Научная статья на тему '«День жизни отличать от ночи», или фазиль искандер'

«День жизни отличать от ночи», или фазиль искандер Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
676
120
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
Ф. ИСКАНДЕР / F. ISKANDER / ХРОНОТОП / CHRONOTOP / МОТИВНАЯ СТРУКТУРА / MOTIVE STRUCTURE / МОДУС КОМИЧЕСКОГО / MODUS OF COMIC

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Выгон Н. С.

В статье рассматриваются константы художественного мира классика современной российской литературы Ф.А. Искандера на примере рассказа «Колчерукий», в контексте эссеистики и публицистики писателя.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The article considers the constants of artistic world of a classic of Russian contemporary literature F. Iscander by way of example of his novel Kolcheruky in the context of his social and political essays.

Текст научной работы на тему ««День жизни отличать от ночи», или фазиль искандер»

«ДЕНЬ ЖИЗНИ ОТЛИЧАТЬ ОТ НОЧИ», ИЛИ ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР

Н.С. Выгон

Аннотация. В статье рассматриваются константы художественного мира классика современной российской литературы Ф.А. Искандера на примере рассказа «Колчерукий», в контексте эссеистики и публицистики писателя.

Ключевые слова: Ф. Искандер, хронотоп,, мотивная структура, модус комического.

Summary. The article considers the constants of artistic world of a classic of Russian contemporary literature F. Iscander by way of example of his novel "Kolcheruky" in the context of his social and political essays.

Keywords: F. Iskander, chronotop, motive structure, modus of comic.

Фазиль Искандер вошел в мир российской литературы, принеся с собой целую страну - благодатную Абхазию, с ее древней историей, великолепной экзотической природой и самобытными героями. В читательском сознании теперь существует Абхазия искандеровская -со столицей Мухусом, горным селением Чегем, многонациональным населением и многотысячелетней историей, хранимой каждым деревом, камнем - и человеком.

Более полувека прошло с момента появления в печати первого рассказа Ф. Искандера «Первое дело» (1956). За это время увидели свет его собрания сочинений и свыше тридцати прозаических сборников, в которые вошли циклизующиеся рассказы чегемского цикла, ставшие абхазской сагой «Сандро из Чегема», повести и рассказы, объединенные темой детства или судьбой наследни-

ка чегемских традиции в современном мире.

Прозу Искандера охотно публикуют отечественные газеты и журналы: более двухсот произведении пришли к читателю со страниц периодической печати. Количество зарубежных изданий вряд ли уступает отечественным, тем более что в публикациях Искандера за рубежом не было тех «пауз», когда, по словам писателя, «нажималась некая кнопка - и тебя переставали печатать <...> Очередной урок хорошего тона следовал как реакция на письма, которые мы подписывали по поводу тех или иных репрессивных мер...» [1]. Поэтому за рубежом, по свидетельству барселонской газеты "La Vanguardia", «его произведения были переведены на все основные языки» [2].

Высокий «социально-онтологический статус» прозы Искандера подтверждает присуждение ему престиж-

355

ВЕК

356

ных отечественных и зарубежных литературных премий и орденов от правительства Российской Федерации. И новые номера журналов приносят, пусть и не так часто, как раньше, новые стихи и эссеистику классика российской литературы Фазиля Искандера, выходят его книги, а на редкие сейчас встречи с писателем его читатели приносят, вместе с новенькими изданиями, зачитанные томики из домашних библиотек. Как рассказывал автору Ф. Искандер, на творческие встречи в Израиле (май 2000 г.) люди приносили свои книги, чтобы получить автограф писателя. Большинство из них были изданиями советского времени, вывезенными из СССР вместе с самым необходимым для жизни на новой родине.

Произведения писателя, написанные в разных эпических жанрах, а также его эссеистика и публицистика объединены прочными связями, в результате чего их совокупность образует художественную целостность, обладающую особым этико-эстетическим потенциалом - художественный мир. Это определение подразумевает высокую степень эстетической завершенности отдельного произведения или творчества писателя в целом, создающую иллюзию реальности и одновременно раскрывающую в единичном и преходящем сущностное и вечное.

