CC BY
39
С.Б. Прокудин
(Тамбов)
ВНИМАНИЕ К ХУДОЖЕСТВЕННЫМ ПЕРВОИСТОЧНИКАМ - ОБЯЗАТЕЛЬНО!
Существует несколько учебников по истории русской литературы XIX века. Опыт их написания есть, и все равно для каждого нового автора или авторского коллектива создание учебника или учебного пособия всегда задача очень непростая. Это особый жанр, требующий и учета последних достижений науки и решения проблем учебнометодических.
Учебное пособие профессора В.И. Кулешова [1] - первый опыт изложения истории русской литературы XIX века в одной книге, причем, по количеству печатных листов, сравнительно небольшой - 39. Учебники только по первой половине XIX века А.Н. Соколова (без Белинского и Герцена) и А.И. Ре-вякина соответственно - 49 и 35.
Пособие неординарно, на каждой его странице чувствуется мысль крупного ученого, знатока русской классической литературы. В монографических главах, богатых фактическим материалом, студент найдет иногда, по необходимости, лаконичный, но всегда глубокий и емкий анализ творчества писателя. Автор дает студентам возможность ощутить сложность, противоречивость литературного процесса, научных суждений, решений. В этом отношении привлекает в книге включение полемического материала. Например, несогласие автора пособия с М.П. Алексеевым по вопросу о создании первого русского перевода «Сида» (с. 51). Различные точки зрения Г.А. Гуковского и С.М. Бонди на стихотворение В. А. Жуковского «Невыразимое» (с. 53). Полемика с Г.П. Макогонен-ко, М.Б. Храпченко, Г.М. Фридлендером по повести Гоголя «Шинель» (с. 224-225). Изложение разных оценок Арбенина в лермонтовском «Маскараде» Б.М. Эйхенбаумом, Д.Е. Максимовым, В.А. Мануйловым (с. 194). Полемика с Г.А. Гуковским о причинах гибели царя Бориса в драме Пушкина «Борис Годунов» (с. 152). Убедительны рассуждения о «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголя как книге ошибочной и так далее.
Автор сам говорит о положительных, с его точки зрения, сторонах книги. Это: «нет глав с традиционной характеристикой «исторического фона», в связи с которым якобы только и можно понять литературу» и пособие «освобождено от балласта биографического материала...» (с. 3). На наш взгляд, не следует в учебном пособии называть биографический материал балластом. Этот материал, в разумной мере привлекаемый, просто необходим. Вспомним слова П.А. Плетнева: «Без биографии Пушкина, как без ключа, нельзя проникнуть в тайны самой поэзии».
Что касается «исторического фона», его недооценка - методологическая ошибка автора пособия. Без этого фона многого понять в художественной литературе, установить закономерности ее развития действительно нельзя.
Разумеется, предметом истории литературы, как особой научной дисциплины, конечно, должна быть художественная литература, именно, как таковая. Но поскольку литература выступает как процесс, как неотъемлемая и важнейшая часть духовной жизни человека, народа, человечества, постольку она должна изучаться в органической связи с жизнью, а значит и историей народа, отражением и эстетическим выражением которых она и является. Это, как сказал бы Белинский, с литературно-критической деятельностью которого связаны научные интересы профессора Кулешова, альфа и омега изучения истории художественной литературы. Автор пособия, конечно, помнит, как в восьмой статье цикла статей о Пушкине критик, обладающий безукоризненным эстетическим чувством, начинает рассмотрение романа «Евгений Онегин». «Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития». Заслугой Пушкина Белинский считает то, что он «является не просто поэтом только, но и представителем впервые пробудившегося общественного самосознания: заслуга без-
мерная!» [2]. В статье «О стихотворениях Баратынского» (1835) Белинский пишет: «В числе необходимых условий, составляющих истинного поэта, должна непременно быть современность. Поэт больше, нежели кто-нибудь, должен быть сыном своего времени» [3]. Через 10 лет в статье о повести В.А. Соллогуба «Тарантас» критик скажет еще определеннее: «Русская литература, к чести ее, давно уже обнаружила стремление - быть зеркалом действительности» [4]. Пушкин в рецензии на альманах «Денница» в 1830 году дает краткую и предельно точную формулу собственного творчества - «Пушкин, поэт действительности».
