CC BY
82
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 7 (188).
Филология. Искусствоведение. Вып. 41. С. 106-112.
Н. В. Мельник
деривация текста в лингвоперсонологическом
ОСВЕЩЕНИИ1
В статье представлено лингвоперсонологическое описание вторичных текстов, созданных на базе одного текста, и показано, что их разнообразие обусловлено существованием разных типов языковых личностей.
Ключевые слова: деривация текста, лингвистическая персонология, лингвоперсонология текста, ономасиологическая и семасиологическая модели текстопорождения.
В связи с актуализацией в последнее время антропоцентрического подхода к исследованию языковых фактов в современном языкознании происходит переосмысление многих собственно лингвистических понятий. Новая лингвистическая парадигма позволяет по-новому взглянуть и на деривацию текста.
Деривационная сущность языка отмечена еще в древних динамических грамматиках Панини2, в универсальных грамматиках Пор-Рояля3. В современном языкознании под деривацией имеется в виду как «процесс образования слов, предложений, грамматических форм слова, словосочетаний, фразеологизмов, слогов или тактов и тому подобное, наконец, текстов, то есть всех возможных единиц, начиная с фонемы и кончая текстом»4, так и «понятие формальной, семантической и функциональной производности и иерархии единиц всех уровней языковой системы, а также понятие межуровневых отношений»5, возникших в результате процесса.
Все это позволяет говорить об универсальности принципа деривации, который охватывает разные уровни лингвистического объекта от фонетического до текстового, при этом не исключая межуровневого взаимодействия, разные планы (формальный, содержательный, функциональный), разные аспекты (онтологический и гносеологический, синхронный и диахронный, семасиологический и ономасиологический и др.). Это способствует повышению объяснительного потенциала принципа деривации как гносеологической категории и позволяет положить его в основу целого направления, получившего название общей де-риватологии6, деривационной грамматики7.
Деривационная грамматика находится в русле системоцентризма, объясняющего языковые явления, исходя из внутриязыковых качеств, ведь помимо внешней детерминации,
предполагающей изучение языковых особенностей человека и находящей объяснение языковым явлениям во внеязыковом мире, существует и внутренняя детерминация, так как явления экстралингвистические, преломленные сквозь призму языкового сознания носителей языка, представляют собой системно-структурное образование, внутри которого существуют свои закономерности, проявляющиеся и на эмическом (ср. системность лексики и ее самоорганизацию8), и на этическом уровнях. При этом принцип деривации проецируется на языковые единицы всех уровней: лексико-семантического9; словообразовательного10; синтаксического11, в
12
его текстоцентрическом варианте12.
Однако все вышесказанное не означает, что языковая личность полностью устраняется из поля исследовательского зрения. С одной стороны, мы имеем дело с разным деривационным потенциалом языковых единиц, предполагающим разные варианты его реализации, но с другой - выбор того или иного варианта обусловлен в том числе и человеческим фактором - предпочтением языковой личности, качеством ее языковой способности и т. д. Все это позволяет тексту реализовать свой потенциал деривационного развития, который опредмечивается в появлении множества вторичных текстов.
В связи с преодолением узкого структуралистского понимания вариативности возникает проблема поиска методики описания текстовой вариативности, что приводит к необходимости обращения к категориям антрополингвистики. Однако более детальное изучение данного вопроса возвращает нас вновь к исследованию языка, в онтологии которого заложены основания для лингвоперсонологического исследования собственно языковых категорий, в том числе и текстовых, что
позволяет говорить о новом течении внутри системно-структурной лингвистики, которое можно обозначить как неоструктурализм.
Все это созвучно основным идеям научного творчества В. фон Гумбольдта. Высказанные им положения носят антиномический характер, что способствует их использованию в качестве методологии как системоцентрических, так и антропоцентрических исследований: в первом случае имеют в виду заложенный в языке потенциал, во втором случае ставят акцент на отождествление духа человека и его языка.
