CC BY
82
литературоведение
УДК 82.091 ; 821.134.2.09
Ершова Ирина Бикторовна
кандидат филологических наук ведущий научный сотрудник, Школа актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС профессор Российский государственный гуманитарный университет, г. Москва
«SI OVIESSE BUEN SEÑOR!»: «ИДЕАЛЬНЫЙ ВЛАСТИТЕЛЬ» Б ХРОНИКАХ И ЭПОСЕ ИСПАНСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Тема статьи связана с исследованием основных характеристик образа «идеального монарха», каким он складывается в испанском средневековом эпосе и историографической прозе. Сохранившиеся тексты демонстрируют принципиально разный способ описания королей в эпике и хрониках, выразившийся как в устойчивых формулах/клише при имени короля, так и в совершаемых им поступках. «Книжный», ученый, и устный «фольклорный», способ представления правителя в том или ином тексте может помочь нам понять, какой именно источник - хроникальный текст или предание, бытующее в устной форме, лег в основу сохранившегося текста. Так, в случае с латинской «Historia Roderici» презентация образа короля Альфонсо VI и его отношений с Родриго Кампеадором позволяет с большой уверенностью допустить наличие «устного» источника у латинского жизненописания.
Ключевые слова: «Песнь о моем Сиде», романсеро, средневековые хроники, «История Родерика», идеальный властитель, эпический монарх.
Поскольку в данной статье речь пойдет о хрониках и эпосе, то в первую очередь следует уточнить, что именно включается в понятие испанского эпоса. Испанская эпика вобрала в себя те формы существования эпических сказаний, которые складывались устным традиционным образом и которые этот устный генезис и специфически эпический способ сюжетосложе-ния, повествования и бытования отразили в своем нынешнем облике, т.е. «песни о деяниях» (cantares de gesta) и историко-легендарные романсы. Эпическая песнь и романс - разные формы, но их сюжетный и формульный тезаурусы пересекаются и являются общими. Разделение письменной и устной традиции, устного или книжного происхождения, эпического или легендарного (а он часто строится по законам эпического повествования) сюжета оказывается чрезвычайно значимым при изучении и интерпретации того или иного памятника средневековой словесности. Одним из способов понять, откуда пришел в конкретно взятый текст определенным образом трактуемый персонаж, становится реконструкция сферы формирования его основных характеристик и их словесного оформления.
Образ идеального/не-идеального правителя - забота многих фольклорных, литературных, историко-назидательных жанров средневековой словесности. Каждый формирует его по-своему. В сказке одним образом, в жизнеописании и хронике - другим, в эпической традиции - третьим. При этом роль реализуется, с одной стороны, сю-жетно, т.е. в определенном типе действий и функций, а с другой стороны, - в устойчивом наборе риторических клише или формул, которые идут при имени того или иного правителя.
«Идеальный властитель» в испанских хрониках - это условно-обобщенный образ определенного типа персонажа, под которым, в первую оче-
редь, понимается король, император, а не всякий сюзерен или господин (señor). Хроники, сообщая о конкретных правителях, вместе с тем естественным образом формируют у слушателя/читателя представление о требуемых положительных и отвергаемых отрицательных качествах некоего идеального монарха. Более того, историческая оценка того или иного события зачастую вытекает и связывается хронистом с персональной характеристикой правителя, оказываясь следствием его разумных или неразумных свойств и поступков. Характеристики эти, если присмотреться, выстраиваются в некую иерархию и, как правило, сопровождаются риторическим оформлением в повторяющихся словесных клише.
