CC BY
250
УДК 321:128 ББК 66.0:87
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ СМЕРТЬ!» ФАШИЗМ, ВОСКРЕСЕНИЕ, БЕССМЕРТИЕ: КУЛЬТ ПАВШЕГО ВОИНА КАК ВАЖНАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ФАШИСТСКИХ ИДЕОУСТАНОВОК*
■*
Марк Неоклеус,
профессор политической экономии Отделения политических учений Брунельского университета, Аксбридж, Великобритания [email protected]
Перевод с английского Л.А. Кац
Аннотация. Автор статьи настаивает на том, что необходимо дать серьезный анализ того центрального места, которое погибшие на войне занимают в фашистской идеологии. За основу берется фашистский лозунг «Да здравствует смерть!», и под этим углом зрения в статье рассматривается множество фашистских практик, сосредоточенных вокруг павших. Рассматривается положение Мартина Хайдеггера о том, что мы можем находиться в непосредственном общении с погибшими, а также ряд ритуалов и торжеств, которые предполагают, что мертвые либо по-прежнему присутствуют среди живых, либо вскоре воскреснут. Прибегая к критике других категорий, которые применялись к рассмотрению этого аспекта фашизма, - некрофилии (Фромм), суицида (Фуко, Делез и Гваттари), сурвайвализма (Теве-ляйт), автор статьи утверждает, что фашизм подпитывается идеями о воскрешении и бессмертии.
Ключевые слова: фашизм, смерть, воскресение, бессмертие, Хайдеггер, Шлагетер.
Mark Neocleous, Professor of the Critique of Political Economy, Brunei University, United Kingdom and member of the Editorial Collective of the journal Radical Philosophy
* В настоящей статье затрагивается проблематика, практически не представленная в отечественной историографии фашизма, - «мистический мир» фашизма. Автор настаивает, что это не мир коллективной памяти, а «мир бессмертного бытия». В статье рассматривается центральное место культа павших героев, борцов, погибших в боях за родину, в становлении идеологии фашизма и нацизма. Следует подчеркнуть, что почитание, поминовение, увековечивание павших героев не является чертой именно фашистского мировосприятия - это общепринятый канон, характерный для идеологического воздействия на массы в самых разных странах: павший солдат с его жертвенностью, самопожертвованием стал во всех европейских странах (и особенно, как подчеркивает автор, во всех воюющих державах Первой мировой войны) своего рода иконой, принесшей домой «смысл войны». Но именно в фашистской идеологии и политических ритуалах фашистских режимов этот символ в политической культуре поклонения предкам выступил в качестве важнейшей основы формирования идеологии национализма. Данный автором анализ этого аспекта фашистско-нацистской идеологии расширяет научные представления о природе фашизма и силе его воздействия на массы. - Прим. ред.
LONG LIVE DEATH! FASCISM, RESURRECTION, IMMORTALITY: THE CULT OF THE FALLEN SOLDIER AS AN IMPORTANT PART OF FASCIST IDEOLOGICAL GUIDELINES
140 -
Abstract. This article argues that we need to take seriously the centrality of the dead to fascist ideology. Organized around the fascist slogan 'Long Live Death!', the article examines a host of fascist claims and practices centered on the dead. These include Martin Heidegger's suggestion that we can be with the dead, and a range of provocations, tropes and ceremonies which suggest that the dead are either still present or are about to be resurrected. Through a critique of other categories which have been used to grapple with this dimension of fascism - necrophilia (Fromm), suicide (Foucault, Deleuze and Guattari), survival (Theweleit) - the article argues that fascism is animated by ideas about resurrection and assumptions about immortality.
Key words: fascism, death, resurrection, immortality, Heidegger, Schlageter.
Средства массовой информации и либеральная интеллигенция интерпретируют осквернение фашистами могил как бессмысленный и оскорбительный акт насилия, направленный на то, чтобы унизить цивилизованных людей и продемонстрировать, что фашизм не признает социальных и демократических рамок. В отличие от них автор статьи исходит из того, что за осквернением могил скрывается большее - одно из центральных понятий фашистской идеологии.
Саул Фридлендер писал в этой связи, что «понять фантомы, которые лежали в основе отношений многих немцев к Гитлеру, - безумство их аплодисментов, привязанность к вождю до последнего момента», - можно только приняв во внимание «их превратные отношения с вождем и системой в силу неявных причин, которые не может выявить ни один опрос общественного мнения». Главная из них - «стремление к разрушению и смерти» [1]. Я не уверен, что Фридлендер доказал это в своей книге. Однако представляется, что в одном он попал в точку: чтобы понять фашизм, необходимо глубоко вникнуть в вопрос о его отношении к гибели на войне и к павшим.
Недавние работы, посвященные фашизму как политической религии, придают этому вопросу особую актуальность. Элиас Канетти с полным основанием отмечал, что «любой, кто изучает оригиналы документов любой религии, не может не поражаться той силой, которой обладает в них проблема павших» [2]. И это в полной мере относится к фашизму.
Наиболее тщательно изучает фашизм как политическую религию Эмилио Джентиле. Он не случайно отмечает, что фашизм рассматривает смерть, как и любая другая религия, помогая экзальтировать коллективное чувство, объединяющее людей вокруг идеи, согласно которой тот, кто погибает на поле боя, обретает бессмертие в «мистическом мире», созданном коллективной памятью [3]. Мне представляется необходимым довести эту идею до крайности. В частности, я утверждаю, что центральное место в фашистской идеологии занимает позиция, выраженная в лозунге «Да здравствует смерть!». Опираясь на этот
лозунг, я постараюсь продемонстрировать важность для фашистских идеологем представления о воскрешении, а также то, что «мистический мир», о котором в них идет речь, - это скорее всего «мир бессмертного бытия» [4].
Изложенная выше позиция позволяет отнести данную статью к разделу, представленному работами Роджера Гриффина, в которых фашизм рассматривается как палингенетический миф [5]. Воскресение Христа после смерти действительно несет в себе коннотацию возрождения в буквальном смысле, но также используется для описания возрождения человечества в Судный день; это буквальный процесс индивидуального и коллективного возрождения как части новой эры. Но воскресение - более сильная и действенная категория, чем возрождение. Сама по себе идея возрождения не является фашистской. Так, например, Гриффин относит революции 1789 г. во Франции и 1989 г. в Восточной Европе к понятию палингенетиче-ского мифа [6], а в последнее время можно найти множество указаний на «возрождение Британии» после 1997 г. Политическое образное выражение «возрождение» может иметь всевозможные смыслы - от возрождения определенных институтов, возрождения роли на мировой арене, возрождения голосов новых поколений и т.д. - и ни один из них не имеет никакой связи с мыслью о павших. Таким образом, когда дело доходит до определения фашизма с точки зрения палингенетического ультранационализма, то подчеркивается возрождение нового (человека, порядка, нации) после периода упадка: «радикально новое начало, которое следует за периодом краха»; «новое рождение, следующее за периодом, воспринимаемым как упадок» [7]. Вот почему роль погибших на войне была относительно не исследованным вопросом в литературе, посвященной палингенетическому мифу, т.е. он не выходил за рамки общих положений о жертвоприношении, мученичестве и «творческом разрушении». Действительно, даже упор фашистских идеологов на жертвенность и мученичество рассматривается как «образная версия культа павшего воина, общего для всех воюющих держав Первой мировой войны», или просто как иной аспект эстетизации поли-
тики, «которая рассматривает культ смерти в той же плоскости, что и торжественное чествование павших в двух мировых войнах, ежегодно проводимое у Кенотафа в Лондоне» [8]. Я же считаю, что, когда фашизм говорит о «мертвых», на самом деле имеется в виду гораздо большее. В этом смысле идея воскресения является гораздо более показательной категорией, чем возрождение. По Муссолини, воскресение должно начинаться с мертвых [9]. Ограниченность обсуждения данной проблемы на уровне жертвоприношение/мученичество/разрушение хорошо видна, если задать риторический вопрос: если фашизм представляет воскресение из мертвых как воскресение своих собственных павших, то как быть с павшими противника? Другими словами, если фашизму присуще мощное чувство значимости воскресения и бессмертия, то естественно предположить, что он обладает столь же мощным чувством и по отношению к своим врагам, в том смысле, что и они могут воскреснуть и/или быть бессмертными, т.е. вмещает ли «мистический мир» врагов так же, как и друзей? Этот аспект пока не был изучен в литературе по палингенезису.
