CC BY
47
ББК 63.3(2)53 YÄK 94(47).081/083
Н.А. ТРОИЦКИЙ
«СИБИРСМЯ BEPA ЗACYЛИЧ» (МAPИЯ ^HATÜEBHA KYTИTOHCKAЯ)
N.A. TROITSKY
«THE SIBERIAN VERA ZASULITCH» (MARIA IGNATYEVNA KUTITONSKAYA)
В статье исследуются, по данным из опубликованных и архивных источников, жизнь и судьба героини народничества Марии Игнатьевны Кутитонской - её борьба против царского деспотизма, два суда над ней (с каторжным и смертным приговором), страдания на Карийской каторге в Забайкалье и смерть в Иркутской тюрьме.
The paper, based on the published data and archival sources, concerns the life and destiny of Maria Ignatyevna Kutitonskaya. Her struggle against tsar's despotism, two trials (sentenced to hard labour and death), sufferings at Kara hard labor in exile in Transbaikal and death in Irkutsk prison are considered.
Ключевые слова: «белый» террор, каторга, «красный террор», народники, тюрьма, царизм.
Key words: «white» terror, hard labor in exile, «red» terror, narodniks, prison, tsarism.
Сенсационный выстрел народницы Веры Засулич 24 января 1878 г. в самовластного петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова и её ещё более сенсационное оправдание судом присяжных взволновали (сочувственно к ней!) не только российскую, но и международную общественность. «В течение 48 часов Европа забыла о войне [русско-турецкой. - Н.Т.] и мире, о Бисмарке, Биконсфилде и Горчакове, чтобы заняться только Верой Засулич и её удивительным процессом», - констатировал французский ежегодник «Revue des deuxMondes» [25, р. 216]. Четыре года спустя в Чите громко заявила о себе подобным же «выстрелом в защиту человеческих прав» [4, с. 30] Мария Кутитонская, увековеченная в отечественной истории как «сибирская Вера Засулич».
О жизни и смерти Марии Игнатьевны повествует немалое число сохранившихся до наших дней (в публикациях и архивах) источников, хотя обобщающего исследования нет о ней и сегодня. Я ставлю своей задачей лишь обозреть в общих чертах весь её жизненный путь и представить её читателю по возможности верно и живо как личность.
Мария Игнатьевна родилась 23 февраля 1856 г. [23, л. 81] в семье коллежского асессора [чиновник среднего класса, соответствующий по Табели о рангах воинскому званию майора. - Н.Т.] Игнатия Антоновича Кутитонско-го в Одессе. Автор наиболее подробных воспоминаний о ней, П.С. Ивановская - выдающаяся революционерка, агент Исполнительного комитета партии «Народная воля», а с 1903 г. - после смертного приговора, заменённого
Мария Кутитонская в тот исторический период явилась для Сибири тем же, чем была раньше её для России Вера Засулич. (Из прошлого // Искра. - 15.02.1902. - № 17)
каторгой и побега из Сибири, - член ЦК партии эсеров, отбывавшая каторжный срок в Сибири вместе с М.И. Кутитонской, близко познакомилась с Ку-титонской в 1877 г. и даже недолго жила вместе с нею в Одессе, вспоминала, что отец Марии Игнатьевны был типичным чиновником, «суровым служакой старого типа», а мать её, Мария Антоновна, «рано умерла, оставив после себя большую семью из пяти сыновей и четырёх подростков-девочек» [5, с. 178].
Мария Игнатьевна была в этой семье старшей из дочерей. В 1875 г. она окончила с золотой медалью Одесскую Мариинскую гимназию и вскоре ушла из дома, не поладив с деспотом отцом. Поступив на службу в городскую думу, она стала жить другой, общественной жизнью, но не порывала связи с семьёй, точнее - с братьями и особенно сёстрами. По воспоминаниям П.С. Ивановской, Мария Игнатьевна «очень любила музыку и хорошо играла [на пианино. - Н.А.]; после службы она обыкновенно приходила к своим сёстрам музицировать. Впоследствии, в тюрьме, она очень тосковала от лишения возможности играть и много раз просила допустить немые клавиши, чтобы не забыть своё любимое искусство» [5, с. 178].
В то время секретарём Одесской городской думы служил Сергей Николаевич Южаков - сын генерала, впоследствии видный публицист и социолог, близкий к революционному народничеству, редактор 22-томной «южа-ковской» «Большой энциклопедии». Вокруг него группировались «молодые, революционно настроенные, часто нелегальные лица - радикалы, как звались тогда общим именем все социалисты Юга. Вошла в этот кружок и Мария Игнатьевна» [5, с. 178]. Думается, важную роль в жизни Кутитонской сыграл тогда факт, не отмеченный у П.С. Ивановской, но зафиксированный в докладе Департамента полиции Российской империи Особому совещанию министров при Александре III от 15 декабря 1883 г.: в 1876 г. Мария Игнатьевна «была в Париже, где вместе с эмигрантом Германом Лопатиным принимала участие в сходках коммунистов и социалистов разных фракций и национальностей» [2, ф. 102, 5-е делопроизводство. 1882, д. 3079, ч. 1, л. 36]. Г.А. Лопатин, живший тогда в Париже, действительно имел обширные деловые связи не только с французскими, но и с английскими, немецкими, испанскими, бельгийскими, шведскими и даже американскими «коммунистами и социалистами» [17, с. 80-81].
