CC BY
13
Алексей Малашенко, доктор исторических наук ДЕМОГРАФИЯ ИСЛАМА (продолжение)
Демографический фактор не ограничивается для России чисто внутренней ситуацией. В 1970 г. Советский Союз по численности населения превосходил своих мусульманских соседей (Турцию, Иран, Пакистан) вместе взятых почти в два раза. Нынешняя Россия в этом отношении вполне сопоставима с каждым из них в отдельности. Более того, она уже уступает Пакистану, к ней «подбирается» расположенная неподалеку Бангладеш. Суммарное количество жителей Турции и Ирана уже превысило число россиян. Таким образом, стратегический людской ресурс России уже не выглядит в глазах соседей исключительным, что само по себе меняет их отношение к ней. Рикошетом это обстоятельство сказывается на психологии российских мусульман, которые избавились от традиционного для советской эпохи «комплекса младшего брата» и справедливо полагают свой статус меньшинства условным, ибо одновременно они являются частью более чем на порядок превосходящего Россию по населению религиозного общества. Практически на каждом проводимом российскими мусульманами мероприятии упоминается, сколь велика численность приверженцев Аллаха во всем мире. В каком-то смысле демографию мусульман России можно сопоставить с положением в Индии. Там доля мусульман колеблется в пределах 11-12%, и они также концентрируются в нескольких регионах - по западной и восточной окраинам страны. В шести штатах - Пенджабе, Джамму и Кашмире, Аруначал Прадеше, Мегхалайе, Нагаленде, Мизораме - они составляют большинство. Кроме того, в ряде штатов, например в Гуджерате, Бихаре, проживает значительное мусульманское меньшинство.
Разумеется, сравнивая Индию и Россию, необходимо держать в уме абсолютные цифры. Мусульманское меньшинство Индии - около 150 млн. человек - превосходит население всей России. Однако примечательнее как раз схожесть ситуации: и в России, и в Индии демографический вопрос становится заметным в связи с действующими или потенциальными конфликтами в
районах совместного проживания. В 70-е годы индийские политики, опасаясь нарушения демографического баланса (вслух об этом не говорилось), стали принимать такие чрезвычайные меры, как «добровольно-принудительная» стерилизации тех, кто не способен прокормить свое потомство. Главный удар наносился по индийским мусульманам, уровень жизни которых был ниже, чем в среднем по стране. Эти меры, вызвавшие протест не только у них, но также у индуистов и сикхов, в 1977 г. привели к отставке тогдашнего премьер-министра Индиры Ганди. Насколько, с демографической точки зрения, для Индии важно непосредственное соседство с многонаселенными Пакистаном и Бангладеш? Такая ситуация для нее привычна. До 1947 г. все три страны находились в составе Британской Индии. Совокупное население Пакистана и Бангладеш, даже за вычетом мусульманской внутренней общины Индии, уступает индийскому примерно в три раза. Индия продолжает существовать как единое поликонфессиональное культурное пространство. В отличие от России присутствие по соседству с ней мусульманских массивов не ощущается как нечто качественно новое и неожиданное. С другой стороны, Индия стоит перед проблемой мусульманской миграции из Бангладеш. За последние 4-5 лет из этой вечно голодной страны в Индию переместилось свыше 20 млн. мусульман, по другим данным - свыше 30 млн. (причем нелегалов). Еще больше людей перебралось в Индию из Пакистана. Мусульмане расселяются по всей индийской территории, вызывая раздражение индуистов, накаляя и без того напряженные межконфессиональные отношения. Заметим также, что с 1947 по 1997 г. индуистское население на территории Пакистана сократилось с 20 до 1%, а в Бангладеш - с 30 до 10%. Население индуистской Индии растет не меньшими темпами, чем мусульмане. Таким образом, вряд ли можно говорить, что в обозримом будущем Индия в общегосударственных масштабах испытает революционные демографические перемены. Негативным же фактором остается общий рост населения Южной Азии, что снижает эффективность реформ, стимулирует безработицу и постоянно повышает конфликтогенный потенциал внутри- и межгосударственного противостояния. В результате относительно стабильный демографический баланс не является залогом благополучия в отношениях между носителями двух самых многочисленных религий Индоста-
на. Попутно отметим тот факт, что устойчиво быстрый рост народонаселения Индии и соседних с ней мусульманских стран (как и в целом мусульманского мира) делает их общества весьма терпимыми к большим людским потерям, что само по себе снижает порог возникновения прямых вооруженных столкновений.
