CC BY
48
И.В. Ершова (Москва)
ДЕЯНИЯ СИДА КАМПЕАДОРА В ИСПАНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ:
следы «устности» в латинской хронике XII в.
Аннотация. В статье дан анализ двух эпизодов латинской «Нахерской хроники» (Chronica naierensis) с точки зрения наличия в них фольклорных и эпических элементов (перебранки, трюка, мотива умаления героической силы). Сюжетная и повествовательная схема эпизода позволяют предположить, что описание битвы при Гольпехере с участием Родриго Диаса де Бивар в «Нахерской хронике» почерпнуто не из литературы, а из устного эпического сказания, складывающегося вокруг фигуры короля Санчо II и самым тесным образом, по-видимому, связанного с героической биографией Сида Кампеадора.
Ключевые слова: «Нахерская хроника»; средневековый эпос; мотив; Санчо II, Родриго Диас де Бивар (Сид).
I.V. Ershova (Moscow)
The Deeds of the Cid Campeador in Spanish Historiography: Traces of Oral Tradition in Latin Chronicle of the 12th Century AD.
Abstract. The paper analyzes two episodes of the medieval Latin Chronica naierensis and reveals various epic and folklore elements present there. Among those, the motifs of wrangling, trickery, and (self-)disparagement of heroic might are specifically emphasized. The plot and narrative structure of the episodes make it plausible to conclude that within the chronicle, the description of Rodrigo Díaz de Bivar taking part in the battle of Golpeher was based not on literary tradition, but on oral epic tale. This tale must have been focused upon the historical figure of the king Sancho II, but at the same time seems to be closely related to the shaping of the Cid's heroic biography.
Key words: Chronica naierensis; medieval epic; motiv; Sancho II; Rodrigo Díaz de Bivar (el Cid).
Известно, что средневековые хроники (и латинские, и на народных языках) вбирали в себя самые разнообразные источники. Это были предшествующие хроники, античные и средневековые, жизнеописания исторических лиц, монастырские анналы, литературные тексты, агиографическая литература, современная им эпика и сказочный фольклор, местные устные предания и легенды. Одной из задач исследователей древней литературы становится определение критериев вычленения устного фольклорного сюжета. Проблеме устности/письменности источников в историческом тексте посвящено немало теоретических и практических трудов. Значительный спектр тем взаимодействия устной и письменной традиции в Средние века и раннее Новое время дает, например, специальный номер альманаха «Одиссей» и вводная статья к нему историка С.И. Лучицкой
[Лучицкая 2008, 7-12], где, среди прочего, обосновывается необходимость междисциплинарного подхода к проблеме, в частности, привлечение фольклористических и филологических методов анализ к исследованию исторического нарратива. Именно такой подход и станет методологическим основанием моей работы.
Исследуя рассказы об испанском эпическом герое Родриго Диасе де Бивар (герое «Песни о моем Сиде»), изложенные в средневековой латинской историографии, ученые пытаются понять, какие из связанных с ним эпизодов - помимо тех, что изложены в дошедшей до нас поэме - заимствованы хрониками из устной традиции, а какие являются плодом сочинения ученых авторов, добавлений и интерпретации самих хронистов. Одним из самых интересных и спорных текстов оказывается латинская «Нахерская хроника» (Chronica naierensis, сокр. CrNaj, 1160-1180 [Pérez Rodríguez 1983, 21-27]), созданная в монастыре Санта-Мариа-ла-Реаль-де-Нахера [Ubieto Arteta 1981 [1982], 153-177], первая хроникальный свод, посвященный истории Кастилии и ее правителей. А. Перес Родригес, много и специально изучавший хронику в последнее время, подтвердил выводы Р. Менендеса Пидаля по поводу кастильской ориентации автора [Pérez Rodríguez 1983, 21-27] и внимания самой хроники к истории и легендам Кастилии. Среди прочего хроника выказывает особый интерес к легендарным сюжетам и, возможным, устным сказаниям и песням о деяниях. В частности, одним из таких сюжетов в латинской хронике является история борьбы за власть и битв короля Санчо II Кастильского, источником которой считают несохранившуюся «Песнь о Санчо II Сильном», существовавшую то ли на латинском, то ли на романском языке. Начало этой истории кладет раздел королевства Фернандо I между тремя его сыновьями и двумя дочерьми. Если дочери получили города и области к ним прилежащие, то сыновья поделили между собой Кастилию, Галисию и Леон. Результатом необдуманного решения стали междоусобные битва братьев-королей.