Основой целостности мира Искандера является свойство художественного мышления, которое Л.Н. Толстой определил как «единство самобытного нравственного отношения автора к предмету» [3, с. 18]. Конституирующей чертой искандеровского мира является принцип приятия бытия как безусловного единства и абсолютной целостности, где нет ничего малозначи-

тельного или незаконного, что для гармонизации жизни следовало бы исключить. Это позволяет объяснить, почему мир его прозы, изначально вмещающий трагические стороны действительности - смерти, убийства, сумасшествие, крушение судеб и целых жизненных укладов - остается светлым и жизнеутверждающим.

Как пишет В. Непомнящий в работе «Пророк. Художественный мир Пушкина и современность», дело вовсе не в количестве теней: «где тени, там и свет. Мрачный мир - это мир, в котором царит мрак... Такой художественный мир не целостен, а частичен и раздроблен» [4, с. 137].

То, что в системе ценностей Искандера А.С. Пушкин занимает место нравственно-эстетического эталона (это подтверждается постоянным творческим диалогом с ним в художественном творчестве, в эссе «Моцарт и Сальери» и многочисленных публицистических высказываниях), позволяет говорить не только о продуктивном процессе художественного заимствования Искандером идейно-тематических, жанровых, стилистических элементов пушкинского мира, но и о наследовании писателем самого пушкинского мироощущения, сутью которого является «образ целостного бытия, той самой Жизни, которая всегда неблагополучна, но всегда прекрасна, ибо она - Жизнь, а не смерть...» [там же].

Как и художественная вселенная великого предшественника, мир прозы Искандера озарен единым светом, перед которым все равны, как перед солнцем. Свет - вечная истина, которая ведома, сознательно или бессознательно, каждому человеку, - называется «святыней Божьего дара стыда» [5,

с. 115] - совестью. «Совесть - это пульсация Бога внутри нас <...> это единственное данное нам в ощущении доказательство бытия Бога» [6].

Художественный мир Искандера -в прямом смысле космос («устроен-ность», «украшенность»), а не хаос, и потому реальный ландшафт родной Абхазии так естественно преобразуется в нем в универсальное, субстантное пространство, вмещающее и освещенные солнцем вершины, и мрачные ущелья человеческой души и истории (Пространственные образы-константы, так же как метаметафоры света и мрака, обладают в художественном мире Искандера устойчивым оценочным смыслом).

Это вечный мир. Писатель убежден, что «только в реальном соотношении с вечностью нам раскрывается подлинность человека <...> Писатель может сознательно отодвинуть вечность, чтобы показать ужас копошения человека, оторванного от вечности, но он ее не может заменить чем-то другим.» [7, с. 9]. Для писателя, «рисующего человека на фоне вечности», многие исторические события утрачивают свой монументальный вид, если их общечеловеческая, моральная ценность не безусловны, а народ и природа оказываются неразрывно связаны, потому, что оба - вечны.

Это иерархически организованный мир, потому что все в нем, включая и его творца, подчиняются священноначалию вечных нравственных истин. Искандер, утверждающий, что «творчество вообще есть стремление <...> к самоосуществлению свободы», тем не менее твердо убежден, что «жизнь иерар-хична в самой своей сущности», и потому «вне любви к Богу нет и не может быть любви к народу» [там же, с. 10].

Художественный мир писателя возникает в точке пересечения координат вечность и человечество, Бог и народ, причем абсолютная нравственная идея может существовать в нем и в форме религиозных верований, и как свято соблюдаемый обычай, и как нравственный закон.

Все эти важнейшие черты включает в себя метафорический образ дерева - «намек природы на желательную форму нашей души, <. > которая позволяет, крепко держась за землю, смело подыматься к небесам» [8, с. 592]. Н. Иванова точно определила смысл образа как «формулу души» по Искандеру и как формулу его романа [9, с. 227]. По нашему мнению, его можно считать и «формулой бытия» по Искандеру. Все реальные деревья, непременно входящие в хронотоп его прозы: любимая груша Чика, и молельный орех чегемцев, и кедр Багра-та и Тали, и огромный каштан над могилой Джамхуха-Сына Оленя - образует подлинное Древо Мира, символ вечности и единства (по космогоническим представлениям кавказских народов, на краю света стоит древо жизни, соединяющее по вертикали небо, землю и подземный мир).