Для Китая рост мусульманского населения не особенно важен. КНР неуязвима в демографическом отношении. Во входящем в ее состав Синьцзян-Уйгурском автономном районе проживают около 20 млн. человек, из которых примерно 60% - мусульмане. Сами китайские мусульмане утверждают, что их численность сознательно занижается властями и на самом деле составляет более 25 млн. При этом местная администрация якобы не в состоянии проводить в регионе общекитайский закон о контроле над рождаемостью и поэтому всячески преуменьшает истинное количество рождающихся мусульман. Пекин пытается решить вопрос переселением в Синьцзян ханьцев (их число возросло с 4% в 1949 г. до 40% к концу 1990-х), а также ассимиляцией коренного населения. Местные мусульмане, однако, не поддаются полной ассимиляции и не желают отказываться от ислама. Они «остались отличными от своих соседей-немусульман, одни просто храня память о своей инаковости, другие более сложным путем, добиваясь своего собственного места в Китае, который всегда оставался для них единственным домом». Мусульмане Китая имеют две идентичности - китайскую (гражданскую) и собственно культурную, определяемую их этноконфессиональной принадлежностью. Причем если городские жители готовы вписаться и вписываются в китайское общество, то сельское население остается хранителем исламской традиции. Это можно, впрочем, объяснить и тем, что острие ассимиляции по вполне понятным причинам нацелено на город.
Впечатляющие успехи ислам демонстрирует в Африке. Они обусловлены здесь как ростом численности самих мусульман, так и обращением в новую веру десятков миллионов африканцев. Если к началу 80-х годов мусульмане составляли 41,2% населения континента, то в начале века ислам исповедовало уже более половины его 800 млн. жителей (с учетом стран Северной Африки).
На африканском континенте продолжается конкуренция трех религий - ислама, христианства и традиционных верований.
Наиболее активен ислам, перехвативший инициативу у христианских миссионеров. Думается, уже в нынешнем столетии исламиза-ция Африки достигнет кульминации, в результате чего ислам окончательно станет первой религией континента, оставив позади христианство и оттеснив язычество на социокультурную периферию. Ислам приспосабливается к местным культурным традициям, оказывается достаточно гибким, синкретичным. В то же время, особенно в последнее десятилетие, в нем прослеживается и даже усиливается универсалистская тенденция. Однако триумф ислама отнюдь не решает экономических и социальных проблем континента, в том числе его перенаселенность, а следовательно, не остановит миграцию в развитые страны, лишь усилив в ней конфессиональный акцент.
В ислам обращаются коренные жители не только африканского континента. Аналогичные процессы, хотя, разумеется, в не столь широких масштабах, имеют место и в других регионах. Статистика на этот счет условна. Тем не менее, по непроверенным данным, только во Франции ежегодно ислам принимают 50 тыс. человек. Приняли ислам 10-15 тыс., а согласно ряду источников -до 50 тыс. итальянцев и более 100 тыс. немцев, 10 тыс. британцев, примерно 3 тыс. испанцев. Тысячи европейцев переходят в ислам в Швеции, Голландии, Бельгии. Среди новообращенных большинство составляют женщины, причем, по некоторым данным, в пропорции 4:1. Имеется информация о том, что в США в ислам ежегодно переходят 25 тыс. человек - христиане, индуисты, иудеи. Согласно проведенному сразу четырьмя американскими мусульманскими группами исследованию, ислам уже приняли 2 млн. американцев.
