CC BY
33
А.И. Эртель, П.Д. Боборыкин, А.Н. Апухтин, И.Ф. Анненский и другие. Им посвящены отдельные главки. Отрадно отметить, что в учебнике нет излишнего преклонения перед «генералами в литературе» (выражение А.П. Чехова) за счет так называемых второстепенных писателей. Повторю, именно за счет литературы «второго эшелона».
3. Заслуживает одобрения, привлекательна манера повествования, язык учебника. Он достаточно выразителен, эмоционален, хотя жанр работы не представляет особых возможностей для этого. Автор рассчитывает на знания читателя и в то же время не считает зазорным кратко пояснить отдельные факты из истории литературы, в творческой биографии писателя.
И все же автором больше заявлено, чем исполнено.
1. «Чистый социологизм» в подходе к историко-литературным фактам, скорее всего, преодолен. Но стремление втиснуть их в какую-либо раму определения, классифицировать прежде, чем аргументировать или объяснять - это осталось. В этом отношении учебник В.И. Кулешова, увы, наследует традиции многих и многих предшествующих учебников. По-прежнему также основное внимание уделяется идейно-тематическому анализу произведений, о которых говорится на его страницах. Лишь в отдельных главках, далеко не о каждом художнике слова автор
учебника может сказать что-либо об отличительных особенностях повествования.
2. Вызывает недоумение желание автора учебника посмотреть на судьбу отдельных творений или художественного наследия того или иного писателя «из современности». Перед нами то, что в старых школьных учебниках называлось «Классика и современность». Для примера воспроизвожу концовку главы о Н.А. Некрасове (с. 286):
«Главная причина спада интереса к Некрасову - в последствиях сталинского террора. Ликвидированы наследники Некрасова: Клюев, Есенин, едва уцелел Твардовский. Ликвидирован сам «предмет» поэзии Некрасова - крестьянство как сословие. Коллективизация, раскулачивание уничтожили землероба, поильца и кормильца земли русской. Исчезла поэзия земледельческого труда. Размеры ужасов террора никогда не могли даже присниться Некрасову. Обессмысливался его вопрос: кому на Руси жить хорошо? Никому, всем плохо, кроме правившей верхушки командно-бюрократической системы».
Подражая пассажам В.И. Кулешова, можно «поразмышлять» и о судьбе пушкинско-тургеневского дворянства, о купечестве А.Н. Островского и так далее.
3. На мой взгляд, следовало бы учесть исследования других ученых, то, что пользуется признанием в современной научной литературе, расширить библиографические сведения.
Г.А. Водопьянова
(Тамбов)
ДАЖЕ ХОРОШИЙ УЧЕБНИК - НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ
%
Учебное пособие Василия Ивановича Кулешова «История русской литературы XIX века» впервые излагает весь курс русской литературы XIX века в одном томе.
Чтобы иметь некоторое представление об учебном пособии, познакомимся с его композицией.
Учебник состоит из семи глав:
Глава 1-я. Трансформация переходных явлений на рубеже ХУШ-Х1Х веков.
Прослеживаются коренные изменения в русской литературе на границе ХУШ-Х1Х веков. Речь идет о творчестве Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина, И И. Дмитриева, И.А. Крылова, которых автор считает неотъемлемой частью и литературы XIX века. В этой же главе дается классификация писателей по литературным группировкам (имеется в виду «Арзамас» и «Беседа любителей русского слова»). Будущее, по мнению автора, было как у «Арзамаса», так и у «Беседы».
Хотелось бы сделать акцент на оппозиции «Арзамас» - «Беседа...». Трудно не согласиться с автором в оценке этих литературных группировок как явлений неоднозначных. Сложнее принять такое его утверждение, как «распри между «Арзамасом» и «Беседой...» по поводу русского литературного языка учеными до сих пор преподносились так, что победителями объявлялись про-западнические «карамзинисты», а их противники - «шишковисты» - лжерусскими патриотами, консерваторами» (с. 4). Но уже в учебном пособии «История русской литературы XIX века» под редакцией В.Н. Аношкиной и С.М. Петрова составители избегали упрощенных оценок «Беседы...» и «Арзамаса», а книга вышла в 1989 году, то есть восемью годами раньше, чем труд В.И. Кулешова.
Глава 2-я. Разновидности русского романтизма.
Предлагается 6 разновидностей русского романтизма: субъективно-лирический В.А. Жуковского и К.Н. Батюшкова; гражданский К.Ф. Рылеева, А.А. Бестужева-Марлинского, А.И. Одоевского; байронический А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, И.И. Козлова; философский Д.В. Веневитинова, В.Ф. Одоевского; народно-исторический М.Н. Загоскина, И.И. Лажечникова; славянофильский
А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, П.В. Киреевского, К.С. Аксакова, И.С. Аксакова.