Вероятно, уже по возвращении из Парижа (где она могла быть и в деловой командировке от Одесской городской думы) М.И. Кутитонская сблизилась с участниками различных народнических кружков, в частности, с В.Х. Кравцовым, будущим своим сопроцессником по делу «28-ми», и с А.Ф. Таксисом (участник кружка «лавристов», «интересный, образованный, большой «марксоед») [5, с. 179].
В 1877-1878 гг. совсем ещё юная Мария Игнатьевна, по воспоминаниям П.С. Ивановской, «вносила большую освежающую бодрость» в кружки одесских народников, с которыми она сотрудничала, включая авторитетный тогда кружок 26-летнего Ивана Мартыновича Ковальского: «её характерные качества - природный художественный вкус, острый юмор и богатый интонациями голос - делали её очень интересной и в дружбе, и в сотруднической работе» [5, с. 179]. Запомнилась П.С. Ивановской и внешность Марии Игнатьевны тех лет: «Стройная, гибкая, с лёгкими движениями, она казалась молодой тростинкой, гнущейся, но не ломкой. Чуть приподнятая верхняя губа выражала упорство и настойчивость. Голубые глаза на залитом нежным румянцем лице казались более тёмными и глубокими, вследствие небольшой близорукости. Светлые, тонкие волосы пышно покрывали умную головку, не закрывая белого высокого лба. В ту раннюю пору невозможно было ещё предугадать всё упорство, настойчивость и героизм, какие таились в этой хрупкой, изящной женщине и выявились позднее» [5, с. 179].
В октябре 1877 - январе 1878 гг. будоражил общественное мнение России и Европы самый крупный за всю историю нашей страны судебный процесс «193-х» - по делу о «хождении в народ». По этому делу были аресто-
ваны до 8 тыс. человек. Многие арестанты содержались до суда в столь жутких условиях, что власти официально насчитали среди них 93 случая самоубийств, умопомешательства и смерти [20, с. 157-158]. В ответ на массовый «белый» террор царизма народники стали всё чаще прибегать к отдельным актам красного террора.
С 19 по 24 июля 1878 г. Одесский военно-окружной суд вершил расправу над Иваном Ковальским и семью его товарищами. Они оказали вооружённое сопротивление отряду жандармов, который явился арестовать их. Это был первый в истории российского освободительного движения случай коллективного [выделено мной. - Н.Т.] вооружённого сопротивления при аресте. К моменту объявления приговора у здания суда собралась многолюдная (не менее 3 тыс. человек) толпа, в которой были почти все поголовно участники одесских народнических кружков и приезжие радикалы. О числе и вооружении приезжих говорила тогда вся Одесса: кто-то «видел» даже, как «один из них тащил пушку на своих плечах» [24, с. 49]. Вся эта масса людей устроила самую крупную в России за 1870-е годы по числу участников демонстрацию протеста, которая закончилась вооружённым столкновением с войсками [14, с. 201-206, 415-418; 12, с. 64-80; 11, с. 251-270].
В 9 часов вечера 24 июля «из зала суда раздался пронзительный, раздирающий душу крик: « Ковальскому - смертная казнь!» [14, с. 205]. Толпа всколыхнулась и устремилась к зданию суда, но конные жандармы, казаки и даже кадровые солдаты встретили их нагайками, прикладами и ружейным залпом. Несколько демонстрантов, вооружённых револьверами, стреляли в солдат. Демонстрация была разогнана. Не обошлось и без жертв с обеих сторон: два протестанта были убиты и трое солдат ранены. М.И. Кутитонская была в числе самых активных демонстрантов, но в тот день не пострадала.
С утра 25 июля власти учинили в Одессе «неслыханную и невиданную облаву» [14, с. 417]. «Вся Одесса, - читаем у П.С. Ивановской, - была опоясана цепью сборных военных сил, с ингушами, татарами и другими инородцами. Облава велась искусно, опустошение носило характер налёта африканской саранчи, сокрушавшей всё беспощадно. До того пустовавшие дома заключения были набиты арестованными, как овины снопами» [5, с. 179]. Хватали всех «подозрительных» по принципу: «потом разберёмся...» [12, с. 71].
Кутитонская избежала ареста и в этой облаве. Но, как установила П.С. Ивановская по данным жандармских архивов, Марию Игнатьевну выследил полицейский чиновник Козловский, когда она приходила на сходку в квартиру руководителя одного из народнических кружков Сергея Чубаро-ва [5, с. 180]. По тем же данным, 9 июня 1879 г. одесский военный генерал-губернатор граф Э.И. Тотлебен приказал Козловского наградить, а Кутитон-скую арестовать. 19 июня Мария Игнатьевна была арестована [5, с. 180].
Из других источников, не использованных П.С. Ивановской, известно, что уличили Кутитонскую как участницу «преступного сообщества» народников предатели-народники Николай Суворов, Андрей Баламез и Василий Веледницкий [2, ф. 102, 5-е делопроизводство, 1882, д. 3079, ч. 1, л. 36-36 об.]. О Суворове начальник Одесского губернского жандармского управления К.Г. Кноп ещё 7 августа 1878 г. докладывал шефу жандармов, что он добровольно «согласился сделаться агентом [полиции. - Н.Т.] и выдавать своих товарищей» [2, ф. 109, 3-я экспедиция, оп. 71. 1878, д. 291, ч. 1, л. 55, 77-77 об.]. Вытряхнув из Суворова всё полезное для себя, власти сослали его в Калужскую губернию (посёлок Лихвин), где он, вконец морально опустошённый, 4 февраля 1880 г. Застрелился [2, ч. 2, л. 239].