Сколько славян становятся мусульманами в России и в других государствах СНГ, точно сказать невозможно. Число новообращенных колеблется от 10 до 30 тыс. В Духовном управлении мусульман Центральной России неофициально упоминают 12 тыс. Эксперты говорят о 2,5-3 тыс. В 2000 г. в России возникла первая организация неофитов «Прямой путь», а в 2004 г. в Омске образовалась Национальная организация русских мусульман, в которую помимо групп российских мусульман вошел расположенный в Казахстане Центр русских мусульман «Ихлас». По уверению газеты
«Все об исламе», только в столице Украины Киеве насчитывается 10 тыс. мусульман славянского происхождения.
Отдельная тема - «мусульманские жены», т.е. славянки, вышедшие замуж за мусульман. Какую долю среди российских мусульман составляют эти женщины, сказать невозможно. К тому же в разных семьях межконфессиональные отношения между супругами строятся по-разному. Сознательно переходят в ислам чаще всего русские жены арабов. В российской печати появляются материалы, в которых рассказывается, с какой ревностью новообращенные мусульманки относятся к соблюдению исламских норм, которые они противопоставляют своей «первой религии». В то же время славянки, вышедшие замуж за татар, азербайджанцев, выходцев с Северного Кавказа, как правило, не считают себя мусульманками, и в таких семьях религиозный компонент невелик (исключение, пожалуй, составляют браки с чеченцами). Конфессиональную принадлежность рожденных в смешанных браках детей определяют их родители. По исламским же понятиям их потомство автоматически становится мусульманами.
Среди перешедших в ислам - чемпион мира по боксу Касси-ус Клей (Мухаммад Али), французский политик, коммунист Роже Гароди, исследователь подводного мира Жак-Ив Кусто, знаменитый британский музыкант Кет Стивенс (Юсуф Ислам), хореограф Морис Бежар. В России ислам приняли депутат I Съезда народных депутатов Николай Энгвер (Ахмад), советник аппарата Государственной думы, бывший служитель Православной церкви Вячеслав Полосин (Али). В ислам обращаются антиглобалисты, в глазах которых он выглядит чуть ли не последним и главным барьером на пути глобализации. Утверждается (преимущественно мусульманскими источниками), что после 11 сентября 2001 г. число принявших ислам не только не уменьшилось, но даже возросло. Среди неофитов немало тех, кто принял новую религию в чисто прагматических целях. Если воспользоваться выражением Стефано Ал-лиеви, речь идет о «рациональном обращении или об обращении ради эпатажа». В России несколько десятков славян стали мусульманами после участия в войне в Афганистане. Известны случаи принятия ислама военнослужащими, сражавшимися в Чечне. На Западе и в России существует устойчивый интерес к мусульманской мистике, к суфизму, привлекательному преимущественно для
интеллектуалов. Еще в начале 80-х годов Дэниел Пайпс отмечал, что люди Запада используют переход в ислам как «средство для атаки на собственное общество; для людей, которым неудобно на Западе, вступление в ислам есть средство изменить свое окружение и расстаться с миром, в котором они выросли». С другой стороны, принявших ислам американцев и европейцев «...нельзя считать полноценными мусульманами. Это те же самые современные секуляризованные люди, бесконечно далекие от постижения основ веры». Причем их представления об исламе «сочетаются с абсолютной приверженностью западным ценностям». И, думается, вряд ли когда-нибудь эти новообращенные мусульмане сольются с уммой, и уж тем более трудно предположить, что вслед за ними обращаться в ислам станут их потомки. Но так или иначе за пределами мусульманского мира возник узкий круг новообращенных, каждый из которых по-своему предан новой религии, людей, поменявших свою «первую религию» на ислам.
