijing, postgraduate, Department of Modern Russian Literature and Contemporary Literary Process in Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University
(Moscow, Russia), E-mail: [email protected]
DISEASE AS METAPHOR: THE MOTIF OF MENTAL ILLNESS IN M.A. BULGAKOV'S EARLY STORIES. The article deals with a study of manifestations of mental illness, acting as an extended metaphor in M.A. Bulgakov's short stories with medical themes. By analyzing the stories "Notes of a Young Doctor", "The Red Crown", "The Doctor's Extraordinary Adventures", "Morphius", "I Killed", it is revealed that Bulgakov, one of the most prominent representatives of medical writers, refers to the motif of mental illness. Mental illness can be seen as a symbol of "transition" and "boundary", the writer closely links the symptoms of his characters' illnesses with their psychological state, reveals the inner contradictions of character, traces their psychological maturation. Bulgakov also uses the state of "madness" not only as a manifestation of mental disorder, but also as a metaphorical reflection of the moral choice of the individual, the reaction to absurd conditions of existence, which plays an important role in the creation of Bulgakov's artistic world. Bulgakov's characters face situations in which their psyche is on the verge of disintegration, and it is in these moments that their inner essence is most vividly revealed.
Key words: disease, metaphor, madness, Bulgakov, mental illness, dream, hallucination
Чжу Цзыцзин, аспирант, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, г. Москва, E-mail: [email protected]
БОЛЕЗНЬ КАК МЕТАФОРА: МОТИВ ПСИХИЧЕСКОГО ЗАБОЛЕВАНИЯ В РАННИХ РАССКАЗАХ М.А. БУЛГАКОВА
Статья посвящена исследованию проявлений психического заболевания, выступающего в роли развернутой метафоры в рассказах М.А. Булгаков с медицинской тематикой. С помощью анализа рассказов «Записки юного врача», «Красная корона», «Необыкновенные приключения доктора», «Морфий», «Я убил» выявляется обращение Булгакова - одного из наиболее ярких представителей писателей-врачей - к мотиву душевной болезни. Психическое заболевание можно рассматривать как символ «перехода» и «границы», писатель тесно связывает симптомы болезней своих героев с их психологическим состоянием, раскрывает внутренние противоречия характера, прослеживает их психологическое взросление. Булгаков также использует состояние "безумия" не только как проявление психического расстройства, но и как метафорическое отражение нравственного выбора личности, реакции на абсурдные условия существования, что играет важную роль в создании Булгаковым художественного мира. Герои Булгакова сталкиваются с ситуациями, в которых их психика оказывается на грани распада, а именно в этих моментах наиболее ярко проявляется их внутренняя сущность.
Ключевые слова: болезнь, метафора, безумие, Булгаков, психическое заболевание, гон, галлюцинация
На протяжении всей истории человечества такое понятие, как болезнь, выходило за пределы медицины и распространялось на различные сферы жизни -не только индивидуума, но и общества: искажения и нарушения в функционировании того или иного организма (механизма, структуры) часто воспринимались как заболевание. Однако метафора болезни сложнее, чем может показаться на первый взгляд, поскольку сами представления о норме (и соответственно отклонении от нее) различны в разных сообществах, кроме того, претерпевают изменения с течением времени. Культурные ценности, политические взгляды, философские воззрения и в целом система ценностей индивидуума и определенной группы людей могут показаться абсурдными за пределами их круга. Более того, диапазон восприятия странного чрезвычайно широк - от отношения к нему как к чему-то неприемлемому и ненормальному с точки зрения житейского сознания до восхищения неординарностью гения. Священное безумие, юродство, шутовство, экзальтация - вот далеко не полный перечень «синонимов» понятия душевной болезни в мировой культуре. Не будет преувеличением сказать, что последняя - и литература в особенности - проявляла к темам безумия, сумасшествия едва ли не больший интерес, чем медицина, и русская классическая литература весьма преуспела в этой сфере, о чем свидетельствуют образы героев Достоевского, Чехова и др. Мнимое безумие, сумасшествие как инакомыслие - со времен Грибоедова темы особенно популярные в русской классической литературе. Однако, на наш взгляд, особый интерес вызывает творчество тех писателей, для которых сумасшествие выступает одновременно и как заболевание, и как художественная метафора - и одно толкование не отменяет другого. Художественная ценность такого рода произведений обеспечивается, в том числе, и установкой на достоверность, в чем автору помогают профессиональные
знания. Умение точно воссоздать манеру поведения, а благодаря этому и образ мыслей человека, находящегося на грани или за гранью нормы, особенно ценится читателями. Безусловно, в ряду писателей-врачей такого рода Булгаков занимает особое место. Прежде чем создать поистине хрестоматийные образы «безумцев» - от Хлудова до Бездомного и Мастера - он создал целую галерею персонажей, в облике и поведении которых с медицинской точностью воссозданы проявления психического заболевания.
