Девочка и царь: Жизнь и смерть гимназистки Виктории Гуковской Текст научной статьи по специальности «История и археология»

СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ Landmarks in Human History

O.A. Милевский

Девочка и царь: Жизнь и смерть гимназистки Виктории Гуковской

O.A. Milevsky

The Young Girl and the Tsar: The Life and Death of the Gymnasium Student Victoria

Gukovskaya

Конец 1870-х гг. в Российской империи проходил в обстановке не виданного ранее ожесточенного противостояния между властью и радикальной оппозицией. Народничество «розовой юности» - периода «хождения в народ» начала 1870-х гг. - безвозвратно уходило прошлое под пятой репрессий самодержавного государства. На смену ему приходили силы, ориентированные на использование насилия в революционной борьбе. Это и «Земля и воля» с ее дезорганизаторской группой, и «Исполнительный комитет русской социально-революционной партии», созданный В.А. Осинским.

Условным рубежом смены двух этих эпох можно считать «процесс 193-х», ставший итогом большого жандармского расследования крупного политического дела «о пропаганде в империи»1. Его окончание 23 января 1878 г. как раз и ознаменовалось выстрелом В.И. Засулич в градоначальника столицы Ф.Ф. Трепова, прозвучавшим 25 января 1878 г. Так в России наступила «эра террора», ставшего к концу 1878 - началу 1879 гг. важным элементом в борьбе революционеров с самодержавной властью. Фактически страна оказалась в состоянии «локальной гражданской войны», как вполне справедливо характеризовал этот исторический период историк A.B. Воронихин2.

Это время насилия, возраставшего одновременно с двух сторон -власти и революционеров, - характеризовалось серьезным ужесточением внутренней правительственной политики (закон 9 августа 1878 г., временные правила от 1 сентября 1878 г., указ 5 апреля 1879 г.). Все эти законодательные акты предоставляли властям право использования, с одной стороны, чрезвычайного военного законодательства в виде военных судов, а с другой - расширительное право

на применение внесудебных расправ в форме административной высылки, в том числе и в удаленные губернии русского Севера и Сибири.

Но и это еще не все. Российская власть в лице шести военных генерал-губернаторов в своем порыве уничтожить все проявления свободомыслия порой демонстрировала совершено невероятные способы борьбы со своими политическими оппонентами, как явными, так и мнимыми. Особенно этим грешили военные губернаторы юга России - М.И. Чертков в Киеве и Э.И. Тотлебен в Одессе. В подвластных им «сатрапиях» (термин H.A. Троицкого) буквально попирались все правовые нормы.

Там обратилась к методам, которые даже во время «большого террора» 1930-х гг. официально не одобрялись! По крайней мере, в период сталинских репрессий, хотя бы декларировалось правило, что «сын за отца не отвечает». Однако на юге России в 1878-1879 гг. и этот принцип не соблюдался.

Жертвами административного произвола здесь часто становились лица, никак не связанные ни с революционным, ни даже с либеральным лагерем. Карающий меч борьбы с революционной крамолой обрушивался на головы совершенно невиновных людей, чьи прегрешения перед властью заключались подчас только в том, что они являлись просто однофамильцами неблагонадежных лиц, как в случае с высылкой Белоусова, Семеновского и Когана3. Иногда незаконные высылки осуществлялись и намеренно, с целью скрыть полицейские просчеты. Такой трагический эпизод произошел в Одессе «времен Тотлебена» с неким Кушнаренко: он был взят полицией вместо скрывшегося от нее его однофамильца рабочего-резчика Кушнаренко и административно выслан в Восточную Сибирь. Несмотря на все обращения к властям, в том числе и по ходу следования ссыльной партии политических, этот юноша оказался в «местах отдаленных», а «ошибку» исправили только через год4.

Не менее циничной и аморальной со стороны власть предержащих являлась и практика высылки родственников осужденных по политическим процессам5. В ряду таких вопиющих случаев стоит, например, отправка в Восточную Сибирь младшей сестры и брата участников вооруженного сопротивления 11 февраля 1879 г. в Киеве Ивана и Игната Ивичевичей6. Ивичевичей-младших жандармы только подозревали в сочувствии одесским и киевским радикалам и не более, однако, не задумываясь, отправили в сибирские снега.

Но еще более нелепой и поражающей своей бессмысленной жестокостью оказалась высылка престарелой матери казенного за политические преступления (декабрь 1879 г.) JI.O. Майданского. Его старуху-мать и последовавшего за ней гражданского супруга отставного солдата Штокфиша, не имевших никаких средств к существованию, административным порядком направили в Сибирь7. Такая же судьба постигла и семью В.Н. Левандовской: эту молодую девушку

одесский военный суд приговорил к высылке в Восточную Сибирь, а вскоре за ней, только в несколько ином направлении, последовали и все родные. Ее 75-летний отец, 66-летняя мать вместе с дочерьми 19-ти и 17-ти лет по прихоти властей оказались в Архангельской губернии8.

Но даже на фоне этих трагических историй судьба 14-летней одесской гимназистки Виктории Гуковской вызывает оторопь и справедливое негодование. А история ее короткой жизни, трагически оборвавшейся в Красноярске, является вопиющим примером репрессивной политики царизма, который в своей борьбе с инакомыслием не чурался и расправ с детьми.

* * *

Виктория Гуковская родилась 18 августа 1864 г. в Одессе9 в еврейской семье аптекарского помощника Лейбиша (Леонтия) и Фей-ги (Фанни, Стефании) Гуковских. Семейство не бедствовало. Отец содержал свою аптеку и имел за городом несколько сот десятин земли10. А. Фрейдберг, знавший Викторию за два года до ее увлечения радикальными идеями, свидетельствовал: «Это была очень красивая, чрезвычайно симпатичная девочка светлая блондинка с золотистыми косами [На самом деле волосы у нее были рыжего цвета. - О.М.\ с прелестными умными голубыми глазами и с большим темпераментом. У нее были редкие способности ко всем предметам, и она делала значительные успехи как в науках словесных, так и в математике... При том она отличалась редкой добротой и отзывчивостью, любила поэзию и музыку»11. Как видим, Виктория - девочка не по годам физически и умственно развитая, открытая всему новому - подавала большие надежды.

Однако ряд факторов способствовал тому, что она попала под обаяние радикальных идей. Казалось бы, откуда они могли проникнуть в весьма традиционалистскую еврейскую семью? Ответ на этот вопрос надо искать, в том числе, и самом укладе жизни этого семейства. Глава семьи слыл в еврейских кругах человеком предприимчивым, но при этом весьма скаредным, если не сказать скупым, особенно «когда дело шло о расходах на воспитание детей»12.

Дабы не следовать в его оценках только мемуарной традиции, обратимся к официальным источникам.

В одном из архивных документов периода ссылки можно найти следующее заявление от Л. Гуковского на имя Енисейского губернатора: «По случаю смерти дочери моей Виктории Леонтьевны Гуковской, находившейся в ссылке, в г. Красноярске, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение о высылке через Самарское полицейское управление для выдачи мне, отцу ее Леонтию Гуковскому, всех вещей оставшихся после ее смерти»13. Конечно можно приписать эту просьбу стремлению сохранить

какие-то памятные вещи от безвременно ушедшей дочери, но все же думается на первое место здесь выступили меркантильные интересы.

При таком характере отца он и в семье придерживался подобного же поведения, экономя на образовании дочери. Как истинный еврей-ортодокс он полагал, что девушке не стоит слишком увлекаться учебой. В это время она обучалась в пансионе Матео и вышла оттуда из 3 класса. Затем Виктория держала экзамен в Мариинской гимназии, но ее туда не приняли. И вполне возможно связано это было с желанием отца сэкономить на оплате. По крайней мере, в своих ответах на суде на вопрос «почему вас не приняли в гимназию?» девушка отвечала весьма уклончиво: «Не знаю почему, верно потому, что не приняли»14

Ко всему прочему девочка вступила в пубертатный период, когда отношения детей и родителей проходят серьезное испытание на прочность, а родительский авторитет подвергается серьезному сомнению. При таком отношении отца к дочери ни о каком уважении с ее стороны к нему не могло быть и речи. Виктория относилась к родителю «не только холодно, но даже неприязненно»15.

И постепенно авторитетом для нее стали носители новых, «передовых», идеалов. А Одесса в это время являлась одним из центров революционной пропаганды. В городе с начала 1870-х гг. действовали как рабочие, так и студенческие кружки различной идейной направленности. Естественно, что в большом портовом городе нетрудно было достать и нелегальную литературу, чтение которой укрепляло у молодых людей протестные настроения и вовлекало их в революционную деятельность16, а образовательные учреждения стали одним из главных объектов социалистической пропаганды.

Не являлись исключением и учебные заведения для девочек. Так, даже из привилегированного Одесского института благородных девиц вышли такие яркие революционерки, как М.П. Ковалевская и Е.И. Виттен (Россикова). Это же касалось и женских гимназий. Кроме того, в силу своей воспитательной безалаберности17, так случилось, что родители Виктории сами поспособствовали еще большему сближению дочери с пропагандистами новой жизни.

Дело в том, что на теплое время года семья Гуковских переселялась за город, так было и в 1878 г. И чтобы не прерывать занятий детей в качестве домашнего учителя за небольшую плату пригласили студента. В его обязанности входило заниматься по всем предметам с 14-ти летней Викторией и 9-ти летним ее братом. Как занимался с ними студент по предметам не ясно, но вот курс «социалистической агитации и пропаганды» он Виктории точно преподал18. Тем более, что семена падали уже на более или менее подготовленную почву. И как результат последовало быстрое перерождение девочки-подрост-ка в отчаянную нигилистку.

Это касалось всего - от поведения в быту до прически и стиля

одежды. И уже к лету 1878 г. Викторию было не узнать. Она превратилась в типичную нигилистку, и по воспоминаниям всех тогда ее знавших «обращала на себя внимание чуть ли не всей Одессы своим эксцентричным костюмом (она носила чисто мужской пиджак) и поведением, румяная, кровь с молоком, рыжая стриженная, в громадной широкоплечей клеенчатой шляпе, искренняя, наивная, смелая»19.

Естественно, что в силу своих юных лет она в то время не являлась членом ни одного одесского революционного кружка. И все же в радикальных кругах города ее знали. В это время она съехала от родителей и поселилась на окраине города на Молдаванке, в доме Хоржевского, с целой компанией из юношей и девиц, составлявших подобие коммуны из 8-10 человек20.

Свидетель на суде, давший откровенные показания, мещанин Н. Суворов, указывал, что «в мае 1878 г. стал посещать прежнего своего знакомого Андрея Баламеза, жившего тогда со своим братом Гавриилом Баламезом в доме Хоржевского. Там он встречал многих лиц, из коих помнит Тасю Яхненко, Кутитонскую, Галю [Чернявскую. - О.М.\ Гуковскую, Лизу, Давиденко, Никитку [Левченко. - О.М.\ Федотку [Рахальского. - О.М.], Владимира [Свириденко. - О.М.] и др.»21. Как видим, на этой квартире Гуковская могла познакомится с действительно крупными революционерами юга - Свириденко, Ра-хальским, Левченко и Давиденко. Захаживал туда и «Капитан» (С. Ф. Чубаров)22. Но, конечно, в это время ей не поручалось никаких реальных конспиративных дел. Все ограничивалось простым ее присутствием при ведущихся на квартире разговорах и теоретических спорах. Тот же Суворов свидетельствовал, что «лица эти вели разговоры, имеющие характер революционный, шла речь о мерах к

ниспровержению существующего порядка управления»23.