Из этого вступления читатель может понять, что данная статья приведет в конце концов к вопросам эзотерического характера. Однако начну я с известного: с культа павшего солдата.
Память о павших
В «Майн Кампф» Гитлер пишет, что одной из его главных целей является «почитание тех, кто прошел горький путь смерти во имя немецкого народа» [10]. Комментируя послевоенное урегулирование, которое после четырех лет войны не принесло ничего, кроме всеобщего избирательного права, Гитлер обвиняет политиков в «гнусном бандитизме», в том, что они «украли цель войны из могил мертвых героев» [11]. Гитлер здесь обозначает то, что станет ключевой темой фашистской идеологии: павшие воины. Так, книга Альфреда Розенберга «Миф двадцатого века» посвящена памяти двух миллионов немцев, павших в Первой мировой войне. Среди прочего, Розенберг утверждает, что «удар в спину» после Первой мировой войны вполне мог стать основой нового движения: «в измученных душах живущих родственников павших воинов возродился миф о крови, ради которой герои умирали; этот миф был переосмыслен и пережит в своих самых глубоких последствиях... Мифология немецкого народа требует, чтобы два миллиона героев погибли не зря» [12].
В этом смысле Гитлер и Розенберг не сказали ничего оригинального. Известно, что павший солдат стал во всех европейских странах иконой, при-
несшей домой смысл войны, символом в политической культуре поклонения предкам, что составляет важнейшее измерение националистической политики. Но там, где для большинства политических движений вопрос о павших и практика их поминовения сводились к теме «возвращения на родину» (или «возвращения» павших на родину), к теме «предания погибших на войне родной земле для упокоения», возникавшие фашистские движения более решительно ставили вопросы политического и исторического плана, касавшиеся смысла этих смертей. В двух основных странах, в которых фашизм в конечном счете восторжествовал, культ павших приобрел особое значение, став центральным в воспитании масс в духе национализма и, таким образом, в консолидации фашизма как политической идеологии [13]. Первоначально фашизм стремился к «защите нации» и организации движения за достижение прежнего национального величия именно во имя погибших на войне.
Одним из аспектов этого нового значения «культа мертвых» стало их превращение в героев. Еще до захвата нацистами власти ультраправые провозглашали политическую и историческую значимость тех, кто пал в битве при Лангемарке. Выступая с поминальной речью у одного из мемориалов в 1932 г., Йозеф Магнус Венер восклицал: «Умирающие пели! Идущие в атаку пели! Молодых студентов убивали, а они пели: "Германия, Германия превыше всего". Павшие герои стали предзнаменованием для немецкого народа» [14]. Фашизм превратил подобные представления в некую философию жизни: наступление нового века будет основано на «героизме мертвых». Миф о Лангемарке, например, быстро стал основным в репертуаре национал-социалистической пропаганды с ее ежегодными церемониями и участием видных деятелей, таких, как Мартин Хайдеггер (в ноябре 1933 г.), в митингах по поводу этого исторического события.
В стандартной мифологии герой - либо исключительное существо, либо обычное существо, которое совершает исключительный поступок. Для фашизма же любой человек должен быть воспитан так, чтобы стать героем. Если каждый воспитан как герой (а только павшие на войне являются истинными героями), то каждый должен быть воспитан так, чтобы уметь принять смерть. Показательным в этом смысле является исследование Грегора Зимера о том, как «делали» нацистов в Германии. В своей книге «Образование для смерти» Зимер пишет, что во время своего пребывания в нацистской Германии он «посещал различные учреждения: дородовые клиники, пункты стерилизации, ясли, школы
142
для слабоумных, школы и другие образовательные учреждения для мальчиков и девочек всех возрастов, колледжи и колониальные школы. Я сделал там массу заметок, которые переписал подробно при первой возможности... Я сделал единственный вывод. Школы Гитлера делают свою работу дьявольски хорошо. Они подчиняются фюреру. Они готовят мальчиков и девочек к гибели за Германию» [15]. Это ясно из популярных песен, написанных специально для фашистских маршей: «СС маршируют! Освободите дорогу!.... / Пусть смерть будет нашим боевым товарищем / Мы - Черные стаи» [16]. В хоровой песне «Героические терции», испанском гимне легионеров, были слова: «Легионеры - к борьбе / Легионеры - к смерти / Легионеры - к борьбе / Легионеры - к смерти». Румынская Железная Гвардия также любила петь: «Легионеры! Смерть, только смерть нам веселая невеста / Легионеры умирают и поют, умирая». Такие песни пели не только военные. Вот слова одной нацистской детской песенки: Мы любим нашего фюрера, Мы чтим нашего фюрера, Мы следуем за нашим фюрером, Пока не станем взрослыми; Мы верим в нашего фюрера, Мы живем для нашего фюрера, Мы умираем для нашего фюрера, Пока не станем героями [17]. Таким образом, можно заметить, что почитание «павших героев» выступает в качестве важнейшей основы фашистской идеологии и политических ритуалов фашистских режимов. Тело павшего становится священным телом мертвого героя, что приводит к «культу мертвых» в буквальном и явном смысле: освящении мертвых. Если фашизм является политической религией, то ореол «святости» перестает быть связанным с сугубо религиозным содержанием и начинает обрамлять светские и политические понятия, такие, как павший солдат. В то же время священными становятся места, где солдаты сражались и умирали за свой народ. Как выразился Розенберг, «священные места - это те места, где немецкие герои пали за эти идеи. Священными являются и места, где установлены мемориалы и памятники в честь героев» [18].
Однако стоит обратить внимание на важный перенос значения, который наблюдается в нескольких последних абзацах: от жертвы во имя нации (в случаях с павшими на войне) к жертве за фашистское движение и режим. Идеологи фашизма, провозгласившие своей целью стирание различий между различными группами, силами и властью (классовых различий нет, партия - это люди, лидер - это государство), смогли привлечь в свои ряды
многих возвращавшихся с войны солдат. Таким образом, освящение погибших на войне легко превращалось в освящение тех, кто умер во имя движения. Павшие при Лангемарке смешались с «мучениками Фельдхернхалле», культ павшего солдата был преобразован в культ павшего фашиста, а Неизвестный солдат стал Неизвестным штурмовиком. Таким образом, когда речь шла об отдельных «героях», они часто оказывались героями одновременно в военном (Первая мировая война) и в политическом (фашистском) смысле. Муссолини даже описывает тех активистов, что погибли в ходе нарастающего фашистского движения, как «последних павших в Великой войне» [19].