Для мусульманских священнослужителей и политиков это служит дополнительным свидетельством превосходства ислама, доказательством того, что ислам способен пересечь любые культурные и прочие границы и что люди и после 11 сентября не ассоциируют терроризм с исламом. По мере сил они пытаются содействовать этому процессу. В Дагестане, например, даже создан Комитет по делам новообращенных мусульман. Однако в целом, за исключением Африки, растущее количество неофитов практически не влияет на соотношение мусульман и немусульман. В каком-то смысле обращением, точнее, возвратом в ислам полуатеи-зированных этнических советских мусульман можно считать и начавшийся в конце 80-х годов еще в СССР «исламский ренессанс». Религиоведы оправданно называют его «реисламизацией».
Демографический аспект представляется, пожалуй, наиболее деликатным в отношениях между мусульманством и остальным миром. Во-первых, быстрый рост численности мусульман является предметом их гордости, тем более что он освящен религиозной традицией - такова воля Аллаха, - и высокий уровень рождаемости никоим образом не может рассматриваться как нечто негативное. Во-вторых, очевидно, что для большинства мусульманских стран этот уровень является чрезмерным, ибо «съедает» экономический рост, если таковой вообще имеет место, и тормозит разви-
тие общества. Избыточное количество бедняков не способствует политической стабильности общества, порождает внутри него раздражение против богатых соседей. В-третьих, это ведет к росту миграции за пределы мусульманского мира, что постепенно меняет демографический баланс и инициирует этноконфессиональные трения. «При определенных критических обстоятельствах, - пишет российский демограф Анатолий Вишневский, - демографическое давление Юга на Север способно соединиться с военно-политическим давлением, привести к крупномасштабной перекройке политической карты мира и т.п.». Похоже, мир начинает постепенно втягиваться в этот непредсказуемый процесс. Тем более что, в-четвертых, в мусульманском мире, особенно среди его радикальной части, демографический рост рассматривается как политический фактор, способствующий усилению «революционного» военно-политического потенциала, что в некоторых конфликтах делает мусульманскую сторону более неуступчивой.
Пожалуй, в дополнение к сказанному уместно напомнить еще об одном факторе, в целом так или иначе консолидирующем мусульманское единство, а в каком-то смысле и снижающем в странах и регионах остроту демографической напряженности. Речь идет о мусульманских запасах углеводородов. И вновь напомним о часто встречающейся формулировке «исламскому миру принадлежит...», которая есть не что иное, как подсознательное восприятие его в качестве политического, экономического субъекта. В результате споры и конкуренция среди мусульманских стран -экспортеров нефти - могут в действительности отступать на второй план, уступая место самовосприятию как единого политического субъекта. Мало кто из мусульманских богословов упускает возможность заметить (в разной форме), что нефть ниспослана мусульманам Всевышним во благо их процветания. Осенью 1979 г., работая в Ливии, из передачи радиостанции «Голос Арабских Эмиратов» я услышал, что нефть есть «Божий дар для тех, кто сохранил верность истинному исламу, не предал забвению образ жизни и мысль Пророка, кто всегда готов совершить хиджру, чтобы в "новой Медине" повторить общину Мухаммада». Население мусульманских государств, принадлежащих к Организации стран - экспортеров нефти (ОПЕК), в 2002 г. превзошло 500 млн. человек и за десять лет выросло на 100 млн. Доказанные запасы
нефти в мусульманских странах ОПЕК определяются в 770 млрд. баррелей, что составляет примерно 73% мировых запасов. Добыча нефти странами ОПЕК в последние десять лет колебалась в пределах 24,0-27,7 млрд. баррелей. 60% потребляемой США нефти получено из-за рубежа. Импорт составляет 76,8% нефти, потребляемой Европейским союзом, к 2020 г. эта доля возрастет до 90%. А доля добываемой на Ближнем Востоке нефти достигнет 45-50% мировой добычи. По прогнозам Центрального разведывательного управления США, главным мировым резервуаром нефти на ближайшие десять лет останутся составляющие основу ОПЕК страны Персидского залива. «Глобальные энергетические поставки будут переживать сильнейший разрыв. Неурядицы в глобальных энергетических поставках будут иметь разрушительный эффект. Этот конфликт может происходить между ключевыми странами-энергопроизводителями, подпитывать внутреннюю нестабильность в двух и более государствах-энергопроизводителях или террористические акции».