Канон описания властителя начинает складываться в Испании в исторических сочинениях Исидора Севильского, отправной точки всего, что касается испанской историографии, причем не только для ее исследователей, но и для нее самой. В «Истории готов» формируется самое общее и вполне традиционное описание - правители «сообразительны и понятливы по природе»; они обладают «сильным чувством долга»; это «великие войны» и обладатели «громкой славы. Устойчивых риторических клише при имени короля в «Истории готов» почти не возникает (лишь «rex Gothorum», «rex captus et interfectas est»), но система ценностных (и оценочных качеств) выявляется совершенно ясно. Достоинства четко складываются в иерархию: 1) воинская доблесть, избран для ведения войны, войной увеличил королевство и казну, короли «скорее полагаются на силы, чем на мольбы» (vires eospotius quam preces adhibuisse - His. Goth., 67-69); 2) благочестие и стремление к миру (fide pius et pace praeclarus). Дурно, если королю не достает благочестия (offuscavit in eo error impietatis gloriam tantae virtutis); но еще хуже отсутствие
64
Вестник КГУ№ 4. 2017
© Ершова И.В., 2017
воинской доблести. Например, о короле Сигерихе сказано так: «В эру 454 (= AD 416) на двадцать втором году императоров Аркадия и Гонория, Сигерих был избран королем на место Атаульфа . Усердный в достижении мира с Римлянами, он вскоре был убит своими людьми» (Aera CDLIV, ann. imperii Honorii XXIIpost obitum Athaulfi, a Gothis Sigericus princeps electus est, qui, dum ad pacem cum Romanis esset promptissimus, mox a suis est interfectus (His. Goth., 20)). Столь короткая характеристика, помимо отсутствия многих сведений, означает, что поскольку нет воинских побед, то нет и предмета для рассуждений хрониста.
Ценностная иерархия начинает несколько меняться по мере возрастающего осуждения готских королей за приверженность арианской ереси и осознания необходимости приобщения их к католической вере. Постепенно идеальный вариант правителя «Истории готов» начинает выстраиваться на отталкивании от традиционного идеала правителя-воина. Идеалом оказывается король Ре-каред, последний из готских королей к моменту жизни св. Исидора Севильского; да и вообще, как несложно догадаться, чем ближе по времени живет правитель и чем значимее он для самого хрониста, тем ярче и похвальнее его характеристика. Хвалебная характеристика Рекареда вполне тра-диционна, единственное, что ее отличает, так это высокая плотность положительных характеристик: «Он был благочестивым человеком, отличным от отца по образу жизни. Тогда как один был неверующим и предрасположенным к войне, другой был миролюбивым и деятельным в мирное время; один распространял могущество народа Готов через искусство войны, другой возносил народ посредством победы веры. <.. .> Провинции, захваченные отцом с помощью войны, Рекаред сохранял в мире, управлял ими справедливо, властвовал умеренно. Он был добрым и мягким, необычайно ласковым, и настолько сердечным и доброжелательным, что даже плохие люди желали его любви. Он был настолько великодушен, что своей властью вернул частным гражданам и церквям богатства, которые его отец постыдным образом изъял в казну. Он был настолько милосердным, что часто уменьшал подати своего народа, даруя ему прощение» («Mauricii, Leovigildo defuncto, filius ejus Recaredus regno est coronatus, cultu praeditus religionis, et paternis moribus longe dissimilis. Namque ille irreligiosus, et bello promptissimus, hic fide pius et pace praeclarus; ille armorum artibus gentis imperium dilatans, hic gloriosus eamdem gentem fidei trophaeo sublimans. In ipsis enim regni sui exordiis catholicamfidem adeptus totius Gothicae gentis populos, inoliti erroris labe deserta, ad cultum rectae fidei revocat (His.Goth., 52) <... > Provincias autem quas pater bello conquisivit, iste pace conservavit, aequitate disposuit, moderamine rexit. Fuit autem placidus, mitis, egregiae bonitatis;
tantamque in vultu gratiam habuit, et tantam in animo benignitatem gessit, ut omnium mentibus influens, etiam malos ad affectum amoris sui attraheret. Adeo liberalis, ut opes privatorum, et Ecclesiarum praedia, quae paterna labes fisco associaverat, juri proprio restauraret. Adeo clemens, ut populi tributa saepe indulgentiae largitione laxaret» (His. Goth., 55)).