На этом основании фашистские режимы как в Германии, так и Италии, ввели в обиход атрибутику смерти - от эмблемы черепа с кинжалом в зубах для членов боевого фашистского отряда и кольца «Мертвая голова», которое носили эсэсовцы, до гораздо более сложных - государственных святынь и выставок в память погибших героев. В Италии была издана книга «Павшие члены милиции» (1932), содержавшая биографии 370 черно-рубашничников, которые «погибли за фашистскую революцию» в период с 1923 по 1931 гг. Каждое отделение партии хранило фашистскую святыню, на вымпелах фашистских групп были начертаны имена павших героев, которым часто посвящались новые художественные произведения и в чью честь назывались классные комнаты в школах. На Выставке фашистской революции, проведенной в 1932 г. в связи с десятилетием фашистского господства в Италии, была устроена отдельная «Фашистская галерея», посвященная боевым фашистским отрядам, а также зал, посвященный «мученикам» фашистской революции, - «Святилище мучеников», который стал общепризнанным шедевром и центром выставки. В Германии Гитлер заказал гробницы для захоронений партийных «мучеников» на Кёнигсплац в Мюнхене и составил планы гигантского Солдатского зала в Берлине в честь погибших героев, мавзолея и двух «кладбищ чести». Кроме того, нацисты планировали построить сеть гигантских цитаделей мертвых, которые должны были быть размещены на местах ключевых сражений по всей империи.
Понятие жертвенной смерти было также важно для идеологической обработки женщин. Муссолини, например, поощрял женщин посещать кладбища, чтобы почтить память погибших в войне, а также участвовать в «Дне обручальных колец» (1935), когда фашисты собрали сотни тысяч золотых обручальных колец у женщин в обмен на железные кольца от дуче в ходе обряда мистического
брака под знаком Рождения и Смерти. Муссолини изобрел также женский «батальон смерти» для нападений на коммунистов, в который вошли вдовы и матери погибших фашистов. Траурной одеждой этих женщин стала разработанная им же черная униформа с черепом на груди. В речах, с которыми Муссолини обращался к итальянкам с 1936 по 1941 гг., он называл их всех вдовами, матерями, сестрами и дочерями погибших солдат. Эти речи произносились на фоне черного задника с черепом и скрещенными костями, которые фашисты водружали также и на свои флаги. Не только колыбели, но и гробы упоминались в фашистских речах и сочинениях, посвященных роли женщин.
Таким образом, почитание павших присутствовало почти в каждой фашистской церемонии. Предпринимаемые время от времени некоторыми авторами слабые попытки кивать в сторону «традиционных» фольклорных обычаев, таких, как танцы вокруг майского шеста, не могут и близко сравниться с впечатляющими ритуалами, изобретенными для экзальтации поклонения мертвым [20].
«Быть с мертвыми»
В процессе поминовения фашистами своих павших кумиров для более серьезного поклонения часто выделялись отдельные персонажи, такие, например, как Хорст Вессель. Для того чтобы несколько расширить дискуссию, я хотел бы коротко рассказать о другом, менее известном герое - Альберте Лео Шлагетере.
Шлагетер сражался на войне, по-видимому, с особой храбростью. В конечном счете он был произведен в лейтенанты и награжден Железным крестом 1-го и 2-го класса. Короткое пребывание во Фрайбургском университете после войны только усилило его чувство разочарования в послевоенном политическом урегулировании, и поэтому он быстро присоединился к фрайкору. В качестве члена военизированного формирования Шлагетер оказался участником кампании против большевиков в Прибалтике, где в мае 1919 г. «освобождал» Ригу, был задействован в кровавых классовых стычках в Ботропе в 1920 г. и поддерживал литовцев в их борьбе с Польшей. В 1921 г. он, как член так называемой Специальной полиции, принял участие в ряде секретных операций, таких, как проникновение в польское подполье. Оказавшись в 1922 г. в Берлине, он вступил в нацистскую партию, а затем минировал железнодорожные пути с целью остановить транспортировку германского угля во Францию и тем самым подорвать французский контроль над Рурской областью. После одной такой операции с динамитом Шлагетер был арестован фран-
цузами, предстал перед военным трибуналом, был приговорен к смерти и казнен 26 мая 1923 г.
После смерти Шлагетер быстро стал героем немецких правых. В день его похорон в Мюнхене собралось около 25 тыс. человек, чтобы услышать панегирик в его честь, произнесенный молодым политическим активистом Адольфом Гитлером. Воодушевленные Ассоциацией «Мемориал Шлаге-тера» (тесно связанной с национал-социализмом в плане членства, идеологии, использования символов и, что немаловажно, желания прославить мертвых героев), правые превратили смерть Шлагетера в популярную тему своих «героических» песен и устраивали ежегодные поминальные службы у его могилы. Кульминацией этого прославления стал Национальный мемориал имени Шлагетера, открытый в 1931 г. с большой помпой и с участием знаменитостей из политического и делового мира. На самом мемориале возвышался железный христианский крест, наводивший на мысль о воскресении, а в основании памятника была надпись «Альберт Лео Шлагетер». Внутри мраморного склепа можно было прочитать имена всех тех, кто погиб в борьбе за Рур.
Память о Шлагетере нацисты старались держать под контролем на всем протяжении 1920-х годов. Например, в «Майн Кампф» его имя появляется в самом начале текста, сразу после посвящения тем, кто погиб у Фельдхернхалле. После захвата власти тем более не требовалось много усилий, чтобы полностью «контролировать» это наследие. Десятая годовщина смерти Шлагетера в 1933 г. совпала с захватом власти нацистами, а 20 апреля того же года состоялась премьера спектакля по пьесе Ганса Йоста «Шлагетер» в официальном государственном театре в Берлине, которая была приурочена также ко дню рождения Гитлера. Неудивительно, что эта популярная пьеса (число зрителей достигало 35 тыс. в 1935 г. и 80 тыс. в 1943 г.) служила восхвалению как Шлагетера, так и национал-социализма в целом. В первый год захвата нацистами власти прошли и многие другие подобные торжества, в том числе одно, длившееся три дня, - в Дюссельдорфе. К концу 1933 г. Шлагетер был объявлен первым национал-социалистическим немецким солдатом и тем самым занял свое место в пантеоне погибших «нацистских героев».
Таким образом, Шлагетер был без особых помех включен в «пантеон нацистских героев» и в культ павших; и к этому, казалось бы, добавить было нечего. Однако одно из памятных торжеств состоялось 26 мая 1933 г. во Фрайбургском университете, и одним из выступавших был не кто иной, как Мартин Хайдеггер. Тот месяц выдался для
144
маститого философа довольно напряженным: 21 апреля он был назначен ректором университета, а 1 мая вступил в нацистскую партию. Программная речь Хайдеггера-ректора будет произнесена 27 мая и будет называться «Самоутверждение немецкого университета». Эта речь была в центре внимания многих споров относительно идеологических связей Хайдеггера с национал-социализмом. Но на самом деле многое об этих связях (как, собственно, и о самом фашизме) можно узнать, изучив речь Хай-деггера, произнесенную накануне во время поминальной службы по Шлагетеру [21].