Не вдаваясь в анализ роли нефтяного фактора в политике и идеологии мусульманских стран, отмечу лишь, что, во-первых, нефть остается инструментом гипотетической общемусульманской политики по отношению к Западу, хотя эффективность нефти как такого орудия в начале нашего века несравнима с ситуацией в начале 70-х годов, когда арабским шейхам удалось одержать победу в знаменитой «войне цен». Во-вторых, нефтедобывающие страны используют прибыль от нефти для сплочения мусульманского сообщества, для внедрения в его сознание идеи религиозного единства. Философия Фонда ОПЕК, отмечала американская исследовательница Ширин Хантер, опирается на использование его средств таким образом, чтобы ни одна развивающаяся страна, страдающая от экономических и социальных проблем, не была лишена его помощи по причине своего географического положения или политической ориентации. Надо ли говорить, что в данном случае фактически речь идет не о развивающихся странах вообще, но именно о странах мусульманских?
Уже одно то, что в принципе допустимо оценивать демографический процесс в рамках единого конфессионального ареала (а против этого никто не возражает), позволяет дополнить статистику политическими соображениями. В самом деле, вопрос о консоли-
дированности или разобщенности 1,3 млрд. мусульман приобретает огромное значение как для их собственной самоидентификации, так и для восприятия их соседями - а этими соседями, как уже было отмечено, являются и Европа, и Россия, и Америка, и Индия, и Китай... Мусульманский мир определяется его религиозными (а не политическими или этническими) границами. В других условиях этот факт, возможно, и не стоило акцентировать. Но в нынешнее конфликтное время, да и в ближайшем будущем игнорировать это обстоятельство недальновидно. В начале XXI в. мусульмане все более осознают себя единым массивом с общей (несмотря на разночтения) конфессиональной традицией, схожей историей, общими целями и общим противником. Понятие «уль умма аль-ис-лямийя» - «исламская нация» - укоренено в сознании мирового мусульманства и не ставится под сомнение ни одним политиком, какого бы направления он ни придерживался. Точно так же востребован извечный призыв к исламской солидарности, проявление которой, правда, чаще заметно «на мусульманской улице», чем среди правящих элит. Однако и последние, во-первых, обязаны учитывать общественное мнение, а во-вторых, в отдельных случаях готовы использовать эту солидарность в качестве всегда уместного и не вызывающего возражений инструмента политики. Бытует мнение, что исламская солидарность есть нечто виртуальное, что это прежде всего удобный «слоган». Сторонники этого тезиса ссылаются на то, что солидарность мусульман ни разу не способствовала решению в их пользу хотя бы одного серьезного конфликта - ни палестинского, ни индо-пакистанского, ни чеченского (лидеры самопровозглашенной Чеченской республики Ичкерия Аслан Масхадов и Шамиль Басаев неоднократно жаловались на недостаточность поддержки со стороны мусульманского мира).