Итак, Мария Игнатьевна Кутитонская в 23 года оказалась на скамье подсудимых перед царским судом по одному из самых громких в то время политических дел, которое вошло в историю как «процесс 28-ми». Рассматривал это дело Одесский военно-окружной суд с 25 июня по 5 августа 1879 г. Все 28 подсудимых обвинялись в том, что они «принимали участие в преступном сообществе, стремящемся к ниспровержению существующего в России
государственного и общественного строя» [1, 3.08, с. 2]. То был первый в России судебный процесс, начиная с которого одна принадлежность [выделено мной. - Н.Т.] к «сообществу, стремящемуся к ниспровержению...» уже подводилась под ст. 249-ю Уложения о наказаниях, карающую смертной казнью, «и только в том случае, если суд признавал смягчающие обстоятельства, он мог заменить казнь другим наказанием» [12, с. 79].
Центральной фигурой процесса «28-ми» был Дмитрий Андреевич Ли-зогуб - один из самобытнейших героев народничества, земельный магнат (!), по-детски добрый и отзывчивый, безукоризненно честный и преисполненный благородства в убеждениях, в отношении к делу и в обхождении с людьми, «святой революции», по определению С.М. Кравчинского [18, с. 427], герой рассказа Л.Н. Толстого «Божеское и человеческое», где он изображён под именем Светлогуба. Рядом с Лизогубом выделялся среди обвиняемых по делу «28-ми» Сергей Фёдорович Чубаров. Оба они, а вслед за ними и ещё несколько обвиняемых (в том числе Кутитонская) отказались от защиты, не желая «бороться с предположениями» [1, 27.10.1879, с. 2; 8.11.1879, с. 2], ибо суд исходил именно из предположений [выделено мной. - Н.Т.], из смеси правды и лжи, выведанной у предателей. Мария Игнатьевна, не желая защищать себя, отказалась и от последнего слова [1, 7.11.1879, с. 1].
Приговор по делу «28-ми» был жесток. Признав всех обвиняемых «подлежащим смертной казни», но приняв во внимание «смягчающие обстоятельства» (конкретно не указанные в протоколе), суд приговорил к виселице пятерых (Лизогуба, Чубарова, С.Я. Виттенберга, И.Я. Давиденко, И.И. Лого-венко), а всех остальных - кроме 14-летней (!) Виктории Гуковской, сосланной в Сибирь, - к каторге в рудниках от 10 лет до вечной. Кутитонская была осуждена на 15 лет каторги, но Э.И. Тотлебен по конфирмации сократил ей каторжный срок до 4-х лет [1, 9.08.1879, с. 1].
Вместе с другими каторжанами Мария Игнатьевна была отправлена в зловеще прославленную каторжную тюрьму на р. Кара в Забайкалье. «15 января 1880 года она, наконец, вошла в общую женскую камеру, - вспоминала о ней П.С. Ивановская. <...>. Со скидками она должна была пробыть в тюрьме 3 года и 8 месяцев, после чего ей предстояло поселение в назначенное властями место [там же, в Сибири. - Н.Т.]. Протекли годы заточения и уже приближалось - хотя и относительное, - освобождение. Но раньше, чем уйти из тюрьмы на призрачную свободу, Марии Игнатьевне суждено было пережить одно из тягчайших событий, разбившее вдребезги все её светлые думы и твёрдое решение возвратить себе полную свободу» [5, с. 180-181].
1 мая 1882 г. из мужской тюрьмы на Каре бежали восемь каторжан, в том числе Ипполит Никитич Мышкин - знаменитый «страстотерпец революции» [10, с. 715], главный герой процесса «193-х». Власти во главе с военным губернатором Забайкалья генералом Л.И. Ильяшевичем (под его руководством и наблюдением) устроили репрессивную вакханалию над оставшимися каторжанами. 11 мая 500 солдат охраны ворвались в мужскую тюрьму на рассвете, застав каторжан ещё спящими, и начали зверски избивать их. Проснувшись, каторжане пытались защититься от прикладов и штыков досками с нар, но, конечно же, без успеха.
«После 11 мая, - вспоминала П.С. Ивановская, которая содержалась, вместе с Кутитонской, в женской тюрьме на Каре, - в мужской тюрьме наступило до крайности тяжёлое положение. Были отняты все вещи, постели, книги. Производились обыски, поверки с поимённой перекличкой. Узники спали на голом полу, параши стояли в камерах день и ночь, начали брить каторжным головы, бессрочных заковали в ручные и ножные кандалы и в ножные - всех. За малейшее непочтительное слово скручивали верёвками, целыми днями оставляя на грязном полу» [5, с. 182].
