CC BY
74
УДК 808.5+82.091
ДЕКЛАМАЦИОННЫЙ ТИП ЛИРИКИ В ТВОРЧЕСТВЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
Кирсанов М.А.
В статье рассмотрено стихотворение М.Ю.Лермонтова «Дума». Представлен анализ его творческой истории и образной структуры, что показывает объединение в нем различных мотивов из ранних произведений поэта. Ключевые слова: Лермонтов, декламационный тип лирики, «Дума», элегия, ода, художественный образ.
DECLAMATORY TYPE OF LYRICS IN M. YU. LERMONTOV'S CREATIVE WORKS
Kirsanov M. A.
The article considers M. Yu. Lermontov's poem "Duma". It analyzes his creative history and figurative structure, thus, it shows
in it the combination of various motives from early poet's works.
Keywords: Lermontov, declamatory type of lyrics, "Duma", elegy, ode, artistic image.
Традиция использования лирического произведения с пропагандистскими целями связана в истории мировой литературы с романтической поэзией. Под влиянием идей Шеллинга и Гегеля в начале XIX века сформировался новый тип художественного сознания, появился новый герой, который полностью изменил представление о содержании лирического произведения. В творчестве ответственных приверженцев гражданского романтизма возникли высокие жанры, характеризующиеся открытой программностью и идеологической насыщенностью. Лирический герой декабристов уже стремится не столько к раскрытию собственного психологического состояния, сколько демонстрирует гражданскую позицию и убеждения.
Подобные изменения содержания лирического высказывания не могли не отразится на форме произведения. Гражданский пафос предполагал отказ от элегической медиативности, ставшей во многом традиционной для русской поэзии начала XIX века [5].
Новый декламационный тип лирики характеризуется наличием особенной интонации, в котором движение речи определяется риторическими контрастами; ораторскими антитезами, заканчивающимися характерными прозаическими оборотами, специфическим употреблением метафор, насыщенностью вопросительными и восклицательными конструкциями, тембровыми эффектами, «нажимами» на эпитеты, на эмоциональные приложения и повторения [14, с. 104].
Ю.Н. Тынянов в своей работе «Ода как ораторский жанр» определял оду как жанр «с установкой на внепоэтический речевой ряд -витийство...», как произведение, при создании которого определяющую роль играет особенная установка, «творческое намерение». Конструи-руясь «под углом ораторского действия», эта
установка определяет «другое основание развертывания слова: напряжение и разрешение в прерывистом течении, в максимальном напряжении и разрядке». Именно «витийственным началом», установкой на произносимость обуславливалась и интонационная организация оды: «стиховое слово должно было организовано по принципу наибольшего интонационного богатства [13, с. 229-230]. Поэтому особое значение, по мнению исследователя, получала первая строфа, задающая интонационный строй; остальные строфы представляли постепенное варьирование, нарастание вариаций.
Установка на произнесение оказывала воздействие и на синтаксис. Особую роль «вопрошений» в интонационном строе, Ю.Н. Тынянов рассматривает как один из основополагающих синтаксических принципов жанра оды: « ... в соединении принципа смены вопросительной, восклицательной и повествовательной интонаций с принципом интонационного использования сложной строфы - и лежит декламационное своеобразие оды» [13, с. 233].
Семантика поэтического слова в оде, по мнению ученого, соотносится с установкой: «Существуя вне своего прямого значения, в плане «сопряжения идей» слово должно было давать лишь известную настройку, действовать не само по себе, а своей лексической окраской» [13, с. 239-240].
Размышляя о конструктивных принципах поэзии в статье «Литературный факт», Ю.Н. Тынянов вновь возвращается к вопросу о декламационной установке: «. в конструктивный принцип ораторской речи или даже ораторской лирики входит установка на произнесенное слово.» [13, с. 261]
Высказанные Ю.Н. Тыняновым идеи дают возможность утверждать, что, обращаясь
к декламационной лирике, поэты сознательно, в силу «творческой необходимости», использовали узнаваемые читателями доминанты: подчеркнутое интонирование, вопросительные и восклицательные конструкции, ярко выраженную лексическую окрашенность слова.