* * *

В такой обстановке знакомства с «новыми людьми» для В. Гуков-ской пролетали летние дни 1878 г. Кардинально же ее жизнь изменилась 20 июля, когда в городе начался судебный процесс над членами «кружка И.М. Ковальского», оказавшими вооруженное сопротивление при аресте 30 января 1878 г. Судебный процесс продлился пять дней, и все это время Одесса бурлила. У здания суда постоянно находились молодые люди из радикальных кругов. В. Гуковская для которой такое событие было в новинку также все эти дни провела там. Причем она не находилась там как зевака, а собирала деньги на помощь арестованным, о чем сохранились свидетельства полицейских и жандармских чинов, явно и тайно находящихся в толпе зрителей у здания суда на Гулевой улице24.

Но венцом ее короткой «революционной карьеры» стали события, произошедшие вечером 24 июля, в день оглашения судебного

вердикта. В этот день власти предприняли беспрецедентные меры предосторожности. Из рапорта генерал-майора Григорьева на имя губернатора Левашова, в котором генерал отчитывался о своих действиях, следовало, что «для подавления беспорядков были подготовлены 1-й батальон 60-го Замосцкого полка графа Коцебу, 1-й батальон Люблинского полка, казаки 7-го Донского казачьего полка»25. Кроме того, «к зданию суда назначен был достаточный наряд полиции, причем отдано было распоряжение, чтобы полиция не допускала вокруг здания суда и на прилегающие улицы каких бы то ни было сборищ народа»26.

Но все оказалось тщетным. Около 18 часов 24 июля, когда судьи совещались, на тротуаре перед зданием суда начала собираться толпа, а к 20 часам она достигла численности в три тысячи человек27. Среди собравшихся находилось много революционеров и сочувствующих, в том числе и В. Гуковская. Судебное заседание затягивалось, и только в 21 час, когда на Одессу спустились уже темные южные сумерки, судьи огласили свой вердикт. И. Ковальского приговорили к смертной казни «через расстреляние», и об этом сразу же стало известно на улице.

Реакция последовала незамедлительно. Как отмечали полицейские сводки, «соучастники их [Осужденных. - О.М.] в толпе стали выражать негодование против приговора, волнение сообщилось стоявшей публике, причем поднялись крики и шум, раздались ругательства суду и правительству»28. По показаниям, некоторых свидетелей, очевидцев тех событий, именно В. Гуковская, получив сообщение от женщины вышедшей из зала суда (предположительно Г.Ф. Чернявской), обратилась к публике со словами: «Ковальскому смертная казнь, господа», а потом махала рукой на суд и повторяла: «Сволочи, сволочи»29.

А далее события стали развиваться крайне не выигрышно для властей. Из письма прокурора Одесской судебной палаты Г. А. Евре-инова министру юстиции Д.Н. Набокову можно узнать, что «первоначально стали разгонять толпу казаки, но безуспешно; затем была выведена рота солдат, стоявшая при дворе дома, в котором помещается суд. Толпа стала медленно двигаться, причем более быстрое удаление было невозможно вследствие страшной давки и замешательства»30. В возникшей панике раздались первые выстрелы, а затем последовал залп31. Выстрелами «были ранены четыре солдата... вслед за тем было получено сведение, что на тротуаре лежат два

трупа убитых в публике людей»32.

* * *

В результате разгона демонстрации В. Гуковская вместе с группой молодых людей оказалась около 10 часов вечера на Приморском бульваре. Известие о смертном приговоре для И. Ковальского,

стрельба и жертвы у здания суда - все это возбуждающе подействовало на девушку. Энергия протеста рвалась наружу, что и сказалось на ее дальнейших весьма импульсивных и сумбурных действиях. На бульваре она обратилась к людям, сидевшим в кафе, с весьма эмоциональной речью33. Причем эта довольно бессвязная политическая эскапада была произнесена ею, по-видимому, в состоянии сильного душевного волнения, если не сказать в состоянии аффекта. Впоследствии одна из участниц тех событий, волею судьбы оказавшаяся вместе с В. Гуковской и другими на бульваре, так воспроизвела ее обращение: «Господа! Вы вот тут гуляете, веселитесь, а недалеко отсюда, на Гулевой улице людей приговаривают к смертной казни, других прямо на улице убивают. Неужели это Вас не возмущает и т.д.»34. Властями же это выступление трактовалось как призыв к свержению существующего политического строя. По крайней мере, так его излагал все тот же Г. А. Евреинов: «Наших казнят, женщин и детей убивают, повесить бы вашего царя»35.

Лишним подтверждением того, что В. Гуковская действовала в состоянии сильнейшего душевного потрясения и себя плохо контролировала, являются и прямые свидетельства лиц, принимавших участие в попытке ее задержания - артиллерийского офицера, графа Сиверса, его спутника некоего Полянского и адъютанта командующего войсками Одесского военного округа ротмистра Бушена. Вот что показал Бушен: «Я приблизился к той площадке и заметил, что женщина рыжая, с подстриженными волосами, бегает по этой площадке, держит в руках матросскую шляпку, как будто рвет эту шляпку и все повторяет слова: "Спасайте! Невинного приговорили к смерти, уже стреляют в народ, убивают невинных женщин и детей!". Стоявший тут же городовой мне сказал, что женщина эта вроде сумасшедшей, но я сказал городовому, чтобы он арестовал эту женщину»36. Примерно то же сообщил и Сивере37.

Затем сообща Бушен и Сивере догнали и не без труда скрутили юную бунтарку и передали ее околоточному надзирателю для доставления в полицейский участок. Однако подоспевшие товарищи В. Гуковской не дали этого сделать и увели ее с собой. Одесские радикалы, отбившие В. Гуковскую, понимали, что власти будут ее искать и сразу же спрятали ее на одном из хуторов, недалеко от города38.

Известие о вооруженной демонстрации достигло высших столичных сфер, а бездеятельное поведение одесских властей по пресечению беспорядков вызвало сильнейшее неудовольствие Александра II. Военный министр Д.А. Милютин, в частности, отметил в своем дневнике: «При этом полиция действовала непростительно вяло и неразумно; градоначальник граф Левашов, облеченный званием военного губернатора при объявленном в городе военном положении, совсем не показался ни в суде, ни во время беспорядков, несмотря на то, что беспорядки предусматривались... На месте

происшествия никто арестован не был... Вся эта история возбудила большое неудовольствие Государя; приказано было вести дело самым решительным образом и привести приговор суда в исполнение неотлагательно»39.

Высочайшее неудовольствие императора явилось в дальнейшем причиной отставки В.В. Левашова. А по делу о демонстрации сразу же началось жандармское дознание. Причем местные власти всеми силами стремились спасти свою репутацию в глазах Зимнего дворца и всячески демонстрировали служебное рвение. Очевидцы тех событий вспоминали: «В эту же ночь начались массовые аресты, которые продолжались и в последующие дни. Сначала арестовывали известных почему-либо полиции "подозрительных" лиц, затем хватали на улице всякого, на кого бывшие на Гулевой шпионы указывали, что он там был во время демонстрации. Для этого по городу разъезжали и расхаживали патрули, а с ними шпион, по указанию которого и хватали»40.

Уже в своей телеграмме от 26 июля 1878 г. начальник Жандармского управления города Одессы полковник К.Г. Кноп рапортовал, что «ночью и вчера арестовано было 40 человек подозрительных, из коих 21 по моим указаниям, для административной высылки»41. Однако из письма Евреинова министру юстиции Набокову (25 июля 1878 г.) явствовало, что пока «приезжих социалистов не найдено в тех местах, где они по сведению полиции остановились. Указаний против лиц, стрелявших в войска покуда нет»42. В такой ситуации при отсутствии явных зачинщиков и стрелявших на первый план у властей вышла личность В. Гуковской.

Сеть поиска участников демонстрации возле здания суда раскинулась крайне широко. Однако на первых порах жандармы установили только имя В. Гуковской. В своей телеграмме от 28 июля 1878 г. полковник Кноп сообщал, что «при настоящем положении дел, изобличается в участии в беспорядках одна только еврейка девица Гуковская, известная мне и ранее своею неблагонадежностью и которую незадолго до объявления приговора, я сам видел стоявшею перед зданием суда». Далее он описывал события на бульваре и в заключении резюмировал: «До сих пор полиция не могла ее разыскать и есть указание, что ее увезли переодетую в мужское платье... После розыска она подлежит привлечению к следствию по 268 ст. улож. о наказаниях»43. Надо сказать, что эта статья предусматривала ссылку в каторжные работы на рудниках без срока44. Таким образом, несовершеннолетняя девушка стала главной фигуранткой дела, находящегося под личным контролем хозяина Зимнего дворца. И неожиданно для себя она де-факто стала личным врагом не только высшего одесского начальства, но и самого российского императора.

В такой ситуации у В. Гуковской оставался один выход для того, чтобы избежать ареста - это перейти на нелегальное положение и уехать из города. Но сама Виктория в силу возраста такое решение

ни принять, ни тем более осуществить не могла. Да и для революционных дел она была еще недостаточно идейно выработана. К тому же для поиска подходящего документа или изготовления подложного паспорта нужно было время, а пока ее просто скрывали, за городской чертой, слегка изменив внешность: ей перекрасили волосы в

черный цвет и она превратилась в брюнетку45.

* * *

В новом обличии В. Гуковской удавалось скрываться некоторое время. Но с конспирацией у одесских радикалов в те времена дела обстояли неважно. В результате 14 августа она была арестована46. Первоначально ее поместили в военной казарме № 5, из-за массовых арестов на время превращенной в тюрьму. Виктория застала там доставленных туда чуть ранее Галину Чернявскую, Прасковью Ивановскую, сестер Анастасию и Софью Шехтер и Адель Пумпянскую47.

В. Гуковскую сразу же подвергли допросу. Но к разочарованию дознавателей, очень надеявшихся получить нужную им информацию, сделать им этого не удалось. Девушка наотрез отказалась сотрудничать с жандармами. Об этом свидетельствует прокол ее допроса: «Допрошенная в качестве обвиняемой Виктория Гуковская, 14 лет. ... Виновною в принадлежности к революционному сообществу, имевшему место в г. Одессе, в доме Хоржевского в квартире Баланцова, а равно в доме Касифи она себя не признала. Причем пояснила, что во время разбирательства дела в военно-окружном суде, она собирала денежные пожертвование для судившихся, но по чьему уполномочию, от кого именно она собирала, объяснить этого она не желает, а равно не желает объяснять, кому она передала эти деньги. Усматривая из данных настоящего дознания, что девица Виктория Гуковская, может обвиняться в преступлении, предусмотренном 2 час. 250 стат. улож. о наказ [Наказание по этой статье предусматривало от 12 до 15 лет каторжных работ в рудниках48. - О.М.] постановлено для пресечения ей способа уклоняться от следствия и суда, впредь до разъяснения дела заключить ее под стражу»49.