Приятие мира как единства и гармонии определяет и назначение искусства. Искандер утверждает: «Каждый пишущий знает одну вещь <. > Чем дальше друг от друга два члена сравнения, два образа, тем сравнение оказывается ярче. Я думаю, что в этом заложена огромная метафора единства человечества. Если в самом художественном образе нас радует единение, то, видимо, есть в нас некие силы, которые все-таки могут этот безумный мир привести к какому-то человеческому единству» [1]. По мнению писа-

357

358

теля, «художество вообще - гармонизация жизни», смех представляет собой «гармонизацию на уровне разу-ма<...>, попытку преодолеть хаос» [10], а «юмор - осколки счастливого варианта жизни, хранящиеся в прапа-мяти человечества» [11,с. 43].

Но художественный мир Искандера, его «абхазский хронотоп» является, кроме того, «действующею моделью общества», раскрывающей значительность эпического существования маленького народа, в судьбе которого, как в капле воды, отразились не только наши отечественные проблемы, но и те, которые принято называть вечными [12, с. 152]. П. Вайль и А. Генис включают роман в «большой контекст» мировой литературы: сагу южанина Фолкнера и эпос южанина Искандера они называют «взрывающимся эпосом», поскольку фолкнеровская эпичность разрушается изнутри бунтующей личностью, а абхазскую разламывает надвигающаяся стихия чуждой социальной организации.

В чегемском цикле еще более ощутима глубинная связь смеха как «второй правды о мире» (М.М. Бахтин) и эпического мышления. Эпос возникает на границе фольклора и литературы и носит на себе печать перехода от непосредственного, народного общежития «миром» к собственно общественной жизни в государстве. По мнению Г.Д. Гачева, которое мы разделяем, эпическое мировосприятие делает возможным и обратный переход - от официально-государственного мировоззрения к суждению о мире с точки зрения народного общежития «миром». Основная эпопейная ситуация, по Г.Д. Гачеву, - это «ситуация войны», осознания конечности, смертности в бесконечном потоке

бытия. Поскольку «потребность в эпопейном осмыслении бытия существует всегда и везде; и эпопейное <...> состояние мира тоже существует, как возможность и как зов сознания людей - всегда» [13, с. 82], можно предположить, что в художественном мире писателей, «мыслящих человечеством», феномен смерти занимает особое место, не только являясь «пробным камнем» для героев или способом выражения авторской позиции, но создавая в микромасштабе эту пограничную ситуацию, что позволяет реализовываться эпическому мировосприятию в малых эпических формах.

В статье об Искандере, опубликованной в "Frankfurter Allgemeine Zeitung", новеллы чегемского цикла, сконцентрированные вокруг феномена убийства, названы «явлением мировой литературы уровня Достоевского, Маркеса, Фолкнера». Немецкого журналиста восхищает точность психологического рисунка и авторской оценки в огромном диапазоне от убийства - кровной мести («они живут в патриархальных родах и свершают кровную месть бесстрастно, так, как убивает животное») до анатомии убийств сталинской кровавой рулетки [14]. Патриархальное бытие Чегема, сохранившего, благодаря своей высокогорности и древней истории, основы родового восприятия мира, становится воплощение нравственной нормы. Обычай, мудрость предков, голос крови продолжают определять жизненное поведение чегемцев в советскую эпоху, и, хотя исторические катаклизмы не прошли для них бесследно, формы народной жизни в основе своей стойко сопротивляются новой морали.