В 1845 году появился «Опыт истории русской литературы» А. Никитенко. Рецензируя книгу, Белинский высказывает такие соображения: «Есть три способа знакомиться с литературой и изучать ее. Первый - чисто критический, который состоит в критическом разборе каждого замечательного писателя; второй - чисто исторический, который состоит в обозрении хода и развития всей литературы: здесь обращается внимание на эпохи и на школы литературы. Третий способ состоит в соединении, по возможности, обоих первых. Этот способ самый лучший» [4, с. 144]. К сожалению, автор пособия в основном воспользовался только первым способом.
Третья глава книги одна из самых ответственных: «От романтизма к реализму. Реализм как художественный метод. Реализм как направление». Глава открывается небольшим вступлением, в котором делается попытка назвать дату появления реализма «в комедии, в трагедии, реализм в романе, в стихах, в поэмах, в лирике» (с. 117). По совокупному стечению обстоятельств, считает В.И. Кулешов, 1825 год становится переломным годом в истории русской литературы, это год рождения реализма. Автор имеет в виду появление «Горя от ума», публикацию первой главы романа «Евгений Онегин», драмы «Борис Годунов», поэмы «Граф Нулин» и нескольких лирических стихотворений. Но можно ли одними литературными предпосылками объяснить генезис реализма? Это литературное направление, как и любое другое, имеет идеологические и социальные основы. Вот как рассуждает автор пособия: «1825 год занимает достойнейшее место в истории России. Это год восстания декабристов. Но 1825 год имеет значение и в чисто
литературном отношении. В это время в самой литературе назрели важные перемены, которые давали о себе знать еще накануне 14 декабря... Следовательно, речь идет о закономерностях самого литературного процесса...» (с. 116) и ни слова об идеологических и социальных основах закономерностей литературного процесса. Например, спор о «старом» и «новом слоге» задолго до 14 декабря? Это просто эпизод литературной жизни? Нет, центральный, стержневой, идеологический процесс. «Ибо в ходе его решался важнейший из всех вопросов, поставленных перед русской литературой французской революцией, - вопрос о национальном самоопределении русской культуры, русского общественного самосознания, а тем самым и всего строя русской жизни...» [5].
Два тома «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, посвященные Борису Годунову и Смутному времени, вышли в 1824 году. «Это злободневно, как свежая газета», - отозвался о них Пушкин за несколько месяцев до декабрьского восстания, в течение которых и был создан им «Борис Годунов». Так можно ли рассматривать эту историческую драму только «в чисто литературном отношении»? Разве не заключает она в себе заряд политической («как свежая газета») злободневности. Вспомним известные слова Пушкина в письме к П.А. Вяземскому: «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию - навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!» [6].
В.И. Кулешов не совсем точен. Далеко не все из названных им произведений созданы в 1825 году. Известный исследователь комедии «Горе от ума» Н.К. Пиксанов в работе «История текста «Горя от ума» пишет: «Очевидно, что окончательная редакция «Горя от ума» создана Грибоедовым уже в
1824 и потом подтверждена в 1828 г.» [7]. Пушкин в Михайловском действительно работает над 3, 4, 5, 6 главами романа, но к
1825 году можно отнести работу только над 4-й главой. Из девяти стихотворений, которые должны быть примерами появления нового художественного метода - реализма в лирике, только четыре написаны в 1825 году. А стихотворение, явившееся «своеобразным манифестом трезво реалистического самосознания поэта» (с. 117), написано в 1824 году.
Стремясь до минимума сократить так называемый «исторический фон», деидеологи-зировать историю художественной литературы, В.И. Кулешов слишком конспективно излагает и генезис романтизма. Для студента остаются неясными причины «известных разочарований в результатах Французской революции, в просветительском движении
XVIII века...; почему романтизм отстаивал самодовлеющее значение личности...; почему «существенным толчком для формирования романтических настроений оказалась освободительная борьба против Наполеона?» (с. 39) и так далее.
