CC BY
74
ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ
Скрипунов И.С., аспирант, МГУ им. М. В. Ломоносова, г. Москва, Россия
ДЕМОНТАЖ БИПОЛЯРНОЙ МЕЖГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ И РОЛЬ ЦИВИЛИЗАЦИЙ В ПОСТ-БИПОЛЯРНОМ МИРЕ
В эпоху биполярной мировой системы довольно четкое разделение мира на две системы, рождало недоверие, постоянную напряженность - что легко объяснимо. Однако, с другой стороны, и в этом парадоксальность ситуации, подобная обстановка в мире была до известной степени выгодна всем участникам происходившего.
Необходимость постоянно оглядываться, учитывая возможную реакцию противника, приводила к тому, что действия основных субъектов носили характер взвешенных, а реакция на них, до известной степени, была предсказуема. Данную точку зрения, судя по всему, разделяли как на Западе, так и в СССР Например, видный отечественный ученый В.А. Кременюк, полемизируя с Ф. Фуку-ямой, объявившим конец холодной войны концом истории, пишет следующее: «Выводы американского политолога скоропалительны и неточны. В холодной войне главный враг - не соперник в борьбе за политическое влияние, а опасность непредвиденного развития событий, в равной мере угрожавшая обеим сторонам, поэтому понятие победы в холодной войне расшифровывается, прежде всего, как избежание случайного возникновения войны, в чем обе стороны преуспели» [1].
Судя по всему, подобными соображениями руководствовались и фигуры, при-
нимавшие решения, заключая в 1972 году соглашение об основах взаимоотношений: «Первое. Они (СССР и США - И. С.) будут исходить из общей убежденности в том, что в ядерный век не существует иной основы для поддержания отношений между ними, кроме мирного сосуществования. Различия в идеологии и социальных системах СССР и США не являются препятствием для развития между ними нормальных отношений, основанных на принципах суверенитета, равенства, невмешательства во внутренние дела и взаимной выгоды. ... Третье. На Советском Союзе и Соединенных Штатах лежит особая обязанность, как и на других странах - постоянных членах Совета Безопасности Организации Объединенных Наций, делать все от них зависящее, чтобы не возникало конфликтов или ситуаций, способных усилить международную напряженность. В соответствии с этим они будут способствовать тому, чтобы все страны жили в условиях мира и безопасности, не подвергаясь вмешательству извне в их внутренние дела» [2]. Осознав, что разрешение разногласий между странами классическим военным способом невозможно (Карибский кризис) страны все-таки сделали шаг навстречу друг другу.
По мере становления, а затем существования биполярной системы постепенно сложился лагерь Запада, «золотого
миллиарда». Это становление стало единственно возможно лишь в рамках стабильной мировой обстановки. Эти страны осознавали себя единым целым лишь в отношении «коммунистической угрозы», что позволяло им, помимо стойкого единства, обладать общей, беспроигрышной для внутреннего потребления, идеологией, основанной на образе понятного и вполне конкретного врага. Равно как и идея всеобщего равенства, выигрышности коллективной собственности и т.п. идеологией у противника, здесь сформировались свои идеи: универсальность демократии, рынок как решение всех проблем.
Будучи объявлено победителем в Холодной войне, это сообщество придало новую форму своей риторике: теперь демократия стала поистине глобальной, либерализм доказал свое превосходство. Отсюда уверенность в том, что мир будет становиться только стабильнее и все менее конфликтнее, поскольку «произошел не просто конец холодной войны или какого-то особого этапа послевоенной истории, а конец истории как таковой, т. е. конечный пункт идеологической эволюции человечества и универсализация западной либеральной демократии как конечной формы управления человеческим обществом» [3]. Соответственно, мир должен был стать единым на основе общности, глобальности интересов.