Сюжет рассказа «Колчерукий» (1974), вошедшего затем в роман «Сандро из Чегема», основан на курьезных недоразумениях, связанных с мнимой смертью и наличием реальной могилы Шаабана Ларба по прозвищу Кол-черукий. Все эти недоразумения возникают на перекрестке традиционных обычаев и новых сталинских «норм». Еще при жизни старик стал обладателем могилы, вырытой для него скорбящими родственниками. Ложное известие о смерти становится у Искандера тем маленьким камешком, который вызывает целую лавину эпизодов-воспоминаний и рассуждений автора-повествователя. Рассказ сразу начинается на юмористической ноте: «Я уже писал, что однажды в детстве, ночью пробираясь к дому одного нашего родственника, попал в могильную яму, где провел несколько часов в обществе приблудного козла...» [15, с. 7]. Затем повествователь сообщает, что вскоре, во время войны, ему довелось с мамой и сестрой жить в этой деревне, где он и познакомился с «хозяином могилы» - Колчеруким. На некоторое время автор «забывает» о своем герое ради двух кстати припомнившихся историй. Эта особенность стиля Искандера - постоянные и многочисленные «отступления», нарушение хода повествования для изложения другой, к месту вспомнившейся истории или иронического рассуждения автора, -есть не что иное, как претворение в текст важнейшего эпического принципа восприятия мира и его вечного и благословенного превосходства над частным событием. Герои Искандера тесно взаимосвязаны между собой разнообразнейшими отношениями родства и соседства. Неудивительно, что они переходят из рассказа в рас-

сказ, то выходя на первый план, то уступая место другому. Так, эпизод падения мальчика в могилу Колчеруко-го, вскользь упоминаемый в рассказе, становится основой фабулы в повести «Созвездие Козлотура».

По убеждению Искандера, «каждый наш частный человеческий поступок есть движение к истине или от истины» [16, с. 53]. Потому в его прозе факты обычной жизни, не утрачивая конкретности и реалистической достоверности, могут становиться метафорами иных, экзистенциальных состояний, отраженных в космических масштабах. Не только основная метафора рассказа - могила Колчеру-кого, с которой он даже смог собрать урожай персиков, - но и все ситуации его жизни, подробности существования других персонажей или самого повествователя утверждают принцип «космичности» отдельной человеческой жизни - неотделимости ее от вечного бытия.

Движение сюжета определяется анекдотической ситуацией: родственник из соседнего села, опечаленный известием о смерти Колчерукого, в соответствии с обычаем пригнал на поминки хорошую телку. Раздираемый противоречивыми чувствами почтения к традиционному обряду и сожалением о телке, которую мнимый «покойник» оставил у себя, уверяя, что теперь ждать недолго и не стоит мучить животное, гоняя его из села в село, «хороший родственник» действует в духе сталинской морали - пишет на него донос. В анонимном письме Колчерукий, пересадивший на свою будущую могилу вместе с двумя персиковыми деревьями деревце тунга с колхозной плантации, обвинялся в «насмешке над новой технической

359

ВЕК

360

культурой, намеке на ее бесполезность, как бы указании на то, что ей настоящее место на деревенском кладбище» [там же, с. 37].

Не помогли бы Колчерукому ни очевидная для всех абсурдность обвинения, ни его «революционные заслуги» (колчеруким он стал после того, как прилюдно уточнил, что любовные подвиги местного феодала связаны скорее с козами, чем с женщинами; руку, поврежденную пулей князя, впоследствии ушедшего с меньшевиками, Шаабан Ларба вкладывал в красную повязку, когда его вызывали в правление или проходил слух о новом займе, и «в самом деле имел довольно бравый военно-партизанский вид» [там же, с. 36].

Приехавший из райцентра «товарищ» уже добивается у Колчерукого признания в том, какова истинная цель его поступка и кто подучил его сделать это. В шутках струхнувшего, но не сдающегося старика и его приятеля Мустафы появляется образ «Си-бир» - далекой и в то же время страшно реальной. Замысловатое переплетение традиционной морали и сталинских порядков, позволяющих автору так увлекательно и смешно говорить о серьезных вещах, спасает от «Сибир» и его героя. На ночном заседании-застолье старики тщательно исследовали родословную «товарища из райцентра» и неопровержимо доказали, что он через свою двоюродную бабку из Мерхеул находится в кровном родстве с односельчанином Колчерукого. И хотя тот пытался отрицать это родство, но был вынужден капитулировать, увидев готовое рассыпаться в прах свидетельство о рождении мерхеульской бабки и услышав вопрос: «Или тебе бабку поперек сед-

ла привезти?» [там же, с. 42]. Трагическая ситуация, изображаемая Искандером, необычайно комична по способу воплощения: и сам Колчерукий смолоду известен как острослов и насмешник (они с другом Мустафой всю жизнь ведут состязание на лучшую шутку), и анекдотичность способа спасения Колчерукого от ареста по политическому делу вызывает смех, как и описания Искандера.