Более глубокое прочтение его работ приводит к неоднозначному, антиномическому пониманию взаимодействия языка и человека: «Как раз насколько язык объективно действен и самостоятелен, настолько же он субъективно пассивен и зависим»13. В языке действительно заложен огромный потенциал, но именно он и предоставляет возможность каждому человеку реализовать себя: «Поэтому в каждый момент и в любой период своего развития язык, подобно самой природе, представляется человеку - в отличие от всего уже познанного и продуманного им - неисчерпаемой сокровищницей, в которой дух всегда может открыть что-то еще неведомое, а чувство
- всегда по-новому воспринять что-то еще не прочувствованное»14.
С другой стороны, именно то обстоятельство, что существует множество разнообразных личностей, и позволило языку этот потенциал накопить: «В том, как язык видоизменяется в устах каждого индивида, проявляется, вопреки описанному выше богатству языка, власть человека над ним»15. Вместе с тем «... каждая личность несет в себе всю человеческую природу, только избравшую какой-то частный путь развития»16. При этом нет предела варьированию: «Но хотя все устремлено к одинаковой цели, достичь ее можно лишь индивидуальными путями, и многообразие, с каким человеческая индивидуальность способна проявить себя, не впадая в ущербную однобокость, беспредельно»16. Результатом этого, в частности, является бесконечное множество вторичных текстов, созданных на базе одного исходного.
Антиномия «всеобщее - единичное» позволяет диалектически взглянуть на проблему инварианта-вариантов: «...назначение любого языка - служить орудием для разнообразнейших индивидуальностей. <...> Различия еще
более усиливаются, если дело касается языка, потому что он проникает в сокровеннейшие тайники духа и сердца. Но каждый индивид употребляет его для выражения именно своей неповторимой самобытности - недаром речь всегда исходит от индивида и каждый пользуется языком прежде всего для самого себя. Несмотря на это, язык устраивает каждого - насколько вообще слово, всегда в чем-то несовершенное, способно отвечать порыву задушевного чувства, которое ищет себе выражения. Нельзя утверждать и то, что язык как орудие, принадлежащее всем, сглаживает индивидуальные различия. <...> Он <язык> поистине соединяет в себе оба противоположных свойства: в качестве единого языка дробится внутри одной и той же нации на бесконечное множество языков, а в качестве этого множества сохраняет единство, придающее ему определенный отличительный характер по сравнению с языками других
17
наций».
А потому, по словам неогумбольдтианца Й. Л. Вайсгербера, «...каждый человек располагает известной возможностью для маневра в процессе усвоения и применения его родного языка и что он вполне способен сохранять своеобразие своей личности в этом отношении»18.
Вышесказанное вписывается в гипотезу лингвоперсонологического функционирования языка Н. Д. Голева («...принципы устройства ментально-психологического пространства и принципы системного устройства языка коррелятивны между собой»)19. Один из вариантов гипотезы предполагает возможность лингвоперсонологической интерпретации свойств языка: «Язык устроен так, а не иначе еще и потому, что он обслуживает разные типы языковой личности (носителей разных вариантов языковой способности)»20, то есть «в языке как системно-структурном образовании происходит своеобразная онто-логизация различий психо- и социокоммуни-кативных типов личности»20.
В соответствии с целями нашего исследования мы рассматриваем лингвоперсонологическое функционирование текста, а потому «общий ответ на вопрос, почему по одному тексту дети пишут разные изложения, а по одной картине - разные сочинения, достаточно прост: вариативность изложений и сочинений зависит от разнообразия природного качества языковой способности детей, а еще
глубже - от разнообразия ментальных структур разных типов личности»21.
Вопрос о соотношении первичных и вторичных текстов ставился и решался традици-
22
онно в рамках деривационной текстологии22, но при этом большее внимание уделялось собственно лингвистическим факторам текстоо-бразования. Данное исследование выполнено в русле деривационной текстологии, объектом изучения которой являются производящий и производный тексты и межтекстовые отношения, и лингвистической персонологии русского языка, в рамках которой решаются проблемы, связанные с изучением языковой личности, с исследованием ее отраженности в продукте речевой деятельности - тексте, с одной стороны, и с рассмотрением собственно лингвистических категорий в аспекте их употребления человеком - с другой.