Целью данного исследования является выявление и анализ проявлений психического заболевания как метафоры в ранних рассказах М.А. Булгакова. Исследование призвано показать, каким образом медицинский подтекст «работает» на художественные средства раскрытия внутреннего конфликта персонажа, а также позволяет укрупнить масштаб социальных и философских обобщений в произведениях писателя.
Для реализации цели были поставлены следующие задачи:
1. Проанализировать ранние рассказы М.А. Булгакова с точки зрения присутствия в них проявлений психического заболевания героев.
2. Определить, каким образом метафора болезни используется Булгаковым для раскрытия психического и эмоционального состояния персонажей, а также социально-философской проблематики произведений в целом.
3. Выявить значение и роль мотива безумия в художественном мире Булгакова.
Новизна исследования заключается в анализе ранних рассказов М.А. Булгакова через призму соединения медицины и литературы и рассмотрении того, как тема психического заболевания представлена в творчестве писателя с позиции метафоры.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, чтобы выявить, как воссоздание симптоматики той или иной болезни связано с видами психологизма в литературе, что способствует развитию междисциплинарных подходов к анализу творчества Булгакова. Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы в литературоведческих и психоаналитических исследованиях, а также в преподавании курсов по русской литературе, медицине и психологии.
Методологической основой исследования является комплексный исследовательский метод, который включает в себя культурно-исторический, биографический, герменевтический и сравнительный методы.
Несмотря на то что литература и медицина принадлежат разным областям знания - гуманитарного и естественно-научного, у них есть общая тема - «человек». Болезнь — это не только медицинская проблема органических поражений или бактериальных инфекций, но и явление, которое имеет под собой богатый культурный подтекст Сьюзен Сонтаг в книге «Болезнь как метафора» пишет: «Болезнь - сумеречная сторона жизни, тягостное гражданство. Каждый из родившихся имеет два паспорта - в царстве здоровых и царстве больных» [1, с. 108]. Иными словами, болезнь неизбежна для человека, но заболевание, как правило, полно случайностей, которые приносят ему богатый и тяжелый жизненный опыт
Клинические характеристики заболеваний в популяциях тесно связаны с историей, нравами, табу, нормами и религиями разных культур и социальных слоев. Это означает, что болезнь можно интерпретировать с точки зрения не только физиологии, но и познания психологии человека. Джеймс А. Тростл обнаружил, что образ жизни человека, модели общения и поведения, навыки адаптации к окружающей среде, а также чувства и верования - все это влияет на вероятность заболевания [2, с. 3]. Но это становится экологической или медицинской проблемой, в то время как болезнь как метафора - это всегда проблема культуры.
В XIX веке концепция психоанализа Фрейда стала важной основой для развития психотерапии, что породило общий интерес к психическому здоровью, привело к появлению в литературе более подробных описаний психических состояний персонажей. В конце века писатели, в той или иной степени обращающиеся к натуралистической эстетике, сделали физиологию и генетику исходной точкой и основным методом изображения человека, расширив территорию литературы до царства иррационального и открыв нам реальность другого мира. Использование мотива болезни в литературных сюжетах часто служило метафорой и символом того, что человек и его окружение становятся «иными» или, по крайней мере, странными, необычными, а психические заболевания или те признаки в поведении, которые чаще всего трактуются как болезнь, хотя могут таковыми и не быть (такие как временное помешательство, изоляция, мизантропия, ненависть к себе и т. д.), подчас в большей степени намекают на проблемы, возникающие во взаимоотношениях людей.
Бартоломей Бронжкевич полагает, что психическое заболевание - это результат противостояния государственной идеологии и желания человека управлять собственной жизнью [3, с. 30]. Безумие подвергается осуждению главным образом потому, что поведение безумцев часто не сдерживается моральными нормами. Образ безумия демонстрирует нарушение порядка и борьбу с поведенческими моделями, регулируемыми традиционными представлениями. Безумие ослабляет силу морали и позволяет людям увидеть, что за пределами нормы существует другой вид ценностей, а это, в свою очередь, подводит к необходимости переосмыслить себя. Поведение и мысли, которые нормальным людям кажутся необычными, самому безумцу не кажутся странными, и когда все общество находится в состоянии беспорядка, поведение безумца - это не бред, а выражение его истинных чувств.