Кутитонская болезненно воспринимала зверство охранников Ильяше-вича по отношению к её товарищам-каторжанам. на первой уходила с каторги на поселение после майской оргии репрессий. «И она взяла на себя
обязанность так «громыхнуть», чтобы гром защиты поруганного человеческого права был услышан далеко» [5, с. 183]. О том же вспоминал, по рассказам ссыльных и каторжан, американский журналист Джордж Кеннан, который тогда изучал Сибирь и встречался с Марией Игнатьевной в иркутской тюрьме: «До глубины души охваченная чувством гневного возмущения, она решила ценой своей жизни испробовать крайнее средство, убить генерала Ильяшевича и таким образом привлечь внимание всего мира к жестокостям, чинимым по его распоряжению на Карийских рудниках» [7, с. 170].
Итак, 23 июня 1882 г. Мария Игнатьевна была освобождена от каторжных работ и отправлена на поселение в местечко Акша на р. Онон в том же Забайкалье. Здесь она сблизилась с народником Михаилом Дементьевичем Терентьевым (родным братом агента ИК «Народной воли» Людмилы Терен-тьевой, осуждённой по делу «20-ти» в 1882 г., когда ей только исполнился 21 год, на 20 лет каторги), осуждённым в 1876 г. за пропаганду среди крестьян на 6 лет 8 месяцев каторги [16, л. 61 об.]. Поскольку Терентьев был выпускником 2-й Одесской гимназии, Кутитонская могла быть знакома с ним ещё до его (и своего, разумеется) ареста. Теперь же, по свидетельству П.С. Ивановской, «у неё установились самые близкие, короткие отношения» с Терентье-вым [5, с. 183]. Но главной её заботой была тогда подготовка к покушению на Ильяшевича. Из денег, присланных ей родными, она собрала необходимую сумму на дорогу в Читу, где находилась резиденция забайкальского губернатора, и на покупку револьвера.
О том, как Мария Игнатьевна добралась до Читы и добилась аудиенции у губернатора, подробно рассказано в книге Д. Кеннана: «Как только ей удалось собрать достаточно денег на дорогу, она купила у одного уголовного ссыльнопоселенца дешёвый револьвер, покинула своё место ссылки и, нанимая лошадей у крестьян в деревнях, через которые она проезжала, направилась в Читу. Поскольку молодые, привлекательные женщины обыкновенно не путешествуют в этих местах в полном одиночестве, крестьяне посматривали на неё с некоторым интересом и любопытством, и незадолго перед тем, как она добралась до места назначения, её арестовал по подозрению какой-то деревенский чин. Она уговорила его отвезти её в Читу и передать исправнику, с которым она лично знакома. Исправнику она откровенно призналась, что самовольно покинула место ссылки, однако сделала это не с намерением бежать, а лишь для того, чтобы встретиться с губернатором. После непродолжительной беседы исправник отправился вместе с нею в дом губернатора и, оставив её в приёмной, пошёл доложить Ильяшевичу о ней и её желании встретиться с ним.
- Вы её обыскали? - спросил губернатор с подозрением.
- Нет, - отвечал исправник. - Я не подумал об этом.
- Неважно, - сказал Ильяшевич. - Что может сделать женщина?
И с этими словами он вышел в приёмную, где дожидалась его Кутитон-ская, держа в правой руке завёрнутый в платок револьвер со взведённым курком» [7, с. 170-171]. Далее цитирую показания самой Марии Игнатьевны, извлечённые П.С. Ивановской из архива Забайкальского военного губернатора: «Войдя в приёмную комнату, я увидела губернатора. Он стоял в нескольких шагах от двери, в которую я только что вошла. В то время, когда он ко мне приближался, я тотчас же выстрелила из имевшегося у меня шестиствольного револьвера - того самого, который был поднят с полу и предъявлен мне при настоящем допросе. Где хранился у меня револьвер по прибытии в дом губернатора и откуда я таковой приобрела, отвечать не желаю. Мотивы совершённого преступления желаю письменно объяснить сама.
Все меры, применявшиеся в последнее время сибирской администрацией по отношению к государственным заключённым, не достигали желанных вами результатов: вы уничтожили переписку даже с близкими родными и порвали решительно всякую связь с внешним миром, упразднили вольные команды и обрекли заключённых на пожизненное сидение, желая обратить
их в живых мертвецов. На все меры строгости они ответили побегом из тюрем в то время, когда компетентный во всех отношениях Галкин [М.Н. Галкин-Враской - начальник Главного тюремного управления Российской империи. -Н.Т.] ревизовал тюрьму и вводил инструкцию, целью которой было обращение революционеров в стадо мирных баранов. Поражённые фактом побега, вы, государственные мужи, поседевшие в делах правления, обратились к позорным и унизительным мерам - единственно достойным ваших умственных и нравственных воззрений.
Вы решились посягнуть на человеческое достоинство и личную неприкосновенность людей принципа и чести, людей, понимающих права человека и гражданина и строго проводящих их в жизнь. По отношению к этим людям вы применили дикую меру бритья голов и повального избиения безоружных и беззащитных узников с помощью штыков и прикладов. Этой отвратительной расправой правительство вызвало террор в Сибири, и сибирская администрация является ответственной за него. Все меры грубого насилия вы можете обратить в систему, но не забывайте, что столкновение штыка с идеей вызывает страшную грозу. Подписала поселенка Мария Кути-тонская» [5, с. 184].