В своей речи Хайдеггер говорит о Шлагете-ре теми же словами, которые произносились и во всех других выступлениях о нем: «Давайте чтить его, размышляя о его смерти»; «Альберт Лео Шла-гетер принял свою смерть с твердой волей и чистым сердцем»; «Студенты Фрайбургского уни-верстита! Пусть сила гор, родных для этого героя, укрепит вашу волю» и т.п. На последних словах: «Мы чтим героя и воздымаем руки в молчаливом приветствии» - примерно тысяча присутствующих вскинули руки в безмолвном приветствии. Во многих других отношениях речь Хайдеггера также согласуется с национал-социалистическими оценками Шлагетера. Например, он не упоминает о религиозных мотивах Шлагетера, что соответствовало характеру этого мероприятия, организованного секцией нацистов, которые исключали любую связь с католическими группами. Но кроме этого, речь Хайдеггера несла гораздо больший системный политический и философский смысл, потому что в своих ключевых моментах она соответствовала аналитике дазайна в его книге «Бытие и время».
Экзистенциальный анализ смерти в «Бытии и времени» основан на предположении о совокупности дазайна, а также на идее о том, что «Бытие самой этой совокупности должно пониматься как экзистенциальный феномен дазайна, и это бытие в каждом случае является его собственным» [22]. Это придает самосохранению ключевую позицию в онтологическом анализе существования; также и смерть становится центрально важной: «По самой своей сути, смерть в каждом случае моя, если она вообще «есть»... Что касается смерти, то для да-зайна она является его собственным потенциалом бытия» [23]. Смерть, таким образом, становится составным элементом дазайна и ключом к онтологии Бытия и времени. Только смерть может обеспечить существование с достоинством совокупности. Это Бытие-как-стремление-к-смерти означает, что смерть как конец дазайна является собственной возможностью дазайна - безотносительной, абсолютной и как таковой безграничной, непревзой-
денной. Смерть как конец дазайна состоит в его Бытии-как-стремлении-к-этому-концу. Вопрос возможного Бытия-как-целого этого существа, которым является каждый из нас, будет правильным, если усердие как основное состояние дазайна «связано» со смертью - высшей возможностью для этого существа [24].
В своем стремлении продвинуть идею смерти как онтологической основы совокупности Хай-деггер различает подлинную смерть и смерть как повседневную тему «пустых разговоров» о «Тех». «Те» уже получили интерпретацию этого события... Выражение «кто-то умирает» распространяется на то, что достигается посредством смерти, и «кто-то» и есть «Те» ... «Процесс умирания» сводится к событию, которое, естественно, достигает и да-зайн, но которое никому в частности не принадлежит» [25]. Но так как Хайдеггер хочет представить смерть как высшую возможность дазайна, то «да-зайн должен осознать, что эта отличительная возможность оторвана от понятия «Те». Это означает, что в ожидании смерти любой дазайн уже оторвал себя от «Тех» [26]. Спасенная от «постоянного успокаивания смертью», бытуемого среди «Тех», смерть становится подлинной и подводит дазайн «лицом к лицу с возможностью быть существом, изначально свободным от забот и треволнений, но существом, имеющим возможность существовать в страстной свободе стремления к смерти» [27].
В своей короткой речи Хайдеггер несколько раз отмечает, что Шлагетер «умер самой трудной и самой великой смертью». Он умер «самой трудной из всех смертей. Не на передовой как командир своей артиллерийской батареи, не в огне атаки и не в отчаянном сопротивлении. Нет. Он стоял беззащитным под французскими пулями». Таким образом, продолжает Хайдеггер, «в свой самый трудный час Шлагетер должен был добиться самого великого, на что только способен человек. Одинокий, опиравшийся только на собственную внутреннюю силу, он должен был думать не о своей душе, а о будущем пробуждении нации, ее чести и величии, так, чтобы он смог умереть с верой в такое будущее». В понятиях Бытия и времени смерть Шлагетера была «безотносительной, абсолютной и как таковая -безграничной, непревзойденной». Исторические обстоятельства, приведшие Шлагетера к его казни, и реальные исторические характеристики личности Шлагетера - послевоенное отчуждение и политическое недовольство, приведшие его к членству в добровольческом корпусе, - игнорируются в пользу внеисторической экзистенциальной концепции псевдо-политического принуждения: Шлагетер должен был добиться величайшей цели; он дол-
жен думать не о душе, но об определенном образе нации; он был вынужден поехать в Рур, вынужден был отправиться в страны Прибалтики, вынужден был оказаться в Верхней Силезии [28]. (Заметим, что те места, в которых он должен был оказаться -Прибалтика, Верхняя Силезия, Рурская область -это были места, в которых добровольческий корпус был наиболее активен) [29]. Другими словами, он должен был умереть.
В политическом экзистенциализме все фокусируется на самом экстремальном «кризисе»: «исключительное состояние», «чрезвычайная ситуация» или, в более широком смысле, смерть [30]. Если философию Хайдеггера можно охарактеризовать как форму политического экзистенциализма, то необходимо сказать, что Хайдеггер участвует не в чем ином, как культе смерти, рассматривая философскую стратегию, которая по своей сути является фашистской. Виктор Фариас утверждает, что в смерти Шлагетера Хайдеггер видел олицетворение судьбы немецкого народа после окончания Первой мировой войны и что «это согласуется с полемикой среди ультраправых и особенно национал-социалистов» [31]. Это, несомненно, так и есть; но в этой истории есть нечто большее, чем вопрос индивидуального самопожертвования и национального достоинства. Ссылки на горы и долины Шварцвальда, которые помогли сформировать «ясность сердца» и «твердую волю» Шлагетера, демонстрируют значительное развитие аргумента о Бытии и времени. Если в Бытии и времени дазайн существует сам для себя в «мире» (Welt), то в речи, посвященной Шла-гетеру, и в других его выступлениях 1933 г. понятие пространства является менее абстрактным: это «горы, леса и долины Шварцвальда, родного дома этого героя» [32]. Ссылки на общую родину и общее происхождение являются не просто способом найти отклик у слушателей, но и стать для Хайдег-гера и фашизма основным смыслом смерти. В речи Хайдеггера личная смерть Шлагетера представлена заново в понятиях коллективного будущего Германии и в качестве примера для немецкой молодежи. Основой амбиций Шлагетера было «величие пробуждающейся нации» и «будущее пробуждение народа». Поэтому он погиб «за немецкий народ и его Рейх». Или, как Хайдеггер скажет в другой речи спустя год о тех, кто пожертвовал собой: «Наши товарищи приняли раннюю смерть; однако, такая ранняя смерть - самая красивая и самая великая. Великая смерть, потому что она стала высшей жертвой во имя судьбы нации» [33]. Таким образом, анализ отдельной смерти в Бытии и времени в речи Шлагетера смещается в сторону дазайна, который колеблется между универсальностью и кон-
кретным политическим коллективным [сознанием] немецкого дазайна. «Свобода стремления к смерти» становится - в рамках общественного сознания - способностью пожертвовать своей жизнью ради нации. Насилие, присутствующее в философии Хайдеггера, является, таким образом, насилием, которое находится в созвездии сил, объединяющих коллективное Бытие и смерть.
Отсюда можно заключить, что культ павшего солдата и память о погибших выходят в фашистской идеологии далеко за рамки памятных торжеств, это, скорее, философия жизни; отсюда и любимая фраза всех фашистов: «Да здравствует смерть!». «Смерть», - говорит Хайдеггер; «Да здравствует смерть!» - восклицают фашистские активисты. Я полагаю, что эта последняя фраза и есть основа фашистской теории и практики - как в прошлом, так и в настоящем [34]. Однако напрашивается очевидный вопрос: что это значит?