Применительно к самому королю Санчо II Кастильскому в «Нахерской хронике» речь идет о четырех битвах: 1) битва Санчо и Альфонсо при Льянтаде (кап. 13, 1106 г. испанской эры); 2) битва при Граусе и гибель Рамиро I Арагонского из-за похищения невесты Санчо II (вся история целиком вымышлена, тем более, что битва при Граусе деле произошла при жизни Фернандо I, по поводу спора о тайфе Сарагосы, дат. 1063; 3) битва при Гольпехере, которая закончилась пленом Альфонсо Леонского; 4) осада города Саморы, унаследованной инфантой Урракой, и убийство короля Санчо II. Результатом стало последовавшее за смертью Санчо II объединение королевств, но под властью Альфонсо VI, того самого, который изгоняет Родриго Диаса в «Песни о моем Сиде».
Родриго Диас де Бивар, кастильский рыцарь и альферес короля (оруженосец, обладавший полномочиями командующего войском) возникает в хронике в двух эпизодах:
1. Битва братьев-королей при Гольпехере: накануне битвы король со-
Новый филологический вестник. 2018. №1(44). --
бирает военачальников, чтобы выяснить, чье войско больше и каковы их собственные силы. В этот момент между королем и Родриго происходит следующий диалог:
«Тогда сказал Санчо: "Если они превосходят числом, ты мы лучше и сильнее их. Не стоит ли мое копье тысячи рыцарей, а копье Сида Кампеадора - сотни?" На это ответил ему Родриго, что с Божьей помощью, смог бы он сразиться с одним рыцарем, а там как Бог даст. Однако король снова и снова препирался с кастильцем, говоря ему, что мог бы сразиться с 50, или 40, или 20, или, наконец, с десятком; но лишь один ответ смог он услышать из уст Кампеадора: «Выйду на бой против одного и сделаю то, что Бог позволит».
(«...rex Santius hortatus suos sic ait: "si illi numerosiores, nos meliores et forciores. Quin inmo lanceam meam mille militibus, lanceam uero Roderici Campidocti, centum militibus comparo". Ad hec Rodericus cum uno tantum milite cum Dei adiutorio se pugnaturum et quod Deus disponeret facturum asserebat. E contra cum rex iterum atque iterum Rodericum secure cum L uel cum XL uel cum XXX, deinde cum XX uel ad minus cum X posse pugnare contenderet, nunquam tamen aliud uerbum ab ore Roderici potuit extorquere, nisi quod cum uno se cum Dei adiutorio pugnaturum et quod Deus permitteret facturum» [Naierensis III. 15: 11-22]).
По окончании битвы оба короля попали в плен, и здесь на выручку Санчо приходит Родриго, увидевший, как 14 воинов схватили короля и уводят его в плен. Далее:
«Побежал он за ними, крича издалека: "Куда вы идете, жалкие? Какой будет ваша победа, если, уведя нашего короля, вы потеряете своего? Верните нашего короля и получите своего". Они же, не зная того, что король их и в самом деле стал пленником, и считая, что это никак невозможно, презрительно отнеслись к Родри-го и сказали ему: "Глупец, зачем следуешь ты по следу пленного короля? Или надеешься в одиночку вырвать его из наших рук?" Отвечал на это Родриго: «Дайте мне одно копье» и я вам очень быстро покажу, с Божьей помощью, чего я хочу». Они воткнули копье в землю и поехали дальше. Схватив его, Родриго, пришпорил коня, первым броском сразил одного и развернувшись, выбил из седла другого; и так раз за разом, налетая на них и повергая на землю, освободил короля, и дал [ему] коня и оружие».