Как вариант, такое выделение разновидностей романтизма можно принять, учитывая, что литература о русском романтизме, по словам Ю.В. Манна, это «огромное море, и море это прибывает с каждым годом».
Глава 3-я. От романтизма к реализму. Реализм как художественный метод. Реализм как направление.
Рассматривается творчество А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, поэтов «пушкинской плеяды». Отдельный раздел посвящен «натуральной школе».
Название третьей главы и материал, изложенный в ней, побуждает задать вопрос: в чем же суть реалистического метода? На мой взгляд, было бы нелишне представить теоретическую общую модель реализма - схематическое обозначение его существенных признаков. Поскольку этого в разделе нет, то сложно оценить и специфику реализма конкретных произведений, подробно представленных в данной главе.
Глава 4-я. Разновидности критического реализма.
Определяются 5 разновидностей критического реализма: реализм в «формах жизни» (Н А. Некрасов, Д.В. Григорович, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, С.Т. Аксаков, А.Ф. Писемский, А.Н. Островский); реализм в форме «осердеченной гуманистической мысли» (А.И. Герцен); реализм в сатирико-гротесковой и публицистической формах (М.Е. Салтыков-Щедрин); философско-религиозный, психологический реализм (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, В.М. Гаршин, Н С. Лесков); реализм социально-утопического романа (Н.Г. Чернышевский). Кроме того, исследуется вопрос о «некрасовской школе поэтов» и реалистической «школе беллетристов», учеников Н.Г. Чернышевского.
Действительно, «реализмы» русских классиков имеют свои отличительные признаки. И, думается, стремление провести какой-то водораздел между «реализмами» заслуживает внимания. Тем более никто, если не ошибаюсь, не делал активных попыток дифференцировать русский реализм, за исключением А.М. Гуревича в его учебном пособии для учителя «Динамика реализма» (1995).
Глава 5-я. Поэзия «чистого искусства».
Освещается творчество А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, А.Н. Майкова, Я.П. Полонского, А.К. Толстого. Автор подчеркивает, что поэты «чистого искусства» сторонились «проклятых вопросов», но не реальной действительности, их волновала красота самого бытия, вечные общечеловеческие ценности.
С такой оценкой поэтов «чистого искусства» трудно спорить.
Глава 6-я. Реализм, натурализм, неоромантизм, предсимволизм.
Выясняется своеобразие русского ренессанса 80-90-х годов XIX века, дается оценка модернистским явлениям в литературе этого периода.
Очевидно, можно принять саму попытку выделения стержневых начал в литературном процессе 80-90-х годов и их терминологизацию. В то же время, как мне кажется, во избежании следования за «ярлыками» студенту просто необходимо знание различных точек зрения на литературный процесс данного периода, а вследствие этого - обращение к исследованиям других авторов.
Глава 7-я. Универсальный, синкретический реализм.
Исследуется творчество А.П. Чехова в его наиболее спорных аспектах.
Чеховскому реализму дано определение «универсальный», «синкретический». Верность действительности, высокая романтическая устремленность к иной, свободной светлой жизни, импрессионизм, символизм - подобное сочетание дает право на такое определение. Но интересно, что в финале главы автор пишет о «синтетическом» реализме
А.П. Чехова, тем самым нарушая терминологическое единообразие.
В конце учебника помещен список научной и научно-методической литературы.
Если говорить о содержательной стороне учебного пособия, то, как пишет В.И. Кулешов, отличие этой книги ог предыдущих учебников в большем проявлении индивидуального вкуса, субъективного мнения автора-исполнителя.
В.И. Кулешов отказывается от чисто хронологического рассмотрения явлений. Его, в первую очередь, интересуют творческие индивидуальности писателей, художественные методы, направления, течения и школы, логика их внутреннего сцепления и развития. Упор делается на движение самой литературы, а из литературы вырастает сам исторический контекст.
Вся история русской литературы XIX века делится им приблизительно на две половины, каждая из которых, в свою очередь, распределяется также на две части. Рубеж в 1-й половине - 1825 год, но не в связи с восстанием декабристов, а в связи с целой совокупностью чисто литературных явлений. Рубеж во второй половине - 80-90-е годы, но опять же не в силу каких-либо революционных ситуаций, а в силу перемен в самой литературе.
В основу существующих историй русской литературы XIX века положен принцип сочетания обзорных и монографических глав. В новом учебном пособии история литературы построена на смене литературных направлений. Но, очевидно, направление не может быть универсальной единицей измерения литературного процесса, так как существуют произведения русской классики, тяготеющие к нескольким направлениям. Любой учебник подчиняется какой-то одной концепции, что демонстрирует и «История русской литературы XIX века» В.И. Кулешова. Чтобы избежать однозначности восприятия литературных явлений, наверное, нужно
помнить, что даже хороший учебник - не единственный источник информации.