Скептики правы. Но, как всегда, лишь наполовину. Мусульманское сообщество объединяют общие проблемы, оно предчувствует неизбежность общей мусульманской «перестройки», у которой два вектора - модернизация и фундаментализация (кстати, горбачёвская перестройка была скорее фундаменталистской, ибо начиналась как возврат к истинному ленинизму), у него один и тот же оппонент-союзник - Запад. Отдадим дань примордиалистскому подходу, отсылающему нас к VII в. Пророк Мухаммад, единая
священная книга Коран, единое на уровне массового сознания восприятие шариата продолжают удерживать мусульман в общем культурном поле, а констатация неразделенности духовного и мирского (даже если признать ее условность) способна экстраполировать общую конфессиональную принадлежность на социально-политическую карту. С другой стороны, исламская солидарность есть идеологический конструкт, перманентно обновляемый политиками и мыслителями. Он привычен для понимания (в каком-то смысле даже с охотою) на Западе, в Китае, Индии, что делает его живучим и наполняет геополитической реальностью. Образ исламской солидарности превращается в дееспособный инструмент, способный вызвать к жизни стратегические программы, стимулировать создание коалиции и т. п., причем не только в самом мусульманском мире. В конце концов, пресловутая международная антитеррористическая коалиция сражается не просто против терроризма, но против именно «исламского терроризма», что само по себе является косвенным признанием единства среди части мусульманства «слова и дела». Идея этой религиозной солидарности заложена в деятельности многочисленных международных организаций мусульман, среди которых с ходу можно назвать Организацию «Исламская конференция», Исламскую лигу, Исламский банк развития, Исламский центр по профессионально-техническому обучению, Исламскую торгово-промышленную палату, Исламскую ассоциацию судовладельцев и еще около полутора десятков объединений, активность которых охватывает все стороны жизни и без которых невозможно представить мусульманский мир. Но основное бремя по поддержанию исламской солидарности самоуправно возложили на свои плечи исламские радикалы, именно от них сегодня исходит главный импульс единения мусульман в противостоянии с Западом.
Конечно, мусульманская интеграция не входит в число главных векторов мирового порядка. Скорее это то пропадающий, то вдруг вновь появляющийся пунктир, уходящий в бесконечность, и его периодическое, даже на длительное время, исчезновение не следует принимать за прекращение существования уммы в сознании мусульман, в их политическом мышлении, а значит, в каком-то смысле в реальной практике. Ни один опрос не в состоянии дать окончательный ответ на вопрос, что важнее для «рядового» му-
сульманина - его этническая, национальная или религиозная принадлежность. Все зависит от того, кому, в какой момент и где этот вопрос задается. Автору доводилось разговаривать на эту тему с иранцами, египтянами, сирийцами, пакистанцами, чеченцами, узбеками, таджиками и т. д. Из их ответов следовало, что они отождествляют свою этническую принадлежность с конфессиональной. Особенно чувствительно религиозная самоидентификация проявляется в тех случаях, когда речь заходит об их (иранцев, египтян и т. д.) отношениях с немусульманскими народами. Возникают «забавные» антитезы мусульмане - американцы, мусульмане - русские, мусульмане - китайцы... Для сравнения: оппозиции «православные - американцы» не существует, а если она и появляется, то выглядит искусственно.
В начале века обостряется конфликт между глобализацией и «геолокальностями». Этносы, страны, регионы, подключаясь к процессу глобализации, настаивают на своей идентичности, приоритете интересов в своих собственных (ими же самими установленных) границах. Мусульманский мир не может быть напрямую отождествлен с такого рода локальностями, но ведь и он, неизбежно и мучительно вписываясь в глобализацию, оппонирует ей, защищается от внешнего воздействия. При этом он пытается наработать свои ответы на глобальные вызовы. И какими бы сомнительными или просто утопичными они ни казались, они являются культурной, идеологической, а значит, политической данностью. А эта данность, в свою очередь, зиждется среди прочего на уверенности в демографическом превосходстве, а также в извечном призыве к религиозному единению. В восприятии мусульманского мира извне присутствовали и присутствуют две тенденции. Первая, более характерная для массового сознания, состоит в видении его глубокоинтегрированным, единомыслящим, оппонирующим остальным социокультурным ареалам. Единство мусульман рассматривается как имманентная сущность исламского мира, определяющая его позицию относительно Запада. В лучше знакомой с историей и искушенной в области общественных наук части общества, особенно среди специалистов (политологов, религиоведов), распространена иная точка зрения, основанная на этнокультурной, исторической гетерогенности мусульманского сообщества. Признание религиозной солидарности присутствует и в таком
подходе, но предпочтение отдается этнокультурным особенностям, специфике исторического развития, а отсюда упор делается на ворох различий в исторической судьбе, специфику экономического развития, этнокультурные особенности и, как следствие всего этого, на внутримусульманские противоречия.