Вся последующая латинская историография в средневековой Испании в значительной мере наследует Исидору Севильскому в способе определения положительного и отрицательного образа правителя (подробнее об иерархии добродетелей в латинской испанской историографии Средних веков см.: [8, c. 133-149]). Так Лука Туйский, в своей «Всемирной хронике» (Lucae Tudensis, Chronicon mundi, 1236) уже в Прологе, ссылаясь на св. Исидора, определяет качества сильного правителя, требуя от него определенных характеристик: «agnoscere Deum» (знать бога), «fidem catholicam confitere» (исповедовать истинную веру), «regnum in pace conservare» (хранить мир в королевстве), «iustitiam exhibere» (поддерживать справедливость), «hostes viriliter expugnare» (мужественно сражаться с врагами). Когда король обладает «sapientia», «fortitudo» и «consilium», то ни легкомыслие, ни безрассудство, ни гнев не властны над ним. Тут же рядом хронист определяет и качества слабого правителя: «Больше прочих злых дел государи должны гнушаться святотатства, распутства и алчности, из-за которых главным образом и гибли предыдущие государи, так что те, которые были славными победителями многих народов, жалким образом покорялись своим врагам, после того как вызывали гнев Божий святотатством, распутством и алчностью» («Pre cunctis malis sacrilegium, luxuriam et auariciam debent principes execrari, quibus maxime preteriti principes corruerunt, adeo ut qui multarum gencium gloriose uictores exstiterant prouocato Deo sacrilegiis, luxuria et auaricia, suis subderentur miserabiliter inimicis» (Chron. mun., II. 11-9)). Ему вторит Родриго Хименес де Рада, архиепископ Толедский, в своей латинской хронике «О делах испанских» (Rodrigo Himenez de Rada, De rebus hispaniae, 1243), когда говорит в прологе, что опишет «.также деяния государей, одних из коих нерадивость делает ничтожными, а других мудрость, смелость, великодушие и справедливость освящает для грядущих веков» («Gesta etiam principum? quorum aliquos ignauia fecit uiles alios sapiencia, strenitas, largitas et justicia futuris seculis comendavit» (De rebus hisp. Prologus, 33-34)).
Каждый из описываемых монархов должен стать примером либо благого, либо дурного деятеля, имеющего определенный способ поведения; эта назидательная цель перейдет соответственно и в испаноязычную хроникальную традиции, в частности, в главные сочинения Испании в XIII в. - истории короля Альфонсо Х Мудрого.
В прологе к «Истории Испании» («Первой всеобщей хронике»), представляющем собой перевод-переложение пролога Родриго Толедского, целях и предмете хроники сказан, что мудрецы древности «описали деяния государей как тех, кто поступал во благо, так и тех, кто поступал дурно, чтобы те, кто придет следом, из-за благих деяний стремились бы совершать добро, а из-за дурных исправлялись бы в делах злых, и тем самым выправился бы ход мира в каждом из элементов, составляющих его порядок» («Et escriuieron otrossi las gestas de los principes, tan bien de los que fizieron mal cuemo de los que fizieron bien, por que los que des pues uiniessen por los fechos de los buenos et punnassen en fazer bien, et por los de los malos que se castigassen de fazer mal, et por esto fue enderecado el curso del mundo de cada una cosa en su orden» (PCG, Prólogo, 28-35)). Постепенно от латинских хроник XII в. к историям Альфонсо Мудрого вырабатывается и набор соответствующих клише, которыми в обязательном порядке описывается король в историографическом типе дискурса.
Совсем иным предстает образ правителя в устной традиции. Если говорить об эпическом идеале правителя, то его можно реконструировать только от противного. Дело в том, что во всем испанском эпосе, по крайней мере, в том, что имеется в наличии, ни одного идеального эпического монарха нет. Материалом для анализа в данном случае, как уже было сказано, стала «Песнь о моем Сиде» и испанские «старые романсы». Они возникают позже, с конца XIV в., но формульная система и мотивная структура эпоса и романса по сути едина.