Изгнание и изоляция стали важными методами управления безумием, а психиатрическая лечебница, кажущаяся местом лечения и отдыха, на самом деле долгие годы оставалась тюрьмой для безумцев. Как правило, литературные произведения, в которых герои оказываются в санаториях и психиатрических больницах, имеют метафорический подтекст, и роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» является одним из такого рода текстов, в центре изображения которого оказывается клиника профессора Стравинского, благодаря чему мир романа очень напоминает больницу, в которой не прекращается поток измученных недугами людей. "Палата № 6" А.П. Чехова, пожалуй, лучший пример подобной тематики: доктор, который думал, что в шестой палате найдет неведомые истины, в итоге сам оказался пациентом.
Изображение психики человека широко представлено в произведениях М. Булгакова, и интерес писателя к этой теме подтверждается воспоминаниями его сестры: «Мишу всегда интересовали патологические глубины человеческой психики» [4, с. 119]. Булгаков даже прослушал курс нервных и душевных болезней, включавший в себя лечение бессонницы, галлюцинаций, состояния тоски и страха, беспокойства [5, с. 35]. Описание психических заболеваний или каких-либо симптомов безумия в творчестве Булгакова наиболее ярко проявляется в «Мастере и Маргарите», в котором психиатрическая клиника выступает одним из главных центров романа как важное пространство для психического развития персонажа и ключевое звено разных пространственно-временных миров. Из дневника Е.С. Булгаковой видно, что при написании романа Булгаков обращался к изучению психиатрии: «После этого пошли к доктору Цейтлину за одной книгой по психиатрии... <...> доктор мне сказал: <...> Он так изумительно разбирается в психологии больных, как ни один доктор-психиатр не мог бы
разобраться. Вечером М. А. работал над романом о Мастере и Маргарите» [6, с. 174]. Но и до этого булгаковские размышления о психических заболеваниях были явно заметны - особенно в ранних рассказах, связанных с медицинской тематикой. Писатель скрупулезно воссоздает различные проявления отклонений от психической нормы.
Неряшливость считается одной из патологий психического здоровья [7, с. 88]. Психиатрический термин «синдром Диогена» используется для обозначения психического расстройства, при котором человек пренебрегает гигиеническими нормами [8]. Название болезни связано с киническим философом Диогеном, который, согласно легенде, жил в пифосе. И далеко не случайно Булгаков нередко описывает в своих произведениях неопрятность своих героев - при том, что часто это внешнее воплощение психологического состояния персонажа, которое к тому же может рассматриваться как нравственный выбор, сделанный им. В рассказе «Вьюга» после успешной ампутации репутация героя становится известной в местных кругах, из-за чего он «под тяжестью своей славы чуть не погиб» [9, с. 91] и был физически и психически истощен до предела. При таком нервном расстройстве, вызванном интенсивностью работы, герой целый месяц обходился без ванны, а его прервали как раз в тот момент, когда он начал мыться, и ему пришлось остаться в неопрятном виде, а затем приступить к следующему этапу своей еще более изнурительной и тяжелой работы: «Я месяц не мылся. <...> И в это время грохнуло в дверь» [9, с. 98]; Безусловно, в связи с образом центрального героя тема небрежения гигиеной как следствия психического нездоровья не звучит, поскольку невозможность принять ванну связана с напряженным ритмом работы и усталостью, однако и в этом случае писатель учитывает и психологическую составляющую поведения.
В рассказе «Пропавший глаз» герой, исходя из своего психического состояния, ставит себе диагноз - неврастения, обычные причины которого включают хроническое отсутствие полноценного ночного сна и тяжелый, длительный умственный труд: «Я чувствовал себя побежденным... жестокой судьбой. <...> Фу, неврастения!» [9, с. 167]. И мы также можем наблюдать попытку героя избавиться от состояния неопрятности, когда внешняя сила вновь препятствует этому: «Помнится, я полотенцем вытер левую щеку и выметнулся вместе с Егорычем» [9, с. 155]. И такие эпизоды встречаются в рассказе не раз: «...помнится, вынул бритву... как в дверь грозно застучали и вызвали меня» [9, с. 162]; «...шел через двор добриваться. <...> Лишь только я взялся за скобку двери на своем крыльце, как лошадиная морда показалась в воротах» [9, с. 161]. Безусловно, отсутствие необходимой гигиены не просто причиняет герою неудобства, но воспринимается им как одно из тяжелейших испытаний, неслучайно оно ставится в один ряд с вопросами жизни и смерти: «Ко мне могут привести какой угодно каверзный или сложный случай, чаще всего хирургический, и я должен стать к нему лицом, своим небритым лицом, и победить его» [9, с. 166]. За ироничной самохарактеристикой (на самом деле горькой самоиронией) скрывается мысль об отказе не от комфорта и благ цивилизации, но, по сути, от себя. В жертву врачебному долгу приносится уже не Москва, не Большой театр и опера, но представление о себе, о собственном «я». Герой понимает, что он умирает в прежнем качестве (что соответствует обряду инициации) для того, чтобы родиться в новом. И именно поэтому он делает окончательный выбор: «Я с презрением швырнул бритву в ящик. Очень, очень мне нужно бриться.» [9, с. 168].