(«... instanter properat et eos a longe sic affatur: "quo miseri fugitis, uel que uic-toria uobis si regem nostrum fertis et uestro rege caretis? Nostrum reddatis, ut uestrum post habeatis". Illi regem suum captum esse nescientes et id nequaquam fieri potuisse credentes, uerba Roderici contemptui habentes dixerunt: "stulte, quid insequeris capti uestigia regis? Tu solus eum de manibus nostris liberari confidis?" Quibus Rodericus ait: "si lancea sola daretur, cum Dei adiutorio in breui meam uobis patefacerem uolun-tatem". At illi fixa in campo lancea processerunt. Qua Rodericus arrepta, equum calcari-bus urgens primo impetum unum prostrauit, in reditu alium deiecit et sic in eos sepius feriendo et ad terram prosternendo, regem eripuit, equum et arma exhibuit» [Naierensis III. 15: 33-43]).
2. Осада Саморы. Речь идет о самом известном эпизоде в легендарной и реальной истории раздоров детей Фернандо I. По завещанию короля, Самора отошла инфанте Урраке. Долгая осада города изматывала горожан и угрожала им голодом. Тогда из города, по наущению инфанты, выбрался смельчак по имени Вельидо Дольфос (этот персонаж довольно быстро утратил свою героичность, и в испанской фольклорной традиции всегда предстает предателем), который, прикинувшись перебежчиком, смог войти в доверие к королю и убил его ударом копья в спину. Родриго упомянут в том эпизоде, когда он гонится за убийцей короля к стенам Саморы:
«Родриго, в душе заподозрив, что произошло, мигом вскочил на неоседланного коня и, сжимая копье, преследовал беглеца, сумев, единственно, ранить его коня в полуприкрытых воротах Саморы, укрывшей предателя. В гневе Родриго вернулся в лагерь, рвя на себе волосы, осыпая ударами голову, оплакивая с великими воплями смерть своего господина».
(«Set Rodericus quod factum fuerat animo suspicatus, mox mundo insiliens equo, quem forte tunc ei scutigeri detergebant, arrepta lancea illum insequitur inter portas semiclausas; lancea proditoris equum percutit fugientis. Sic que per castra rediens Rodericus abruptis crinibus caput pugnis percutiens magnis clamoribus intermixtis singultibus mortem sui deflet domini furibundus» [Naierensis III. 16: 37-42]).
Все исследователи единодушны в том, что в данных эпизодах речь не идет о хроникальных источниках. Известно, что основными источниками CrNaj в этой части рассказа были «Хроника королей Леона» Пелайо де Овьедо (Pelayo de Oviedo, Chronicon Regum Legionensium, 1132) и «Си-лосская хроника» (Historia Silense, 1109-1118). Неубедительным кажется предположение, что речь идет о пересказе латинской поэмы, как полагал Ж. Сиро [Cirot 1909, 259-282] и отчасти Р. Менендес Пидаль [Menéndez Pidal 1923, 329-372]. Центральных аргументов два: смена языкового стиля (при всей бедности и простоте своего латинского автор хроники стремится подражать высоким латинизированным образцам и периодически оформляет свой рассказ гекзаметрами, но не в данном случае); вставки прямой речи, которые традиционно воспринимаются как доказательство устного источника (так, например, процент прямой речи в хроникальном переложении «Песни о Сиде» в «Хронике двадцати королей» достигает 40 % от общего объема). Таким образом, сделан вывод, что этот неизвестный источник должен быть устным. Еще одним доводом в пользу устного источника становится рассуждение о том, что вряд ли автор CRNaj задался целью придумать весь эпизод о Родриго Диасе, поскольку его фигура явно не представляет для хрониста никакого специального интереса [Bautista 2009]. Он упоминает Сида только в тех эпизодах, которые связаны со службой королю, а не касаются его собственной судьбы. Тот же Менендес Пидаль полагал, что латинская поэма основана на устной романской песне о Санчо II; после анализа В.Дж. Энтвистла [Entwistle 1928, 204-219] преобладающей стала идея о сосуществовании и комбинированном исполь-
зовании латинской и устной романской поэм. Были и те, кто предполагал, что источник был один - устная романская песнь. На романской песне как единственном источнике настаивал Р. Райт [Wright 1989, 341-342], проделавший большую лингвистическую работу и не нашедший и следов гекзаметров.