Это подтверждает и вся история русской лирики начала XIX века. Если в предшествующий литературный период существовало жесткое разделение поэзии на жанры и, соответственно, пафос текста, его интонационные принципы были строго определены жанровой нормой, то с зарождением русского романтизма существовавшие до этого художественные установки утратили свое эстетическое значение. В лирике начался период отделения декламационной лирики от жанра оды. Особую роль в этом процессе сыграл В.А. Жуковский, в творчестве которого исследователи находят «синтез различных сфер бытия и разнообразных форм рефлексии», расширявший границы элегической поэзии. «Происходило ее интонационное обогащение за счет подключения приемов ораторского красноречия, медитаций этико-философского и эстетического характера».
Уже в стихотворении В.А. Жуковского «Невыразимое», жанр которого, по традиции, определяется как элегия, декламационные интонации оказываются не менее значимыми, чем медиативные. Синтез медиативного и декламационного начал характерен и для эпического творчества поэта [5].
Декламационная лирика особенно активно развивалась в творчестве поэтов-декабристов. Причем, по сравнению с лирикой В.А. Жуковского, как считает А.С. Янушкевич, она более архаична, так как соединяет в себе «традиции высокой поэзии, как жанровые, так и стилевые, установка на ораторско-риторические каноны оды, имена представителей русского классицизма, нередко выступающих в качестве поэтических образцов» [5].
Особенно явно черты декламационной лирики проявляются в жанре думы, являющемся квинтэссенцией рылеевской поэтики, и в жанре политической оды, которая, по наблюдениям В.Э.Вацуро, «воспринимает ораторско-де-кламационные интонации антитиранических стихов декабристов вместе с политической лексикой, «словами-сигналами», специфическими синтаксическими конструкциями (анафора, период, обилие риторических обращений побудительного или инвективного характера» [5].
Под влиянием общественной мысли и лирики декабристов декламационные интонации появляются в поэзии А.С.Пушкина, который все
же считал себя поэтом преимущественно элегического толка, о чем и писал в своей знаменитой «Деревне»: «Почто в груди моей горит бесплодный жар, / И не дан мне судьбой Витийства грозный дар» [12, с. 318-319], как бы отказывая себе в праве считаться поэтом-трибуном.
М.Ю. Лермонтов в своем творчестве значительно чаще, чем А.С. Пушкин, обращался в своем творчестве к декламационному типу лирики. Причины этого Б.М.Эйхенбаум объясняет тем, что к моменту появления поэта на русском литературном олимпе потенциал старых жанров был попросту исчерпан. Перед М.Ю.Лермонтовым стояла задача поиска нового лирического типа, особенного поэтического стиля «с напряжением лирической эмоции, с усилением ораторской и декламационной тенденций» [14, с.29]. К таким стихотворениям «нового типа» Б.М.Эйхенбаум относит «Смерть поэта», «Думу», «1-е января», «Последнее новоселье», в которых он обнаруживает «старую одическую традицию, прошедшую сквозь поэзию Рылеева, Полежаева и других» [14, с. 101].
К моменту вхождения в литературу М.Ю. Лермонтова доминанты декламационной лирики воспринимались уже как устойчивые конструктивные принципы, обладающие узнаваемыми интонациями и стилистическими особенностями, повышенной эмоциональностью и экспрессивностью. Заслуга же поэта в расширении границ этой лирики и в распространении ораторского начала с жанра оды на жанр думы.
В своих работах мы уже не раз обращались к особенностям лирики М.Ю. Лермонтова [4,6]. В этой статье рассмотрим особенности редчайшего по откровенности стихотворения «Дума».
Грусть-печаль в русском сознании, начиная с народных сказок, песен, былин, - это так знакомо, близко сердцу... «Дума» (1837) - беспощадный суд и над своим поколением, и над самим собой. Кажется, не осталось ни одного обвинения или жестокого упрека, который Лермонтов ни бросил бы в лицо своим сверстникам, - но он и себя не отделяет от них, вдруг позабыв, что прежде - и столько лет! - как поэт всегда противопоставлял себя толпе:
К додру и злу постыдно равнодушны, В начале поприща мы вянем без борьбы; Перед опасностью позорно малодушны И перед властию - презренные рабы...