Итак, тот факт, что врач прерывается в процессе бритья и жертвует своей опрятностью, чтобы бежать на новое поле «боя» спасать жизни, кажется отражением стабильного, повторяющегося сказочного сюжета: герой всегда отказывается от своих интересов или жертвует ими, чтобы помочь другим, и в итоге приобретает новые навыки или психологическую зрелость, что ведет к личностному росту. Как полагает Е.А. Жиркова, народная сказка о милосердии и самопожертвовании становится замечательной иллюстрацией одной из национальных ценностных констант: для отечественной цивилизационной матрицы характерна онтологизация жертвы, концептуальные аспекты феномена - жертва тела, души или духа [10, с. 46].
Решение врача не бриться также свидетельствует о его внутренних размышлениях о жизни и смерти. Как отмечает Е.А. Яблоков, «через оппозицию «бритость» и «небритость» метафорически выражается отношение к «стихийному» началу жизни - принятие или непринятие бытия в его «непредсказуемом» облике» [11, с. 77]. Врач постепенно совершенствуется психологически и профессионально, проходя через различные этапы медицинской практики, становясь свидетелем множества смертей и болезней, и едва ли не «первобытное» благоговение перед жизнью приобретает все большее значение в жизни героя. Отказавшись от регулярного бритья, он также полностью прощается со своей прошлой упорядоченной жизнью и при этом действительно ставит жизнь и здоровье пациентов выше себя и своих интересов.
В традиционной русской культуре чистота, помимо физического измерения, несет и духовно-религиозную оценку: «Если душа человека создана Богом и чиста, то тело, будучи изначально также чистым, было осквернено Дьяволом. Человек должен стремиться к этой изначальной чистоте и для этого соблюдать гигиенические требования» [7, с. 88]. Аналогию здесь можно провести между героями Булгакова и сказочными персонажами, которые оказываются близки юродивому: юродивый свободен от рутинных бытовых норм, в том числе от телесной чистоты. В.Е. Добровольская отмечает, что «и юродивые, и герой сказки нарушают нормы традиционного общежития, но в отличие от юродивых, для которых нечи-
стота - это одна из форм религиозного антиповедения, для героя сказки это своеобразный знак избранности, указывающий на наличие у героя особых качеств и связи с «иным» миром» [7, с. 89]. В данном случае очевидно, что автобиографический герой Булгакова приобретает альтруистические качества и совершает нравственный выбор, противоречащий нормам так называемого «нормального», или «здорового», общества. Между прочим, в «Мастере и Маргарите» Булгаков также изображает неряшливый внешний вид Мастера: «странный бледный, обросший бородой» [12, с. 366]. Когда Мастера поместили в клинику, одним из способов лечения было «исправление» его внешности, что означало бритье головы, но «всклокоченность» остается: герой предстает перед читателем человеком «со свешивающимся на лоб клоком волос» [12, с. 164]. Вынужденное изменение «неопрятного состояния» означает «ассимиляцию» героя, а неполное изменение Мастера указывает на то, что он все еще пытается совершить переход в другой мир, который он считает «истинным», в данный момент мастер находится в состоянии «пограничности», или на границе между опрятностью и неопрятностью, рассудком и безумием, истиной и реальным миром. Поэтому мы считаем, что психическое заболевание можно рассматривать как символ некоего «перехода» и «границы» в произведениях Булгакова, своего рода моста между двумя мирами, и что когда герои психически нездоровы, они фактически стоят перед определенным выбором: придерживаться ли им своей истины или покориться судьбе?
Еще один из ранних рассказов писателя, «Красная корона», можно считать историей психического заболевания, поскольку подзаголовком романа является «Historia morbi» («История болезни»). Сам герой хорошо осведомлен о своем психическом заболевании, что подтверждается уже в первом отрывке: «не беспокойтесь, я прекрасно знаю, что я болен». Рассказ «Красная корона» ведётся от первого лица и показывает историю психического заболевания героя, переход одной стадии к другой - от «безумен» к «сошёл с ума» и до «безнадежен». Героя ужасает вид повешенного солдата-большевика, трагедия гибели брата оказывает огромное воздействие на его психику: он часто видит, как из стены выходит призрак брата, и кровавая трагедия сводит его с ума, а потом его охватывает чувство вины, вызванное воспоминаниями о том, что именно он отправил брата на поле боя и не настоял на том, чтобы уговорить его вернуться домой до начала войны. Прерывистый монолог не прекращается на протяжении всего рассказа, раскрывая психологические корни ухудшающегося состояния героя.