По прошествии уже двадцати лет стало очевидно, что все обстоит немного иначе. Биполярная система обеспечивала ту стабильность, которая необходима странам, стремящимся вырваться из состояния постоянной неопределенности, и, главное, неопределенности периодичности внешних разрушающих импульсов, грозящих для большинства стран мира, не обладающих достаточными ресурсами для противостояния подобным воздействиям, погружением в хаос и потерей достигнутого, в том числе уровня развития политической системы. Принадлеж-
ность к тому или иному лагерю накладывала некоторые ограничения (особенно во внешней политике), обусловленные достаточно жесткими идеологическими рамками, однако, подобные ограничения не имели тотального характера и, более того, государство имело право обратиться за поддержкой в противостоящий лагерь - система «двойного подчинения» не предполагала произвола сверхдержав на подконтрольных территориях, что и было закреплено документально в 1972 году.
Крушение биполярной системы ознаменовало собой наступление новой эры в мировой политике. Смятение в академических кругах и, в первую очередь, на Западе, где только и существовала специальная область знания - политология, вызвало потребность в переосмыслении новой реальности. Получили импульс к развитию почти все известные парадигмы. Отправной точкой исследований выступила идея «конца истории». Эта теория, однако, скорее закрепляла и утверждала конец эпохи биполярности и идеологической обусловленности мировой политики. Вновь пробудился интерес к цивилизационному подходу в науке. Поэтому столь сильный резонанс вызвала статья американского политолога, известного исследователя и теоретика модернизации Самюэля Хантингтона. Исчезновение Советского Союза, естественно, не завершило историю, в особенности, политическую. Однако век идеологий действительно оказался исчерпанным (и в этом вполне следует согласиться с Фукуямой).
С. Хантингтон признает это, давая общий обзор истории политики: конфликты после Вестфальского мира проходили последовательно сначала между правителями, нациями, идеологиями - с конца XX века на сцену выходят цивилизации, переставая быть лишь объектами западной политической воли: «С окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития международной полити-
ки. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и правительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории - мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами двигать и творить историю» [4].
Окончание холодной войны следует скорее воспринимать, вопреки мнению Фукуямы, не как окончание идеологической эволюции человечества, но как границу перехода к пониманию (мировой) политики как области взаимодействия субъектов нового типа. По мнению Хан-тигтона время мировой (как не-локальной) политики с момента Вестфальского мира и до Великой Французской революции было временем борьбы правителей, период с 1793 года до Первой мировой войны - борьба между нациями, после же Первой мировой войны, заложившей основания существования биполярной системы - фактически породившей ее, вплоть до 1989 года - век идеологий. Со времен открытия Америки - период, когда Европа, пожалуй, впервые как часть света по-настоящему вышла за свои границы, когда политика в Новое время вновь стала международной - политика с точки зрения вовлеченности и активности эволюционировала от единичности акторов
(правители) до абсолютной вовлеченности (идеологии), когда новые цели сначала захватывали лишь немногих, затем наиболее значимые группы (нации), и на предпоследнем этапе - всех жителей страны, давая им некую универсальную схему понимания мира, идеологию. Конец XX века ознаменовал переход политики в новое измерение.
Развитие техники, проходившее во многом, параллельно с остальными аспектами жизни обществ к этому периоду достигло уровня, на котором она (техника) стала играть одну из определяющих ролей в движении социумов. Теперь достижения в этой области стали настолько массовыми, что достигли способности быть обращенными к каждому отдельному индивиду - отныне практически всякий может воспользоваться достижениями прогресса: новое явление, называемое «информационной войной» потенциально инициируется единичным актором, и этим актором способен являться индивид - в одночасье потенциальных субъектов политики стало ровно столько, сколько на планете наличествует сознательных индивидов, при разработке концепций внутренней политики даже отдельное государство вынуждено учитывать подобного рода оппонентов, принимая решения о тех или иных ограничениях в доступе к таким простым и общедоступным ресурсам, достигшим такого уровня и масштаба развития и распространения, который выводит его умелого обладателя на высокую степень влияния на общественные структуры. Государство все более теряет монополию на принятие, а еще ощутимее - на проведение решений.