Фактически с этого момента и началась тюремная эпопея юной «заговорщицы». Обстановка в камере, приготовленной в казарме, оказалась более комфортной, чем в тюрьме, а главным развлечением у девушек стали шахматы. Однако вскоре ситуация изменилась и девушек переместили в Одесский тюремный замок50. В конце октября П. Ивановскую и А. Пумпянскую выслали на родину. Г. Чернявская и В. Гуковская остались в камере вдвоем, но вскоре к ним перевели М.И. Кутитонскую.

Г. Чернявская впоследствии вспоминала о совместном тюремном бытии с Гуковской: «Красивая с почти красными волосами, разбитная четырнадцатилетняя девочка (которой однако на вид можно

было дать гораздо больше) она скоро к нам привязалась и рассказала все о себе. Иногда на нее находило мрачное настроение, ее одолевали воспоминания и нам стоило немалого труда развлечь ее»51. По-видимому, она грустила о семье, в первую очередь о младшем брате и матери. Вольное дитя Одессы, Виктория тяготилась тюремным режимом и тосковала по морю, солнцу и гомону южных улиц. К тому же девушек через некоторое время перевели в нижний подвальный этаж, в сводчатую полутемную камеру с серыми стенами, где окно находилось высоко под потолком52.

Естественно, что такой перевод, лишивший Гуковскую большей части солнечных лучей, не улучшал ее эмоционального состояния. Главной ее радостью оставались свидания с родными. Их давали каждую неделю, а книги и съестные припасы можно было передавать хоть каждый день. Это существенно улучшало тюремный рацион. Чернявская вспоминала, что «Гуковскую родители которой были состоятельные люди положительно заваливали всякою снедью, которую мы аккуратно распределяли между нашей камерой и двумя доступными нам политическими камерами»53.

Естественно, что родственники арестованных девушек добивались их освобождения из тюрьмы и передачи на поруки родных на период следствия. Для Чернявской и даже более серьезно скомпрометированной в глазах властей Кутитонской эти хлопоты увенчались успехом, и в последних числах декабря 1878 г. их выпустили на поруки. А вот в отношении В. Гуковской хлопоты матери не принесли результата, и она осталась в тюрьме. В данном случае сказалось то, что она оказалась одним из немногих реально установленных участников демонстрации, к тому же уже ранее скрывшейся от полиции, да еще и отказавшейся давать показания. Принимая такое жестокое по отношению к ней решение, власти явно, с одной стороны, мстили Виктории за речь на бульваре и отказ от дачи нужных им показаний, а с другой - как бы подчеркивали особую ее роль в демонстрации.

Такое решение властей, конечно, сказалось на психологическом состоянии как самой Виктории, так и ее родных. Чернявская, посетившая ее мать по выходе из тюрьмы, так описывала эту встречу: «Последняя узнав меня все приговаривала: "А Витя, моя бедная Витя осталась совсем одна"»54. Кто знает, какие кошки скребли на душе Виктории при прощании со своими тюремными подругами? Она, конечно, крепилась. Чернявская позже вспоминала об этом эпизоде: «Я сама чуть не плакала прощаясь с Витей, остававшейся с моим уходом в одиночестве в этой большой полутемной камере и несмотря на это заявлявшей, энергично потрясая красными кудрями, что не боится - ничего не боится»55.

Однако в тюрьме ее ждали и новые испытания. После выстрела А.К. Соловьева в Александра II2 апреля 1879 г. вся система содержания в политических преступников в одесской тюрьме ужесточилась. Связано это оказалось с появлением в городе новых представителей

власти. Реакцией на покушение Соловьева стал знаменитый указ от 5 апреля. Согласно ему в стране создавалось шесть временных гене-рал-губернаторств во главе с генерал-губернаторами, наделенными чрезвычайными полномочиями в области карательной политики56. В числе этих «сатрапий» оказалась и Одесса. Генерал-губернатором в нее назначили героя обороны Севастополя Э.И. Тотлебена. Однако реальным проводником политики по усмирению революционного движения в Новороссии стал правитель дел канцелярии генерал-губернатора С.Ф. Панютин, являвшийся «правой рукой генерал-губер-натора»57.

По инициативе Панютина и при поддержке Тотлебена в городе развернулась настоящая охота на «неблагонадежных», их массово отправляли в административную ссылку58. Именно в эту пору и заработала на юге система административной высылки близких родственников лиц, подозревавшихся или осужденных за государственные преступления. В числе таковых оказался и отец Виктории Леон Гуковской, которого выслали во внутренние губернии России: под надзор полиции в город Самару59. Конечно, его отправка из Одессы нарушила весь уклад семейной жизни, не говоря уже о финансовом положении Гуковских.

«Закручивание гаек» в тюремном режиме - ограничения во встречах с родными и прочее, - помноженные на одиночное заключение, сказались на всем облике Виктории. С.Е. Лион, содержавшийся в этой же тюрьме, впоследствии вспоминал, что «как-то раз... выглянул через окошечко в тюремный двор и увидел совершавшую свою прогулку Гуковскую. Я был прямо поражен, вместо цветущего краснощекого лица я увидел мертвенно бледное, восковое, исхудавшее личико»60.

* * *

В такой обстановке В. Гуковская наконец дождалась начала судебного процесса, вошедшего в историю под названием «процесс 28-ми». Он открылся в Одесском военно-окружном суде 25 июля 1879 г61. Председательствующее место занимал полковник Яковлев. В роли обвинителя выступал исполняющий должность военного прокурора Одесского военно-окружного суда подполковник Гали-цинский62. По этому судебному процессу проходили как лица, чье участие в одесской демонстрации удалось доказать, так и ряд крупных революционеров юга России, обвинявшихся в других государственных преступлениях, включая попытку организации покушения на жизнь императора в Николаеве.

В. Гуковской, как Э.Б. Медведеву и И.А. Горяинову, предъявлялось обвинение в том, что «по предварительному соглашению, как между собой, так и с другими лицами, следствием не открытыми, они решились произвести беспорядок около здания военно-окруж-156

ного суда, с целью воспользоваться им и освободить насильственно политических преступников, дело о которых рассматривалось судом»63.

Адвокатом В. Гуковской на этом процессе выступал присяжный поверенный Бобков64. Причем сама В. Гуковская, как и ряд других подсудимых, пыталась отказаться от защитника. Однако председатель суда заявил: «Ввиду того, что подсудимой, как она сама заявила и как значится по ее документу, во время совершения преступления было только 14 лет, поручить охранение ее интересов назначенному уже для этой цели защитнику Бобкову»65.

В окружении таких опытных революционеров, как С.Ф. Чуба-ров, Г.А. Попко, Д.А. Лизогуб и С.Я. Виттенберг, В. Гуковская не потерялась. Она вела себя в классических традициях тогдашней революционной этики: не давала показания на следствии и отказалась отвечать на вопросы суда. На вопрос председательствующего, признает ли себя подсудимая виновной в принятии участия в противозаконном сообществе, она отвечала: «Я уже раз сказала, что оказываюсь на суде от всяких ответов»66 и в дальнейшем держалась этой линии поведения.

Естественно в глазах судей она выглядела как отпетая революционерка, но при этом они не могли не осознавать, что «казус» несовершеннолетней Гуковской серьезно компрометирует суд. На этот аспект дела указывал и ее адвокат. Понимала это и сторона обвинения. В результате по требованию прокурора суд решился прибегнуть к весьма сомнительной юридической операции - провести экспертизу возраста обвиняемой. В обоснование этого приводилась ссылка на неразбериху в записях в метрической книге и ставилось под сомнение «относится ли выпись из метрической книги именно к этому лицу [К В. Гуковской. - О.М]»67.

Прокурор так сформулировал свое весьма спорное предложение: «Так как нет возможности по этим документам установить возраст подсудимой, и так как это обстоятельство весьма важное потому что если суд признает, что подсудимая совершила преступление в возрасте от 13 до 14 лет, без разумения, то она не может быть подвергнута наказанию, в виду этого я вызвал двух экспертов для определения возраста обвиняемой»68.

Сама В. Гуковская заявила, что «предоставляет право суду определить мне сколько угодно лет» и далее бескомпромиссно произнесла, что «сколько бы мне не было лет - я все делала сознательно и соответственно своим убеждениям так, что тут экспертиза совершенно не нужна»69. В конце концов, судьи, понимая всю спорность и надуманность ситуации с возрастом В. Гуковской, под напором адвоката и после опроса помощника городского раввина Айхенваль-да70 вынесли вердикт о том, что суд принимает во внимание данные по возрасту из метрического свидетельства и отказывается от экспертизы71 .

На всем протяжении этого весьма скандального в глазах многих признанных авторитетов в области права судебного процесса В. Гуковская держалась очень мужественно, ни в чем не уступая более взрослым и бывалым революционерам. Суд же оказался перед очень неприятной для него дилеммой. К этому процессу было приковано внимание столичных правящих сфер. Сам хозяин Зимнего дворца жаждал сурового приговора, особенно в контексте событий 2 апреля. Местная власть, в задачу которой прямо входила борьба с революционной крамолой, не менее требовала этого. И в такой ситуации военным судьям было не до судьбы несовершеннолетней -излишне эмоциональной и увлекающейся девчонки. Речь шла об их собственной карьере. В итоге возобладал циничный и бездушный практицизм, а уж подобрать нужные статьи для приговора труда не составило, благо и сама В. Гуковская ничуть не раскаивалась в содеянном. И 8 августа 1879 г. последовало окончательное оглашение приговора, по которому было постановлено лишить Викторию Леонтьевну Гуковскую всех прав состояния и сослать в отдаленные места Сибири72.

Вообще решение суда по «процессу 28-ми», закончившемуся пятью смертными приговорами, поражал своей жестокостью при очень слабой доказательной базе. Решение о казни фактически без доказательств «денежного кошелька» революционеров Д.А. Лизо-губа, а также осуждение ряда лиц на большие сроки при фактическом игнорировании действующих законов империи, как той же В. Гуковской, вызвало возмущение многих авторитетных российских юристов.

Так, в своем дневнике 13 августа 1879 г. А.Ф. Кистяковский оставил следующую, весьма пророческую запись: «В сегодняшних газетах напечатана телеграмма о приговоре Одесского военного суда над 28 лицами... Приговор страшный, зверский. Лет 50 назад такой приговор был произнесен над декабристами, произведшими открытый бунт на большую ногу. Теперь приговорены 5 человек к смертной казни... Гуковская, 15 лет возрастом, приговорена к ссылке на поселение. Зайднер - 17 лет, Морейнис - 18 лет к 10-ти летним каторжным работам, Баламез 18 лет к 20-ти летним каторжным работам. Видно, Левиафан разъярен. Душит врагов без милосердия. Жажда крови разыгралась. Ищет случая утолить. Герой Севастополя Тот-лебен исполняет роль главного палача... Неужели этому господину никогда в голову не приходила мысль об исторической Немезиде, которая умеет карать детей и потомков за пролитую кровь людскую их отцами»73.