Процессы обычной речемыслительной деятельности: чтение, пересказ, перевод, аннотирование, конспектирование, реферирование, пародирование и т. д. - опредмечиваются в создании вторичных текстов, под которыми понимаются тексты, созданные на основе других текстов. Между ними устанавливаются деривационные отношения, отражающие разноплановое (формальное, содержательное, функциональное) и разноуровневое преобразование объекта.
Вторичный текст при этом предстает как зеркало видения языковой личности, так как позволяет сопоставить множество разнообразных репродуцированных текстов с первичным, который послужил основой, базой для создания новых. Вариативность вторичных текстов - свидетельство качественного разнообразия языковой способности создающих их языковых личностей.
В целях исследования был проведен эксперимент, студентам 4 курса факультета филологии и журналистики было предложено написать вторичный текст по монологу князя Мышкина из романа Ф. М. Достоевского «Идиот». В результате анализа полученных данных были выделены семасиологическая и ономасиологическая стратегии текстопорож-дения и текстовосприятия.
Создание вторичного текста представляет собой акт семантической деривации, то есть речь идет прежде всего о создании/воссоздании макроозначаемого исходного текста, которое, свернувшись в процессе восприятия/ понимания, будет развернуто в новое макро-
означающее, составляющее единство с макроозначаемым и обусловленное макроозначающим исходного текста.
Создание вторичного текста по ономасиологической модели происходит прежде всего по линии создания/воссоздания означаемого (продление семантики на макроуровне) в отрыве от первоначального единства с означающим, что приводит к инновациям и в плане содержания, и в плане выражения. Создание вторичного текста по семасиологической модели тоже протекает по линии создания означаемого (продление семантики), но подкрепляется его единством с означающим (продление форматики на макроуровне), что в какой-то степени сдерживает развитие означаемого и приводит к меньшим семантическим инновациям в текстах, построенных по данной модели.
В первом случае решающим оказывается носитель языка, реализующий тип модели построения текста, не учитывающей форму исходного текста; во втором случае решающим становится факт объективный - реальный текст, форма которого обусловливает форму вторичного текста. Таким образом, в двух моделях построения вторичного текста по-разному преломляется соотношение объективного и субъективного факторов, в каждой модели присутствует и то, и другое, но в разных пропорциях: доминантой ономасиологической модели является преобладание субъективного фактора, семасиологической
- объективного.
Рассмотрим реализацию данных стратегий на примере анализа экспериментальных данных.
Во вторичном тексте находит отражение рефлексия автора по поводу содержания
(Главная мысль этого текста в том, что человека нужно уметь прощать...; В данном отрывке представлено рассуждение о двух состояниях человеческой души...; В тексте говорится о двух ипостасях (сторонах) одного страдания... [при воспроизведении вторичных текстов сохраняется орфография и пунктуация испытуемых. - Н. М. ]) или формы исходного текста, то есть способа воплощения содержания (Как писал М. М. Бахтин, Ф. М. Достоевский обладал очень хорошо развитым чувством момента. Описание единовременной панорамы событий удавалось ему великолепно. Все эти сбивчивые, торопливые, насыщенные синтаксически предложения,
моментальные переходы от темы к теме и фотографически точная обрисовка эмоционального состояния героев - все направлено на создание ощущения яркого, сочного, полного событиями мига).