Политика становится все более индивидуальной. В подобной ситуации только
значительные усилия, гораздо большие, чем когда-либо ранее, способны удерживать и обозначать разного рода единства. Роль идеологий как инструмента поддержания безусловной лояльности заметно ослаблена. Только полнейшая изоляция может помочь (или, скорее, отложить проявления новой реальности) сохранению сколько-нибудь существенного уровня самостоятельности. Однако подобную «роскошь» способно себе позволить очень ограниченное число стран, и пример Северной Кореи является здесь лишь трагическим героическим исключением, подтверждающим общее правило.
Таких масштабов полисубъектность, выводящая на поле мировой политики пока в основном лишь только такие конструкции как неправительственные организации, ТНК и т. п., для эффективных в прошлом оснований структурирования (в основном, политика (режим и т. п.), экономика, идеология) создает опасность хаоса восприятия и требует новых, более адекватных подходов.
В сложившейся ситуации можно констатировать, что заявляемые цели победителей и в случае с окончанием Холодной войны далеко не совпали с результатами, что в очередной раз стало огромной ошибкой [5]: «крушение биполярной системы, судя по всему, стало результатом грубых ошибок в сфере политического и геополитического планирования, допущенных с обеих сторон. Маловероятно, чтобы именно этот результат планировался кем-то из основных игроков и в первую очередь самими победителями» [6]. Слепая вера в превосходство своей системы ценностей на завершающем этапе существования биполярной системы стала ярким примером свойственной Западу «на-сильственности» [7].
Свое воплощение в решающий момент истории СССР эта насильственность получила в фигуре 40-го президента США, Рональде Рейгане. По мнению Г. Киссен-
джера, Рейган сочетал в себе утопизм и реализм: «откровенно веря в совершенность и привлекательность американских ценностей для всех (и Советский Союз добровольно откажется от противостояния под воздействием активной американской политики - и наступит эра примирения), он полагал, для достижения своих целей относительно СССР необходимой непримиримую конфронтацию» [8].
Парадоксальность желания уничтожить врага, уничтожив (пусть неосознанно) глобальную систему «сдержек и противовесов» по своим последствиям встала в одни ряд с парадоксами стратегических последствий Первой мировой войны. Ярко эту подчас необъяснимую нацеленность на победу, на достижение целей, не считаясь со средствами, образно выразил Ж. Бодрийяр: «Нью-Йоркский марафон стал своего рода интернациональным символом этого фетишизированного представления, горячки бессмысленной победы над пустотой, экзальтации бессмысленного геройства - I did it! .. .Событие, в сущности, не столько захватывающее, сколько запрограммированное развитием науки и прогресса. Надо было это сделать. И мы это сделали» [9], - наиболее показательно в этом замечании то, что сделано оно в 1986 году, выступив своеобразным предсказанием судьбы мира последующего десятилетия.
После окончания холодной войны, чрезвычайного ослабления России возникли новые проблемы, одна из которых заключается в том, что демократии (и это официально заявляется) нужно помогать завоевывать пространство, и делается это путем подзабытых в цивилизованном мире масштабных войн. Мессианская деятельность стала обходиться дороже, нежели это имело место при СССР: «так называемый «самороспуск» социалистического лагеря сделал нерентабельным именно глобализм - это общее детище сверхдержав» [10].
Развивать демократию на освобожденных от коммунизма территориях - затратно, а если учесть, что эти территории богаты различными необходимыми ресурсами - нерационально (с точки зрения как минимум затрачиваемого времени). Да и содержать бедные страны, оставшиеся без покровителя - практически просто невозможно, что и делает бедные страны, на фоне продолжающей расти мировой экономики, еще беднее: «Причина нерентабельности глобализма как самого дорого в истории человечества совместного политического проекта заключается в том, что основным и безразмерным ресурсным донором его носителя - биполярной системы - с момента ее возникновения была историческая Россия. ... последний (лагерь бедных - И. С.) мог продержаться на плаву в качестве мощной геополитической силы только за счет природных богатств, непомерно щедро выданных судьбой или провидением исторической России» [11].