* * *

Фактически сразу же после оглашения приговора лиц, приговоренных к каторжным работам и на поселение в Сибирь, отправили

из Одессы в Москву и далее по этапу. Из Москвы в женской половине партии вместе с В. Гуковской находились как подруги по «процессу 28-ми»: Ф. Левандовская, Л. Мержанова, М. Кутитонская, и жены, следующие на каторгу за мужьями, М. Виташевская и П. Го-ряинова с детьми Александром и Сергеем, так и Е. Савенкова, Л. Родина, М. Ремизова, Р. Туманова, О. Рубанчик, С. Кульчицкая, Е. Кулько и другие74.

Пересыльные тюрьмы по пути следования традиционно оказались переполненными. Так, в Тюменской тюрьме, рассчитанной на 700 человек, во время навигации скапливалось до 1 500-2 ООО и даже 2 500 арестантов75, то есть количество прибывающих, которым требовалось размещение, превышало проектную тюремную вместительность в 2-2,5, а иногда 3 и более раза. На нарах всех этапных и пересыльных тюрем кишели мириады насекомых, делавших ночевки там настоящим испытанием. Такая скученность и антисанитария порождали рост заразных болезней, особенно тифа. Отмечено, что с давних пор «в Тюменском остроге каждогодно появляется тиф»76.

Жертвой этой болезни на пути из Тюмени в Томск и стала В. Гуковская. В Томске она окончательно свалилась в тифозной лихорадке. Ослабленный годичным тюремным заключением и этапом организм не выдержал. Ее оставили в тюремной больнице с сыпным тифом, а затем, немного подлечив, уже 21 сентября 1879 г. отправили дальше до Красноярска, ее подруги убыли туда всего-то на неделю раньше - 13 и 14 сентября77.

Пеше-этапный путь от Томска до Красноярска занимал около месяца. Таким образом, в 20-х числах октября В. Гуковская, так полностью и не оправившаяся после болезни, оказалась в Красноярской пересылке. Изначально ей было назначено жительство под надзором полиции в Частноостровской волости Красноярского округа. Однако в Красноярске она вновь слегла с возвратным тифом78. К тому же в период своей тюремно-пересыльной эпопеи В. Гуковская приобрела и еще одну сугубо женскую и очень неприятную проблему со здоровьем: она страдала от воспаления яичников79.

Таким образом, в Красноярске оказался уже не пышущий здоровьем «цветок юга», а изможденная и больная девушка. И конечно для нее оставление в самом городе стало хоть какой-то отдушиной. Там в это время образовалась довольно представительная колония ссыльных - С.Н. Южаков, С.Т. Герцо-Виноградский, А.Е. Крухма-лев, М. Литичевская, X. Финкелыптейн, Е. Берг, Д. Енкуватов80, среди которых были и выходцы из Одессы.

Однако ее пребывание в губернском городе оказалось недолгим. Уже в декабре местный губернатор А.Д. Лохвицикй получил депешу от генерал-губернатора Восточной Сибири П.А. Фредерикса, в которой содержалось предупреждение о том, что «некоторые из оставленных на жительство под надзором полиции в Красноярске государственных преступников исходатайствовали разрешение про-

живать в Красноярске с целью приобрести возможность к успешному побегу из Сибири»81. Далее в этом документе обращалось особое внимание на принятие мер как «к предупреждению побега», так и к пресечению «для них возможности к достижению других преступных целей» и ставился вопрос: «Насколько ввиду изложенных намерений государственных преступников, удобно оставление их в Красноярске и на сколько удовлетворительны в этом городе средства для строгого и вполне соответствующего надзора за ними»82.

В качестве мер контроля за прожившими в Красноярске Лохви-цикй в своем конфиденциальном письме от 16 января 1880 г. к К.Н. Шелашникову, исполнявшему тогда обязанности генерал-губерна-тора Восточной Сибири, указывал следующие: «1. Каждодневно квартиры их посещаются утром особо назначенным полициантом, вечером жандармским унтер-офицером, 2. Все они обязаны дважды в неделю являться в местные частные управы и один раз в Городское правление, 3. Полиция и полицейские приставы несколько раз в неделю посещают их квартиры. Кроме сих мер по прибытии в Красноярск партий подобных преступников полиция строго следит, чтобы стоящие под надзором ни под каким видом не имели свиданий с вновь прибывшими»83.

В отношении благонадежности, по мнению Лохвицкого, «можно рассчитывать только на тех которые имеют здесь семейства и именно: Южакова, Енкуватова, Литичевскую и Семенюка, Герцо-Вино-градский, судя по письмам его и письмам матери также может быть отнесен к этому числу»84. А вот Крухмалева, Финкелыптейна и Гу-ковскую он в письме Шелашникову аттестовал «совершенно неблагонадежными и полагал бы перевести их из Енисейской губернии в более отдаленные местности Восточной Сибири»85.

На эту информацию от Лохвицкого Шелашников ответил вполне определенно в официальном письме от 14 февраля 1880 г. В нем он прямо предписывал государственных преступников, признанных неблагонадежными, Крухмалева, Финкелыптейна и Гуковскую «переместить в Туруханский край, с подчинением их там особенно строгому и действенному наблюдению со стороны земской полиции»86.

* * *

Так судьба в отношении В. Гуковской выписала очередной страшный зигзаг. Удаленный Туруханский край являлся, наряду с Севером Западной Сибири (Сургутский край, Обдорск) и Якутией, самыми труднодоступными и удаленными местами ссылки, куда попадали преимущественно самые отпетые и неисправимые противники царского режима. Для юной девушки, а ей еще не исполнилось и 16 лет, совершенно неприспособленной к условиям севера, - это вообще могло стать билетом в один конец. Местный губернатор не

мог этого не понимать.

Вообще на основе знакомства с документами складывается впечатление, что Лохвицкий, о котором в своих воспоминаниях хорошо отзывается И.П. Белоконский87, поступил в ситуации с В. Гуковской и остальными «неблагонадежными», как типичный царедворец-бю-рократ. Красноярский губернатор, дабы не отягощать свою совесть принятием неприятного для него решения попытался просто перенаправить этих лиц в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири, переложив решение об их участи на него. Однако, когда он получил от Шелашникова четкие указания в отношении этих лиц, он тут же кинулся их выполнять, фактически обрекая В. Гуковскую на тяжелые испытания, а может быть и смерть.

Уже 4 марта 1880 г. Лохвицкий отправил депешу к Красноярскому окружному исправнику, из которой явствовало, что вопрос по Гуковской с Туруханском - дело фактически решенное. В частности там указывалось, «что за причислением госуд. преступницы Виктории Гуковской из Частноостровской волости в Туруханский край донесение это не требует уже никаких распоряжений с моей стороны»88. Казалось бы, участь Виктории решена и в ожидании отправки ее вновь поместили в Красноярскую тюрьму.

Итак, что же уготовили сиятельные губернаторы Гуковской и ее товарищам по несчастью Крухмалеву и Финкелыптейну. К 1880-м гг. Туруханск некогда являвшийся важным форпостом империи на севере Сибири, практически полностью утратил свое прежнее экономическое значение крупного мехопромышленного рынка и начал испытывать усугублявшиеся с течением времени кризисные явления, приведшие в конечно счете к его запустению89. Удаленность от ближайших крупных административных центров и труднодоступ-ность существенно усложняли контроль за порядком на обширном пространстве Туруханского края.

Суровым слыл и местный климат. Реки в крае «замерзали в первой половине октября», а «иногда и ранее», а освобождались ото льда на исходе мая90. Зимой же нередки морозы за минус 50 градусов по Цельсию. О туруханском климате посещавшие его лица отзывались весьма нелестно: «Тамошний климат располагает ко сну; кто не приобвыкнет, тот получает лихорадки и цингу»91. Неудивительно, что при такой нездоровой социально-экономической и экологической ситуации число жителей города неумолимо сокращалось. В 1801 г. их было всех званий 448 мужского пола, в 1806 г. - 38892, в 1863 г. - 248, а по переписи 1897 г. и вовсе всего 200 человек обоего пола93. Для сравнения, в других «гиблых местах» империи, по данным этой же переписи, проживало: в Сургуте - 1 120 человек, Обдорске - 500, в Якутске - 6 534 и даже в Средне-Колымске - 53894.

В Туруханске ссыльному крайне сложно было найти любую подработку, население из города вынуждено рассредоточивалось в поиске заработка по округе, чего ссыльным не дозволялось. В основ-

ном местные кормились тем, что занимались торговлей с инородцами (остяки, тунгусы). В целом жизнь в этой приполярной «тьмутаракани» поражала своей скукой и нищетой одновременно.

Для характеристики возможного бытия там В. Гуковской можно привести письмо политического ссыльного Д. И. Соловьева, написанное 15 июля 1881 г., то есть как раз в то время, когда она уже могла находиться в Туруханске: «На улице тоже темно от комаров. Я говорю "на улице" только для красного словца, так как ни одной таковой не имеется в столице края, равняющегося поверхностью владениям германского и австрийского императоров в совокупности. Жителей здесь далеко менее 100, - человек 60 обоего пола, пьяниц же, по крайней мере, 200, что объясняется тем, что многие пьют за двоих, за троих и даже более... Жизнь положительно каторжная. Нет ни угла своего, ни покоя, ровно никакого дела, жестокий до 53, 5 градусов мороз зимой, сырость и мириады комаров летом (не дают спать по нескольку ночей сряду), дороговизна всего, начиная с хлеба 1,5 рубля пуд муки [Для сравнения: в Красноярске 1 пуд ржаной муки стоил 35 копеек, а пшеничной, о которой в Туруханске и мечтать не приходилось, 60 копеек95. - О.М. \ полное отсутствие мяса, а зимой и рыбы... Круглый год вода из окрестных болот и стоячих ям (река далеко), ежедневная жизнь впроголодь... начинающаяся цинга, ревматизм сочленений и мышц... Недавно пришло решение выдавать по 6 рублей в месяц, из которых около 4-х уходят на хлеб и его печение, остальные 2 надо платить за квартиру, покупать дрова, чай, табак, вообще все кроме хлеба. Овощей никаких нет. Молоко страшно дорогое»96.

Возникает законный вопрос. Почему с таким усердием восточносибирская администрация пыталась спровадить В. Гуковскую на житие в одно из самых гиблых мест во всей империи? Не было ли на это соответствующего предписания или просто устной рекомендации из столицы? Ведь даже физически, по малому времени пребывания в Красноярске, В. Гуковская ничего противоправного не успела в этом городе совершить, а ее так упорно пытались отправить оттуда и не в Частноостровскую волость, а в Туруханск!? И это при том что в Енисейской губернии имелись места, также удаленные от основных путей, - это на тот случай если власти действительно боялись ее побега, но при этом, по крайней мере, со здоровым климатом, куда неоднократно ссылали намного более опасных, чем она, государственных преступников. В первую очередь, речь идет о Минусинске. Он отстоял на 500 верст от губернского города и на 300 верст от большого тракта97. При этом за климат его называли «енисейской Швейцарией».