И все-таки только наличия прямой речи и логики недостаточно, чтобы подтвердить, что источником было устная песнь на народном языке. Следует оговорить и еще одно положение. Для многих исследователей зачастую нет различия между устным фольклорным источником (эпосом) и устно исполнявшимся литературным произведением. Справедливо настаивая на устности и романском языке источника, Ф. Баутиста одновременно характеризует его в категориях литературного текста, утверждая, что повествование в этих сценах «выявляет решительный литературный импульс, который и дает естественное и эффективное развитие, полное эмоций и драматизма», и определяет, как «un cantar de gesta» [Bautista 2009], что по сути отрицает друг друга.
Разберем эпизод битвы при Гольпехере чуть подробнее и попробуем взглянуть на него с фольклорно-эпической точки зрения. Важной структурной чертой рассказа становится принцип удвоения, который организует весь эпизод: два этапа битвы (битва войска, заканчивающаяся пленением двух королей; сражение Родриго за освобождение короля Санчо с четырнадцатью рыцарями); две беседы Родриго Диаса (одна с королем накануне битвы, вторая с противниками, пленившими короля). Весь рассказ о битве при Гольперехе в целом строится на удвоении - сначала проигрыш, затем победа.
При этом роль Родриго Диаса в обеих беседах строится по одной модели - модели фольклорной по своему генезису. Родриго Диас преуменьшает и умаляет свою силу. В первый раз - когда настаивает, что ему бы только одного врага убить, а не 50, 40, 30, 20 и 10. Скромный ответ Родриго следует на похвальбу короля, при этом протагонистом в этом случае следовало бы считать именно Родриго. Пауэлл полагает, что Родриго выступает здесь в роли наперника и советчика героя (коим естественно считает короля Санчо [Powell 1983, 19]), и кажется, что структура эпизода подтверждает это. Эпизод этот в некотором смысле аналогичен спору Оливье и Роланда, где похвальба как раз является показателем отваги и безрассудной доблести героя. Однако стоит помнить, что Родриго в устной традиции как раз предстает героем разумным, и эпическое умаление своей силы здесь вполне согласуется с его образом. Кроме того, похвальба короля в значительной мере адресована именно Родриго Диасу, превращая его спор с королем в своего рода перебранку, где на первый план выходит именно Родриго. К тому же протагонистом следующего эпизода будет как раз он. Второй раз Родриго Диас подобная же перебранка происходит с вражескими рыцарями, пленившими короля, где Родриго вновь демонстративно преуменьшает свои возможности, сначала уговаривая врагов добром отпустить короля, а потом с очевидным неразумием преследуя отряд в одиночку и безоруж-
ным. Он собственно начинает сражаться после того, как враги уверились в его глупости; под насмешки рыцарей он просит лишь одно копье. Далее Родриго этим самым копьем по одному расправляется с половиной отряда, освобождает короля, и вместе они побеждают остальных.
Весь эпизод становится кристально ясным и симметричным, если «прочитать» в контексте фольклорной мотивики. Мотив умаления силы эпическим героем вполне традиционен. Достаточно вспомнить Одиссея, который, прося лук, говорит, что хочет узнать, «осталось ли в мышцах моих изнуренных хоть мало/ силы, меня оживлявшей в давнишнее младости время, /или я вовсе нуждой и бродячим житьем уничтожен» [Одиссея 21, 282-284]. Не раз возникает он и в русских былинах; например, когда сам Илья Муромец, притворившийся каликой перехожим, заставляет Идолище считать, что богатырь Илья Муромец ест так же мало, как калика, а потому и силы у него немного:
«"Какой-то на Руси у вас богатырь есть, / А старыи казак есть Илья Муромец? / Велик ли ростом, по многу ль хлеба ест, / По многу ль еще пьет зелена вина?" / Как тут эта калика было русская, / Начал он калика тут высказывать: / "Да ай же ты, поганое Идолище! / У нас-то есть во Киеве Илья-то ведь да Муромец, / А волосом да возрастом ровным с меня, / А мы с ним были братьица крестовые; / А хлеба ест как по три-то калачика крупивчатых, / А пьет-то зелена вина на три пятачика на медныих"» (Илья-Муромец и Идолище в Царь-граде).