Другие источники, (включая последующие рассказы Марии Игнатьевны своим сокамерникам) дополнительно рисуют момент покушения: «Губернатор вышел в приёмную, подошёл ближе к идущей навстречу просительнице и на расстоянии не более сажени остановился. В этот миг Мария Игнатьевна со словами «Вот вам за 11 мая!» выстрелила в упор. Раненый губернатор покачнулся и упал, после чего Мария Игнатьевна опустила револьвер на пол. Сбежавшиеся на выстрел люди подняли и унесли раненого из приёмной. Исправник поспешил поднять с пола револьвер, преступницу же распорядился связать и отправить в местную тюрьму» [5, с. 184-185; 7, с. 171].
Выстрел Кутитонской 16 сентября 1882 г. прозвучал на всю Сибирь - и не только: «Телеграммы, эстафеты, курьеры бегут в разных направлениях, доходя до самого царя, разнося грозную весть во все стороны» [5, с. 185].
Несколько телеграмм из архива Забайкальского военного губернатора опубликованы П.С. Ивановской [5, с. 185-186]. Вот первая из них, из Читы в Иркутск генерал-губернатору Восточной Сибири Д.Г. Анучину 16 сентября: «Губернатор Ильяшевич сейчас ранен бежавшей из Акши государственной преступницей Кутитонской. Преступница схвачена. Приступаю к производству формального следствия. Вице-губернатор Залесский». Анучин в тот же день телеграфировал о выстреле Кутитонской министру внутренних дел и фактически главе правительства Д.А. Толстому, а тот ответил телеграммой от 19 сентября за № 1636: «Прошу Ваше превосходительство по предоставленной Вам власти предать Марию Кутитонскую военному суду для суждения по законам военного времени». 22 сентября Анучин телеграфно доложил Толстому о том, как Кутитонская мотивировала своё покушение, и запросил Толстого: «так как предание Кутитонской военному суду должно повести к смертному приговору, то прошу телеграфировать, нет ли каких соображений против исхода подобного дела <...>. Здоровье Ильяшевича удовлетворительно». Толстой ответил шифрованной телеграммой от 25 сентября: «Долгом считаю уведомить Ваше превосходительство, что никаких препятствий к указанному Вами исходу судебного дела о ней не имеется». В статье П.С. Ивановской не отмечен тот факт, что сам Александр III, как только его ознакомили с телеграммой вице-губернатора Залесского о выстреле Кутитонской, распорядился: «Надеюсь, она будет судиться военным судом» [2, ф. 102, 3-е делопроизводство, 1882, д. 1042, л. 1].
Тем временем Мария Игнатьевна томилась в ужасных, бесчеловечных условиях Читинской тюрьмы. Свидетельствует Джордж Кеннан: «Её поместили в холодную, грязную «секретную» камеру, которая, как рассказал мне забайкальский окружной архитектор, «была недостаточно длинной, что-
бы в ней можно было лежать, и недостаточно высокой, чтобы встать в полный рост». У неё отобрали её платье и бельё, и вместо этого выдали ей старый арестантский халат, кишевший паразитами, который до неё уже носила какая-то уголовница. Она находилась на строгом «карцерном положении» и в продолжении трёх месяцев спала без подстилки на голом полу. Когда, вследствие всех этих тягот и лишений, она заболела и попросила соломы, чтобы положить её на доски, служившие ей постелью, полицмейстер Мельников сказал ей, что для неё нет соломы. Если бы не уголовные арестанты из той же тюрьмы, которые из жалости тайком передавали ей в камеру еду и незаметно оказывали ей помощь, она бы, несомненно, умерла раньше, чем собрался бы суд для расследования её дела» [7, с. 171].
По убеждению П.С. Ивановской, Мария Игнатьевна «не дожила бы до суда [может быть, власти на это и рассчитывали. - Н.Т.], если бы не проявленное к ней внимание со стороны уголовных. <...>. Эти «отверженные» люди на сей раз решили всеми мерами защитить секретную арестантку. На общем собрании тюрьма решила делать передачи Марии Игнатьевне из специального для неё отчисления. Тут же были избраны «специалисты-артисты», которым поручалось «тонко обработать дело под носом начальства». Они приняли на себя рискованную задачу - лазить через пали и бросать в форточку к заключённой передачу» [5, с. 187].
«Отверженные» уголовники так заботились о Кутитонской не только потому, что были поражены её мужеством и самоотверженностью. Они видели (а те, кто не видел её, были наслышаны), как она была женственна, обаятельна, добросердечна в общении. Известный народник Лев Дейч, который лично знал Марию Игнатьевну, так вспоминал о ней: «Стройная, изящная блондинка с мягкими, добрыми чертами лица, она располагала к себе с первого взгляда. <...>. Уголовные называли её «Купидонской» [Купидон - бог любви в римской мифологии. - Н.Т.], что действительно шло к ней» [3, с. 170]. «Некоторые из них, - вспоминала П.С. Ивановская, - своё восторженное уважение выражали в послании к ней: на крошечном кусочке бумаги писали - «Земля и воля» или изображали Софью Перовскую с высоко поднятым на древке знаменем с теми же словами - «Земля и воля» [5, с. 187].