Автор пособия последовательно отделяет историю художественной литературы от истории гражданской. Разделив историю литературы XIX века на две половины, он пишет: «В первой половине рубежом является
1825 год, но не в связи с восстанием декабристов... Тут важна прежде всего совокупность чисто литературных явлений. Рубежом во второй половине оказываются 80-90-е годы, но не в силу каких-либо революционных ситуаций, а также по заметным переменам в самой литературе» [4]. Процитируем
В.И. Кулешова из его статьи «Методологическое значение статьи В.И. Ленина «Памяти Герцена»: «Понятно, что литературная периодизация не должна повторять периодизацию гражданской истории... Но, утверждая специфическую периодизацию литературного процесса, необходимо точно знать сущность его поворотов, узловых точек. Иногда литературная периодизация может совпадать с отдельными узловыми точками гражданской истории. Именно таким был 1895 год (как до этого 1825)...» [8]. Здесь уместно сказать и о том, что пособие не украшают несправедливые выпады против прошлого. Например: «...критицизм реализма прошлого века - лишнее свидетельство, что он не имел ничего общего с подобострастным «чего изволите?», на котором строился большевистский социалистический реализм» (с. 6). Или совсем ни к селу, ни к городу: «В «Письме (Белинского. - С. 77.) много страсти, оно резкое, «настоящее», но отнюдь не «комиссарское» поучение, окрик» (с. 249). Невольно возникает вопрос: когда же «чего изволите?», тогда или сейчас?
В литературоведении давно ведутся споры по поводу типологической схемы русского романтизма. Автор пособия во многом повторяет схему, предложенную У.Р. Фох-
том. Фохт предлагает восемь разновидностей романтизма, в книге В.И. Кулешова их шесть. Как отмечалось в научной литературе, такое дробление делает схему практически не очень удачной и уязвимой по существу. Тем более в учебном пособии. Очень неудачно, например, название «байронический» романтизм, куда отнесены Пушкин, Лермонтов и Козлов, даже несмотря на то, что определение «байронический» взято в кавычки. Прав В.Е. Хализев: «...достойно пристального внимания и требует конкретизации применительно ко всему русскому XIX веку суждение В.М. Жирмунского о различии между романтическими поэмами Байрона и Пушкина. Если у Байрона, по мысли ученого, герой индивидуалист царит в произведении безраздельно, то у Пушкина происходит развенчание его единодержавия...» Именно на этой «неиндивидуалистической» активности и была в немалой степени сосредоточена русская классическая литература, не устававшая... обращаться... ко всем тем, кто обладал готовностью и способностью к коммуникативному действию» [9].
Излишняя дробность классификации размывает представление о романтизме, лишает его берегов. А для него характерен устойчивый комплекс понятий и представлений: двоемирие, особо романтический сюжет, романтико-лирическая композиция, необычный романтический герой, время и место действия. Следуя за Жирмунским, автор пособия видит «канон» байронической поэмы, ее сюжетосложен ИЯ и композиции в «вершинности», «отрывочности», «недосказанности». Эти признаки он находит и в «Евгении Онегине», и в «Повестях Белкина», и в «Маленьких трагедиях» (с. 90-91). Романтические приемы, считает автор, Пушкин использует в «Пиковой даме», «Медном всаднике» (с. 196). Наблюдение никак не комментируется. Может быть, имеется в виду фантастика, но она в названных произведениях ничего общего с романтической фантастикой не имеет. Здесь скорее аномалия, своего рода нравственная и социальная болезнь века («Пиковая дама»), болезненное состояние человеческой психики («Медный всадник»).
Нет романтической недосказанности и в романе Пушкина, нельзя сказать, что «Евгений Онегин» завершается ничем между главными героями. Замечено (Ю.М. Лотман), что несколько важнейших в истории русского
романа XIX века произведений: «Евгений Онегин», «Мертвые души», «Братья Карамазовы», «Анна Каренина» (сюжетная линия Левина), «Воскресенье» не имеют обычного конца. Такие финалы и говорят о продолжении нравственных поисков, о бесконечности духовной жизни. Г А. Гуковский высказал верную мысль о том, что в конце романа в сознании Онегина возникают образы забытой некогда человечности, чистоты. Духовный мир Татьяны становится близким Онегину (строфы 35, 36, 37, восьмой главы). К слову, никак не объясняется, почему набожность Татьяны, приверженность ее русским народным обычаям закабаляют ее духовно (с. 149).