Мотив умаления эпическим героем своей силы несет в себе оттенок хитрости, плутовства. Во втором диалоге (Родриго и рыцарей) в эпизоде битвы при Гольпехере этот оттенок трикстерства (о феномене трик-стерства и связанных с ним мотивах см. работу Е.С. Новик [Новик 1993, 160-145]), преуменьшения своей силы ради обмана антагониста, просматривается достаточно отчетливо. Е.С. Новик, исследуя вслед за Е.М. Ме-летинским трюк как особый фольклорный мотив или сюжет особого типа, вычленяет его основные разновидности. Среди прочих выделен такой: «Герой преувеличивает в глазах антагониста свою силу (шантаж, мнимые угрозы, демонстрация бессмысленности сопротивления и т.д.)». Важными составляющими такого трюка оказываются мнимая слабость героя; провокация (побуждение антагониста на действия выгодные трикстеру); диалогичность структуры, ответное поведение (взаимосвязь трикстера и антагониста). Родриго просит врага отпустить короля, а не нападает на него сразу, что заставляет рыцарей усомниться в его силе. Заставив врага поверить в свою слабость и провоцируя его дать ему оружие, Родриго получает копье и побивает противника его же оружием. Важно и то, что преуменьшение силы героем в споре с королем накануне битвы на самом деле определяет modus operandi героя. Он уверяет, что наверняка сможет обороть лишь одного противника, а там как Бог даст. Весь ход его сражения с охраной пленного короля - это серия кратких одиночных поединков. Родриго и впрямь не убивает одним махом сразу 50, 40 или 30 воинов, но
по одному многих. Трикстерство вообще не чуждо испанским эпическим героям - и Сиду, и, например, Фернану Гонсалесу. Особенно Сиду. Вполне укладывается сюда и проделка с сундуками в «Песни о Сиде», и периодические хитрости в бою и осаде, которые демонстрирует эпический Сид в поэме. Так или иначе, на мой взгляд, эпизод этот предстает фольклорным по своей природе, что подтверждает предположение о его устном эпическом генезисе.
Интересно, что второй эпизод, где Родриго гонится за Вельидо Доль-фосом, убийцей короля, убивает его коня уже в воротах Саморы, а затем, рыдая и кляня себя, возвращается в лагерь, устроен при всех его отличиях по сходной схеме. Чрезмерные эмоции Родриго Диаса, безуспешная погоня за убийцей, на первый взгляд, противоположны его же поведению в предыдущей битве. Однако на самом деле эта чрезмерность и неудача зеркально отражают предыдущий эпизод с его участием: Родриго, чувствуя неладное, задает вопрос Веллидо, что делает король: так же он спрашивал рыцарей, куда они везут пленного короля. Вторая часть тоже по-своему совпадает: при Гольпехере Родриго гонится за врагами с их копьем и ударом его убивает врагов одного за другим; у Саморы Родриго гонится с копьем за рыцарем, убившем короля, но промахивается и убивает лишь коня. Сходство есть, но все признаки трюка уходят; нет умаления силы, нет спора с врагом, нет провокации, нет связи с врагом (убить его же оружием). Родриго даже не убивает самого предателя, хоть фольклорно ему это вполне удается: гибель коня аналогична гибели героя. Не случайно в последующих фольклорных версиях легенды о Веллидо Дольфосе, он не успевает укрыться в Саморе и всегда оказывается убитым.