Вплоть до середины 90-х годов при анализе положения в мусульманском сообществе преобладал, по сути дела абсолютизировался именно тезис его разнообразия. Главными внутренними антиподами мусульманского мира виделись Турция и Афганистан. Израильский исследователь Мартин Крамер образно назвал первую «парадной дверью ислама», а второй - его «черным ходом». Гипертрофированная оценка плюралистичности, атомизации мусульманского мира оттесняла на второй план общность развивавшихся в нем политических и социальных процессов, скрывала формирование общих для всех обществ направлений идеологии. Она приводила к деформированному и упрощенному пониманию ислама, отказывая ему в праве оставаться фундаментом для трансграничной религиозно-политической доктрины. Никакой конкуренции национализмам, страновым модернизационным моделям со стороны религии развития не предусматривалось. Даже Иран с его исламской революцией оставался исключением, лишь подтверждавшим общее правило. Термин «исламская революция» казался на современном политическом ландшафте некой девиацией.
После распада СССР, когда многие исламоведы предсказывали подъем в бывшей советской Средней Азии исламского радикализма, большинство политологов аргументировали невозможность такого поворота событий тем, что «Узбекистан - не Египет», «Таджикистан - не Иран». Интересно, что в Алжире в 70-х годах за 30 лет до стремительной активизации местных исламистов также можно было услышать, что «Алжир - не Египет и не Саудовская Аравия»... Но именно в то время, в начале 90-х годов, Эрнст Геллнер признал, что «... пришло время заново утвердить тезис об однородности [ислама] не столько как тезис, сколько как проблему, поскольку, несмотря на всю неоспоримую разность, замечательно то, насколько мусульманские общества похожи друг на друга <...> Создается впечатление, что по меньшей мере в основной части мусульманского мира, в основном исламском блоке, от
Центральной Азии до Атлантического побережья Африки разыгрывается одна и та же ограниченная колода карт». Эта констатация не содержала ничего эвристического. Зато образ «колоды карт» позволяет реконструировать целостный взгляд на мусульманский мир как на «единство противоположностей», а заодно формировать отношения с каждой мусульманской страной с учетом ее принадлежности к исламской цивилизации. Именно в ней аккумулируется та самая константа, которая скрепляет мусульманский мир и позволяет рассматривать его как единое конфессионально-культурное и идеологическое пространство.
Такое восприятие мусульманства соответствует часто встречающейся на календарях и обложках глянцевых журналов фотографии святыни ислама Каабы во время хаджа, когда окружающие ее сотни тысяч молящихся мусульман выглядят сплошной массой. В этот пусть и не очень продолжительный момент мусульмане действительно чувствуют себя уммат Аллах - нацией Аллаха. Этот «пейзаж» мог бы стать сюжетом для французского импрессиониста Камиля Писсарро, составлявшего свои картины из множества точек, сливавшихся в конце концов в единый образ. Панораму мусульманского братства в молитве перед главным храмом можно уподобить их сплоченности перед угрозой религиозному суверенитету и идентичности. Пускай интеграционистская тенденция никогда не приводила и не приведет к кульминации всеобщего и полного политического единения, но ее вполне достаточно для того, чтобы почувствовать собственную силу, а заодно «испугать» иноверцев. В мире ислама нет в строгом смысле слова деления на центр и периферию. Вряд ли можно считать провинцией самую многонаселенную (242 млн.) мусульманскую державу Индонезию, совершившую экономический рывок Малайзию или оказавшийся в перекрестье мировых событий архаичный Афганистан. Нельзя считать окраиной и мусульманскую Европу, влияние которой на исламский мир постоянно возрастает.