Тяжесть положения Кутитонской усугублялась ещё и тем, что она была беременна (вероятно, от Михаила Терентьева, хотя точных данных об этом нет). Как вспоминала с её слов П.С. Ивановская, «в ожидании суда и неизбежно смертного приговора Мария Игнатьевна обдумывала, имеет ли право губить своего ребёнка вместе с собой. Казнь глядела ей в глаза, а живая жизнь, живое крохотное существо неустанно тревожило резкими движениями, неотступно будоражило совесть. Какой предпринять выход?.. Заявить начальству о своём положении?.. Несомненно, казнь будет отсрочена или совсем заменена каторгой. Но ей казалось лучше погибнуть вместе со своим ребёнком». «Что-то во мне содрогнулось от такого бесповоротного решения, -говорила она Ивановской, - но вслед за тем я стала бесстрашно выжидать свой конец» [5, с. 187].
17 ноября 1882 г. в Чите военный суд приговорил Марию Игнатьевну Кутитонскую к смертной казни через повешение. Двадцать суток она провела в камере смертников, а 7 декабря ей сообщили, что виселица для неё заменена вечной каторгой. По мнению П.С. Ивановской (без ссылки на конкретные источники), ходатайствовал перед царём о «даровании жизни» Кутитонской генерал-губернатор Восточной Сибири Д.Г. Анучин [5, с. 187]. Однако Джордж Кеннан, который тогда активно общался в Сибири и с каторжанами, и с властными чинами, ещё по свежим следам событий установил: «У меня имеются достоверные известия - и справедливости ради об этом следует упомянуть, - что по поводу смягчения приговора ходатайствовал губернатор Ильяшевич, на жизнь которого покушалась Кутитонская. Почувствовал ли он жалость и угрызения совести, или же просто хотел выказать великодушие, дабы бросить тень сомнения на слухи о его жесто-
кости и тем ослабить их последствия, мне неизвестно» [7, с. 172]. Версия Кеннана подтверждена последующей публикацией ходатайства Л.И. Илья-шевича [8, с. 11].
10 декабря 1882 г. Анучин уведомил Д.А. Толстого, что не считает возможным содержать Кутитонскую на Каре, где скажется её «дурное влияние» на каторжан и не исключаются «манифестации» этих последних, а потому временно помещает эту «государственную преступницу» в Читинскую тюрьму и просит перевести её в одну из центральных каторжных тюрем Европейской России (известных крайне жестоким режимом). «Толстой ответил Ану-чину, что мест для женщин в централках уже нет, и что Кутитонскую Анучин может держать в одной из тюрем своей сатрапии» [5, с. 188-189]. Анучин выбрал главную в Сибири Иркутскую каторжную тюрьму.
7 января 1883 г. Кутитонская под конвоем двух унтер-офицеров была отправлена из Читы в Иркутск вместе с партией уголовных ссыльных. «Несмотря на то, что была середина зимы, - свидетельствовал Кеннан, - ей не выдали овчинный тулуп и валенки [положенные по закону. - Н.Т.], и она замёрзла бы в дороге, если бы уголовники не сжалились над ней и не отдали ей свои тёплые вещи. Когда она прибыла в Иркутск, она была так плоха, что её пришлось выносить из саней на руках. Вследствие пережитых ею душевных потрясений и телесных недугов в Иркутской тюрьме у неё вскоре родился мёртвый ребёнок» [7, с. 172].
В общем коридоре Иркутской тюрьмы соседнюю с камерой Кутитон-ской одиночную камеру занимал 24-летний учитель местной женской гимназии, выпускник Петербургского университета, народоволец Константин Гаврилович Неустроев, руководивший кружками самообразования в мужской и женской гимназиях Иркутска [15, с. 66]. Он был арестован в октябре 1883 г. по доносу уголовника Зельцера в причастности к организации побега трёх каторжан из Иркутской тюрьмы. В тюрьме у него с Марией Игнатьевной завязались добрососедские, да и просто дружеские отношения. 26 октября 1883 г. генерал-губернатор Д.Г. Анучин, осматривая тюрьму, подозвал к себе Неустроева и начал стыдить его: «Стыдно развращать юных! Стыд! Срам!». Неустроев ответил генерал-губернатору пощёчиной [2, ф. 102, 7-е делопроизводство, 1883, д. 1264, л. 44-44 об.]. Через считанные минуты Неустроев в сопровождении солдата охраны подошёл к открытой форточке камеры Ку-титонской, сказал, что он дал пощёчину Анучину, и попрощался с Марией Игнатьевной [5, с. 190]. 5 ноября 1883 г. Иркутский военно-полевой суд приговорил Неустроева к смертной казни (за пощёчину!), и 9 ноября он был расстрелян.
Народоволка Фанни Абрамовна Морейнис, содержавшаяся тогда в одной камере с Кутитонской, вспоминала: «Вечером накануне казни Неу-строев через солдата прислал Марии Игнатьевне, с которой он был очень дружен, том Лермонтова, в котором какое-то стихотворение было отмечено специально для неё. Всю ночь она лежала, уткнувшись лицом в подушку, стараясь заглушить рыдания, а я молча сидела у её постели» [13, с. 166].