Сцена погони за предателем следует за эпизодом, где инфанта Уррака отрашивает, кто готов за награду - ее руку и все имущество - убить короля Санчо: «Если кто-то освободит меня от этой осады и бедствия, я бы вручила ему себя и все, что имею» - и слышит в ответ: «Если заверяешь меня в обещанном, я сделаю то, о чем просишь» («Quod cum Vrraca perpensisset obortis lacrimis ait: "si quis me ab hac obsidione et angustia utcumque liberaret, me et mea omnia illi darem". Tunc quidam filius perditionis Bellidus Ataulfus nomine, qui eam super omnia cupidus affectabat, accedens ad eam dixit: "si de promisso me certificas, facio quod exoptas"» [Naierensis III. 16: 13-17]). Перед нами очень традиционный мотив обещанной награды за помощь в виде руки принцессы (мотив общефольклорный, востребованный и в сказке, и в эпосе, и в рыцарском романе). Заметим, что легендарная и эпическая традиция не потеряют этот мотив. И почти все версии романсов о предательстве Вельидо Дольфосе строятся на переносе вины за убийство короля на инфанту Урраку. Перед этим упоминается и перебранка между королем Санчо и принцессой Урракой: король шлет послов, что предложить Урраке отдать Самору в обмен на земли в долине, на что Уррака отвечает: «Что же со мной сделает чужак в чистом поле, если на укрепленном холме так со мной поступает единоутробный брат?» («quid mihi faceret extraneus in planis, cum hec mihi frater uterinus faciat in arduis et munitis?» [Naierensis
III. 1б: б]). Как можно заметить, все указанные эпизоды держатся на структуре спора, перебранки (даже тот диалог, где Вельидо Дольфос отвечает на вызов и обещание инфанты). В пользу фольклорной природы этих эпизодов играет и сам способ обработки их в хронике - некоторое отсутствие логики и связи внутри эпизодов и, главное, заимствование фольклорного сюжета, который естественным образом влечет за собой появление целого комплекса сопутствующих мотивов.
Можно действительно предположить, что мы имеем дело с неким устным преданием о распре братьев-королей Санчо и Альфонсо, в котором все активнее начинает действовать Родриго Диас де Бивар. В латинской хронике, занятой преимущественно династической враждой королей, битвы, в которых участие юного Родриго Диаса не отмечено, рассказаны автором латинской хроники вскользь и коротко, а подробно переданы как раз те битвы, где Сид выполняет некие функции по защите короля. [Более или менее развернут в CrNaj также эпизод с похищением жены Санчо бастардом его брата, ставший причиной битвы при Граусе и гибели Рамиро Арагонского, который никогда более не будет упомянут в хрониках, хотя, в отличие от Б. Пауэла [Powell 1983], я считаю, что он носит более новеллистический характер, не имея очевидных фольклорных черт]. Логично было бы предположить, что сюжеты о короле Санчо II получают дополнительный импульс к развитию именно в связи с растущей популярностью фигуры Сида и некоторым достраиванием его эпической биографии в устной традиции.
Таким образом, анализ фрагмента латинской хроники с точки зрения наличия в нем фольклорных элементов (перебранки, трюка, мотива умаления героической силы) позволяет предположить, что описание эпизода с участием Родриго Диаса де Бивар в «Нахерской хронике» почерпнуто не из литературы, а именно из устного эпического сказания, складывающегося вокруг фигуры короля Санчо II и самым тесным образом, по-видимому, связанного с героической биографией Сида Кампеадора.
ЛИТЕРАТУРА
1. Лучицкая С.М. Введение II Одиссей: человек в истории. ScriptIOralia: взаимодействие письменной и устной традиций в Средние века и раннее Новое время. М., 2008. С. 7-12.
2. Новик Е.С. Структура сказочного трюка II От мифа к литературе: сборник в честь семидесятипятилетия Е.М. Мелетинского. М., 1993. С. 145-1б0.
3. Bautista F. Sancho II y Rodrigo Campeador en la Chronica naierensis II e-Spania. 2009. 7 juin. URL: http:IIe-spania.revues.orgI18101 (дата обращения 27.02.20i8).