Во вторичных текстах, построенных по ономасиологической модели, актуализирована содержательная составляющая, то есть именно содержание, содержательные категории становятся объектом рефлексии носителей языка. При этом под влиянием лингвоперсонологического фактора реализация данной модели имеет свои варианты. Так, например. авторы вторичных текстов могут рефлексировать над темой текста, выделяя в качестве таковой темы смерти (Тема смерти всегда волновала души людей. Ф. М. Достоевский также обращается к вопросу жизни и смерти), убийства (Что такое «убийство»? наверное, в каком-нибудь учебнике по криминалистике дано вполне четкое определение), надежды (В данном отрывке представлено рассуждение
о двух состояниях человеческой души. Первое
- состояние надежды, которое присуще человеческой природе, без которого существовать тяжело, практически невозможно. Второе, противоположное ему, - состояние отчаяния, обреченности), наказания (В этом фрагменте представлено рассуждение о том, что же такое наказание и когда оно является поистине ужасным, становясь таким же преступлением; В тексте Ф. М. Достоевский размышляет над смертной казнью, приговором и отношением людей к этому приговору; Автор повествует о пытках. О всех тяготах и лишениях, сопровождающих это страшное событие. Описывается процесс пытки и казни) и т. д. Уровень осмысления проблемы может также варьироваться: бытовой (Человек жил, о чем-то мечтал, думал, любил, а чья-то рука взяла и оборвала эту ниточку. В таком случае, простите за грубость, собаке собачья смерть), философский (Начиная с античных времен, философов интересовал вопрос: что есть жизнь, и что есть смерть. Как приходит смерть, что человек чувствует перед смертью и о чем успевает подумать перед тем, как его тело поглотит небытие? И еще один вопрос: куда денется его душа (если она существует), художественный (Ожидание убийства Хуже, чем оно само. Ведь пока не грянул выстрел, Есть надежда... Но «оно», Это самое «наверно» Убивает раньше пуль. Пытка ожиданья смерти - Пробирающая
жуть). При этом не уделяется внимания способу оформления содержания, и форма исходного текста не оказывает влияния на оформление собственного. Все это говорит о реализации ономасиологической модели тек-стопорождения и текстовосприятия.
Ярким примером текста данного типа является следующий вторичный текст: «Наверно»
1) Пытка ' у
душа из человека
страдания и раны, боль телесная
2) Кладешь голову под самый нож
фантазия многие говорили
мнение
(разбойники)
горло перерез надеется, бежит просит
3) Солдат против самой пушки
^ \ '"Х
с ума сойдет заплачет будет надеятся
і
Ступай, тебя прощают
I
Нет, с человеком нельзя так поступать!
В нем схематично представлена логика раскрытия темы, в то же время нельзя однозначно интерпретировать данный текст, так как в нем, несмотря на кажущееся игнорирование внутренней формы исходного текста, представлено в качестве названия ключевое слово «наверно».
Ономасиологическая стратегия реализуется по-разному в зависимости от выбора способа осмысления действительности: рационально-логического (В данном монологе главным героем поставлена проблема, заключающаяся в оппозиции: осознание человеком смерти, неизбежность акта насилия над ним - смерть внезапная или же осознанная, но которой предшествует надежда на спасение) или художественного:
Причиной разного способа познания мира и, соответственно, восприятия и осмысления текста является асимметрия полушарий головного мозга создающих текст носителей языка и доминирование одного из них. Приведенный в качестве примера стихотвор-
Ты жестокий, как все судьи,
На сужденья слишком скор.
И я знаю, точно будет Мне смертельный приговор.
Я на пальцах дни считаю,
Я едва-едва дышу.
Но всё честно. Это знаю И пощады не прошу.
А вокруг пустые стены,
Пальцы сводит злая дрожь,
А ты нежно, постепенно Вдруг воткнешь под ребра нож.
Сердце голое железа Мертвый холод ощутил.
ный текст обладает внутренней формой, которая, однако, не тождественна способу воплощения содержания исходного текста, что является следствием реализации ономасиологической стратегии текстопорождения.
Во вторичных текстах, построенных по семасиологической модели, актуализирована внутренняя форма текста, то есть способ выражения содержания. Рефлексия по поводу формы текста касается прежде всего его стиля (Все эти сбивчивые, торопливые, насыщенные синтаксически предложения, моментальные переходы от темы к теме и фотографически точная обрисовка эмоционального состояния героев - все направлено на создание ощущения яркого, сочного, полного событиями мига), элементов словотворчества, манеры повествования (Отмечу, что Федор Михайлович мастер подобных диалогов, разговорной речи, которая индивидуальна у всех героев, вскрывает при этом особенности личности персонажей), особенностей использования отдельных слов: «Наверно»
- вот ключевое слово (собственно, именно поэтому оно и выделено курсивом). При этом результаты рефлексии могут быть эксплицитными (например, автор вторичного текста оценивает идиостиль Ф. М. Достоевского: Живой и яркий авторский стиль помогает читателю глубоко проникнуться данной проблемой и задуматься. Но вернемся к Федору Михайловичу. Текст этот сложный, со множеством обращений, вводных конструкций, очень динамичный и вмещающий огромное количество информации. Text пульсирующий, похож на бред больного человека, имеет свою логику, логику сна и температуры. Поэтому он врезается в память и остается там надолго, да еще и меняет мировоззрение про-
Скоро стану бесполезной Грудой из костей и жил.