В «Песни о моем Сиде» короля дона Альфонсо описывают несколько устойчивых формул: «el buen rey don Alfonso», «rey ondrado»; «mi señor natural», «el rey castellano», buen emperador. Все они представляют собой не оценочные формулы, сообщают качества не персональные, но статусные, по сути фиксирующие лишь социальное положение короля и его статус по отношению к герою песни. «Добрый король», «честн0й король», «мой природный сеньор» - это все формулы статусные, подчеркивающие, что тот, о ком это сказано, по праву занимает место короля, в сущности, просто является королем. Никакой оценочности в этих эпитетах нет, изначальная семантика (правильным, должным образом исполняемых обязанностей короля) погашена. Все деяния короля (благие или дурные) оцениваются, прежде всего, его действиями, его ролью в сюжете, характером его отношений с героем.
В старых устных романсах, по крайней мере, в том корпусе, который сохранился и дошел до нас, король имеет только один постоянный эпитет «el buen rey», и он тоже ни в коей мере не является характеристикой природы монарха, его добронравия и положительности. Если обобщить, то единственный тип монарха, который склады-
вается и преобладает в романсной эпике это «неидеальный король». Причиной этого может быть либо слабость монарха, либо его злонамеренность. Вот его-то качества и действия выявлены в роман-серо необычайно полно и определенно.
«Не-идеальный король» в испанской эпической поэзии: слушает навет завистливых вельмож (король Фернандо по отношению к Педро Карва-халю); верит дурному совету (король Альфонсо верит Гарсии Ордоньесу в его клевете на Сида); сам дает плохой совет, принимает неверное решение (король Альфонсо, король Педро Жестокий); упрекает за ложь, за беззаконие, неправедное убийство. Может быть, поэтому на формульном уровне, в отличие от хроник (и латинских, и особенно кастильских, где закрепление на уровне устойчивых клише гораздо сильнее), никаких устойчивых «качественных» характеристик «правитель» в эпике и романсеро не приобретает. Число устойчивых формул здесь еще меньше, чем в «Песни о моем Сиде»: buen rey, е1 rey castellano; mi señor rey.
Как мы видим, письменная и устная традиции обращаются с идеалом правителя весьма различным образом. И хотя и в том, и в другом случае такого рода примеры не единичны в европейской хроникальной литературе и эпосе, их четкая поляризация и устойчивость в испанской средневековой словесности позволяет рассматривать способ представления правителя в том или ином тексте как показатель того, что послужило основой сюжета или текста, дошедшего до нас только в книжном виде - хроникальный текст или предание, бытующее в устной форме. Особенно это касается хроник, в которых рассказывается об известных эпических героях. Известно, что переложение эпических сказаний в средневековых хроникальных сводах - традиционная форма бытования эпического сюжета (кастильские хроники XIII-XV вв., французские хроники XII-XIV вв., русские летописные своды и пр.). При этом замечено, что хронист, отбирая информацию о реальном или вымышленном персонаже (как, например, вроде как реальный Роланд или не вполне реальный Бернардо дель Карпио) обращается к самым разным источникам (и фольклорного и книжного происхождения); при этом ориентирован он не только на пополнение фактического материала, но и на его изложение в самой популярной и распространенной версии, что почти исключает полное искажение материала, но не исключает его трансформации.