4. Cirot G. Une chronique léonaise inédite II Bulletin Hispanique. 1909. Vol. ii. № 3. P. 259-282.
5. Entwistle W.J. On the Carmen de morte Sanctii regis II Bulletin Hispanique. 1928. Vol. 30. № 3, P. 204-219.
6. Menéndez Pidal R. Relatos poéticos en las crónicas medievales: nuevas indica-
ciones // Revista Filología Española. 1923. Vol. 10. P. 329-372.
7. Pérez Rodríguez A. Observaciones sobre el autor, los motivos y el lugar deredacción de la Сrónica Najerense // Cuadernos de Investigación. Historia. 1983. Vol. 9. N° 2. P. 21-27.
8. Powell B. Epic and Chronicle: the "Poema de mio Cid" and the "Cronica de veinte reyes". London. 1983.
9. Ubieto Arteta A. Historia de Aragón: in 6 vols. Vol. 1. Literatura medieval. Zaragoza, 1981 [1982].
10. Wright R. Latín tardío y romance temprano en España y la Francia carolin-gia. Madrid, 1989.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Bautista F. Sancho II y Rodrigo Campeador en la Chronica naierensis. e-Spania, 2009, 7 juin. Available at: http://e-spania.revues.org/18101 (accessed 27.02.2018). (In Spanish).
2. Cirot G. Une chronique léonaise inédite. Bulletin Hispanique, 1909, vol. 11, no. 3, pp. 259-282. (In Spanish).
3. Entwistle W.J. On the Carmen de morte Sanctii regis. Bulletin Hispanique, 1928, vol. 30, no. 3, pp. 204-219. (In Spanish).
4. Menéndez Pidal R. Relatos poéticos en las crónicas medievales: nuevas indicaciones. Revista Filología Española, 1923, vol. 10, pp. 329-372. (In Spanish).
5. Pérez Rodríguez A. Observaciones sobre el autor, los motivos y el lugar deredacción de la ^órnca Najerense. Cuadernos de Investigación. Historia, 1983, vol. 9, no. 2, pp. 21-27. (In Spanish).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
6. Luchickaya S.M. Vvedenie [Introduction]. Odissey: chelovek v istorii. Script/ Oralia: vzaimodeystvie pis'mennoy i ustnoy traditsii v Srednie veka i rannee Novoe vremya [Odysseus: Man in History. Script/Oralia: The Written and the Oral in the Middle Ages and Early Modern Time], Moscow, 2008, pp. 7-12. (In Russian).
7. Novik E.S. Struktura skazochnogo tryuka [The Structure of a Fairy Tale]. Ot mifa k literature: sbornik v chest'semidesyatipyatiletiya E.M. Meletinskogo [From Myth to Literature: A Collection in Honor of the Seventy-fifth Anniversary of E.M. Meletinsky]. Moscow, 1993, pp. 145-160. (In Russian).
(Monographs)
8. Powell B. Epic and Chronicle: the "Poema de mio Cid" and the "Cronica de veinte reyes". London. 1983. (In English).
9. Ubieto Arteta A. Historia de Aragón: in 6 vols. Vol. 1. Literatura medieval. Zaragoza, 1981 [1982]. (In Spanish).
10. Wright R. Latín tardío y romance temprano en España y la Francia carolingia. Madrid, 1989. (In Spanish).
Ершова Ирина Викторовна, Школа актуальных гуманитарных исследований, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации; Российский государственный гуманитарный университет.
Кандидат филологических наук, доцент; ведущий научный сотрудник ШАГИ РАНХиГС; профессор кафедры сравнительной истории литератур Института филологии и истории РГГУ Область научных интересов: испанская эпическая традиция, теория и типология эпоса, средневековая и ренессансная культура, компаративистика.
E-mail: [email protected]
Ershova Irina V., School of Advanced Studies in the Humanities, Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration; Russian State University for the Humanities.
Candidate of Philology, Associate Professor; Leading Researcher at the School of Advanced Studies in the Humanities, RANEPA; Professor at the Department of Comparative Studies of Literature, Institute for Philology and History, RSUH. Research interests: the medieval Spanish epic tradition, epic theory and typology, medieval and Renaissance culture, comparative studies.
E-mail: [email protected]