И ненавидим мы и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви...
И к гробу мы спешим без счастья и без славы...
И в заключительных строках - снова ни одной уступки, ни себе, ни другим, как в настоящем, так и в грядущем времени:
Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда. И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.
Этот переход от я до мы, этот взгляд в будущее. - все кажется таким беспросветным и безнадежным, если бы не глубокая печаль, таинственной силы лирическое волнение, что разлито в чеканных стихах. Словно с надмирной высоты доносится голос поэта, оглядывающего жизнь своего поколения и свою собственную до самого предела проницания в ее суть. И есть в этой надмиронсти, в этом огляде с высоты (Сергей Андреевский весьма точно назвал его - космической точкой зрения) нечто невысказанное: то ли желание пропасть, погибнуть вместе со всеми, то ли, дойдя до самого края пропасти, обрести в беспощадном самосознании некую новую силу, что даст надежду на спасение.
Критика сразу же обозначила диаметрально противоположные оценки на это стихотворение. Оно оказалось настолько сложным для понимания, что даже В.Г.Белинский не сразу до конца осознал его колоссальный внутренний смысл: он отметил особенности формы («энергическое, могучее»), но назвал его «прекраснодушным» [1, с. 189-190]. Позже критик напишет, что стихотворение поразило его «алмазною крепостью стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергией благородного негодования и глубокой грусти». При этом отмечал тут боль, которой пронизана каждая строка: «Эти стихи написаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!...» [8, с. 204]
А.С. Бурачок попытался развенчать основные идеи, которые были высказаны в «Думе». Он писал, что мысль в стихотворении М.Ю.Лермонтова - «это познание на бытовом уровне», и обвинял автора в крайнем индивидуализме, утверждая, что поэт не хочет знать «другой страны - не-Я» [5].
«Черной», «траурной», «роковой» называл «Думу» С.П.Шевырев, находя ее «ужасной эпитафией всему молодому поколению». Силу
возможного воздействия стихотворения на умы современников критик почувствовал, поэтому и отметил, что мысли, высказанные в нем, «лучше бы таить про себя» [11, с. 140-141].
Историк Василий Ключевский в своей статье «Грусть», написанной в 50-ю годовщину гибели поэта, тонко отмечал: «У Лермонтова было слишком много лиризма, под действием которого сатирический мотив растворялся в элегическую жалобу, как это случилось с его «Думой».»
Исследователи XX века увидели в «Думе» разработку темы «опустошенного поколения, одну из основных в европейской литературе 20-х - 30-х годов, мимо которой не прошли ни Байрон, ни Мюссе, ни Пушкин, ни Чаадаев» [2, с. 116], подступы к «надмирности» существования, которая «вырастает из скрещения двух планов - «внешнего» и «внутреннего». исторической судьбы поколения и его «внутренней» жизни [5].
«Дума» напрямую выходит из «Бородина», из «Купца Калашникова», из ранних, безнадежных по духу, стихов - из самых глубин поэтического настроения Лермонтова, но более всего - из его поразительно напряженной души, из небывало стремительного роста и созревания как художника, мыслителя, человека. Такое состояние (а похоже, внутренне оно всегда было для него естественным) можно сравнить разве что с небесными явлениями: вот летит по поднебесью метеор, вроде бы лишь миг назад он сыпал слабыми искрами - и вдруг пылающее пламя, огонь вполнеба, и отсветы по темным, безмолвным пропастям земли, словно бы сжавшимся от испуга в разящем молнийном свете.