Несложно было бы трактовать этот лозунг буквально: если так, то он объясняет, почему фашисты стремились уничтожать большое количество людей. Современные фашисты (или, как они предпочитают себя именовать, «расовые националисты» или «революционные националисты») настаивают на том, что их лозунг не является пропагандой геноцида. Они утверждают, что это «братский салют, приветствие, которое подтверждает, что революционные националисты готовы пожертвовать всем ради службы их благородному делу» [35]. Показательно высказывание Геббельса на этот счет. Выступая 5 февраля 1933 г. (то есть через несколько дней после захвата нацистами власти) на похоронах нацистского героя Ханса Майковски, Геббельс сказал в присутствии примерно 40 тыс. членов СС, СА и Гитлерю-генда: «Мы стоим здесь, у его открытой могилы, и уместно сказать пословицей, что мы собираемся вернуться в лоно матери-земли. Возможно, мы, немцы, не знаем многого о жизни, но о смерти мы знаем все прекрасно! Этот молодой человек знал, как умереть, и сделал он это прекрасно» [36]. Также у Муссолини и Джентиле мы находим, что наиболее важным элементом в становлении фашизма было то, что фашисты предпочитали действовать и бороться, а не вести научные изыскания и дебаты: «Дебаты были, но происходило что-то более священное и важное: смерть. Фашисты умели умирать» [37]. Тогда их лозунг означает, что фашисты знали, как пожертвовать свою жизнь во имя нации. Это значило умереть красиво, будучи героем, принять участь павшего солдата. Многие авторы действительно были готовы остановиться на таком толковании.
146
Однако, возможно, в этом лозунге кроется большее. Я хочу показать, что он не сводится к простому вопросу жертвоприношения или героизма. Я вижу в нем непосредственное отождествление фашизма и смерти. Это не «реальная» или «повседневная» смерть и ее мирская трагическая банальность, но смерть в ее высшей политической и эстетизированной форме. Попытки сравнивать фашизм с другими формами геноцида в смысле количества смертей (сравнение Холокоста с ГУЛАГом; Х млн по сравнению с Y млн смертей и т.д.) упускают центральное место смерти в фашизме; другими словами, они упускают часть ее качественной специфики. Но эта специфика заключается не только в том, что фашизм представляет собой движение, направленное на строительство такого общества, в котором «величайшим достижением» является лагерь смерти. Она также в том, что активное использование понятия смерти является основой теории и практики движения. Это активное использование, в свою очередь, основывается на предположении, что павшие в действительности никогда не умирают, и отсюда возникает вера в то, что их можно снова вести в бой. Другими словами, я пытаюсь сказать, что воскресение является одной из центральных категорий фашизма.
Пробуждение мертвых
Лозунг «Да здравствует смерть!» стал использоваться националистическими группами в Европе между Первой и Второй мировыми войнами. Его прославили легионеры д'Аннунцио и присвоили итальянские «Народные смельчаки», но наиболее известным он стал в контексте гражданской войны в Испании. Лозунг «Viva la Muerte!» был любимым девизом генерала испанской Фаланги Милана Астрея. В полемике между Мигелем де Унамуно и Астреем в Университете Саламанки в октябре 1936 г. один из сторонников генерала, как сообщалось, выкрикнул этот лозунг из задней части зала во время выступления Унамуно. Унамуно отреагировал: «Только что я услышал некрофилический и бессмысленный вопль: «Да здравствует смерть!»... Как авторитетный эксперт я должен вам сказать, что этот нелепый парадокс мне противен... Это [университет] храм интеллекта. И я его первосвященник... Вы победите, потому что у вас более чем достаточно грубой силы. Но убедить вы не сможете. Чтобы убеждать, вам нужно иметь то, чего у вас нет: Разум и Право». Утверждают, что в ответ на последние слова Астрей выкрикнул: «Смерть интеллигенции! И да здравствует смерть!». Приверженность этому лозунгу он проиллюстрировал тем, что приказал Унамуно под дулом пистолета покинуть университет.
Отметим, что это противостояние выражает самую суть иррациональной природы реакции фашизма на «рационалистические» политические доктрины, такие, как либерализм и марксизм, но в данной статье предметом исследования является другое. Интерес вызывают, скорее, слова Унамуно: «некрофилический вопль». Эта фраза и специфический культ смерти, который здесь описан, согласуются с утверждением Эриха Фромма о том, что фашизм есть некрофилическое явление, возглавляемое лидерами-некрофилами и поддерживаемое последователями-некрофилами. Такой подход подкрепляет утверждения многих авторов по поводу, как они любят выражаться, «творческого разрушения» внутри фашизма. Для Фромма это означает «страстное увлечение всем, что мертво, распалось, гнилостно и болезненно». Это «страсть превращать то, что живо, во что-то неживое, уничтожать ради уничтожения... Это страсть разрывать живые структуры» [38]. Напротив, Элиас Канетти утверждал, что в основе массовой политики лежит вопрос о выживании; мертвые, таким образом, приобретают символическое значение. «В представлении тех, кто еще жив, каждый, кто умер, потерпел поражение, которое состоит в том, что он не выжил» [39]. Чувство поражения, ассоциирующееся с умершими, противопоставляется чувству «превосходства» живых, особенно тех, кто сражался на войне. «Уже потому, что он все еще жив, оставшийся в живых чувствует, что он лучше, чем они [мертвые]. Он доказал себя, ибо он жив. Он доказал себя множеству других, ибо павшие не живы» [40]. Клаус Тевеляйт применил этот аргумент к фашизму, предполагая, что этот человек [Гитлер, это также относится к фашистам в целом] любит не трупы; он любит свою собственную жизнь. Но он любит ее. за способность выжить. Груды трупов показывают, что он победитель, человек, который успешно облек во внешнюю форму все то, что умерло в нем самом, человек, который гордо стоит, когда все остальное рушится» [41]. В этом аргументе есть некоторая сила, хотя он также страдает все теми же внеисто-рическими характерологическими определениями, которые ослабляют доводы Фромма.
В отличие от построений Фромма и толкования Канетти Тевеляйтом имеет место и утверждение о том, что разрушительная тенденция фашизма означает не его любовь к смерти, к накоплению опыта смерти, но стремление к своей собственной гибели: «конечной программой для Германии была национальная смерть... Гитлер приговорил Германию к национальной смерти» [42]. Как выразился Альберт Шпеер, сыгравший свою заметную роль в Третьем рейхе, последней лебединой песней нациз-
ма был смертный приговор немецкому народу [43]. В этом смысле фашизм можно толковать как идеологию суицида, а фашистское государство - как государство-самоубийцу. Фуко отмечает, что «целью нацистского режима было... на самом деле не уничтожение других рас. Уничтожение других рас было одним из аспектов этого проекта; другой же состоял в том, чтобы подвергнуть свою собственную расу абсолютной и всеобщей угрозе смерти» [44]. Таким образом, вероятность полного разрушения заняла центральное место в фашистском проекте, который должен был выйти на такой уровень, когда все население столкнется со смертельной угрозой. Об этом свидетельствует шквал указов, изданных между 18 марта и 7 апреля 1945 г., в которых Гитлер приказывал разрушать инфраструктуру Германии. «Эпидемия самоубийств» с февраля по май 1945 г. (в течение которой несколько тысяч немцев покончили с собой) отражает настроения того времени, а решение Гитлера пустить себе пулю в лоб, безусловно, стало кульминацией этой «суицидальной тенденции» - самоубийство лидера как символ самоубийства государства. Вот почему Жиль Делез и Феликс Гваттари утверждают, что при фашизме государство является скорее суицидальным, чем тоталитарным. Фашизм - это реализованный нигилизм. В отличие от тоталитарного государства, которое делает все возможное, чтобы, выражаясь языком авиации, «перекрыть все возможные линии полета», фашизм строится на «интенсивной линии полета», которую он превращает в линию чистого разрушения и уничтожения. Любопытно, что с самого начала нацисты объявили Германии о том, что они несут нации: одновременно свадебные колокола и колокола смерти, включая их собственную смерть и смерть всех немцев. Они верили, что погибнут, но их дело будет подхвачено по всей Европе, во всем мире и всей солнечной системе. И люди ликовали не потому, что не понимали, что их ждет, а потому что они сами хотели принять такую смерть через смерть других... Самоубийство представлено не как наказание, а как славный конец, венчающий смерти других. Можно подумать, что эти туманные разговоры и есть идеология. Но это не так. Недостаточность экономических и политических определений фашизма не просто подразумевает необходимость привлекать смутные, так называемые идеологические определения. Нацистские высказывания... всегда содержат «тупой и отвратительный» вопль «Да здравствует смерть!» даже на экономическом уровне, где расширение производства вооружений заменяет рост потребления и где инвестиции помещаются не в средства созидания, а в средства чистого разрушения [45].