Кстати, об информации в учебном пособии: она колоссальна по объему и преподносится в живой, увлекательной форме. В то же время следствием информационной перенасыщенности является аморфность композиции некоторых разделов (глава о романтиках). Информационная перенасыщенность идет и в ущерб выявлению особенностей поэтики произведений. Так, рассматривая манифестные стихотворения В.А. Жуковского «Невыразимое» и «Я музу юную бывало...», автор приводит ряд точек зрения известных литературоведов, но не делает даже беглого анализа текста. И подобный подход к художественному произведению характерен для
В.И. Кулешова. А ведь именно текст, исходный текст - отправная точка нашего размышления о литературе. Невнимание к исходному тексту - причина неточных прочтений, неясных комментариев или даже казусных моментов.
К сожалению, перечисленные недостатки свойственны учебнику. Вот лишь некоторые примеры неточного прочтения текста.
О герое лермонтовского романа в пособии сказано: «Печорин обманул все ожидания простодушного Максима Максимыча, зевнул, когда Максим Максимыч начал припоминать прежнее житье-бытье и вскользь упомянул о Бэле» (с. 203). В самом же романе: «Да, помню - сказал, (Печорин) почти тотчас принужденно зевнув». Именно принужденно. И сразу понятно, что не так и безразличен герой к прошлому, к Максиму Максимычу.
У гениальных мастеров не бывает случайных определений.
О персонажах романа М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» читаем: «В ярко нарисованных типах деспотки Арины Петровны, ее детей, внуков и внучек показаны многообразные формы деградации» (с. 390). Да, Арина Петровна деградирует, превращается из «главной деспотки» в развалину, приживалку, но, с другой стороны, -она эволюционирует в сторону человечности (ее взаимоотношения с внучками). В романе «Господа Головлевы» процесс «очеловечивания» госпожи Головлевой прослежен чрезвычайно подробно, и текст спорит с утверждением исследователя.
В пособии следующим образом определяется жизненный путь Ильи Ильича Обло-
мова: «Читатель видит все стадии его (то есть Обломова) умирания заживо» (с. 317). И вновь с автором не соглашается текст романа, в частности, страницы, посвященные любви Обломова и Ольги. Разве герой «умирает заживо», переживая свою «поэму»? Можно и вообще не принимать формулу жизни Обломова, предложенную ученым. Илья Ильич не «умирает заживо», а пытается жить в соответствии со своими идеальными представлениями, и его трагедия - это вечная трагедия идеально настроенной личности во враждебном ей мире. Основания для подобного утверждения опять же предлагает текст, в котором неоднократно подчеркивается поэтическое восприятие Обломовым действительности.
Небрежное прочтение текста приводит к курьезам.
И вот уже знаменитый психологизированный портрет Печорина дан В.И. Кулешовым в восприятии Максима Максимыча (с. 205), а не странствующего офицера, как у М.Ю. Лермонтова, а в повести Н.В. Гоголя «Вий» «Старуха, пустившая их ночевать, оказалась ведьмой, и Хома Брут пережил с ней фантастические приключения» (с. 219). Ведьмой же в гоголевской повести оказалась паночка, дочь одного из богатейших сотников, она же приняла облик старухи.
«Он (Иудушка), - пишет автор о герое «Господ Головлевых», - всегда превосходил ее (мать) в дальновидности и в конечном счете ее обманет, разорит, за что она его и проклянет» (с. 391). Проклинает же Арина Петровна Порфирия Владимировича за внука Петеньку, которого Иудушка обрекает на смерть.
К недостаткам учебного пособия можно отнести и стереотипность высказываний, оценок.
Пример тому подход к герою уже упоминавшегося романа М.Ю. Лермонтова: «Печорин боролся с мерзостью николаевского царствования» (с. 202). Как николаевское царствование - так обязательно мерзость. Чтобы не согласиться с подобной оценкой, достаточно вспомнить расцвет таланта М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева именно в этот период. И потом, как Печорин боролся?
А вот оценка гоголевского смеха в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «Чтобы придать больший вес простодушному смеху Гоголя в «Вечерах на хуторе...» (с. 208). Оп-
ределение «простодушный» сразу заставляет вспомнить жуткие картины «Вечера накануне Ивана Купала» и «Страшной мести».
По поводу «Мертвых душ» читаем: «Гоголь хотел своим смехом беспощадно показать все искажения русского человека под гнетом крепостничества и чиновничьего разбоя...» (с. 263). Но в большей степени эти искажения (и это одна из основных мыслей поэмы «Мертвые души») происходит потому, что душа человека «омертвевает», впадает в сон, перестает трудиться «и день, и ночь». «Мертвые души» - это бездельники духовные, а не социальные. Если же духовный труд не прекращается, если не умирает тяга к жизни осознанной и ответственной, тяга к самосовершенствованию, то тогда не так страшен «гнет крепостничества и чиновничьего разбоя».