В современном разделении труда достойное место находится далеко не всем. Исчезновение альтернатив капиталистическому обмену между странами поставило агентов рынка в безнадежно неравные условия: в то время как посткоммунистические страны только преступили к освоению новых экономических форм,
западные страны (породившие саму капиталистическую формацию) лишь продолжили свое развитие, получив решающее преимущество во времени, масштабах необходимых ресурсов. Роль демократии, и демократизации, в эпоху глобализации пересмотрена, либо пересматривается: «демократия на самом Западе тоже трансформируется, фетиш демократии сегодня не может стать основанием для преобразований» [12].
Самопровозглашенный победитель в соревновании глобальных проектов будущего перешел в стадию активного по-женания плодов: «западный капитализм сформировал свое твердое ядро и обрел готовность приспособить и структуры, в которых нет основ капитализма, приспособить любые общества для подключения к капиталистической экономике ... Капитализм как мировая система озабочен всемирным функционированием капитала, а не осуществлением задач догоняющей модернизации» [13]. Экономическая сфера переросла границы государств, став основной составной частью определения явления «глобализация». Неравенство возможностей породило и усилило неравенство результатов: разрыв доходов между пятью богатейшими и пятью беднейшими странами с 1990-го по 1997-й годы не уменьшился и не стабилизировался,
составив соответственно 60:1 и 74:1 [14].
С отмиранием идеологий как механизма политического структурирования мира исчезло и деление мира на две экономические системы. Необходимость корректировки общих принципов проведения политики, согласующихся с реальностью неподконтрольного мирового рынка, заставило Запад сосредоточиться на проблемах внутренней стабилизации. Такая позиция породила так называемый «третий путь» развития. Суть его заключается в признании глобализации, существование неконтролируемых явлений, порожденных ею, обусловливает усиление неэкономических механизмов регулирования, в частности, государства. Дальнейшее развитие может строиться, исходя из конкретных условий, наличествующих в каждой отдельной стране. Таким образом, мировая политическая система потенциально распадается на огромное множество самостоятельных акторов, озабоченных проблемами выживания и собственного развития. Вопрос субъектности остается открытым.
Очевидно в такой системе присутствие практически неконтролируемых государств с очень низкими уровнями благополучия населения и развития. Это создает главную современную опасность мировой стабильности и всей цивилизации - обширное мировое варварство. Поток мигрантов из слаборазвитых стран Африки только возрастает, а проблема распространения оружия массового поражения и попадания его в руки «сомнительных» режимов и групп стала основной военной угрозой нового тысячелетия. Дальнейшая поляризация мира, продолжающееся разделение его на развитых и «безнадежных» приводит к увеличению поля потенциальной опасности.
Главным итогом крушения Биполярной системы стала сложившаяся глобальная долгосрочная нестабильность: «полное и безвозвратное крушение системы
глобализма заставило горе-победителей навсегда (!) отказаться от стабильной модели мирового порядка, основанной на стратегии «двойного подчинения» и позволявшей эффективно контролировать страны «третьего мира» [15].
Единственная оставшаяся сверхдержава все еще может позволить себе противостоять единичным возникающим внешним угрозам. Соединенные Штаты Америки имеют возможность вести единовременно две войны в разных концах планеты. Однако такая опасность как умножающийся «внешний пролетариат» требует новых принципов защиты.
Одним из ответов на уникальные вызовы современности стала концепция столкновения цивилизаций. Тот факт, что перспективным основанием для нового упорядочивания мирового хаоса выбрано субъективное отнесение индивидами себя к той или иной культурной традиции указывает на некоторые объективные обстоятельства. Невозможность опереться на эффективные в этой сфере ранее экономические процессы (ставшие во-многом автономными) и политическую лояльность (разнообразие форм политической организации обществ стало уже практически неотъемлемым свойством реальности международных отношений) заставляет искать некие отличные стабильные основания.