Казнь Неустроева вызвала у Кутитонской потрясение, губительно сказавшееся на её к тому времени уже подорванном здоровье, но до конца своих дней она старалась не падать духом. В марте 1884 г. к ней в камеру вселили Прасковью Ивановскую, осуждённую по громкому делу «17-ти» на вечную каторгу. Прасковья Семёновна дружила с Марией Игнатьевной в 1877-1879 гг. на воле и вот теперь, после пятилетней разлуки, они встретились в каторжной тюрьме. «Эта встреча, радостная для нас обеих, - вспоминала Ивановская, - очень взволновала меня и вызвала в моём сердце тайную гордость и глубочайшее изумление перед тем мужеством, на которое была способна эта хрупкая женщина и великое существо. <...>. Сравнительно небольшой пятилетний срок унёс её молодость. «Я уже не та прежняя, меня изрядно смяло, но я всё же не умерла, - говорила она» [5, с. 190].
Весной 1884 г. в Иркутской тюрьме встретилась с Кутитонской другая народница, тоже бессрочная каторжанка, Елизавета Николаевна Ковальская. Вот какой запомнилась ей тогда Мария Игнатьевна: «Исхудалая, прозрачно бледная, с большими светящимися лучистыми голубыми глазами, тонкая, стройная, она производила на меня впечатление не живого человека, а какой-то прекрасной неземной тени. Поговорив с нею, я увидела ту же спокойную энергию, стойкость, решительность, ту же Кутитонскую, которую я хорошо знала на Каре. Но с болью в сердце почувствовала, что дни её сочтены» [9, с. 112].
Болезненное состояние Кутитонской усугубила коллективная голодовка, которую она провела в декабре 1884 г. вместе с Марией Ковалевской, Софьей Богомолец и Еленой Россиковой в знак протеста против издевательств иркутского полицмейстера над заключёнными. Эта голодовка, затянувшаяся, как узнал об этом Джордж Кеннан, на 16 дней, стала на его взгляд, «одной из самых ужасных трагедий» в Сибири и «едва не стоила всем четырём женщинам жизни» [7, с. 153].
Мария Игнатьевна ещё находила силы для того, чтобы поддерживать «ноющих» в упадке духа каторжан, которых она лично знала. Одному из них, «брюзжащему на якутов», она ответила таким письмом: «По твоим словам, якуты ужасны, но так как некоторые наши вкусы диаметрально противоположны, то думаю, что эти же самые якуты мне не показались бы столь отвратительными, как тебе, полтавскому «Ною» (от глагола «ныть»). Прости меня, но я это говорю потому, что ноющий располагает лесом, холмами и долами, а выслушивающий нытьё - только вонючим двориком, в котором от мёртвых тифозных воняет гораздо хуже, чем от живых якутов» [5, с. 191]. Однако, чахотка (туберкулёз лёгких) - болезнь, обычная в царских каторжных тюрьмах, - неумолима убивало Марию Игнатьевну. 20 мая 1887 г. иркутский губернатор телеграфировал в Департамент полиции: «Каторжанка Мария Ку-титонская после продолжительных страданий горловою чахоткою 14 мая умерла» [2, ф. 102, 5-е делопроизводство, 1887, д. 3079, ч. 1, л. 64].
Имя Марии Игнатьевны Кутитонской навсегда вписано в историю Сибири и всей России. Её каторжное житьё на Карийских рудниках и в Иркутской тюрьме отслеживал центральный орган партии «Народная воля» [21, с. 175; 22, с. 271]. В России неизвестный автор восславил Марию Игнатьевну в трогательных стихах:
Мир тебе! На битву с дикой, Безобразной властью зла Силу всю души великой Ты геройски принесла! И сомненьям не давая Никогда закрасться в грудь, Ты прошла, не отступая,
До конца свой трудный путь [6, с. 451, 644, примеч.].
За рубежом, в Англии, о «геройской девушке» Кутитонской писал в книге «Россия под властью царей», переведённой на многие языки, Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский [19, с. 178]. О смерти Марии Игнатьевны сообщил европейской и американской общественности орган русской политической эмиграции «Самоуправление», который издавался в Женеве.
15 октября 1883 г. Джордж Кеннан из Вашингтона обратился с письмом к Степняку-Кравчинскому в Лондон: «С болью узнал из присланного мне недавно номера «Самоуправления» о смерти Натальи Армфельдт [член Большого общества пропаганды (т. н. «чайковцев») и киевского «кружка бунтарей», по делу которого в 1879 г. была осуждена на 14 лет 10 месяцев каторги и умерла на Каре в сентябре 1887 г. - Н.Т.], которую я встретил в рудниках на Каре, и Марии Кутитонской, которую видел в Иркутской тюрьме в бытность мою там. Я глубоко опечален этим известием, и меня утешает лишь мысль о
том, что их нельзя уже больше терзать, и они обрели покой. Это были мужественные женщины. В следующих статьях [в журнале «Century Magazine». -Н.Т.] я дал очерк их жизни, насколько она мне известна. Не можете ли Вы помочь мне с биографическими сведениями и нельзя ли достать фотографию Кутитонской для гравировки?» [19, с. 229]
У меня нет данных о том, помог ли Кравчинский Кеннану в изыскании биографических сведений о Кутитонской и её фоторгафий и каковы были обещанные Кеннаном статьи об Армфельдт и Кутитонской в «Century Magazine», но, судя по тому, как подробно рассказал Кеннан в своей книге «Сибирь и ссылка» о каторжной и тюремной жизни Марии Игнатьевны в Сибири, он был хорошо информирован...