Сильно потрясенный потерей близкого человека герой начинает проявлять признаки параноидной шизофрении [13, с. 44]. По мнению А.В. Ворониной, в данном рассказе «описанные пограничные состояния человека являются не только художественно полными, но и совершенно точными с медицинской точки зрения» [13, с. 44]. Рассказ ведется с точки зрения шизофреника, чьи мысли несут характеристику «дезорганизованности речи и мышления», и логика его более неустойчива, поэтому автор использует в тексте множество повторов: повторы деталей, цветов и фраз. Повтор фраз наиболее очевиден: после смерти Коли герой каждую ночь видит его призрак, выходящий из стены, который повторяет ему одну и ту же фразу: «Брат, я не могу оставить эскадрон» [14, с. 445]. Повторяется и сцена в сумерках, и именно во время сумерек герой неоднократно переживает ужасающие галлюцинации: «Сумерки страшное и значительное время суток. Всё гаснет, всё мешается» [14, с. 444]. Сумерки были для него временем наказания и искупления, а также границей между трезвостью и безумием: «Да. Вот сумерки. Важный час расплаты» [14, с. 447]. В сумерках, которые являются «границей временного понятия», герой также находится на «границе психического состояния». Герой поначалу сохраняет остатки рассудка, потому что прекрасно осознает свою болезнь и ее источник, но, в конце концов, понимает, что так и не сможет освободиться от оков своей совести до конца жизни, и все, что его ждет, - это бесконечные сумерки, а сны, несущие с собой мир и спокойствие, в которых он словно смог вернуться в те времена, когда брат был еще жив, уже от него ушли навсегда: «Напрасно в жгучей тоске в сумерки я жду сна <...> Ничего этого нет, и никогда не будет» [14, с. 448].
В «Красной короне» освещаются темы покаяния и искупления, протеста против военного насилия и сочувствия жертвам войны. Важно отметить, что с точки зрения влияния войны на человеческое общество неважно, какие ценности отстаивают участники войны, правы они или нет; важна сама жестокость войны, которая калечит жизни и души невинных людей. Сон, в котором герой видит гостиную, символизирует вечный покой, связанный с прекращением мучительных воспоминаний о брате: «В гостиной было светло от луча, что тянулся из глаз, и бремя угрызения растаяло во мне» [14, с. 447]. Но в то же время, учитывая булгаковскую специфику творчества, вечный покой, представленный сном, несет в себе и символику смерти. Герой решает принять на себя долгие душевные муки вечного покаяния за совершенные "грехи". Безусловно, можно обнаружить в рассказе и литературную «предысторию» - опыт не только Чехова («Черный монах», «Палата номер шесть» и др.), но и Леонида Андреева с его знаменитым рассказом «Красный смех», однако, что, может быть, важнее в контексте данной работы, и инвариантный булгаковский сюжет сна-безумия-морока, определяющий, в частности, художественную структуру пьесы «Бег». Заметим попутно, что именно врачебный опыт уберег Булгакова от ошибок в воссоздании состояния непереносимого психологического напряжения, тогда как знаменитый рассказ Андреева «Красный смех» уже своей «рыхлой» композицией вызывает недоверие читателя, поскольку сталкивает два противоположных состояния - монотонности и остроты переживания.
Фрагменты, в которых сумерки воспринимаются как время страха и наказания, появляются и в другом произведении Булгакова. В рассказе «Морфий» доктор Поляков, страдающий морфинизмом, также видит галлюцинации в сумерках: «сумерки - самое ужасное время - уже на квартире слышал отчетливо голос... который повторял: - Сергей Васильевич» [9, с. 369]. В соответствии с концепцией Л.И. Молдовановой, полагающей, что у героев Булгакова предвечернее время часто ассоциируется с болью и душевной пустотой [17, с. 163], сумерки - это момент, когда Поляков ждет инъекции морфия, а значит, в сумерках герой действительно находится на грани духовной и физической уязвимости.
Кроме того, в других рассказах также прослеживается связь между нервным напряжением и сумерками. В рассказе «Полотенце с петухом» в сумерках юный врач находился в состоянии крайнего стресса, тревоги и неуверенности в себе: «В тоске и сумерках я прошелся по кабинету» [9, с. 19]. Сумерки словно знаменуют собой погружение героя в духовные и нравственные страдания: молодой врач мучается от неуверенности в своей профессиональной компетентности и от чувства ответственности за спасение жизней.