Почему в ряд произведений народноисторического романтизма М.Н. Загоскина и И.И. Лажечникова попадает роман «Капитанская дочка» Пушкина? Тут же, чуть ниже, он относится к реалистической классике (с. 101-102). М.Ю. Лермонтов преодолевает «байронизм» не только в поэме «Мцыри» (с. 92), но и в «Демоне», и в «Герое нашего времени». Молодой современник Пушкина развенчивает убийственный индивидуализм Демона и Печорина. Желая облагородить Демона, В.И. Кулешов называет его «великим созданием», «гением бесконечно ищущего духа». «Приобщиться к земной радости, любви Демон не смог, но он уносит любовь с собой» (с. 197), - так считает автор пособия. Но текст поэмы не дает основания так думать. О какой любви может идти речь во время последней встречи Демона с душой погубленной им Тамары:
Каким смотрел он злобным взглядом,
Как полон был смертельным ядом Вражды, не знающей конца, -И веяло могильным хладом От неподвижного лица.
А вот последнее, что мы узнаем о Демоне:
И вновь остался он, надменный,
Один, как прежде, во вселенной Без упоенья и любви!.. [10].
В учебном пособии (и это упущение) нет общей характеристики реализма. Но есть шесть его разновидностей, а в главе о Пушкине возникает и седьмая - «моделирующий реализм» (с. 167). Непонятно, почему этот тип реализма В.И. Кулешов находит только в последних произведениях поэта, например, в «Сценах из рыцарских времен». То, что говорится о «моделирующем реализме» в пособии, может быть отнесено и к «Евгению
Онегину», и к «Борису Годунову», к любому реалистическому произведению. Не об этом ли говорит сам Пушкин, давший в 1830 году по сути дела общую формулу реализма: «Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах» (VII, с. 213).
К сожалению, в учебном пособии есть примеры недостаточного внимания к первоисточнику - художественному тексту. Так, говоря об отношениях Чацкого и Софии, автор пособия считает, что после обморока Софии (д. 2, явл. 8, 9) у Чацкого исчезают все сомнения: Софья любит Молчалина. Тогда почему в начале 3-го действия Чацкий решает вынудить признание Софии: «Кто наконец ей мил? Молчалин! Скалозуб!» Лестные отзывы Софии о Молчалине и «последовавший затем разговор Чацкого с Молчал иным, в котором тот высказался до конца, убеждает Чацкого, что София на многое в жизни смотрит глазами Молчалина» (с. 119). Все не так. Парадоксальность ситуации в том, что искренний перечень достоинств Молчалина из уст Софьи рождает в Чацком надежду, даже уверенность - такого не только любить, но и уважать нельзя. Вспомним, как реагирует он на слова Софьи: «Она его не уважает», «Она не ставит в грош его», «Шалит, она его не любит». Иного века гражданин, он «не слышит» Софию, как и она «не слышит» его. Они рядом, но между ними пропасть. Пушкин высоко оценил эту драматическую находку Грибоедова, сказав: «Между мастерскими чертами этой прелестной комедии -недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! - и как натурально!» (X, с. 122). А после разговора с Молчалиным (д. 3, явл. 3. Чацкий следует совету Софии: «короче» узнать Алексея Степановича) он окончательно убеждается, что София не может смотреть на мир глазами Молчалина: «С такими чувствами! С такой душою Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!»
Психологический портрет Печорина в «Максиме Максимыче» дается глазами офицера, а не штабс-капитана, как говорится в пособии. «Теперь я должен нарисовать его портрет», - сообщает офицер, человек, безусловно, пишущий. Максим Максимычу не по плечу такой психологизм. Вспомним, как он рисует Печорина в повести «Бэла»: «Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький» [10, т. 4, с. 284].