Таким образом, де-факто в отношении В. Гуковской власти собирались применить как бы второе наказание, еще более усугублявшее первое. На подобные факты использования для усиления наказания географического фактора исследователи ссыльной тематики как-то 162

особого внимания не обращали. А ведь он давал как центральной, так и местной власти серьезные рычаги для расправы с особо неугодными государственными преступниками, осужденными на политическую ссылку.

Дело в том, что если ссылка в Якутию являлась сама по себе отдельной и весьма суровой мерой наказания, то географическое расположение огромных западно- и восточносибирского генерал-губернаторств так разнилось в плане климата, населения, природных особенностей и т.п., что и в одном, и в другом регионе существовали как места, вполне удобные для жизни ссыльных, так и своеобразные зоны отчуждения, где не только жить, но и просто выжить было довольно сложно. Для Западной Сибири таковым являлся Тобольский север (преимущественно Сургутский и Обдорский край), а для Восточной Сибири в этой роли выступал Туруханский край, мало в чем по экстремальности уступающий Якутии. Поэтому ссылка отдельных политических преступников в эти географически удаленные, холодные и малонаселенные «медвежьи углы» являлась фактически отдельным и намного более строгим наказанием, чем изначально назначенное. Хотя формально все происходило в рамках закона.

Жертвой такого подхода и стала Виктория Гуковская.

К счастью для нее ее мать Стефания, приехавшая в Красноярск, не оставила попыток изменить ситуацию. Она прибегла для этого к традиционной для родственников политссыльных практике - отправке прошений, как местной, так и центральной власти. С. Гуковская обратилась к Лохвицкому с двумя прошениями, причем как явствует из текста одного из них (от 4 марта 1880 г.), в нем оказалось весьма много неудобных вопросов, обращенных к губернатору.

Вот о чем писала взволнованная мать юной государственной преступницы: «Как мать, я беру на себя право просить Ваше Высокопревосходительство выслушать меня в последний раз... Дочь моя Виктория Гуковская, была судима, осуждена и сослана в Сибирь не столь отдаленную с лишением всех прав состояния. Прибыв сюда, она была сначала оставлена в Красноярске по болезни, потом приписана и отослана в Частноостровскую волость на поселение. Значит, приговор был приведен в исполнение. Для того, чтобы осужденную на поселение посадить снова в тюрьму и по этапу отправить в Туруханск, она должна была совершить преступление или побег. Дочь моя, Виктория, ничего такого не сделала и потому, Ваше Высокопревосходительство, мне прискорбно такое отношение к ней. Горько и больно мне, как матери, что ни в чем на этот раз неповинная дочь моя должна быть так строго наказана. Еще не было примера, чтобы девочку в 15 лет, сослать без особенно явных причин в тундры, к дикарям... Если бы дочь моя была виновата теперь, я бы беспрекословно перенесла новое горе и рассталась с ней навсегда для того, чтобы вернуться в Россию к моим маленьким детям... Дочь моя Виктория совсем больна, в чем я думаю можно убедиться. Я же

приезжала просить, чтобы ее по слабости здоровья, перевели в Минусинский округ и вдруг такое ужасное известие. Что все это значит и почему, по крайней мере, не выяснить эту причину, побудившую к такому строгому наказанию? Какая-то тайная злоба могла вкрасться, какая-то бесчеловечная клевета я даже не могу представить, чем вызванная - могла подействовать и ужели ничем не объяснимая причина должна погубить мою дочь, а за нею и меня и моего грудного ребенка. Повторяю: дочь моя, Виктория, ничем не вызвала такого серьезного озлобления против себя и потому как мать, имею право просить Ваше Высокопревосходительство протянуть руку помощи и так уже достаточно наказанным законом и судьбою. Я твердо уверена, что и Вашею личною властью, если только посмотрите, как отец семейства, Вы можете облегчить ужасный приговор над моей дочерью... Дочь моя не такая закоренелая преступница, как почему-то думают о ней многие»98.

В другом прошении мать просила губернатора, в случае если решение относительно ссылки ее дочери окончательное: «...1) чтобы прежде отправки, дочь моя подверглась медицинскому осмотру так как на мой взгляд, ее здоровье слишком слабо, чтобы не рискуя жизнью, она могла вынести убийственную зимнюю дорогу в Туруханский край; во 2) если бы медики подтвердили справедливость моих опасений, я прошу оставить мою дочь в покое до открытия навигации и готова взять ее на это время под свое поручительство или даже под залог, в размере какой потребуется; наконец в 3-х) я прошу Ваше высокопревосходительство не отправлять мою дочь по этапу и обязуюсь доставить сумму денег, необходимых для переезда в Туруханск на собственный счет»99.

Эти обращения несколько затормозили колеса безжалостно вращающейся бюрократической машины института политической ссылки, буквально «перемалывающей» маленького человека, попавшего под ее пяту. Енисейский губернатор начал переписку по этому поводу с Иркутском. Из дошедшего до нас черновика его послания можно понять, что он склонялся к тому, чтобы удовлетворить просьбу Стефании Гуковской оставить ее дочь «в селении Частно-островском до открывшейся навигации»100. В своем ответе генерал-лейтенанта Шелашников давал добро на это решение101.То есть С. Гуковская выиграла немного времени для дочери. Хотя готовность властей к ее отправке оставалась по-прежнему очевидной. Но пока Викторию освободили из тюрьмы и отправили до открытия навигации в Частноостровское102. При этом последовало и послание на имя красноярского полицмейстера, подчеркивающее необходимость «учреждения за нею самого строгого полицейского надзора»103.

До открытия навигации, а она обычно открывалась в мае, оставалось не так много времени, и мать продолжала бомбардировать красноярское и иркутское губернаторские присутствия своими прошениями. В очередном очень проникновенном послании на имя

Енисейского губернатора она писала о безукоризненном поведении своей дочери и умоляла его засвидетельствовать это в ее прошении на имя генерал-губернатора Восточной Сибири104. В приписки же к этому прошению убитая горем мать писала: «Чего боже сохрани просьба моя останется без уважения то прошу милостиво оставить нас до прибытия в Красноярск нового генерал-губернатора, у кого я смогу лично просить милости, так как в Иркутск ехать нет средств»105.

Губернская власть в лице Лохвицкого оказалась глуха к голосу матери. Губернатор, что называется, пытался «умыть руки», переложив все бремя ответственности на Шелашникова. Между Красноярском и Иркутском шла оживленная переписка по этому поводу. Возможно, занимая такую позицию Лохвицкий руководствовался информацией о том, что на смену Шелашникова, только исполняющего обязанности генерал-губернатора, планируется другое лицо и хотел показаться перед новым «хозяином» Восточной Сибири человеком, твердо преследующим государственных преступников, при этом переложив все последствия за решения по Гуковской на уходящего Шелашникова.

В свою очередь Шелашников в ситуации с Гуковской оставался при старом взгляде на ее судьбу. При этом он как бы «возвращал мяч» Лохвицкому, добавляя к своему решению следующее: «При этом долгом считаю присовокупить, что если государственная преступница Гуковская во время нахождения в Туруханске будет вести себя хорошо и Ваше Превосходительство с своей стороны признаете возможным перевести ее на жительство в менее отдаленное место, то от Вас будет зависеть войти об этом с особым представлением к Главному местному начальству»106.

В результате 19 мая 1880 г. о неизменности решения о высылке В. Гуковской в Туруханский край Лохвицкий уведомил Красноярского окружного исправника для сообщения об этом ее матери107. Можно только догадываться, что пережили юная девушка и ее мать в эти месяцы. Ведь фактически речь шла не только о решении судьбы Виктории, но и о ее жизни. Для В. Гуковской, и без того ослабленной болезнями, оставление в силе решения по Туруханску явилось очень тяжелым ударом, вполне возможно серьезно повлиявшим на ее дальнейшее психическое здоровье.

В результате Викторию вновь перевели в Красноярскую тюрьму, правда по просьбе матери губернатор разрешил ей дожидаться высылки в Туруханск все же не в тюремной камере, а на квартире нанимаемой матерью «с учреждением за нею надлежащего полицейского надзора»108. Циничная игра двух сановных сибирских бюрократов жизнью девушки подходила к концу. Казалось, надежды более не остается...

Но, как ни удивительно, спасительное решение пришло из столицы. И во многом «виноваты» были народовольцы, устроившие 5

февраля 1880 г. покушение на царя Александра II в Зимнем дворце. Одним из последствий этого взрыва стало учреждение 12 февраля 1880 г. Верховной распорядительной комиссии во главе которой 14 февраля был поставлен бывший Харьковский генерал-губернатор М.Т. Лорис-Меликовым, позднее, в августе, назначенный министром внутренних дел109. Одной из целей Верховной распорядительной комиссии, направленных на умиротворение страны, стала «выработка мер по ускорению производящихся дознаний по государственным преступлениям и в том числе способы разбора всех лиц, содержащихся под стражей», а также «изысканием способов разбора лиц поднадзорных и высланных»110.

В контексте борьбы Верховной распорядительной комиссии с крайностями административно-ссыльного произвола столь негибкая позиция двух сибирских губернаторов в отношении В. Гуковской вызывает удивление и поражает своей бессмысленной жестокостью. К счастью, С. Гуковская обращалась во все инстанции, в том числе и к всесильному Лорис-Меликову. 29 апреля она подала прошение на его имя о смягчении участи дочери111, о чем уведомила телеграммой III Отделение Собственной Е.И.В. канцелярии.

В результате уже столичные бюрократические сферы пришли в движение. Из Санкт-Петербурга в Иркутск полетела секретная телеграмма от 30 мая от генерал-майора Черевина, исполняющего должность начальника III Отделения, относительно В. Гуковской. Этот запрос из Иркутска переадресовали в Красноярск местному губернатору с требованием «сообщить более подробные сведения о поведении и образе жизни названной ссыльной, а равно уведомить признаете ли Вы и ныне необходимым выслать Гуковскую в Туруханский край»112. Естественно, что решение о высылке В. Гуковской вновь приостановилось.

В своем письме на имя вновь назначенного генерал-губернатора Восточной Сибири, которым стал генерал-лейтенант Д.Г. Анучин, Лохвицкий, видимо не желая «терять лицо», вновь изложил всю предысторию событий, приведших к решению отправить В. Гуковскую в Туруханский край. Он не забыл при этом упомянуть о том, что она «по ее беспокойному характеру и поступкам своим [Причем ни одного поступка так никогда названо и не было! - О.М.] дававшим повод предполагать намерения совершить побег или способствовать в этом другим»113 не заслуживает доверия.

В заключении Лохвицкий высказывался все в том же духе, а именно, о необходимости «переместить Гуковскую в более отдаленные места, по крайней мере, в Иркутскую губернию, где ей представляется по отдаленности края меньше возможности совершить побег»114.

В итоге, в результате рекомендаций Верховной распорядительной комиссии и просто исходя из здравого смысла, новый генерал-губернатор Анучин решился наконец поставить точку в этой затя-

нувшейся истории. Его официальный вердикт от 3 сентября 1880 г. оставлял в силе пребывание Гуковской в Енисейской губернии. При этом Лохвицкому предоставлялась возможность в случае, «если признается полезным удалить эту преступницу из Красноярска в другую какую-либо местность вверенной Вам губернии, то на это с моей стороны препятствий не встречается и это вполне предоставляю Вашему усмотрению, кроме только высылки ее в Туруханский край»115.