В рассказе «Я убил» доктор Яшвин так начинает свой рассказ о том, как он убил одного своего пациента: «...За странным занятием застали меня эти сумерки.» [9, с. 269]. Здесь Доктор антропоморфирует сумерки и считает их виновными в своих последующих безумных поступков. Доктор Яшвин становится свидетелем зверских убийств, совершенных петлюровцем, и, не выдержав нервного напряжения, застреливает полковника. Будучи врачом, он совершает нравственный выбор, который противоречит его профессиональному статусу, но вполне объясним с точки зрения эмоций и совести. Обычно врачи играют роль спасителя, но в этом рассказе, напротив, роль врача пересекается с ролью убийцы. Моральная оценка этого поступка у писателя неоднозначна: убийство не осуждается явно, но и не оправдывается. Сумерки и здесь становятся ключевым фактором, определяющим нравственный выбор доктора, выступая в роли пограничного пространства между стабильностью и нестабильностью психического состояния героев.
Безусловно, столь же важен в творчестве писателя и мотив сна. Как отмечает А. Чудзиньска-Паркосадзе, сон может становиться видением, т. е. вещим сном, позволяющим субъекту заглянуть в потусторонний мир и контактировать с ним; и одновременно ирреальность сна указывает на проявления шизоидной или астенической дисфункции личности, которая испытывает трудности в адаптации к окружающей реальности [18, с. 78]. В произведениях Булгакова присутствуют оба типа снов.
В «Записках юного врача» показаны различные варианты снов и состояний, близких ко сну. Как отмечает Зимнякова, «фиксация момента перехода границы (явь - погружение в сон; сон - пробуждение) ...служит драматизации ситуации, воссозданию действительности как калейдоскопа действий или, наоборот, ретардации, вскрывает механизмы работы сознания, находящегося на пределе своих возможностей» [19, с. 8]. Помимо сна, под онейросферой можно понимать и так называемое пограничное состояние разума, присущее человеку, находящемуся между реальностью и сном. Герой «Записок юного врача» часто пребывает в состоянии полусна, в результате чего в его мир проникает хаос. Почти все события происходят поздно ночью, когда врач или готов погрузиться в сон, или вынужден покинуть мир своих снов. В самом начале молодой врач приезжает в больницу темной зимней ночью; в рассказе «Крещение поворотом» операция по поводу неправильного положения младенца проходит в полночь; в «Полотенце с петухом» тяжело раненная девушка попадает в больницу почти в то же время - поздно ночью; а во «Вьюге» сани мчатся и теряются в черноте вьюги. Описания недосыпания сопутствуют едва ли не каждому сюжетному повороту: «Ложись ты спать, злосчастный эскулап» [9, с. 22]. Рассматривая феномен сна в литературе и фольклоре, стоит отметить, что сон с древних времен является метафорой смерти. Сравнение смерти со сном - традиционная образность, распространенная во многих культурах. С точки зрения сновидения грань между жизнью и смертью очень зыбка: из-за хрупкости сна его легко прервать, и, следовательно, сновидение можно рассматривать как своего рода хождение между жизнью и смертью. В то же время, как нам кажется, сон подчас играет роль своеобразной «анестезии», помогая врачу ориентироваться в мире иррационального - на границе между сном и явью, тьмой и светом, смертью и жизнью, преодолевать страх смерти в диалоге со "сверх-собою" и выполнить ряд так называемых «испытаний» и «заданий» - и в итоге вернуть пациента в мир жизни с границы смерти.
В рассказе «Вьюга» состояние близкое ко сну, о чем свидетельствует беспорядочное мышление, ведет героя через территорию смерти. В этом рассказе писатель использует онейрический метод описания, смешивая галлюцинации, реальность и сон так, что ни читатель, ни сам герой не могут определить, когда и как начался сон (что и соответствует характеристикам сновидений: люди не могут сказать, когда они начали видеть сны): «Меня начало качать, качало, качало... пока я не оказался в Сандуновских банях в Москве. <...> ... затем очнулся и понял, что меня привезли» [9, с. 105]. Писатель намеренно стирает грань между бодрствующим и бессознательным состоянием, реальностью и сном, не позволяя читателю определить разницу между ними. Порождения тьмы имеют в рассказе «Вьюга» характерную для инфернальных созданий оборотническую природу. При описании стаи волков автор не сразу называет их, слово «волк» появляется только в конце фрагмента, и другие слова в тексте выступают в роли его контекстуального синонима - точка, кошка, собака, чёрные звери. Каждое
животное из этой цепочки оказывается крупнее и опаснее предыдущего. С помощью этого приема (остранение, саспенс) читатели ощущают, что ужас усиливается, и стая волков стремительно приближается, и размеры «тварей», оборотней, увеличивается. Такой способ изображения, граничащий с неявной фантастикой, поддерживающей ощущение зыбкости реальности, соответствует характеристикам, связанным со снами: нестабильность, изменчивость и отчужденность от реальности. В то же время такие необычные описания, передавая сложное психологическое состояние тревоги и паники героя, позволяют читателю проникнуться похожим на шизофрению взглядом.