В пособии студент прочитает: «Обиженная княжна Мери, однако, не может не при-
знать, что даже зло так привлекательно в Печорине» (с. 203). Но «ни в ком зло не бывает так привлекательно...» - говорит в письме к Печорину княгиня Вера, а не Мери.
«Искренний порыв ярко выступает в сцене, когда Печорин спешит в Кисловодск проститься с Верой, уехавшей с мужем, он запалил коня и в отчаянии рыдает» (с. 204). В романе Печорин спешит в Пятигорск, а не в Кисловодск: «Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце!» [10, т. 4, с. 455].
Нельзя согласиться и с такими размышлениями автора пособия: «Много у Печорина разных дел (?! - С. П.), но ни одно из них не связано с присягой государю, с исполнением воинского долга. Это Лермонтов делает умышленно. Сам он при Валерике дрался отменно, хотя и не хочет навязывать горцам рабства. Это коренное противоречие всех честных русских, служивших на Кавказе, но не желавших угнетать другие народы. Все подобные эпизоды обойдены Лермонтовым» (с. 204). Не совсем так. В романе Печорин думает, как офицер, военный профессионал о необходимости более решительных военных действий: «...если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте» [10, т. 4, с. 432]. Эти слова напоминают финал поэмы «Измаил-Бей»: «Прошло два года, все кипит война; Бесплодного Кавказа племена Питаются разбоем и обманом» [10, т. 4, с. 240]. Профессор Кулешов справедливо вспоминает балладу Лермонтова «Спор», в которой ясно говорится, что ныне энергия развития присуща Северу (России), она противостоит Востоку, символу застоя...» (с. 207). В начале поэмы «Мцыри» речь идет о Божьей благодати, сошедшей на Грузию после ее вхождения в состав Российской империи. Так можно ли говорить о навязывании рабства, об угнетении других народов? Позиция Лермонтова в этом случае совпадает с позицией передовых людей России - Грибоедова, декабристов А.А. Бестужева, А.И. Одоевского.
Иногда приходится слышать и читать: автор «Евгения Онегина» противоречит сам себе. С одной стороны, «Татьяна (русская душою)...», а с другой, «она по-русски плохо знала...». Эту точку зрения разделяет и автор учебного пособия: «Много сказано учеными о цельности образа Татьяны, русском ее характере. Но не забудем: Татьяна-барышня с трудом изъясняется на родном языке. Свое
письмо к Онегину она пишет по-французски» (с. 149). На каком же языке изъясняется Татьяна-барышня со своей няней, крепостной крестьянкой в строфах XVII, XVIII, XIX, XX, XXI, XXXIV, XXXV третьей главы романа? На русском, и обе прекрасно понимают друг друга. На каком языке Татьяна произносит свой монолог, обращенный к Онегину, в восьмой главе? На безукоризненном русском. А вот письмо пишет по-французски. Почему? Прежде всего потому, что так требовали правила хорошего тона. Именно поэтому все письма невесте Пушкин пишет только по-французски. Была еще одна причина - основная. Эту причину Пушкин объясняет нам устами современницы Татьяны Полины - героини неоконченного романа «Рославлев» (1831): «Вот уже, слава богу, лет тридцать, как бранят нас бедных за то, что мы по-русски не читаем и не умеем будто бы изъясняться на отечественном языке... Дело в том, что мы и рады бы читать по-русски; но словесность наша, кажется, не старее Ломоносова и чрезвычайно еще ограничена... Мы принуждены всё, известия и понятия черпать из книг иностранных; таким образом и мыслим мы на языке иностранном...» (VI, с. 201). По Пушкину, чтобы сформировался русский литературный язык, а русские люди могли бы думать и говорить по-русски, необходимо создание национальной литературы. Автор романа находит очень точный ход, он не просто переводит с французского на русский, он «перевыража-ет» содержание письма, то есть на русском языке передает все оттенки мысли и чувства. Не забудем, что письмо Татьяны не вообще письмо, а письмо любовное. Не случайно Пушкин два раза сообщает об этом читателю. Сначала в XXI строфе: «И в необдуманном письме Любовь невинной девы дышит», а затем в XXVI-й третьей главы: «Итак писала по-французски... Что делать! Повторяю вновь: Доныне дамская любовь Не изъясня-лася по-русски...» (V, с. 65, 67). После Пушкина новый литературный язык, богатый и гибкий, станет общепринятым языком не только художественной, но и практической речи. «Перевыразив» письмо Татьяны, Пушкин тем самым как бы сказал: «Все должно творить... в этом русском языке» (VII, с. 519). В 1828 году журнал «Московский вестник» сообщал о письме Татьяны как о важнейшем событии и открытии русской жизни: «...нужно ли говорить о том, как вместе с
ним (Пушкиным) зреет язык его или русский? Мы удивлены, как наши дамы, прочитав письмо Татьяны... еще до сих пор не отказываются в обществе от языка французского и как будто все еще не смеют или стыдятся говорить языком отечественным». Можно сказать, прочитай Татьяна роман «Евгений Онегин», она написала бы письмо о любви по-русски.