Наступал новый век, и в борьбу с самодержавием включалось новое, социал-демократическое поколение народолюбцев и тираноборцев, которые свято хранили традиции своих предшественников. Через 20 лет после выстрела Кутитонской в забайкальского военного губернатора печатный орган российской социал-демократии «Искра» помянул Марию Игнатьевну как «сибирскую Веру Засулич» в специальной статье о ней: «Её выстрел в защиту человеческих прав раскатился повсюду и долго звучал среди широких слоёв сибирского - и только ли сибирского? - населения» [4, с. 1].
Литература
1. Ведомости Одесского градоначальства [Текст]. - 1879.
2. Государственный архив Российской Федерации.
3. Дейч, Л.Г. 16 лет в Сибири: Воспоминания [Текст] / Л.Г. Дейч. - 2-е изд., испр. и доп. - СПб. : Н. Глаголев, 1906. - 416 с.
4. Из прошлого [Текст] / Искра. - 15.02.1902. - № 17 // Искра. - 1900-1903. -Л. : Б.и., 1926. - № 1-52. - Вып. 3.
5. Ивановская, П.С. М.И. Кутитонская [Текст] / П.С. Ивановская // Каторга и ссылка. - 1927. - № 6 (35). - С. 177-192.
6. К-ой [Кутитонской М.И.] [Текст] // Вольная русская поэзия XVШ-XIX веков : сборник / сост. С.А. Рейсера. - Л. : Советский писатель, 1988. - С. 451-452.
7. Кеннан, Дж. Сибирь и ссылка. Путевые заметки (1885-1886 гг.) [Текст] / Дж. Кеннан. - СПб. : Русско-балтийский информационный центр «Блиц», 1999. - Т. 2. - 398 с.
8. Ковальская, Е.Н. Женская каторга [Текст] / Е.Н. Ковальская // Карийская трагедия (1889): Воспоминания и материалы. - Петербург : Государственное изд-во, 4-я государственная типография, 1920. - С. 5-29.
9. Ковальская, Е.Н. Побег [Текст] / Е.Н. Ковальская // Каторга и ссылка. -1932. - № 10 (95). - С. 110-128.
10. Короленко, В.Г. История моего современника [Текст] / В.Г. Короленко ; под-гот. текста и примеч. А.В. Храбровицкого. - М. : Художественная литература, 1965. - 1054 с.
11. Левин, Ш.М. Две демонстрации [Текст] / Ш.М. Левин // Исторические записки. - 1955. - Т. 54. - С. 251-270.
12. Лион, С.Е. Первая вооружённая демонстрация [Текст] / С.Е. Лион // Каторга и ссылка. - 1928. - № 8-9. - С. 64-80.
13. Морейнис-Муратова, Ф.А. Автобиография [Текст] / Ф.А. Морейнис-Мурато-ва // Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат / ред. Ю.Ю. Фигатнер. - М. : Советская энциклопедия, 1989. - С. 290-305.
14. Одесса во время суда над Ковальским [Текст] // Революционная журналистика 70-х годов. - 2-е приложение к сборникам «Государственные преступления в России». - 1905. - 580 с.
15. Прянишников, Д.Н. Мои воспоминания [Текст] / Д.Н. Прянишников ; вступ. ст. А.В. Петербургского. - М. : Сельхозгиз, 1957. - 336 с.
16. Российский государственный исторический архив. Ф. 1405. Оп. 75. Д. 7104.
17. Сайкин, О.А. Первый русский переводчик «Капитала» [Текст] / О.А. Сайкин. - М. : Мысль, 1983. - 173 с.
18. Степняк-Кравчинский, С.М. Подпольная Россия [Текст] / С.М. Степняк-Кравчинский // Сочинения : в 2 т. / вступ. ст. Д. Юферьева ; подгот. текста и примеч. Б.А. Пискуна. - М. : Гослитиздат, Ленинградское отделение, 1958. - Т. 1. - 670 с.
19. Степняк-Кравчинский, С.М. Россия под властью царей [Текст] / С.М. Степняк-Кравчинский ; вступ. ст. Е. Таратуты. - М. : Мысль, 1964. -407 с.
20. Троицкий, Н.А. Крестоносцы социализма [Текст] / Н.А. Троицкий. - Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 2002. - 370 с.
21. Тюрьма и ссылка [Текст] // Литература партии «Народная воля». («Народная воля». «Листок Народной воли». «Рабочая газета»). Документы / под ред. А.В. Якимовой-Диковской, М.Ф. Фроленко, М.И. Дрея и др. - М. : Изд-во Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. - С. 172177.
22. Хроника революционной борьбы [Текст] // Литература партии «Народная воля». («Народная воля». «Листок Народной воли». «Рабочая газета»). Документы / под ред. А.В. Якимовой-Диковской, М.Ф. Фроленко, М.И. Дрея и др. - М. : Изд-во Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930. - С. 267-271.
23. Центральний державний юторичний архiв Украши. Ф. 385. Оп. 1. Д. 131.
24. Шехтер, А.Н. Революционная Одесса [Текст] / А.Н. Шехтер // Каторга и ссылка. - 1923. - № 6. - С. 44-52.
25. Chronicle [Текст] // Revue des deux Mondes. - Paris. - T. 27. - P. 215-216.