Сны и галлюцинации не только играют роль в развитии сюжета и разъяснении мотивов поведения персонажей, но и важны для раскрытия основной темы произведения. «Необыкновенные приключения доктора», опубликованные в 1922 году после окончания Гражданской войны, - это рассказ от первого лица о повседневной жизни доктора N. неоднократно призывавшегося властями на фронт. В основу сюжета положены автобиографические воспоминания Булгакова - военного врача, призванного в армию. Повесть, как и «Морфий», написана в форме дневника, что позволяет прямо и точно раскрыть душевное состояние главного героя, искусно передавая его переживания и внутренние борения. Писатель создает реалистичный образ врача, оказавшегося в центре политических событий в Чечне. В «Необыкновенных приключениях доктора» ярко показано безумие жестокой войны, страх и отвращение солдат к ней. В рассказе четко прослеживается булгаковский антивоенный пафос, который также выражается через
Библиографический список
фиксацию психологических состояний, проявляющихся в виде снов и галлюцинаций героя: «Но все-таки наступает сон. Но какой? То лампа под абажуром... <...> Ах!.. Напали! ...Да нет! Это чудится... Все тихо. <...> Усталость нечеловеческая. Уж и на чеченцев наплевать» [14, с. 437]. Лампа под абажуром всегда была одним из устойчивых символов дома и покоя в произведениях Булгакова, часто появляясь во снах его автобиографических героев, оказавшихся в тяжелой ситуации и в глубине души жаждущих вернуться в свой мирный и спокойный мир, что отразилось и в начале дневника доктора «Моя любовь - зеленая лампа и книги в моем кабинете» [14, с. 432].
В рассмотренных выше рассказах, связанных с темой медицины или болезни, переживания главных героев в большей или меньшей степени заимствованы из личного опыта Булгакова. Ставя в центр повествования врача или пациента, писатель точно передает собственные эмоции, психическое состояние и изменения в мышлении, опирается на знания в области психиатрии, чтобы поместить своих героев в состояние психической неопределенности, где нервозность, беспокойство, сенсорная дезориентация, путаница речи, галлюцинации и помутнение сознания позволяют читателю действительно проникнуться тем, что чувствуют и думают герои в данный момент. Автор раскрывает внутренние конфликты и противоречия персонажей через аномалии их психического состояния, приводя их к тому или иному моральному выбору. Эти так называемые «безумные» и «больные» мотивы раннего творчества Булгакова отчетливо повторяются и развиваются в его последующих произведениях.
1. Сонтаг С. Болезнь как метафора. Перевод. Ад Маргинем. Москва: Пресс. Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС», 2016.
2. Trostle James A. Epidemiology and Culture. Cambridge University Press, 2005.
3. Br^zkiewicz B. Choroba psychiczna w literaturze i kulturze rosyjskiej. Krakow: Ksi^garnia Akademicka, 2011.
4. Земская Е.А. Михаил Булгаков и его родные. Москва: Языки славянской культуры, 2004.
5. Виленский Ю.Г Доктор Булгаков. Киев, 1991.
6. Булгакова Е.С. Дневник Елены Булгаковой. Москва: Книжная палата, 1990.
7. Добровольская В.Е. Мнимые болезни героев русских волшебных сказок: имитация психических и речевых недугов («Незнайка») и («Неумойка»). Вопросы русской литературы. 2018; № 1: 82-99.
8. Ханова О.А. Синдром Диогена (Патологическое накопительство, Синдром старческого убожества) Available at: https://www.krasotaimedicina.ru/diseases/psychiatric/ Diogenes
9. Булгаков М.А. Записки юного врача. Харьков: Фолио, 2013.
10. Жиркова Е.А., Свитенко Н.В. Аксиологические ориентиры отечественной литературы для детей и юношества: самопожертвование как поступок. Наука. Образование. Современность. 2022; № 1-4: 44-48.
11. Яблоков Е.А. Текст и подтекст в рассказах М. Булгакова («Записки юного врача»). Тверь: Тверской государственный университет, 2002.
12. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. Москва: Алгоритм, 2016.
13. Воронина А.В. Пограничные состояния человека в произведениях М.А. Булгакова с тонки зрения врача и писателя. Культурологическии аспект. Новосибирск, 2018: 42-45.
14. Булгаков М.А. Собрание сочинений в 5 т. Записки юного врача. Белая гвардия. Рассказы. Записки на манжетах. Москва: Художественная литература, 1989: Т. 1:
15. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. Москва: Языки славянской культуры, 2001.
16. Яблоков Е.А. «Черный монах» Чехова и творчество Булгакова. А.П. Чехов и мировая культура: к 150-летию со дня рождения писателя. Ростов-на Дону, 2010.