Фуко ставит вопрос еще резче: «У нас абсолютно расистское государство, абсолютно смертоносное государство и абсолютно суицидальное государство... Все три обязательно накладываются одно на другое» [46].
Некрофилия? Сурвивализм? Суицид? Эти термины имеют очевидную притягательную силу, предлагая удобный способ объяснить трансформацию кровавого мифа в кровавую баню и механизмы, с помощью которых все общество можно направить на производство трупов. Конечно, гораздо проще узаконить массовые убийства, когда у вас есть лозунг «Да здравствует смерть!». Так что в этом смысле «некрофилия», «сурвивализм» и «суицид» могут объяснить тенденцию к «творческому разрушению» и представить идею фашизма, по Жану Бодрийяру, как «эстетическое извращение политики, доводящее принятие культуры смерти до точки ликования» [47].
Но (и это колоссальное «но») этого совсем недостаточно. В каком-то смысле такие интерпретации, пожалуй, слишком гладкие. При всем заключенном в них радикализме они предлагают довольно легкий вариант толкования, так как либо вместе, либо по отдельности они подталкивают нас к тому, чтобы упаковать фашизм в коробку под названием «смерть» и оставить его там.
Однако рассмотрение идеи фашизма как некрофилии, сурвивализма или суицида приводит нас к сути вопроса. То есть во многих отношениях фашисты не любят смерть per se (как таковую). Скорее, фашизм представляет мертвых либо как живых, либо как обладающих возможностью стать снова живыми. В конце концов, «никто не может уйти из этого мира окончательно» [48]. Помните: «Альберт Лео Шлагетер жив!». В своей речи в день памяти Хорста Весселя в 1933 г. Гитлер говорит, что «своей песней, которую поют сегодня миллионы, Хорст Вессель воздвиг себе памятник в вечной истории, которая переживет этот мемориал из камня и железа... Хорст Вессель, покоящийся под этим камнем, не умер. Каждый день и каждый час его дух с нами, он марширует в наших рядах» [49]. «Хорст Вессель не умер» - этот мотив снова и снова повторялся ведущими деятелями фашизма. В 1935 г. на торжествах в память «мучеников Фельдхернхалле» Гитлер заявил, что они являются примером, потому что «для нас они не мертвы» [50]. Или, как в некрологе, посвященном Весселю, в газете Геббельса «Дер Ангрифф» говорилось: «Покойный, который с нами, поднимает свою бледную руку и указывает в туманную даль: Шагайте через могилы! Там в конце лежит Герма -ния!» [51].
148
Эта тема также превалировала в фашистской пропаганде. В качестве примера можно привести фильм «Квекс из гитлерюгенда» (1933) - историю юного Хайни Фолькера - сына коммуниста, который постепенно приходит к пониманию, что будущее не за коммунизмом, а за национал-социализмом. Заканчивается фильм смертью Хайни от рук коммунистов. В конце фильма идет монтаж, сменяющий бездыханное тело Хайни массой его марширующих соратников по направлению к камере, как будто они идут с экрана в зал, чтобы сказать: погибшие продолжают идти вместе с нами [52]. Аналогичным образом фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли», утверждая идею будущей (технологически модернизированной и высокооснащен-ной) Германии, в конечном счете, обращен к мертвым. Лоуренс Рикелс объясняет: «Лозунг нацистов о будущем новой, истинной Германии, обращенный к живым, в конечном счете, был нацелен на погибших в годы войны». Ведь павшие на войне не умерли: «В то время, как мы готовимся воспарить к Германии, которая станет и склепом, и небесами, мы все еще слышим звучащие в стране голоса: павшие воины не мертвы» [53].
Конечно, возникают трудности с утверждением, что павшие не умерли, потому что они, в конкретном смысле слова, действительно мертвы. Идеологическое решение этой проблемы лежит в том, чтобы представить их живущими либо в качестве бессмертных, либо в процессе воскресения, как часть великого будущего. Отсюда слова Геббельса и нацистского поэта Генриха Анакера о Весселе: «его душа возродилась, чтобы жить среди нас., он марширует в наших колоннах» (Геббельс); «ты [Вессель] должен был сначала умереть/прежде чем стать бессмертным для нас» (Анакер) [54]. «Майн Кампф» - это призыв не только к немецкой нации, но и к павшим немцам; призыв к воскресению не только нации, но и самих мертвых. Тогда первым шагом на пути к воспитанию масс в националистическом духе становится цель «завоевать массы для национального возрождения»: «без ясного понимания расовой проблемы и, следовательно, еврейской проблемы воскресения немецкий нации не будет никогда». Не «механическая реставрация прошлого», а «воскресение нашего народа» [55]. Отсюда вывод: «души мертвых. торопят: «Неужели не разверзнутся могилы сотен тысяч - могилы тех, кто шли вперед с верой в отечество и не вернулись? Неужели эти могилы не откроются и не отпустят безмолвных, покрытых грязью и кровью героев как духов мести обратно на родину, которая столь цинично обманула их?» [56]. Или, как выразился Гитлер в своей речи в 1935 г. в память
«мучеников Фельдхеррнхалле»: «Эти шестнадцать солдат празднуют воскресение, уникальное в мировой истории... Сейчас они вступают в немецкое бессмертие... Но для нас они не умерли... Да здравствует наша национал-социалистическая Германия! Да здравствует наша нация! И пусть сегодня живут павшие во имя нашего движения, Германии и всех ее живых и мертвых!» [57].