Но необходимым условием художественного воссоздания полноты бытия является чувствование «жизни под сенью смерти» [17, с. 173]. Именно этот принцип унаследовали от эпоса писатели - творцы национальных миров. В народном мировосприятии смерть -неотъемлемая часть жизни в целом, необходимый элемент как условие ее непрерывного обновления.

В рассказе «Колчерукий» тема смерти постоянно звучит в карнавально-веселой, ренессансной тональности. К финалу она обретает эпическую глубину, не утрачивая своего жизнеутверждающего пафоса. Когда Шаабан Ларба, «который и при жизни, говорят, никому покою не давал, а после смерти и вовсе распоясался» [там же, с. 26], действительно умирает, его поминки сопровождаются таким взрывом смеха, «какого не то что на похоронах, на свадьбе не услышишь» [там же, с. 66]. Причиной тому - сам неугомонный покойник, успевший отпустить лучшую свою шутку уже с того света и выигравший окончательно спор с другом Мустафой, и народная традиция: «Когда умирает старый человек, мне кажется, вполне уместны и веселые поминки, и пышный обряд. Человек завершил свой человеческий путь, и, если он умер в старости, дожив, как у нас говорят, до своего сро-

ка, значит, живым можно праздновать победу человека над судьбой.

А пышный обряд, если его не доводить до глупости, тоже возник не на пустом месте. Он говорит: свершилось нечто громадное - умер человек, и, если он был хорошим человеком, это отметят и запомнят многие. И кто же достоин человеческой памяти, если не Колчерукий, который всю жизнь украшал землю весельем и трудом <...>» [там же, с. 55].

Приятие мира Фазилем Искандером основывается на непрерывности народного бытия, пронесшего через долгие века способность «украшать землю весельем и трудом» и сохранившего во всех исторических испытаниях верность важнейшим законам морали предков. Признание того, что мир всегда больше героя, раздвигает до бесконечности границы маленькой Абхазии и художественного мира Искандера.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

1. Искандер Ф. Выступление на копенгагенской встрече деятелей культуры // Вопросы литературы. - 1989. - № 5.

2. Poch R. Quando todo será sensillo // La Vanguardia. - 1 noviembre, 1988. - P. 44.

3. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. -Т. 30. - М.: Гослитиздат, 1951.

4. Непомнящий В.С. Пророк. Художественный мир Пушкина и современность // Новый мир. - 1987. - № 1.

5. Искандер Ф. Большой день Большого Дома: Рассказы. - Сухуми: Алашара, 1986. - 320 с.

6. Искандер Ф. «Совесть - это пульсация Бога внутри нас»: Беседа с писателем // Литературная газета. - 1999, 3 марта.

7. Искандер Ф. Человек идеологизированный // Огонек. - 1990. - № 11. - С. 8-11.

8. Искандер Ф.А. Сандро из Чегема: Роман.

- М.: Советский писатель, 1991. - В 3-х кн. - 668 с.

9. Иванова Н. «Смех против страха, или Фазиль Искандер». - М.: Сов. писатель, 1990. - 312 с.

10. Искандер Ф. «Жизнь так устроена, что она сама себя защитит... »: Беседа с писателем // Независимая газета. - 1992, 4 января.

11. Искандер Ф. Поэт. Повесть // Новый Мир

- 1998. - № 4. - С. 5-98.

12. Вайль П., Генис А. Сталин на чегемском карнавале // Время и мы. - Нью-Йорк, 1979. - № 42 (июнь).

13. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм: Эпос. Лирика. Театр. -М.: Просвещение, 1968. - 303 с.

14. Nostiz F. Erzahler aus Abchasien // Frankfurter Allgemeine Zeitung. - Dezember 10, 1988.

15. Искандер Ф. Дерево детства: Рассказы и повесть. - М.: Сов. писатель. - 1974.

16. Искандер Ф. Идеи и приемы / Пластичность прозы: Встреча за «круглым столом» // Вопросы литературы. - 1968. -№ 9. - С. 51-58.

17. Арутюнов Л.Н. Национальный мир и человек // Изображение человека. - М.: Наука, 1972. - 460 с. ■

361

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.