В числе первых книжных источников о Родриго Диасе де Бивар оказывается так называемая «История Родерика», латинская хроника-жизнеописание деяний Родриго Кампеадора (Historia Roderici, другое название - Gesta Roderici Campidoctoris, [1, p. 160]. Изначальная датировка памятника подверглась за последние несколько лет существенному пересмотру; так, А. Монтанер и А. Эскобар
66
Вестник КГУ № 4. 2017
предлагают самую позднюю из существующих датировку памятника, относя время ее создания к 1185-90 гг. [3, с. 77-87]. Изучение «Истории Родерика» не раз заставляло ее исследователей предположить, что биография героя могла быть составлена на основе письменных и устных источников [7, с. 14]. Устность одного из источников мотивируется либо лингвистически (лексической простотой языка и слабой риторичностью стиля, отсутствием ссылок на античные сочинения, цитат из авторитетных источников, полным отсутствием метафорики и риторических тропов), либо сугубо исторически - анализом достоверности той или иной информации, упоминанием тех или иных реалий. Так А. Монтанер, отметив отсутствие точных перечней участников событий в битве за Валенсию, и - наоборот - их точность и достоверность в списках пленных после битвы при Кабре и Мо-реле, полагает, что в одном случае данные взяты из документов архива Сида, а в другом - из устных сказаний, где это не является важным и первостепенным. А Баутиста строит свои «устные предположения» на там, что точно списки пленных мог знать только очевидец событий или кто-то из записавших их со слов очевидца, соответственно меняя тем самым и датировку памятника [4, р. 4-30]. При этом зачастую под устным следом подразумевают «устную историю», рассказы и предания, а порой даже предполагаемый источник обозначается взаимоисключающими понятиями. Менендес Пидаль полагал, что одним из источников могла быть короткая песнь о первом изгнании или что мог существовать единый латинский источник для «Песни о Сиде» и «Истории Родерика». Предполагал он и наличие поэтического источника (то ли устного, то ли письменного) для описания битвы при Тева-ре. (Менендес Пидаль верил в фактографическую достоверность «Истории Родерика», полагая, что письма Родриго и графа Барселонского, перечни даров Валенсийскому соборы, перечень мест, даруемых Алдьфонсо Родриго, четыре клятвы носят документальный характер, а автор, современник Сида, был малообразованным солдатом или странт-ствующим клириком [6, р. 917].) Известный британский испанист К. Смит тоже считал, что в основе этого эпизода лежит латинская поэма или устная романская песнь, не делая различий между этими двумя принципиально разными источниками.
Поиски устного следа не случайны. Исследователями замечено, что написанная на латинском языке «История Родерика» не встраивается в латинскую историографическую традицию. И прежде всего, на наш взгляд, это заметно на способе описания монарха, короля Альфонсо VI. В более поздних латинских хрониках Луки Туйского и Род-риго Толедского Альфонсо VI всегда представлен как идеальный монарх. Его характеристики тради-ционны для всей средневековой историографиче-
ской риторики и вполне каноничны. Вот, скажем, как описан Альфонсо VI в хронике Родриго Толедского: «Он был знаменит весьма деятельным характером, замечателен доблестью, отмечен исключительной славой» («Hic fuit strenuitate maxima nobilis, uirtute excelsus, gloria singularis») (De Reb. Hisp, 6-XXI). Еще более пышную и хвалебную характеристику обретает этот король в «Первой всеобщей хронике», редакторы которой прекрасно знакомы с эпическими событиями «Песни о моем Сиде»: «Был этот король дон Альфонсо весьма ловким и очень опытным в военном деле, так как был знатен родом и возвышен властью, но еще более знатен и высок он был своим сердцем и своими делами (PCG, cap. 846)» («Este rey don Alffonso fue muy hardit et muy atreuudo en armas assi que si noble era por linnage et alto por poder, et noble et mas alto era de coraron et de fechos» (PCG, cap. 846)). Пространное описание положительных качеств короля Альфонсо VI занимет в хронике целую главу (846). Никаких специфически личных свойств в обоих описаниях, как мы видим, не указано, однако приличествующая хронике характеристика и не должна их содержать. Важен сам факт ее наличия, а также степень концентрации положительных свойств (в данном случае она очевидно превышает статистическую норму).