Вот слова фашистской песни: Звони, о колокол революции! Звони и зови сражающихся воинов, Зови седобородых, зови молодых, Зови спящих с их постелей, Зови юных дев из их покоев, Зови матерей от их колыбелей. Пусть воздух содрогнется от предостережения, Предостережения о страшной мести! Зови умерших из прогнивших склепов С громовым криком мести. Месть! Месть! Германия, пробудись! [58]. Однако звать девушек из их покоев и отрывать матерей от колыбелей - это одно, а звать умерших из их склепов - совсем другое. В песне подчеркивается фашистская концепция континуума между жизнью и смертью. Она объясняет, почему нацисты в конечном итоге пришли к отрицанию культа Неизвестного солдата, - на том основании, что павшие не умерли, а живы, и что умершие воссоединились с живыми через их общую веру в нацистскую Германию. Все это также объясняет миф Мориса Барреса о debout les morts (восставших мертвых), в котором рассказывалось о погибших солдатах, приходивших на помощь живым в бою, - миф, возрожденный после войны в таких произведениях, как «Альманах бойца» Анри Бонне (1922) и «Пробуждение мертвых» (1923) Ролана Доржелеса, где показывалось, что павшие не были действительно мертвы, и утверждалось, что, учитывая их жертвенность, надо советоваться с ними о будущем Франции [59].
Для фашизма процесс поминовения мертвых состоит не столько в сохранении памяти о них, сколько в их увековечивании. Муссолини говорил: «Поминовение мертвых означает вхождение в сообщество душ, которое связывает живых и мертвых» [60]. Как писал один из ветеранов Лан-гемарка в 1935 г., «могилы Лангемарка светятся новым небесным светом. Мертвые в нас вернулись домой» [61]. Хор гитлерюгенда в день памяти провозглашал: «Лучшие из наших людей погибли не для того, чтобы живые могли умереть, а для того, чтобы павшие смогли ожить» [62]. Таким образом, когда Иосиф Магнус Венер восхвалял погибших
при Лангемарке, то, как говорилось выше, это делалось, чтобы показать, что павшие в бою не мертвы: «...они воскресали вновь и вновь, тысячу раз, и они снова поднимутся тысячи раз». И хотя герои Лангемарка погибли, их лица выражают «вечное счастье бессмертия... Они живее нас» [63].
Здесь заключены три идеи, которые требуется разграничить и каждую определить отдельно, но для фашистского мировоззрения они более или менее одинаковы: идея о том, что погибшие в бою не мертвы, идея воскресения и идея бессмертия. Павшие не мертвы именно потому, что они бессмертны. Их бессмертие позволяет им их воскресение, а их воскресение показывает, что они не мертвы. Такое пересечение является еще одним примером того, как фашизм способен оперировать, казалось бы, противоречивыми представлениями. Но тем не менее важно признать, что именно этот синтез играет ключевую роль в фашистской идеологии. С этой точки зрения погибшие присутствуют среди живых. Вышеупомянутая книга «Павшие члены милиции» открывается следующим призывом: «Пусть я буду всегда достойным наших Мертвых, чтобы они сами. могли сказать живым: МЫ ПРИСУТСТВУЕМ! (МЫ ЗДЕСЬ!)» [64]. Подобным образом на ступенчатом архитраве из белого мрамора - самом грандиозном из последних мест захоронения погибших итальянских воинов (мемориал Реди-пулья, где похоронены более 100 тыс. солдат) - слово «ЗДЕСЬ!» высечено многократно, как бы символизируя своего рода перекличку павших. Похороны фашистов, погибших в военных действиях, также работали на идею их постоянного присутствия. Как выразился Джентиле, кульминационным моментом церемонии похорон была поименная перекличка, во время которой « один из командиров выкрикивал имя убитого, а толпа, опустившись на колени, восклицала: «Здесь!» [65]. Над именами погибших героев в «Святилище мучеников» на Выставке фашистской революции в Италии в 1932 г. повторялось слово «Здесь!», а на металлический крест была нанесена фраза «За бессмертное Отечество!»
Идея присутствия мертвых была неизменной темой в речах Гитлера, посвященных памяти «мучеников Фельдхеррнхалле»: «дух их тоже присутствует в наших рядах, и они вечно будут знать, что их борьба не была напрасной» (ноябрь 1934 г.) [66]. Иоахим Фест описывает церемонию, устроенную нацистами год спустя по тому же поводу: «Архитектор Людвиг Троост спроектировал в стиле классицизма два Храма почета для Кенигсплац в Мюнхене. Туда должны были перенести эксгумированные кости первых «мучеников» нацистского движения, помещенные в шестнадцать бронзовых саркофагов.
Накануне вечером, во время традиционного выступления Гитлера в Бюргербройкеллер, гробы поместили на похоронные носилки в Фельдхеррнхалле, который по этому случаю был украшен коричневой драпировкой и пылающими светильниками... С поднятой рукой Гитлер взошел на лестницу, покрытую красным ковром. Он остановился перед каждым из гробов, «ведя безмолвный диалог». Шесть тысяч его последователей в фашистской униформе пронесли молча мимо гробов бесчисленные флаги и штандарты всех партийных отделений. На следующее утро, в приглушенном свете ноябрьского дня, началось мемориальное шествие. Над головами развивались сотни темно-красных вымпелов с именами «павших во имя движения», вписанных золотыми буквами. Громкоговорители транслировали песню Хорста Весселя, пока процессия не достигла одной из чаш для жертвоприношений, у которой выкрикивались имена погибших... Затем наступила торжественная тишина, когда Гитлер возложил гигантский венок к мемориальной доске. Под скорбное звучание «Германия, Германия превыше всего» процессия двинулась в сторону Кенигсплац сквозь тысячи и тысячи приспущенных флагов в знак приветствия павшим. Это был объединенный «Марш Победы», а имена павших были зачитаны в «последней перекличке». Толпа отвечала «Здесь!» в ответ на каждое произнесенное имя. Таким образом, павшие заняли свои места в «вечном карауле» [67].
«Присутствие» погибших объясняет, почему мы «поднимаем руку в безмолвном приветствии» (Хайдеггер, приветствуя Шлагетера), так как эти шествия и торжественные поминовения являются фашистскими митингами особого рода: это митинги немертвых, которые проходят в другом, неявном мире, где жертвы истории навсегда присутствуют друг для друга [68].
Другими словами, фашистов мотивирует и мобилизует не некрофилия, сурвайвализм или тяга к суициду, а желание быть рядом с погибшими и в этом смысле - желание их воскресить. «Проснись, Германия!» становится призывом как к павшим, так и к живым. Это требование не только воскресения, но и политического действия. А можно сказать и так: требование воскресения как политического действия. Таким образом, центральное место в идеологии фашизма занимает попытка привить массам идею воскресения в качестве ключевой политической идеи. Вот почему фашистам легче общаться с мертвыми. В этом и заключается смысл тезиса Хай-деггера о необходимости быть с мертвыми. «Задерживаясь около него [умершего] в знак скорби и памяти, те, кто живы, остаются с ним... В этом Бы-тии-с-умершим сам умерший фактически больше
150
не «здесь». Однако. те, кто остался, по-прежнему могут быть с ним». [69]. Шлагетер и павшие продолжают жить: бессмертные, воскресшие, на грани возвращения. В воображении фашистов мертвые не умерли. Они - Немертвые [70].
Но если мертвые в каком-то смысле «немертвые», бессмертные, то это представляет для фашизма серьезную проблему. Если павшие все еще с нами или готовы вернуться, чтобы совершить акт исторической мести, то разве то же самое не верно в отношении погибшего врага? Другими словами, если хорошие немцы не умирают, а остаются бессмертными как часть вечной борьбы, то разве то же самое не относится к коммунистам, евреям, цыганам и т.д.? В конце концов, разве они не являются также частью вечной борьбы? Вспомните, что, несмотря на все разговоры о биологической основе расы, Гитлер все же был вынужден думать о евреях как об «абстрактной расе интеллекта» и поэтому отмечал очевидное: «раса интеллекта является более крепкой, более долговечной, чем просто раса, чистая и простая» [71]. Таким образом, враг также может принимать форму немертвого. И, конечно, немертвые не умирают, а множат новые жертвы и увеличивают свои силы.