Есть в книге В.И. Кулешова противоречия и неточности. Вот некоторые из них. «В «Ревизоре» Гоголь не стремился к социальной сатире, политическому обличению самодержавно-бюрократического строя... Он хотел только осудить взяточников и казнокрадов» (с. 231). А на следующей странице: «Гоголь в 1842 году значительно усовершенствовал «Ревизора», усилил в нем социальнообличительные моменты». А еще на следующей - «Гоголь метил в николаевскую действительность».
На странице 119-й автор справедливо возражает против отождествления Чацкого с декабристами. А на 120-й пишет: «Образ Ре-петилова с его девизом «шумим, братец, шумим» подчеркивает всю серьезность того дела, которым занят Чацкий». А каким серьезным делом может быть занят Чацкий, кроме декабризма?
В главе о Лермонтове студент прочитает: «В начале 40-х годов в литературе возникает тема «маленького человека», как правило, разночинца, чиновника» (с. 199). А в главе о Гоголе начало темы «маленького человека» связывается с повестью Пушкина «Станционный смотритель», написанной в 1830 году (с. 222).
«Поэта посетили три лицейских товарища - Пущин, Дельвиг, Горчаков» (с. 141). Пущин и Дельвиг действительно приезжали к Пушкину в Михайловское, один в январе, другой в апреле 1825 года. А вот А.М. Гор-
чакова, гостившего у своего дяди А.Н. Пе-щурова в селе Лямоново (69 верст от села Михайловского), Пушкин навестил сам.
В 1828 году в одной книге вышли поэма Пушкина «Граф Нулин» и поэма Баратынского «Бал». В пособии указывается 1825-й. Повесть «Пиковая дама» автор учебного пособия относит к последнему периоду жизни поэта - 1834-1837 гг., хотя написана она в 1833 году. Непонятно, почему «Сцена из Фауста» (1825) с «выстреливающей» концовкой: «Все утопить», - поставлена в ряд «маленьких трагедий»? (с. 91).
Некоторые замечания, сделанные нами, касаются только той части пособия, в которой излагается история литературы первой половины XIX века. Их можно продолжать, но, как говорил священник отец Герасим из пушкинской «Капитанской дочки», - «Несть спасения во многом глаголании».
1. Кулешов В.И. История русской литературы
XIX века. М.: Изд-во Москов. ун-та, 1997. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страниц в скобках.
2. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 7. С. 432.
3. Там же. Т. 1. С. 326.
4. Там же. Т. 9. С. 78.
5. История русской литературы. Л., 1981. Т. 2.
С. 24.
6. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.-Л., 1949. Т. 10. С. 188-189. В дальнейшем ссылки на это издание помещаются в тексте с указанием тома и страницы.
7. Грибоедов А. С. Горе от ума. М., 1969. С. 330.
8. Кулешов В.И. Этюды о русских писателях.
М., 1982. С. 4.
9. Русская словесность. 1996. № 2. С. 28.
10. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.-Л., 1959. Т. 2. С. 538, 539.