Ни одного из тех определений-характеристик, которые мы встречаем применительно к монархам в латинских хрониках Исидора, Родриго Толедского, Луки Туйского, в «Истории Родерика» не появляется. Однако есть действия короля, и все они связаны с тем, что король Альфонсо слушает дурные советы, злится, завидует Родриго и строит козни герою:
- «Король был возмущен и разозлен, поверив этому дурному и завистливому обвинению. Он изгнал Родриго из королевства» (Hujusmodi prava, ac invida suggestione rex injuste commotus,et iratus ejecit eum regno suo). (His.Rod., 11).
- «Император также вынашивал в своем сердце большую зависть и дурной умысел изгнания Род-риго из его земли» (Sed imperator adhuc tractavit in corde suo multa invidia et consilio maligno, ut ejiceret Rodericum de terra sua.) (His.Rod.,, 19).
- «Когда король услышал это лживое обвинение, он поверил ему, и его охватила страшная ярость. Он приказал, чтобы все замки, владения и блага, которыми тот владел от его имени, были кофискованы» (Rex autem hujusmodi accusatione falsa audita motus et accensus ira maxima statim jussit ei auferre catella, villas et omnem honorem, quem de illo tenebat) (His.Rod., 34).
Зависть и неправедный гнев короля, неоднократно акцентируемые в «Истории Родерика», не дают автору вставить ни одного положительного эпитета, присущего этому монарху в испанской историографии.
В то же время Родриго Кампеадор в хронике представлен как верный вассал (неоднократно подчеркиваемое качество), он гневлив по отношению к врагу и яростен в бою: «яростно сражался и опустошал страну» (debellavit itaque ea fortiter et devicit atque depraedatus est ea (His.Rod., 31). «Услышав это, Родриго выглядел очень разгневанным. Согреваемый пламенем ярости, он говорил с Юсуфом презрительно, утверждая, что слова его пусты». (Quod audito, Rodericus iratus valde videtur. Flammea itaque accensus ira, nimium eum sprevit et verba illusionum ei dixerit (His.Rod., 57)). Его главное качество - воинская доблесть, также все время подчеркивается, что он заботится о пропитании своих людей, подсчитывает богатую добычу, делит ее между своими людьми. Даже если принять точку зрения М. Вакеро, согласно которой изначально эпический Сид был выстроен по модели французских «мятежных баронов» (типа Гильома Оранж-ского) [9, p. 74-81], то уже в «Истории Родерика» его мятежность и яростность по отношению к королю Альфонсу сглажена и, наоборот, сохранена в отношении остальных противников. Родриго занят добычей, данью, осадами крепостей и битвами. Его определение vir bellator fortissimus вполне равнозначно эпической формуле - buen lidiador.
Таким образом, описание и действия двух главных персонажей, и в данном случае едва ли не более существенным является описание правителя - короля Альфонсо - даны совершенно не в русле хроникальной традиции. Зато очевидно, что основные объяснения отношения короля к Родриго очень схожи по мотивации с эпической традицией. В «Песни о моем Сиде» сам Сид изображен несколько иначе (хотя остаются и указания на его ярость по отношению к врагам, и гнев по отношению к инфантам и их сторонникам), но в том, что касается противопоставления короля и Сида, а также интерпретации поступков короля и движущих им мотивов сходство представляется очевидным. Конфликт короля и Родриго, как он описан в «Истории Родерика», строится на очень характерном зачинном мотиве испанского эпоса - мотиве ссоры короля и героя. В сущности, в «Истории Родерика» это единственная причина всех распрей, мало мотивированная. Причина всех «изгнаний» и уходов героя - зависть короля и клевета недругов; при этом в начале хроники в главах 7, 11, 19 это объяснение имеет характер очевидной вставки. Можно даже предположить, что почти механический повтор объяснения гнева короля перенесен с основного изгнания (2-го), заканчивающегося взятием Валенсии, на более ранние уходы Родриго из Кастилии, становится своего рода оправданием службы Родриго на мавританских эмиров.