В середине 50-х французский географ Ксавье де Планьоль писал, что «география религий еще очень молодая дисциплина». В то время «география религий» носила академический характер, и в голову никому не могло прийти, что на рубеже второго и третьего тысячелетий она, оставаясь «молодой», даже не достигнув подросткового возраста, окажется дисциплиной, без понимания которой
невозможно представить расстановку и взаимодействие геополитических сил. Без учета «религиозной географии» непросто определить, где кончаются границы одного мусульманского региона и начинаются границы другого. Что следует считать Ближним Востоком? Где начинаются и кончаются Центральная и Южная Азия?.. Критерием «большого» Ближнего Востока становится принадлежность к исламу или участие в событиях, которые происходят на «малом» Ближнем Востоке. События в Афганистане, Ираке, Палестине суть события всего мусульманского мира в его религиозных границах. «Большой» Ближний Восток становится синонимом всего мусульманского мира. Идеологические и политические импульсы исходят из самых разных точек мусульманской ойкумены. Они не хаотичны и устремляются прежде всего в наиболее конфликтогенные зоны, а оттуда, усиленные уже местным резонансом, вновь разбегаются по исламскому миру.
Демография и нефть - каждая по-своему - являются и силой, и слабостью мусульманского мира. Силой - поскольку всякий раз подчеркивают неисчерпаемость его людских и углеводородных ресурсов от Атлантики до Тихого океана, а также на осваиваемых исламом континентах. Слабостью - потому что демографический рост и «бремя» нефтяного богатства становятся объективным препятствием на пути модернизации, сводят на нет усилия по экономическому развитию, являются предпосылкой к социальной напряженности. Опережающие темпы роста народонаселения выталкивают в немусульманские страны десятки миллионов мигрантов, что, в свою очередь, создает проблемы, решить которые эти страны пока не в состоянии. Пресловутого «исламского демографического бума» сегодня нет. В то же время нарушение в пользу мусульман демографического баланса в конфликтных зонах осложняет и без того непростую ситуацию.
Столь же противоречив и фактор исламского единства (исламской солидарности). С одной стороны, он представляется виртуальным, зато, с другой стороны, мусульмане все же пытаются выразить общую позицию перед лицом «внешнего вызова». Во всяком случае есть основания говорить об «исламском ответе» на глобализацию. Интеграционное кредо наиболее четко и бескомпромиссно формулируется исламистами, в основном непримиримыми исламистами. Это обстоятельство в известном смысле и
дискредитирует идею единства, и делает ее привлекательной в глазах мусульман.
(Продолжение в следующем номере)
«Исламская альтернатива и исламистский проект»,
М., 2006г., с. 30-43.
МУФТИИ БРАНЯТСЯ - ТОЛЬКО ТЕШАТСЯ?
Существует ли в России конфликт между христианами и мусульманами? Кто и почему мешает строить православные храмы и мечети? Каковы цели межрелигиозных форумов и организаций? Об этом в интервью обозревателю «Известий» Борису Клину рассказывает ученый-религиовед, кандидат исторических наук, автор уникальной монографии «Новейшая история исламского сообщества России» - первого масштабного исследования истории российского ислама Роман Силантьев.
Известия: Не кажется ли вам, что отсутствие на только что прошедшем в Москве Всемирном саммите религиозных деятелей Папы Римского и Далай-Ламы снижает его статус?
Роман Силантьев: Если бы был опыт проведения таких форумов, где одновременно присутствовали бы и Папа Римский, и Далай-Лама, и архиепископ Кентерберийский, и предстоятель Русской православной церкви - тогда это утверждение было бы справедливо. Но ведущие мировые духовные лидеры мира еще никогда не собирались в одном месте. По сравнению с аналогичными саммитами, самыми представительными из которых были межрелигиозные конференции под эгидой Ватикана, московский саммит выглядит бесспорным лидером по количеству прибывших на него первых и вторых лиц.
Известия: Межрелигиозные встречи обычно оканчиваются общими словами, особенно по таким острым вопросам, как борьба с терроризмом и экстремизмом. Зачем нужны такие декларации?
Силантьев: Террористы не только убивают людей. Они ведут серьезную идеологическую борьбу, пытаясь оправдать свои методы. Когда утверждается, что на мирные города Северного Кавказа нападают не потерявшие человеческое лицо подонки, а благородные молодые мусульмане, пострадавшие от притеснения