* * *

В это время, в середине сентября 1880 г., В. Гуковская вновь заболела возвратным тифом. Сначала она лежала дома, но после ухудшения 22 сентября 1880 г. ее перевели в больницу, где она пробыла вплоть до 29 октября116. В такой ситуации ни о какой отправке ее из города и речи быть не могло. В результате Лохвицкий 25 сентября 1880 г. принял решение о ее оставлении на жительство пока в самом Красноярске117.

Казалось бы, дело для В. Гуковской «благодаря» болезни решилось самым благоприятным образом. Ее мать после этого оставила дочь и отправилась к семье в Одессу. Однако, треволнения, связанные с возможной высылкой в Туруханск явно не способствовали улучшению психоэмоционального состояния Виктории. К тому же вопрос о пребывании в городе напрямую увязывался с ее здоровьем, то есть она находилась здесь до решения врачей.

К счастью для В. Гуковской как раз в это время в Красноярке прибыл политссыльный И.П. Белоконский и его подруга и будущая жена Валерия Николаевна Левандовская, также одесситка. Она подружилась с юной девушкой118 и всячески ее опекала. Но в любом случае разница в возрасте все же давала о себе знать, и Виктория тянулась к сверстницам. Она пыталась найти подруг более близких ей по возрасту и интересам среди местной учащейся молодежи119.

Однако и в этом вопросе власти проявляли бдительность, всеми мерами пытаясь ограничить круг общения В. Гуковской. Они исходили из убеждения, что «от столкновений с личностью таких убеждений, как Гуковская, нельзя ожидать высоконравственных впечатлений, которые могли бы вынести гимназистки, а напротив, нельзя не составить убеждения, что такие явления не могут пройти без дурных последствий»120.

Причем власти не просто следили, но и активно вмешивались в жизнь В. Гуковской, подчас делая ее невыносимой. Например, сделали все возможное, чтобы помешать ее контактам с новыми подругами - Цитович и Поталицыной. Полицмейстер специально просил губернатора воздействовать на гимназическое начальство, «дабы оно имело возможность следить за нравственными качествами названных воспитанниц»121. В результате из губернской канцелярии

отправили специальное письмо председателю попечительского совете Красноярской женской гимназии, в котором В. Гуковская аттестовалась в самом неприглядном виде, как враг государства, не оставивший своих «противоправительственных устремлений» и всеми силами стремящийся «передавать их молодежи, входя для сего в тесное сближение с учащимися»122.

В этом письме содержалась и рекомендация «предупредить родителей названных учениц, чтобы они приняли меры к предупреждению каких бы то ни было отношений дочерей их с Гуковскою, так как от сего можно ожидать для последних только нежелательный исход»123. Как видно из этого документа, власти продолжали считать 16-ти летнюю девушку опасной государственной преступницей и стремились к ее полной изоляции от сверстников.

Таким образом, Виктория фактически пребывала в эмоциональном вакууме, ей было просто не с кем, кроме Белоконских, поговорить по душам. Все политссыльные в Красноярске, а в колонии ссыльных насчитывалось не менее 45 человек124, были намного старше ее по возрасту, некоторые имели семьи и их мало интересовали девичьи проблемы. Они хотели как-то устроить свою жизнь, позаботиться о хлебе насущном. В результате девушка с еще не определившимися окончательно жизненными приоритетами и только в глазах властей выглядевшая закоренелой политической преступницей оказалась предоставленной сама себе, что явно не способствовало стабилизации ее психического состояния.

К тому же навязчивый полицейский контроль еще более усугублял ситуацию. Фиксировалось буквально каждое нарушение. В результате любой маломальский отступ от установленных правил, невзирая на уважительные причины (болезнь и прочее), мог грозить В. Гуковской серьезными неприятностями, вплоть до высылки в более удаленные места.

Так, в полицейском рапорте от 5 ноября 1880 г. отмечалось, что она «не подчиняясь условиям надзора, не является в полицию в установленные дни недели несмотря на предупреждения особыми повестками, как это случилось 4 ноября»125. Не забывали в полицейских отметках при этом подчеркнуть, что «в настоящее время Гуковская совершенно здорова и прогуливается пешком по всему городу»126. Видимо, следствием этой информации стало решение губернатора, о ее очередном медицинском освидетельствовании на предмет «может ли она после перенесенной ею болезни, быть отправлена на поселение в один из округов губернии»127.

Таковую процедуру провели 10 ноября 1880 г. А 26 ноября губернатору был представлен врачебный акт. Но к его неудовольствию этот документ явно не годился для обоснования высылки В. Гуковской. Он наглядно демонстрировал, что за два года сделали ссыльные мытарства со здоровой и цветущей одесситкой.

Вот скупые строки этого документа: «Гуковская осенью про-

шлого года перенесла сыпной тиф, которым заразилась в здешней тюрьме. После перенесенного тифа Гуковская, будучи водворена на жительство в село Частноостровское, постоянно страдала нервными припадками, одышкой, сердцебиением, тоской и истерическими припадками и частыми бронхиальными катарами; ныне в начале сентября заболела возвратным тифом... Из скорбного листа больницы видно, что Гуковская поступила крайне истощенною с явлениями отека нижних конечностей и легкой водянкой живота с крайне слабым сознанием при высокой температуре тела... в легких найдены явления катарального воспаления»128. Кроме этого у нее были выявлены анемия, сердечные шумы и проблемы с легкими129.

Вывод комиссии гласил: «Гуковская страдает значительным ослаблением организма и малокровием, после перенесенных тяжелых болезней, как сыпного, а в последнее время возвратного тифов, при остром катаральном воспалении легких; сверх того бронхиальным катаром, который для Гуковской, как уроженке южной губернии, в здешнем климате и при ослаблении организма болезнями, крайне опасен и может превратиться в чахотку легких. Поэтому Гуковская нуждается в постоянном врачебном пользовании и постоянном уходе и может быть поселена только там где это возможно, т.е. в городе. В случае, если признано будет необходимым поместить Гуковскую в одном из окружных городов, то отправление ее теперь при суровой и холодной погоде и ослабленном состоянии освидетельствованной этапным порядком может иметь крайне вредное влияние на ее здоровье. Гуковская может быть отправлена только весною в теплую погоду»130.

Таким образом, дамоклов меч зимней высылки от Виктории был на время отведен.

Другим отрадным для нее моментом стало то, что в декабре 1880 г. Белоконские нашли подходящее помещение для совместного проживания - полуподвальный этаж в доме Субботина на Московской улице. В нем, кроме Белоконских поселилась Гуковская, а также старушка Майданская и ее гражданский муж Штокфиш. Жизнь этой небольшой коммуны протекала следующим образом. Ведение хозяйства взяла на себя пожилая пара - Майданская и Штокфиш. И. Белоконский занимался литературным трудом, его супруга Валерия Николаевна также целый день была занята: она поддерживала связь с тюрьмой и т.д. Виктория тогда находилась в крайне подавленном состоянии131, да и в силу юности и неумелости мало чем могла помочь по дому. Жили то густо, то пусто. Частенько выручала хозяйственная сметка Штокфиша, а также весьма скромные и нерегулярные литературные заработки Белоконского132. Свою посильную финансовую долю вносила и В. Гуковская.

Но даже проживание Виктории вместе с любящим ее семейством Белоконских не могло полностью стабилизировать ее психическое состояние. И не нужда вгоняла ее в депрессию. Как ссыльная из чис-

ла не привилегированных, она получала 3 рубля 30 копеек133. Помимо этого, приходила помощь от родных. Так 28 октября 1880 г. ей выдали 50 рублей, поступивших от ее семьи, о чем свидетельствует ее собственноручная расписка134. Это была вполне серьезная сумма, учитывая красноярские цены. Например, пуд ржаной муки стоил 3 5 копеек, пшеничной и ячменя по 60 копеек, телячье мясо (задняя часть) - пуд 4 рубля 80 копеек, а фунт 12 копеек, баранина (задняя часть) - пуд 2 рубля 80 копеек, а фунт 6 копеек135.

Для ссыльной В. Гуковская очень прилично одевалась. Из сохранившейся описи ее вещей видно, что она имела, помимо необходимого постельного белья, перьевых подушек, одеяла и прочего, также женскую шубку на лисьем меху с соболиным воротником, крытую черным сукном, женское пальто на вате, крытое черным триком, женские ботинки и т.д136.

Казалось бы, окруженная добрыми и заботящимися о ней людьми и также искренне к ним привязанная В. Гуковская понемногу оживет. Тем более, что в целом политссыльные жили дружно. Иногда ими устраивались и веселые вечеринки. Старик Штокфиш, мастер на все руки, сделал из жести настоящую духовую трубу и под ее незамысловатый аккомпанемент отплясывали преимущественно на квартире Лесневичей. В.В. Лесневич весьма крупный философ, административно высланный из Одессы, выписывал много газет и журналов, а его квартира стала центром ссыльной жизни Красноярска137.

* * *

Однако периодически на В. Гуковскую накатывала ссыльная хандра. Ее угнетенное психическое состояние, по-видимому, можно объяснить тоской по Одессе, родным, а также ощущением собственной ненужности, заброшенности и бессмысленности ссыльного бытия. В ссылке обычно сохраняли жизнестойкость либо натуры, для которых революционная борьбы стала смыслом жизни и тогда ссылка воспринималась ими как иная форма борьбы, либо те кто нашел себя на другой стезе, как тот же И. Белоконский, В.Г. Короленко или А.И. Иванчин-Писарев в литературных упражнениях, Д. А. Кле-менц, С.П. Швецов или С.Л. Чудновский в научной деятельности и т.д. В. Гуковская в очень раннем возрасте попала в «ссыльные жернова», она не успела ни выработаться как идейная революционерка, ни приобрести какого-либо законченного образования - отсюда и пустота ссыльной жизни. Угнетающе на нее действовал и серьезный полицейский пресс. Его давление для нее оказалось тем более тяжелым из-за постоянной угрозы высылки из Красноярска. А в этом городе у нее хотя бы находились близкие люди, к которым она испытывала теплые чувства.

В такой обстановке прошла зима 1880 - начала 1881 гг. Пришла

весна, а с ней вновь встал вопрос о дальнейшей судьбе Виктории. С наступлением теплых дней власти вновь могли инициировать процесс ее высылки из города, и думается, эта тема стала одним из главных факторов, приведших к дальнейшей трагедии.

1 марта 1881 г. в городе стояла великолепная погода, и В. Гуков-ская вместе с Белоконскими пошли гулять на Енисей. Они катались на льду и вообще веселились, казалось бы ничто не предвещало беды. После прогулки В. Левандовская направилась на свидание в тюрьму, ее супруг занялся письменными делами, а Виктория отправилась к себе в комнату, заперлась там и затихла. Когда обеспокоенный ее долгим молчанием Белоконский вместе со своим другом, тоже ссыльным южанином Л.П. Семиренко, смогли открыть дверь в ее комнату - все уже было кончено. Они увидели Викторию, висевшую на полотенце, привязанном к крюку под потолком. Еще теплую ее сняли, но все попытки вернуть к жизни успехом не увенчались138.