Не оттого ли в «Думе» эта чрезмерная резкость определений и оценок, эта запредельная требовательность, ошарашивающая беспечного обывателя? Но то, что всем кажется привычным на земле, в земной жизни, метеору, сгорающему в небе, видится бессмысленным ползанием, тусклым копошением. И заметим: Лермонтов ведь глядит на свое поколение, на людей своего общественного слоя, - потому и себя не отделяет от него, что к этому кругу принадлежит, что, двух стихий жилец угрюмый, он небесным зрением видит свое земное существование во всей его безотрадной наготе. И небесное в поэте - высоко печалится и грустит о земном... [8, с. 205]
«Грусть, а не озлобление, а не отчаяние,
- основа его душевного настроения. Это изумительно тонко подметил и выразил Ключевский»,
- писал Петр Бицилли.
Лермонтов был поэтом грусти в полном художественном смысле этого слова: он создал
грусть, как поэтическое настроение, из тех разрозненных элементов, какие нашел в себе самом и в доступном наблюдению житейском обороте. Она проходит непрерывающимся мотивом по всей поэзии.» [8, с. 206]
Обличительный пафос «Думы» требовал объяснений и комментариев, поэтому в литературоведение часто высказывались мнения о крайней степени неприятия лирическим героем М.Ю.Лермонтова поколения сверстников: «Поколение способно лишь на сатанинскую насмешку над самим собой»; «... несчастия ровесников вызывают у лирического героя не только печаль, но и негодование.»; «Лермонтов с позиции будущих поколений укоряет современников за бездействие» [5]. На страницах «Лермонтовской энциклопедии» читаем, что идея «Думы» - «осуждение общественной инертности и духовной апатии «поколения», неспособного «угадать» свое предназначение и найти положительные гражданские и нравственные цели» [10, с. 147].
Однако «Дума» - это не только отрицание. В тексте стихотворения сформулированы и «положительные идеологические ценности», утверждается «некий идеал» и, в конечном счете, содержится «призыв к моральному обновлению»: «Поэт говорит, что люди «позорно-малодушны», что они «презренные рабы», - эти формулировки имеют смысл только, если поэт располагает положительной идеей мужества и свободы [2, с. 78], - писала Л.Я. Гинзбург.
Лирический герой Лермонтова чувствует свою вину и не пытается оправдаться. Все стихотворение пронизано «осознанием и пониманием общечеловеческой греховности» [3, с. 69].
Смысловая насыщенность текста определила и его интонационное своеобразие, которое было отмечено исследователями. Б.М.Эйхенбаум считал, что в «Думе» «можно узнать старую одическую, «витийственную» традицию.. .»[14, с. 101], Л.Я. Гинзбург выделяла ораторский, декламационный синтаксис [2, с. 94], В.И. Коровин определил в структуре произведения элегический зачин со «словами ораторского стиля», элегическую по своему звучанию вторую часть и ораторскую концовку [7, с. 147-148].
Одним из самых значимых образов «Думы» является образ плода, к которому так же, как и к образу паруса, М.Ю.Лермонтов много раз обращался в своем творчестве. Архе-типически он восходит к библейской традиции: это - контаминация образа «запретного плода» и очень важного в системе лермонтовского жиз-нестроительства «плода худого», символизиру-
ющего преемственность поколений и тяготеющий над человеком рок [5].
Развитие данного образа началось еще в ранней прозе. Эмоциональное состояние героя романа «Вадим», пресыщенного победами над женщинами, автор передает следующими словами: «... но что ему осталось от всего этого? -воспоминания? - да, но какие? Горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою. [9, 6 с. 89].
Впервые образ «плода» появляется у М.Ю.Лермонтова в стихотворении «Он был рожден для счастья, для надежд.» (1832): Так сочный плод, до времени созрелый,
Между цветов висит осиротелый,
Ни вкуса он не радует, ни глаз, И час их красоты - его паденья час!
Этот лексико-семантический комплекс позже будет воспроизведен почти дословно в «Думе»:
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришелец осиротелый, И час их красоты - его паденья час!
Характеристики этого образа довольно специфичны: прежде всего, это указание на преждевременность созревания, непохожесть на окружение и в результате всего этого - одиночество, непонятность, ранняя гибель.