Таким основанием (по причине именно своей относительной стабильности) становится культура как совокупность воспроизводимых норм и стандартов поведения/мышления: «Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и, что самое важное, - религии . Эти различия складывались столетиями. Они не исчезнут в обозримом будущем. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами» [16]. Группируясь по принципу общности подобных явлений, цивилизации теряют четкие гра-
Сэмюэл Хантингтон
ницы. В мире нестабильностей выделение таких форм геополитических единиц скорее плюс теории: непредсказуемость будущего утверждается в своем бытий-ственном статусе. По мнению Хантингтона, облик мира будет в значительной мере формироваться в ходе взаимодействия се-ми-восьми крупных цивилизаций. Любой приверженец цивилизационного подхода выделял или выделяет некоторое ограниченное число цивилизаций. Ограниченность числа, говоря о политической теории международного взаимодействия, также неслучайна. Не имея возможности контролировать бесконечное множество акторов, сверхдержава вполне может принимать участие в выработке решений для того или иного региона мира.
Предоставляя право государству-ядру какой-либо цивилизации самостоятельно организовывать окружающее пространство, американский автор косвенно признает тот факт, что общность культуры (языка, традиции и т. д.) обладает большей способностью к упорядочению отношений, нежели «абстрактные» всеобщие ценности. Многие подобные ценности (гуманизм, права человека, всеобщий прогресс и др.) приносятся в жертву безопасности: «Хантингтон посягает на нешу-
точную вещь, он посягает на Просвещение. Он, по сути, утверждает, что все импульсы, весь этот свет Просвещения, перед которым падали стены и перегородки, разделяющие людей . - этот свет гаснет сегодня» [17].
Признание за цивилизацией таких прав по самостоятельной выработке стратегий развития создает также иллюзию признания «многополярности» мира. Однако, во-многом, такое признание в действительности лишь постулируется. Западная цивилизация (и США как, безусловно, ее ядро) до сих пор не утратила значительной части возможности контролировать главный механизм воздействия современности - экономику (например, подавляющее большинство агентов мирового рынка - ТНК, находятся на территории и подчиняются именно этому региону). России, Китаю, Индии и другим культурным мирам в этой картине отводится роль региональных держав. Таким образом, «столкновение цивилизаций» выступает скорее как некоторый проект по структурированию политической реальности. Выдает такое видение название одной из последних глав: «Запад и остальные». Запад в Новое время всегда выступал отдельной, до известной степени, единой цивилизацией. Такого могущества как в первые годы после исчезновения коммунистического блока эта часть мира не добивалась никогда. Однако, изменившиеся, выпущенные на свободу самим Западом механизмы, очевидно, помимо его воли заставили США и союзников перестраивать свою стратегию для мира.
На правах сверхдержавы, Америка желала бы «приватизировать» право на глобальность политики. Цивилизации и госу-
дарства-центры этих цивилизаций в силу стабильности своей традиции неизбежно играют роль упорядочивающих начал на подконтрольной территории. Общность культуры, в частности - языка, дают им важное конкурентное преимущество в регионах мира. Неизбежность существования (в современных условиях) таких региональных полюсов воспроизводит на каждом отдельном участке мирового политического поля своеобразную ситуацию биполярности.
Здесь одной стороной является региональная держава, а второй неизменно выступает единственная сверхдержава: «На протяжении последних 60 лет Америка играла такую кардинальную роль в мировых делах, что в настоящее время как европейские, так и азиатские государства едва ли могут думать о заключении каких-либо международных договоренностей, не подразумевающих тем или иным образом политическое участие Америки» [18]. Накопленный военный, экономический и т.д. потенциал позволяет США вмешаться в любой конфликт. Однако насильственное навязывание своей воли в мире множества акторов влечет за собой лишь нарастание недовольства и сплочение оппонентов - такой структуре Запад противостоять уже не сможет, даже если его собственное единство будет безупречным. Либо потенциальную жертву следует отлучить от ее союзников, объявив, например, государство «страной-изгоем». Все же более продуктивным являлся бы тот путь, на котором сильнейшего глобального игрока приглашали бы к участию сами «цивилизации». Сама природа нестабильности, характер вытекающих из нее угроз подразумевают определенные решения. Глобальный характер нового явления - терроризма, необходимость бороться с ним сообща подталкивают заинтересованные страны к сотрудничеству.