В. Гуковская оставила записку, в которой указывала, что «умирает от того, что нет возможности переносить ссылку»139. Следствие по делу о ее самоубийстве проводилось полицейским приставом 2-й части г. Красноярска. Официальную причину смерти, после проведенного вскрытия в официальных документах записали так: «Смерть Гуковской последовала от удушения через повешение, произведенное без участия посторонней руки, при душевном расстройстве, судя по болезненному изменению твердой мозговой оболочки»140. Еще одной возможной причиной, которая могла способствовать душевному расстройству, красноярский врач-эксперт назвал и «болезненное состояние яичников»141.

После этого короткого расследования официальные бумаги по поводу смерти В. Гуковской были отправлены по инстанциям - в Департамент полиции, в канцелярию генерал-губернатора Восточной Сибири и т.д. И после этой процедуры 16-ти летняя Виктория Леонтьевна Гуковская перестала интересовать отвечающие за нее ранее учреждения российской власти.

Официально все было правильно и по закону. На деле же В. Гу-ковскую, весь политический проступок которой заключался лишь в эмоциональном выплеске в виде сумбурной речи перед праздной одесской публикой, власти всех уровней - от центральных, до сибирских фактически убили, доведя до самоубийства. Может быть, причиной такой особой жестокости по отношению к несовершеннолетней девочке, являлся факт особого недовольства венценосного монарха событиями, связанными с демонстрацией у здания одесского суда, в организации которой именно ей местные власти приписали одну из главных ролей?

Как бы то ни было, но ритуальная жертва для хозяина Зимнего дворца была принесена. Вообще факт использования всей мощи карательной системы российского правосудия по делам о государственных преступлениях по отношению к несовершеннолетним в

Российской империи, не ограничивался только «казусом Гуковской», хотя случай осуждения 14-ти летней девушки, конечно, является вопиющим. В качестве другого примера можно привести высылку из Одессы в 1879 г. на север Иркутской губернии в Илимск142 младшего брата террористов-политиков Ивичевичей143 Павла Ивичевича144.

Не гнушались власти в период 1879-1880-х гг. и проведением «удивительных» воспитательных мер по отношению к подрастающему поколению под девизом «дабы в дальнейшем неповадно было»!

Вот только два примера.

В период исполнения смертной казни в Киеве над В.А. Осин-ским, В. А. Свириденко и Л.Г. Брандтнером 14 мая 1879 г. по приказу киевского генерал-губернатора генерал-адъютанта М.И. Черткова на казнь привели гимназистов. Процедура казни оказалась для них шокирующей. В результате арестовали «семерых гимназистов за то, что они плакали... Продержав два дня в кутузке, их выдали учебному начальству, которое на этот раз сделало им только выговор за мягкосердечие»145.

Не менее вопиющий случай произошел в Николаеве, где во время казни 11 августа 1879 г. С.Я. Виттенберга и И.И. Логовенко, местный губернатор адмирал H.A. Араке предложил начальникам учебных заведений «для назидания потомству привести с собой учащихся, начиная с 12-ти летнего возраста», дабы у последних отбить всякое желание примкнуть к «лживому и тлетворному учению социализма и следовать безумным поступкам приверженцев его»146. Однако, думается, что подобные, мягко выражаясь, неумные воспитательные меры властей скорее приводили к обратному эффекту, а именно прививали ненависть к существующему политическому строю.

* * *

История короткой жизни Виктории Гуковской являет собой яркий пример произвола «военно-полицейского» бюрократического государства, которое представляла из себя Российская империя. Для обеспечения основ стабильности империи власти готовы были идти на любые жертвы - иногда оправданные, но зачастую совершенно излишние и поражающие своей бессмысленной жестокостью. Естественно, что при таком давлении на инакомыслящих членов российского социума правящая элита не могла не породить обратную и весьма жесткую ответную реакцию.

И во многом символично, что смерть В. Гуковской наступила в тот же день, когда произошло цареубийство на набережной Екатерининского канала. Дата 1 марта 1881 г. трагически связала две эти жизни - императора Александра II убитого бомбой народовольцев и юной девушки, ставшей жертвой его карательной политики, направленной против оппозиционной части общества. Своего рода смерть 172

62-летнего монарха и 16-ти летней гимназистки стали своеобразной страшной иллюстрацией российского общественного раскола, который через 36 лет закончился событиями Февраля и Октября 1917 г., положившими конец российской монархии.

Примечания Notes

1 Рубцов А.А. Социальные сети революционного народничества 1870-х годов в материалах следственных дел // Вестник Пермского университета. История. 2018. № 2 (41). С. 75-84.

2 Воронихин А.В. Вера Николаевна Фигнер: Взгляд на женщину русских революций из XXI века. Москва; Саратов, 2020. С. 51.

3 Степняк-Краечинский С.М. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Москва, 1958. С.170.

4 Белый Я.М. Воспоминания ссыльного // Каторга и ссылка. 1923. № 6. С.91.

5 Фигнер В.Н. Собр. соч. В 7 т. Т. 1. Москва, 1932. С. 187.

6 Био-библиографический словарь. Т. 2: Семидесятые годы. Вып. 2. Москва, 1931. Стб. 505.

7 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 246.

8Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 245.

9 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 179.

10 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 89.

11 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 89.

12 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 89.

13 Государственный архив Красноярского края (ГА КК). Ф. 595. Оп. 63. Д. 1606. Л. 7.

14 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 178.

15 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 89.

16 Сафронова Ю.А. Вовлечение в политическое: Революционное народничество 1870-х годов как сообщество читателей // Вестник Пермского университета. История. 2018. № 2 (41). С. 65-74.

17 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 89

18 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 90.

19 Лион С.Е. От пропаганды к террору (из одесских воспоминаний се-

мидесятника) // Каторга и ссылка. 1924. № 5 (12). С. 10.

2и Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 90.

21 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 167."

22 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 1 А. Л. 151об.

23ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 1 А. Л. 151об.

24 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 183/186.

25 Левин Ш.М. Две демонстрации (Из истории революционной ситуации конца 70-х годов XIX в.) //Исторические записки. Т. 54. Москва, 1955. С. 267.

26 ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 1 А. Л. 87.

27 ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 1 А. Л. 87об. 28ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 1 А. Л. 87об.

29 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 188."

311 Бтбиндер H.A. К процессу И.М. Ковальского // Каторга и ссылка. 1928. №1(38). С. 70.

31 Бтбиндер H.A. К процессу И.М. Ковальского // Каторга и ссылка. 1928. №1(38). С. 70.

32 Бухбиндер H.A. К процессу И.М. Ковальского // Каторга и ссылка. 1928. №1(38). С. 70.

33 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 188."

34 Грннберг-Кон Х.Г. К процессу И.М. Ковальского // Былое. 1906. № 1. С. 12.

35 Бтбиндер H.A. К процессу И.М. Ковальского // Каторга и ссылка. 1928. №1(38). С. 71.

36 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 189."

37 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 189."

38 Фрейдберг А. Революционная Одесса в конце 70-х годов: Из студенческих воспоминаний // Былое. 1925. № 3 (31). С. 90.

39Милютин Д.А. Дневник, 1876 - 1878. Москва, 2009. С. 461. 411 Гринберг-Кон Х.Г. К процессу И.М. Ковальского // Былое. 1906. № 1. С. 12.

41 ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291.4.1 А. Л. 4.

42 Бтбиндер H.A. К процессу И.М. Ковальского // Каторга и ссылка. 1928. №1(38). С. 72.

43 ГА РФ. Ф. 109. 3-яэкспед. 1878 г. Оп. 163. Д. 291.4.1 А. Л.21 .

44 Уложение о наказаниях уголовных и исправительных с приведением статей других томов свода законов, на которые сделаны ссылки и указания в этом уложении (изд. 1866 г.). Москва,1867. С. 88-90.

45 Судебная хроника// Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 189.

46 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 166.

47 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. № 5 (42). С. 60.

48 Уложение о наказаниях уголовных и исправительных с приведением статей других томов свода законов, на которые сделаны ссылки и указания в этом уложении (изд. 1866 г.). Москва,1867. С. 82.

49 ГА РФ. Ф.109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. 4.1 А. Л. 206 .

50 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. №5 (42). С. 61.

51 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. № 5 (42). С. 62.

52 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. № 5 (42). С. 62.

53 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. №5 (42). С. 63.

54 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. №5 (42). С. 63.

55 Черняеская-Боханоеская Г.Ф. Автобиография // Каторга и ссылка. 1928. №5 (42). С. 63.

56 Троицкий H.A. Безумство храбрых: Русские революционеры и картельная политика царизма 1866 - 1882 гг. Москва, 1978. С. 158.

57 Фигнер В.Н. Запечатленный труд // Фигнер В.Н. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 1. Москва, 1932. С. 152.

58 ФроленкоМ.Ф. Записки семидесятника. Москва, 1927. С. 105.

59 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1606. Л. З-Зоб.

60 Лион С.Е. От пропаганды к террору (из одесских воспоминаний семидесятника) // Каторга и ссылка. 1924. № 6 (13). С. 22.

61 Троицкий H.A. Безумство храбрых: Русские революционеры и карательная политика царизма 1866 - 1882 гг. Москва, 1978. С. 317.

62 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 165.

63 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 168.

64 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 165.

65 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 178.

66 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 179.

67 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 180.

68 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879

№ 180.

69 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 180.

70 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 180.

71 Судебная летопись // Ведомости Одесского градоначальства. 1879. № 180.

72 ГА РФ. Ф.109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 3. Л. 112; ГА КК. Ф. 112. Оп. 3. Д. 36. Л. 2об.

73 Юстяювсъкий О.Ф. Щоденник (1874 - 1885). У 2-х т. Т. 1: 1874-1879. Ки1в, 1994. С. 483.

74 Исторический архив Омской области (ИА 00). Ф. 3. Оп. 10. Д. 16008. Л. 23об.

75 Ядринцев Н.М. Статистические материалы к истории ссылки в Сибирь // Записки Императорского Русского географического общества по отделению статистики. Т. 6. Санкт-Петербург, 1889. С. 322.

16Ядринцев Н.М. Статистические материалы к истории ссылки в Сибирь // Записки Императорского Русского географического общества по отделению статистики. Т. 6. Санкт-Петербург, 1889. С. 323.

77 ИА ОО. Ф. 3. Оп. 10. Д. 16008. Л. 23об.

78 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 4об-5.

79 ГА КК. Ф. 612. On. 1. Д. 140. Л. 32.

80 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 1.

81 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 1об.

82 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 2.

83 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. Зоб-4.

84 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 4-4об.

85 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 5.

86 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 8-8об.

87 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 214.

88 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 14.

89 Комлееа Е.В. «Место злоупотреблений и беззаконий»: Туруханск в конце XVIII - начале XIX в. // Вестник Томского государственного университета. 2017. №424. С. 74.