17. Молдованова Л.И. Особенности пространственно-временного континуума в художественном дискурсе М.А. Булгакова. Особенности исследования и конструирования актуальных типов дискурса и их категорий. 2016: 154-174.
18. Chudzinska-Parkosadze. Онипические мотивы в романе Михаила Булгакова Мастер и Маргарита. Pprzeglap ruycytyczny. 2014; № 3 (147): 77-92.
19. Зимнякова В.В. Роль онейросферы в художественной системе М.А. Булгакова. Иваново, 2007.
References
1. Sontag S. Bolezn' kak metafora. Perevod. Ad Marginem. Moskva: Press. Fond razvitiya i podderzhki iskusstva «AJRIS», 2016.
2. Trostle James A. Epidemiology and Culture. Cambridge University Press, 2005.
3. Br^zkiewicz B. Choroba psychiczna w literaturze i kulturze rosyjskiej. Krakow: Ksi^garnia Akademicka, 2011.
4. Zemskaya E.A. Mihail Bulgakov i ego rodnye. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2004.
5. Vilenskij Yu.G. DoktorBulgakov. Kiev, 1991.
6. Bulgakova E.S. Dnevnik Eleny Bulgakovoj. Moskva: Knizhnaya palata, 1990.
7. Dobrovol'skaya V.E. Mnimye bolezni geroev russkih volshebnyh skazok: imitaciya psihicheskih i rechevyh nedugov («Neznajka») i («Neumojka»). Voprosy russkoj literatury. 2018; № 1: 82-99.
8. Hanova O.A. Sindrom Diogena (Patologicheskoe nakopitel'stvo, Sindrom starcheskogo ubozhestva) Available at: https://www.krasotaimedicina.ru/diseases/psychiatric/Diogenes
9. Bulgakov M.A. Zapiski yunogo vracha. Har'kov: Folio, 2013.
10. Zhirkova E.A., Svitenko N.V. Aksiologicheskie orientiry otechestvennoj literatury dlya detej i yunoshestva: samopozhertvovanie kak postupok. Nauka. Obrazovanie. Sovremennost'. 2022; № 1-4: 44-48.
11. Yablokov E.A. Tekst i podtekst v rasskazah M. Bulgakova («Zapiski yunogo vracha»). Tver': Tverskoj gosudarstvennyj universitet, 2002.
12. Bulgakov M.A. Master i Margarita. Moskva: Algoritm, 2016.
13. Voronina A.V. Pogranichnye sostoyaniya cheloveka v proizvedeniyah M.A. Bulgakova s tochkizreniya vracha ipisatelya. Kul'turologicheskii aspekt. Novosibirsk, 2018: 42-45.
14. Bulgakov M.A. Sobranie sochinenij v 5 t. Zapiski yunogo vracha. Belaya gvardiya. Rasskazy. Zapiski na manzhetah. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1989: T. 1:
15. Yablokov E.A. Hudozhestvennyj mir Mihaila Bulgakova. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2001.
16. Yablokov E.A. «Chernyj monah» Chehova i tvorchestvo Bulgakova. A.P. Chehov i mirovaya kul'tura: k 150-letiyu so dnya rozhdeniya pisatelya. Rostov-na Donu, 2010.
17. Moldovanova L.I. Osobennosti prostranstvenno-vremennogo kontinuuma v hudozhestvennom diskurse M.A. Bulgakova. Osobennostiissledovaniya ikonstruirovaniya aktual'nyh tipov diskursa i ih kategorij. 2016: 154-174.
18. Chudzinska-Parkosadze. Onipicheskie motivy v romane Mihaila Bulgakova Master i Margarita. Pprzeglap ruycytyczny. 2014; № 3 (147): 77-92.
19. Zimnyakova V.V. Rol' onejrosfery v hudozhestvennoj sisteme M.A. Bulgakova. Ivanovo, 2007.
Статья поступила в редакцию 24.09.24
УДК 811.112.2
Shemchuk Yu.M., Doctor of Sciences (Philology), Professor, Department of Linguistics and Professional Communication In the Sphere of Humanities and Applied Sciences, Institute of Humanities and Applied sciences, Moscow State Linguistic University (Moscow, Russia), E-mail: [email protected]
NEOLOGISMS AS A REFLECTION OF THE AMERICANIZATION OF THE MODERN GERMAN LANGUAGE. The objective of the study is to identify neologisms borrowed from English in modern German, analyze them and thereby draw attention to the fact of Americanization of the language reflected in new words. The lexemes selected from the dictionary "Neologismenworterbuch. Neologismen der Zehnerjahre", compiled by scientists of the Institute of the German Language