Региональная интеграция на основании общих интересов, базирующаяся на
общности восприятия окружающей действительности, кроме вопросов борьбы с военными угрозами имеет и другие важнейшие плюсы. Одним из них является получение возможности самостоятельного (в рамках цивилизации) достижения уровня новой «современности»: «С точки зрения оптимизации условий интегрального развития . упомянутое замыкание по отношению к внешнему миру . дает возможность внедрять новации, которые было бы невозможно внедрять, руководствуясь всякий раз критериями сиюминутного состояния мирового рынка» [19].
Такое ограничение влияния мирового рынка в условиях глобализации обеспечивало бы соответствующие гарантии самостоятельности через нейтрализацию вредных внешних воздействий и импульсов согласованной политикой. Независимость в постановке целей, а главное в их достижении, может усилить стремление субъектов уменьшить количество внешних согласований и ограничений. В такой ситуации баланс сил в новых биполярных системах будет смещаться в сторону усиления местного игрока, что потенциально влечет уменьшение роли США в процессах координации. Как ответ на подобные тенденции может быть воспринято наличие в ключевых регионах зон, стабильность которых напрямую зависит от действий сверхдержавы. Такими зонами, по-видимому, являются Тайвань, акватория Персидского залива, Ирак, Афганистан, а с недавнего времени Польша и Чехия: размещая на своей территории элементы американской ПРО (проходит не по линии НАТО), эти страны теснее связывают себя военными обязательствами непосредственно с Соединенными Штатами, делая невозможным потенциальное монолитное единство ЕС. Наличие таких «болевых точек» символизирует возможность применения популярной стратегии «управляемого хаоса». 1
1. Кременюк В. А. Конец или начало истории? // США - экономика, политика, идеология, 1990, №5, с. 55-56
2. Основы взаимоотношений между СССР и США, Москва, 29 мая 1972 г.
3. Фукуяма Ф. Конец истории? // США - экономика, политика, идеология, 1990, №5, с. 39-40
4. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис, 1994, № 1, с. 34
5. Одной из основных особенностей так называемых Больших исторических событий является неосознанность, что ведет к парадоксальности результатов, несоответствию их заявляемым целям вплоть до наоборот. См.: Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование. М., 2000, с. 60
6. Расторгуев В. Н. Глобализация на руинах глобализма (политическое бытие в ранге политического события). // Логика метаисторического времени. М., 2004, 136-137
7. Имеется в виду выделенная Данилевским общая особенность народов романно-германского культурно-исторического типа. См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М. 1991, с. 178
8. Киссинджер Г. Дипломатия. М. , 1997, с 703
9. Бодрийяр Ж. Америка. СПб., 2000, с. 88
10. Расторгуев В. Н. Глобализация на руинах глобализма (политическое бытие в ранге политического события). // Логика метаисторического времени. М., 2004, 136-137
11. Расторгуев В. Н. Глобализация на руинах глобализма (политическое бытие в ранге политического события). // Логика метаисторического времени. М., 2004, 136-137
12. The Changing Nature of Democracy. Ed. By Inoguchi T., Newman E., Rtane J. Tikio, N. Y.-Paris: United Nations University Press. 1998 - цитата по: Федотова В. Г. Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке. М., 2002, с. 66
13. Федотова В. Г. Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке. М., 2002, с. 23
14. Глобализация с человеческим лицом. ООН, 1999
15. Расторгуев В. Н. Глобализация на руинах глобализма (политическое бытие в ранге политического события). // Логика метаисторического времени. М., 2004, 136-137
16. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис, 1994, № 1, с. 35
17. Панарин А. С. «Конец либеральной эпохи» или культуроцентризм как постиндустриальная социокультурная «фаза ретро»? // Полис, 1995, № 1, с. 128
18. Бжезинский З. Выбор. Мировое господство или глобальное лидерство. М., 2007, с. 167
19. Умов В. И. Цивилизационная парадигма в свете геоэкономической и геополитической революции // Полис, 1995, № 1, с. 149