Не совсем, думается, точны некоторые формулировки и комментарии в учебном пособии.
Удивительно, например, определение гоголевского Петербурга: «Что-то иррациональное подстерегало человека здесь на каждом шагу: красота центра и убожество окраин, великолепные каналы и миргородские лужи на какой-нибудь Петербургской стороне» (с. 217). Что же в этой картине иррационального?
Не менее удивителен комментарий финала повести «Вий»: «Все страшное в «Вие» получает вдруг простое объяснение в финале повести». «...Хома Брут от своей великой учености придал слишком большое значение простому, обыденному явлению» (с. 220). Значит, сцены в церкви - обыденное явление? И вся причина гибели Хомы в его большой учености? Может быть, вопросы и не возникли бы при более ясном выражении мысли.
Мне кажется, в учебном пособии присутствует излишний дидактизм.
Решительно звучит, например, призыв к читателю избегать чрезмерной симпатии к тургеневскому Базарову: «Мы сами не должны быть расположены к нему целиком» (с. 311).
Не менее категоричен другой приговор: «Тут читатель решительно осуждает Печорина за бездушие, невнимание к искренним чувствам других людей, к чужой жизни» (с. 203).
Как положительный момент хотелось бы отметить стремление автора к писательским
параллелям (Лермонтов - Пушкин, Гоголь -Достоевский, Пушкин - Гоголь), способствующим постижению специфики их творчества, а также отражению различных точек зрения известных литературоведов на то или иное произведение.
В учебном пособии в полной мере представлены творческие индивидуальности Гениев, Мастеров. Но история литературы -это не только история классических шедевров. По устоявшимся представлениям, в
идеале история литературы должна дать характеристику всех рядов словесности, и не для того, чтобы расширить табель о рангах, сколько для того, чтобы наблюдать процессы взаимодействия. Как бы в подтверждение этой мысли, автор учебника подробно рассматривает творчество писателей второго ряда: Н И. Наумова, П.В. Засодимского, Д.Д. Нефедова, П.Д. Боборыкина и других, что также, на мой взгляд, можно отнести к достоинствам «Истории русской литературы XIX века».
С.А. Головенченко
(Москва)
«ИЗВЕЧНАЯ РУССКАЯ ДОРОГА»:
«НЕ СТОИТ СНОВА ВСТАВАТЬ НА ПУТЬ КОНФРОНТАЦИИ»
Сам принцип проведения «Круглого стола» предполагает свободное общение специалистов, наличие творческой дискуссии, полемического, страстного разговора о наболевшем, о животрепещущих проблемах.
Выход нового учебного пособия, несомненно, при всех допустимых издержках, это событие, попытка «перелистывания» «по-новому» старых страниц в осмыслении литературного процесса, в выявлении тех или иных черт поэтики творчества ряда писателей.
Это продолжение нескончаемого диалога о проблемах творческой индивидуальности литераторов в контексте конкретных исторических эпох.
Хочется сказать, что выступать в роли критика учебного пособия дело непростое: ведь уже писались аннотации и рецензии, высказывали свои суждения профессионалы, тем более МГУ остается МГУ, а кафедра русской литературы XX века, возглавляемая крупным ученым Б.С. Бугровым, известна своим неустанным творческим поиском. Тут уместно вспомнить слова А. Пушкина о том, что критика - это «наука открывать красоты и недостатки в произведениях литературы и искусства». Она помогает многое осмыслить, «связать эпохи», через субъективное, личностное мнение критика и литературоведа понять определенные закономерности, уловив
ряд существенных тенденций, типологических черт.
Мне бы хотелось обратить внимание участников «Круглого стола», что учебное пособие под редакцией С. Корми лова, созданное коллективом ученых МГУ, носит название «История русской литературы XX века (20-90-е годы), и С. Кормилов выступает ответственным редактором (профессора Б. Бугров, В. Зайцев и Е. Скороспелова -члены редколлегии). Здесь важно отметить изображенную на лицевой стороне извечную русскую дорогу с ее двумя колеями, существующую как наяву, так и в художественных произведениях, символ движения России в истории, культуре, литературе и во вселенной, конечно, а на обратной стороне перечислены девятнадцать персоналий художников XX века:
1 А. Блок; 11) А. Платонов;
2 М. Горький; 12) Б. Пастернак;
3 И. Бунин; 13) А. Ахматова;
4 И. Шмелев; 14) В. Набоков;
5 С. Есенин; 15) М. Шолохов;
6 В. Маяковский; 16) А. Твардовский;
7 О. Мандельштам; 17) А. Солженицын;
8 М. Цветаева; 18) В. Высоцкий;
9 А. Толстой; 19) И. Бродский.
10 М. Булгаков;