90 Комлееа Е.В. «Место злоупотреблений и беззаконий»: Туруханск в конце XVIII - начале XIX в. // Вестник Томского государственного университета. 2017. №424. С. 75

91 Комлееа Е.В. «Место злоупотреблений и беззаконий»: Туруханск в конце XVIII - начале XIX в. // Вестник Томского государственного университета. 2017. №424. С. 75.

92 Комлееа Е.В. «Место злоупотреблений и беззаконий»: Туруханск в конце XVIII - начале XIX в. // Вестник Томского государственного университета. 2017. №424. С. 75.

93 Россия: Энциклопедический словарь. Ленинград, 1991. С. 127.

94 Россия: Энциклопедический словарь. Ленинград, 1991. С. 123, 127, 128.

95 ГА КК. Ф. 112. Оп. 3. Д. 39. Л. 8.

96 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 231.

97 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 260.

98 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 26-26об., 32.

99 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 27.

100 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 16.

101 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 18.

102 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 19, 20.

103 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 19, 20об.

104 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 35об.

105 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 35об.

106 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. Збоб.

107 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 38об.

108 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 40.

109 Кряжев Ю.Н. Либеральный диктатор М.Т. Лорис-Меликов и его проект конституционализации монархии // Омский научный вестник. 2005. №2 (31). С. 23-25.

110ИтенбергБ.С., Твардовская В.А. Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники. Москва, 2004. С. 420.

111 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 43об.

112 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 43об.

113 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 44об.

114 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 45.

115 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 48-48об.

116 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 55.

117 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 49об.

118 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 250.

119 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 50.

120 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 50.

121 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 51.

122 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 52.

123 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 52об.

124 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 218.

125 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 50об. 126ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 50об.

127 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 53.

128 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 55об. 129ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 55об.

130 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1274. Л. 56.

131 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 246.

132 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С.

133 Сургутянин. Сто лет Сургутской ссылке // Каторга и ссылка. 1929. № 12. С. 99.

134 ГА КК. Ф. 595. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1410. Л. 110.

135 ГАКК. Ф. 112. Оп. 3. Д. 39. Л. 8, 18.

136 ГА КК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 1606. Л. 6.

137 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С.

247.

138 Белоконский И.П. Дань времени: Воспоминания. Москва, 1928. С. 249-250.

139 ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 3. Л. 106.

140 ГА РФ. Ф. 109. 3-я эксп. 1878 г. Оп. 163. Д. 291. Ч. 3. Л. Шоб.

141 ГА КК. Ф. 612. Оп. 1. Д. 140. Л. 32.

142 Био-библиографический словарь. Т. 2: Семидесятые годы. Вып. 2. Москва, 1931. Стб. 505.

143 Федоров Б. Из истории якутской ссылки 1870-х годов (Неизданные материалы) // Каторга и ссылка. 1924. № 4. С. 161.

144 Федоров Б. Из истории якутской ссылки 1870-х годов (Неизданные материалы) // Каторга и ссылка. 1924. № 4. С. 161.

145 Революционная журналистика семидесятых годов. Ростов-на-Дону, 1907. С. 302.

146 Семенов А. Соломон Виттенберг (Материалы к биографии) // Былое. 1925. № 6 (34). С. 73.

Автор, аннотация, ключевые слова

Милевский Олег Анатольевич - докт. ист. наук, профессор, Сургутский государственный педагогический университет (Сургут, Ханты-Ман-сийский автономный округ-Югра)

ORCID: 0000-0003-4613-826Х

olegmilevsky @mail. ru

В статье на основе ранее не использованных архивных документов реконструируется биография жительницы Одессы гимназистки Виктории Гуковской. Она, по мнению городских властей, оказалась одним из главных действующих лиц политической демонстрации, состоявшейся 24 июля 1878 г у здания суда, где слушалось дело членов «кружка И.М. Ковальского». За это ее, несмотря на несовершеннолетний возраст, приговорили к ссылке в Сибирь. На основе изучения материалов следствия и суда над В. Гуковской в статье анализируется механизм российского судопроизводства по делам о «государственных преступлениях», зачастую носящий предвзятый и избирательный характер. Изучение ссыльного периода жизни В. Гуковской, начавшегося с попыток восточносибирских властей отправить ее в Туруханский край и тем самым еще более ужесточить для нее назначенное судом наказание, ярко показывает, как репрессивный механизм института политической ссылки перемалывал судьбы людей, очень

часто лишь косвенно причастных к оппозиционному движению. Бездушный формализм и необоснованная жестокость красноярской администрации, всеми силами стремящейся избавиться от В. Гуковской, отправив ее в самые удаленные места губернии, способствовали доведению ее до самоубийства. Автор приходит к выводу, что политическая недальновидность и чрезмерная жестокость царского правительства, его желание покарать не только явных, но и мнимых противников самодержавия, имели в дальнейшем самые пагубные для Российской империи последствия и немало способствовали краху российской монархии.

Самодержавие, генерал-губернаторство, политическая полиция, бюрократия, карательная политика, революционное движение, народничество, политическая ссылка, полицейский надзор, евреи, Одесса, Восточная Сибирь, Енисейская губерния, Туруханский край, Красноярск, женская история, Александр III, М.Т. Лорис-Меликов.

Author, abstract, keywords

Oleg A. Milevsky - Doctor of History, Professor, Surgut State Pedagogical University (Surgut, Khanty-Mansi Autonomous Okrug-Yugra, Russia)

ORCID: 0000-0003-4613-826X

[email protected]

The article reconstructs the biography of high school student Victoria Gu-kovskaya, a resident of Odessa, on the basis of previously unused archival documents. According to the city authorities, she turned out to be one of the main actors of the political demonstration that took place on luly 24, 1878 at the courthouse, where the case of members of "I.M. Kovalsky's circle" was heard. For this, despite her being underage, she was sentenced to exile in Siberia. Based on the materials of the investigation and trial of V. Gukovsksya, the author analyzes the mechanism of Russian judicial proceedings in cases of "state crimes", which was often biased and selective. The study of the exile period of V. Gukovskaya's life, which began with the attempts of the East Siberian authorities to send her to the Turukhansk region and thereby further tighten the punishment imposed on her by the court, vividly shows how the repressive mechanism of the institution of political exile crushed the fate of people, if only indirectly involved in the opposition movement. The heartless formalism and unjustified cruelty of the Krasnoyarsk administration, which was striving with all its might to get rid of V. Gukovskaya by sending her to the most remote places of the province, contributed to driving her to suicide. The author concludes that the political short-sightedness and excessive cruelty of the tsarist government, its desire to punish not only obvious, but also imaginary opponents of the autocracy, had the most disastrous consequences for the Russian Empire in the future and facilitated a lot the collapse of the Russian monarchy.

Russian autocracy, General-Governorship, political police, bureaucracy,

punitive policy, revolutionary movement, Narodniks, political exile, police supervision, Jews, Odessa, Eastern Siberia, Yenisei Province, Turukhansk Region, Krasnoyarsk, women's history, Alexander III, General M.T. Loris-Melikov.

References (Articles from Scientific Journals)

1. Komleva, E.V. "Mesto zloupotrebleniy i bezzakoniy": Turukhansk v kon-tse XVIII - nachale XIX v. ["The Place of Abuses and Illegalities": Turukhansk in the Late 18th - Early 19th Centuries.]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta, 2017, no. 424, pp. 74-79. (In Russian).

2. Kryazhev, Yu.N. Liberalnyy diktator M.T. Loris-Melikov i ego proekt konstitutsionalizatsii monarkhii [Liberal Dictator M.T. Loris-Melikov and his Project for the Constitutionalization of the Monarchy.]. Omskiy nauchnyy vestnik, 2005, no. 2 (31), pp. 23-25. (In Russian).

3. Rubtsov, A.A. Sotsialnye seti revolyutsionnogo narodnichestva 1870-kh godov v materialakh sledstvennykh del [Social Networks of Russian Revolutionary Populism of the 1870s in Investigative Materials.]. Vestnik Permskogo universiteta. Istoriya, 2018, no. 2 (41), pp. 75-84. (In Russian).

4. Safronova, Yu.A. Vovlechenie v politicheskoe: Revolyutsionnoe narod-nichestvo 1870-kh godov kak soobshchestvo chitateley [Involvement in the Political: Revolutionary Populism of the 1870s as a Community of Readers.]. Vestnik Permskogo universiteta. Istoriya, 2018, no. 2 (41), pp. 65-74. (In Russian).

(Monographs)

5. Itenberg, B.S. and Tvardovskaya, V.A. Graf M.T. Loris-Melikov i ego sovremenniki [Count M.T. Loris-Melikov and his Contemporaries.]. Moscow, 2004, 685 p. (In Russian).

6. Troitskiy, N.A. Bezumstvo khrabrykh: Russkie revolyutsionery i kara-telnaya politika tsarizma 1866 - 1882 gg. [The Madness of the Brave: Russian Revolutionaries and Tsarist Punitive Policy, 1866 - 1882.]. Moscow, 1978, 335 p. (In Russian).

7. Voronikhin, A.V. Vera Nikolaevna Figner: Vzglyad na zhenshchinu russkikh revolyutsiy iz XXI veka [Vera Nikolaevna Figner: A Look at the Woman of the Russian Revolutions from the 21st Century.]. Moscow; Saratov, 2020, 401 p. (In Russian).

DOI: 10.54770/20729286 2023 4 146

ХРОНИКА НАУЧНОЙ ЖИЗНИ Chronicle of Scientific Life

H. А. Борисов

XIV Всероссийская научная конференция (с международным участием) «Политическое проектирование в пространстве социальных коммуникаций», посвященная 30-летию научных и образовательных программ по политическим наукам в РГГУ и 75-летию Международной ассоциации политической науки

N.A. Borisov

The 14th Ail-Russian Scientific Conference (with International

Participation) on "Political Engineering in the Space of Social Communications" Dedicated to the 30th Anniversary of Scientific and Educational Programs in the Political Sciences at the Russian State University of the Humanities and the 75th Anniversary of the International Political Science Association

2-3 ноября 2023 г. в РГГУ состоялась XIV Всероссийская научная конференция (с международным участием) «Политическое проектирование в пространстве социальных коммуникаций», посвященная 30-летию научных и образовательных программ по политическим наукам в РГГУ и 75-летию Международной ассоциации политической науки. Ее организаторами явились факультет международных отношений, политологии и зарубежного регионоведения РГГУ и Общероссийская общественная организация «Российская ассоциация политической науки» (РАПН) - крупнейшая общественная организация России, объединяющая экспертов и исследователей в области политических наук.

В сентябре 2023 г. исполнилось 75 лет со дня проведения в Париже международной конференции ЮНЕСКО «Методы в политической науке», участники которой достигли принципиального соглашения о содержании предметной области формирующейся дисциплины. В 2024 г. будет отмечаться 75-летие Международной ассоциации политической науки, которая была создана на учредительной конференции, состоявшейся в Париже в сентябре 1949 г.

Для РГГУ важна и другая юбилейная дата 2023 г.: 23 марта 1993 г. ученым советом было принято решение об открытии отделения истории и политологии в Историко-архивном институте Российско-