Кровь польется так покорно,
Спазмы тело завернут,
Запрокинутое горло Пальцы твердые сожмут.
Я молчу как неживая,
Мне до смерти два шага,
И теперь лишь понимаю:
Жизнь мне все же дорога.
И надежды тихо тают,
Разбиваясь о гранит.
Но «Ступай, тебя прощают!» -Вдруг твой голос говорит...
читавшего (правда на короткий срок, на момент самого чтения) и имплицитными (автор вторичного текста перенимает манеру повествования писателя: Четверть секунды до смерти... О чем может думать человек, который сейчас почувствует, прочувствует смерть. Может, как у многих авторов: «... вся его жизнь промелькнула в тот миг перед его глазами... »? Или один только ужас, черный и всепоглощающий, будет владеть разумом?).
В этом и следующем текстах рефлексии подвергается, помимо темы, еще и стиль повествования, но делается это, в отличие от предыдущих примеров не рациональнологически, а на чувственном, интуитивном уровне: Смерть - часть жизни или ее продолжение, безумство, нелепость или приговор? Что я знаю? Что я могу знать о том, что непостижимо? Кто я? Что я? Сила, которая дала мне жизнь, убивает меня наравне с людьми. Завтра меня не станет... Да есть ли кому-то до этого дело? Что сильнее: скрежет лезвия по твоей шее, или ... по твоей душе? Надо выкинуть мысли сейчас, немедленно, но не думать нельзя. Потому что именно сейчас надо что-то понять, что-то осмыслить, что-то преодолеть, что-то пережить, ... что-то очень важное... Но что?
Рефлексия по поводу манеры повествования писателя не эксплицирована, но результат ее в тексте все же представлен: автор вторичного текста как бы подражает Ф. М. Достоевскому (повторы, сбивчивая речь, воссоздающая ситуацию напряженного поиска истины), рефлексируя по поводу заданной первичным текстом темы. Это является следствием реализации семасиологической модели текстовосприятия и текстопо-рождения.
Таким образом, действие семасиологической и ономасиологической стратегий можно увидеть как на уровне текстопорождения, так и на уровне текстовосприятия, причем они не всегда симметричны. Например, создание стихотворного вторичного текста свидетельствует в пользу выбора ономасиологической стратегии текстопорождения, а введение в текст ключевого для исходного монолога слова «наверное» говорит о том, что воспринимающий обратил внимание на внутреннюю форму первичного текста, несмотря на то, что не опирался на нее при создании собственного: Ожидание убийства Хуже, чем оно само.
Ведь пока не грянул выстрел,
Есть надежда... Но «оно»,
Это самое «наверно»
Убивает раньше пуль.
Пытка ожиданья смерти -Пробирающая жуть.
Страх съедает душу раньше,
Чем охватит тело тлен.
Знание, что будет дальше,
Забивает душу в плен.
В результате можно говорить о семасиологической стратегии текстовосприятия и ономасиологической стратегии текстопорождения.
Данные механизмы не автономны, они работают в разных вариантах при восприятии и построении текста, но в каждом конкретном случае доминирует либо семантика, либо форма. Как правило, более сильным оказывается механизм семантический, смысловой, нежели формально-семантический, в силу особенностей коммуникации, так как носители языка исходят прежде всего из смысла текста, не обращая внимания на форму его воплощения. Данные стратегии могут реализовываться по-разному в зависимости от чувственного, интуитивного или рационально-логического прочтения исходного текста. Таким образом, можно говорить о лингвоперсонологической реализации деривационного потенциала текста, обусловленной вниманием/невниманием к форме воплощения содержания.
Примечания
1 Исследование выполнено при поддержке гранта Президента Российской Федерации МК-2724.2008.6
2 Алпатов, В. М. История лингвистических учений. М. : Языки рус. культуры, 1999. 368 с.; История лингвистических учений. Древний мир. Л. : Наука, 1980. 260 с.; Кубрякова, Е. С. Динамическое представление синхронной системы языка // Гипотеза в современной лингвистике. М. : Наука, 1980. С. 217-161.