В юношеском по стилю стихотворении «Гляжу на будущность с боязнью.», содержащем полные трагизма размышления о бессмысленности жизни, М.Ю.Лермонтов обращается к сравнению душа/плод в рамках автореминисценции, но в более лаконичном лексическом обрамлении:
Душа усталая моя;
Как ранний плод, лишенный сока, Она увяла в бурях рока Пол знойным солнцем бытия...
Общие мотивы связывают эти стихотворения поэта, называемые комментаторами «исповедальными монологами». Во всех них прослеживается единство лексико-семантического и тематического планов: мотив раннего взросления и преждевременной старости («Из детских рано вырвался одежд / И сердце бросил в море жизни шумной», «Ужасно стариком быть без седин»), неопределенности будущего («Мое грядущее в тумане.», «Гляжу на будущность с боязнью.»), духовной и душевной пустоты и одиночества («И тьмой и холодом объята.», «Он равных не находит / . И всё, что чувствует, он чувствует один!», «Ищу кругом души родной.») и другие.
При сравнении этих стихотворений обнаруживается, что в каждом из них лирический герой обращается лишь к одной из сторон своей жизни. Так, стихотворение «Он был рожден для счастья, для надежд...» содержит размышления о собственной судьбе и судьбе своего поколения, стихотворение «Мое грядущее в тумане...» обращается «к теме бесперспективности будущего», в стихотворении «Гляжу на будущность с боязнью» лирический герой задумывается «над загадкой своего жизненного пути» [10, с. 113,282].
«Дума» - ключевое стихотворение Лермонтова. Вобрав в себя всю горечь его чувств и мысли, оно заключает собой эти тяжкие состояния души и разрешает их словом. Дух освобождается для полета. Отсюда путь к высоте примирения неба с землей в стихотворениях «Валерик» и «Выхожу один я на дорогу.. .»[8, с. 209].
В «Думе» все мотивы и образы объединены, поэтому текст можно рассматривать как своеобразный творческий итог развития декламационного лермонтовского дискурса.
Список литературы
1. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд-во АН СССРЮ 1954-1959. Т.3.; Т.4.
2. Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова. Л.: Гослитиздат, 1940. 224 с.
3. Киселева И.А. Этика М.Ю. Лермонтова и ее религиозные основания // Вестник Северного (Арктического) федерального университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2010. №3. С. 72-76.
4. Ковалев П.А., Кирсанов М.П. Суггестивное и аргументативное начало в философской лирике М.Ю.Лермонтова («И скучно и грустно.») // Вестник Воронежского государственного университета. 2013. №2. С. 30-36.
5. Ковалева Т.В., Мишина М.Ю. Стихотворение «Дума» как образец декламационного жанра // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2015. №3(66). С. 123-126.
6. Кирсанов М.А. Риторические особенности в творчестве М.Ю. Лермонтова // Вестник Брянского государственного университета. 2016. №4(30). С. 131-135.
7. Коровин В.И. «Дума», стихотворение М.Ю.Лермонтова // Русская классическая литература. Разборы и анализы / Сост. Д. Устюжанин. М.: Просвящение, 1969. С. 142-155.
8. Михайлов В.Ф. Михаил Лермонтов: роковое предчувствие. М.: Эксмо: Алгоритм, 2012. 464 с.
9. Лермонтов М.Ю. Сочинения: в 6 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954-1957. Т.2. Стихотворения, 1832-1841. 386 с.; Т.6. Проза, письма. 900 с.
10. Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом); гл. ред. Мануйлов В.А. М.: Советская энциклопедия, 1981. 746 с.
11. М.Ю.Лермонтов: pro et contra / сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова. Спб.: РХГИ, 2002 1080 с. (Русский путь).
12. Манаенкова Л.Ф. Рациональное начало в лирике М.Ю.Лермонтова 1837-1841 гг. // Известия Волгоградского государственного педагогического университета, 2007. №2. С. 106-109.
13. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. 572 с.
14. Эйхенбаум Б.М. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки. Л., 1924. 168 с.
Об авторе
Кирсанов Марк Александрович - заместитель начальника редакционно-издательского отдела, Брянский государственный университет имени И.Г. Петровского, mark9109@mail.ru