Эпическим выглядит и еще один мотив - гнев правителя, выражающийся в пленении близких героя (в разных версиях он встречается во многих
испанских эпических сюжетах). Альфонсо запирает жену и детей Родриго. То же происходит, скажем, и с родителями Бернардо дель Карпьо (Chron. mundi. 2, XIV, 282): в гневе король пленил отца и отдал в монахини мать. Здесь можно видеть еще один пример различия в использовании фольклорного мотива в эпосе и хронике: эпика всегда трансформирует фольклорный мотив и органично вставляет в повествование, а историография делает это достаточно механически и не разворачивает вовсе. В конце той же главки, после оправдания Род-риго, король отпускает семью героя, хотя с Родриго не мирится. Похожим образом все происходит и в «Песни о моем Сиде», где король Альфонсо после очередного послания даров отпускает Химену с дочерьми к Сиду, однако не дает официального прощения герою.
Как можно предположить, в «Истории Родерика» происходит последовательная героизация предания о Родриго Кампеодоре; кроме того, она была создана, по-видимому, с преимущественной ориентацией на устную эпическую традицию. Образцом для этого могли быть не только сказания и предания о Сиде (в более ранней версии, чем тот текст, который сохранился), но и многочисленные французские жесты о героях типа Гильома Д'Оранжского. Образ Родриго к моменту написания латинской историографии в достаточной мере оформился в легендарную фигуру в устных сказаниях. Вероятно, к моменту написания латинской биографии уже существует устное сказание о Сиде, хотя оно и не тождественно в полном виде «Песни о моем Сиде»; похоже, речь идет о некой древней устной версии, легшей в основу и латинской биографии, и эпической песни. Последующая история Сида в ее устном бытовании (романсы) не сохранит ни одного из эпизодов битв с участием Родриго, за исключением перечня первых подвигов. Но почти все эпизоды эпической биографии испанского героя в фольклорном бытовании сохранили мятежный характер героя, его конфликт с королем Альфонсо и почти со всеми королями, которые встретятся на его пути (Фернандо, Уррака и пр.). Неизменным, лишенным хвалебных и даже просто традиционных историографических клише останется в эпике и образ правителя, короля Аль-фонсо. Так, на наш взгляд, способ представления персонажа и сопровождающие его характеристики могут помочь в определении предполагаемого -устного или письменного - источника средневекового текста, в нашем случае - латинского жизнеописания Родриго Диаса де Бивар.
Библиографический список
1. Montaner Frutos A. La construcción biográfica de la Historia Roderici: datos, fuentes, actitudes // Edad media. Revista Histhistórica. - 2011. - № 12. -Р. 159-191.
бз
Вестник КГУ..é № 4. 2017
2. Montaner A. El Cantar de Mio Cid // Cantar de mio Cid / Ed. Alberto Montaner. Real Academia Española. - Barcelona, 2010. - P. 256-560.
3. Montaner Frutos A.; Escobar Chico A. (eds.) Carmen Campidoctoris o Poema latino del Campeador. - Madrid, 2001. - P. 77-87
4. Bautista Fr. Memoria y modelo: una lectura de la Historia Roderici // Journal of Medieval Iberian Studies. - 2010. - Vol. 2. - № 1. - P. 1-30.
5. Hlgashi A. Los maiores en los Gesta Roderici y en el Carmen Campidoctoris: historia y literatura // Revista de Literatura Medieval. - 2004. - № XVI. -P. 63-79.
6. Menéndez Pidal R. La España del Cid. - Madrid, 1929. - 2 vol. - P. 1006.
7. Powell B. Epic and Chronicle: The Poema de Mio Cid and the Crónica de Veinte Reyes. - London, 1983. - P. 204.
8. Rodríguez Ana. De rebus Hispaniae frente a la Crónica latina de los reyes de Castilla : virtudes regias y reciprocidad política en Castilla y León en la primera mitad del siglo XIII // Cahiers de linguistique et de civilisation hispaniques médiévales. - 2003. - № 26. - P. 133-149.
9. Vaquero M. «El cantar de la Jura de Santa Gadea y la tradición del Cid como vasallo rebelde» // Olifant. - 1990. - XV. - P. 47-84.