3 Бокадорова, Н. Ю. Универсальные грамматики // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. М. : Большая Рос. энцикл., 1998. С.536-537.
4 Мурзин, Л. Н. Основы дериватологии. Пермь : Изд-во Перм. ун-та, 1984. С. 3.
5 Лазуткина, Е. М. Деривация // Русский язык : энцикл. М. : Большая Рос. энцикл. : Дрофа, 1998.С. 110.
6 Мурзин, Л. Н. Основы дериватологии. С. 56.
7 Мурзин, Л. Н. : 1) Об основаниях деривационной грамматики // Принцип деривации в истории языкознания и современной лингвистики. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1991. С. 37-39; 2) Принцип деривации и деривационная грамматика // Очерки по лингвистической детерминологии и дериватологии русского языка. Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 1998. С.238-248.
8 Беркетова, З. В. Непрерывность семантического пространства в лексике современного немецкого языка. Барнаул : Изд-во Барнаул. гос. пед. ун-та, 1996. 332 с.
9 Шмелев, Д. Н. : 1) О третьем измерении лексики // Рус. яз. в шк. 1971. № 2. С. 6-11; 2) Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка). М. : Наука, 1973. 280 с.
10 Курилович, Е. Очерки по лингвистике. М. : Изд-во иностр. лит., 1962. 456 с.
11 Хазова, О. Н. Деривационные отношения и другие виды синтаксических отношений между простыми предложениями в русском языке // Деривация в речевой деятельности: общие вопросы. Текст. Семантика). Пермь : Изд-во Перм. ун-та, 1988. С. 160-161; Храковский, В. С. 1) Деривационные отношения в синтаксисе // Инвариантные синтаксические значения и структура предложения. М. : Наука, 1969. С. 138-147; 2) Деривационный синтаксис и его исходные единицы // Принцип деривации в истории языкознания и современной лингвистики. Пермь : Изд-во Перм. ун-та, 1991. С. 47-49; Белошапкова, В. А. Деривационная парадигма предложения /
В. А. Белошапкова, Т. В. Шмелева // Вестн.
Моск. ун-та. Сер. 9. 1981. № 2. С. 43-51; Левицкий, Ю. А. О типах синтаксических преобразований // Принцип деривации в истории языкознания и современной лингвистики. Пермь : Изд-во Перм. ун-та, 1991. С. 37-39.
12 Мурзин, Л. Н. Синтаксическая деривация. Пермь : Изд-во Перм. ун-та, 1974. 170 с.
13 Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию. М. : Прогресс, 2001. С. 83.
14 Там же. С. 82.
15 Там же. С. 84.
16 Там же. С. 64.
17 Там же С. 165
18 Вайсгербер, Й. Л. Родной язык и формирование духа. М. : Едиториал УРСС, 2004. С. 151.
19 Голев, Н. Д. Лингвоперсонологичекая гипотеза языка // Лингвоперсонология : типы языковых личностей и личностноориентированное обучение : монография / под ред. Н. Д. Голева, Н. В. Сайковой, Э. П. Хомич. Барнаул ; Кемерово : БГПУ, 2006. С. 20-28.
20 Там же. С. 22.
21 Там же. С. 21.
22 Чувакин, А. А. : 1) Деривационные отношения как тип межтекстовых отношений (к предмету текстодериватологии) // Актуальные проблемы дериватологии, моти-вологии, лексикографии. Томск, 1998. С. 2324; 2) К проблематике деривационной текстологии / А. А. Чувакин, Ю. Ю. Бровкина, Н. А. Волкова, Т. Н. Никонова // Человек -коммуникация - текст. Вып. 4. Барнаул, 2000. С. 5-28; Гавенко, А. С. Вторичный текст как факт художественной коммуникации // Там же.
С. 227-239; Качесова, И. Ю. Синтаксическая композиция текстов рассказов и киносценариев В. М. Шукшина : трансформационный аспект : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 1998. 21 с.; Трубникова, Ю. В. Лексико-деривационные основания моделирования текста : монография. Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2008. 180 с.