Именно поэтому охранники концлагерей так ненавидели заключенных, которые кончали жизнь самоубийством. В своей книге «Непроизводимое сообщество» Жан-Люк Нанси цитирует одного заключенного концлагеря, который утверждал, что заключенные часто думали о самоубийстве, «хотя бы только затем, чтобы заставить эсэсовцев столкнуться с незапланированным мертвым объектом» [72]. Нан-си думает об этом так же, как, вероятно, большинство: самоубийство становится для заключенного формой сопротивления, потому что охранников ждет самое сильное разочарование - они уже не смогут ни наказывать, ни пытать мертвый объект. Но если воспользоваться приведенными мною аргументами, то причину разочарования эсэсовцев в результате самоубийств заключенных надо искать в том, что в их понимании заключенные не были действительно мертвы, а вошли в «царство немертвых», где они могли бы продолжать дело мирового господства, в которое конкретный охранник не в состоянии вмешаться. Фашизм страшится того, что его «умершие» враги не мертвы по-настоящему, что они тоже могут воскреснуть или стать бессмертными. И это, наконец, возвращает нас к вопросу об осквернении могил. По еврейским законам, «неуважительное отношение к трупу подразумевает веру в то, что смерть является окончательной и необратимой» [73]. Вот почему осквернение могилы является актом величайшей важности для фашизма: это способ напа-
дения на мертвых, потому что смерть не является ни окончательной, ни необратимой. Оскверняя могилы, фашизм лишь продолжает борьбу. Можно даже сказать, что фашисты идеологически обязаны осквернять могилы, так как их борьба с врагом обязательно должна вестись и на территории мертвых. Другими словами, фашизм опасается, что их «мертвые» враги не мертвы по-настоящему. А так как на самом деле вести борьбу в мире немертвых фашисты не в состоянии, они вынуждены нападать на могилы. Все это только усиливает мой главный аргумент: если мы проиграем битву с фашизмом, то даже мертвые/павшие не будут в безопасности.
Примечания:
1. Friedlander, S. Reflections of Nazism: An Essay on Kitsch and Death. - Bloomington, 1993. - P. 75.
2. Canetti, E. Crowds and Power. - London, 1962. -P. 262.
3. Gentile, E. The Sacralization of Politics in Fascist Italy. -Cambridge, 1996. - P. 66.
4. Этот аргумент основан на более широком тезисе о том, что политические взгляды - в частности, консерватизм, марксизм и фашизм - можно различать по отношению к мертвым. Это, в свою очередь, связано с идеей о «немертвых». Об этом см. мою книгу: The Monstrous and the Dead: Burke, Marx, Fascism. - Cardiff, 2005.
5. Griffin, R. The Nature of Fascism. - London, 1993.
6. Ibid. - P. 34.
7. Ibid. - PP. 33, 36.
8. Griffin, R. Shattering crystals: the role of 'dream time' in extreme right-wing violence // Terrorism and Political Violence. - 2003. - 15/1. - P. 57-95, at P. 76-77.
9. Mussolini, B. My Autobiography. - London, n.d. -P. 119.
10. Hitler, A. Mein Kampf. - Boston, 1943. - P. 687.
11. Ibid. - P. 199.
12. Rosenberg, A. The Myth of the Twentieth Century: An Evaluation of the Spiritual-Intellectual Confrontations of Our Age. - California, 1982. - PP. 460-461.
13. Mosse, G.L. The Nationalization of the Masses. - New York, 1985; Mosse, G.L. Fallen Soldiers: Reshaping the Memory of the World Wars. - Oxford, 1990.
14. Цит. по: Baird, J.W. To Die for Germany: Heroes in the Nazi Pantheon. - Bloomington, 1990. - P. 8.
15. Ziemer, G. Education for Death: The Making of the Nazi. - London, 1942. - P. 21.
16. Из песенника СС, цит. по: Hohne, H. The Order of the Death's Head: The Story of Hitler's SS. - London, 2000. - P. 2.
17. Цит. по: Ziemer, G. Op. cit. - Ref. 15. - P. 45.
18. Rosenberg, A. Op. cit. - Ref. 12. - P. 463.
19. Mussolini, B. Op. cit. - Ref. 9. - P. 121. Подобный поворот можно также увидеть в законе, принятом
нацистским режимом в феврале 1934 г., приравнявшим компенсации пострадавшим борцам за национал-социализм к тем, что выплачивались ветеранам и жертвам Первой мировой войны (см. Heiden, К. Der Fuehrer. Book Two. - London, 1944. - P. 575).
20. Я перефразирую высказывание Т. Адорно о Р. Вагнере: «За фасадом свободы Вагнера стоят смерть и разрушение» (Adorno, Th. In Search of Wagner. - London, 1981. - P. 14.
21. См.: "Schlagetef' // The Heidegger Controversy / Eds. by R. Wolin, Th. Adorno. - Cambridge, 1993. - P. 40-42.
22. Heidegger, M. Being and Time. - Oxford, 1967. -P. 240. В английском переводе на полях указана нумерация страниц оригинального издания.
23. Ibid. - P. 240, 249.
24. Ibid. - P. 258-259.
25. Ibid. - P. 253.
26. Ibid. - P. 263.
27. Ibid. - P. 266.
28. См.: Lowith, K. Martin Heidegger and European Nihilism. - New York, 1995. - P. 161, 220.
29. Farias, V. Heidegger and Nazism. - Philadelphia, 1989. - P. 93.
30. Marcuse, H. The struggle against liberalism in the totalitarian view of the state // Marcuse, H. Negations. -London, 1968. - P. 36.
31. Farias, V. Op. cit. - Ref. 29. - P. 91.
3 2. Heidegger, M. Op. cit. - Ref. 21. - P. 41.
33. Heidegger, M. 25 Jahre nach unserem Abiturium: Klassentreffen in Konstanz am 26/27 Mai 1934 // Heidegger, M. Reden un andere Zeugnisse eines Lebensweges. Gesamtausgabe Band 16. - Frankfurt am Main, 2000. - P. 279.
34. Степень важности этого вопроса подчеркивается наличием веб-сайтов различных групп, которые называют себя «революционными националистами», «белыми националистами», «расовыми националистами», «сторонниками третьей позиции» и т.д.
35. Для примера см.: http://www.rosenoire.org/ essays/final-solution.php.html; http://www. stewarthomesociety.org/gba.html; http://unitedskins. com/interviews/razon.htm .
3 5. Националистическая партия Fanzine. - URL: http:// dspace.dial.pipex.com/finalconflict/a11-4.html (доступ 26.02.2003).
36. Цит. по: Baird, J.W. Op. cit. - Ref. 14. - P. 97.
37. Mussolini, B. in collaboration with Gentile G. Foundations and Doctrine of Fascism // A Primer of Italian Fascism / Ed. by J.T. Schnapp. - Lincoln, 2000. - P. 52. Точно так же в своей автобиографии он рассказывает о молодом фашисте, смертельно раненом коммунистами: «он произнес, что рад и горд умереть и что от меня он узнал, как надо умирать» (Op. cit. - Ref. 9. - P. 124).
38. Fromm, E. The Anatomy of Human Destructiveness. -Harmondsworth, 1977. - P. 441.
39. Canetti, E. - Op. cit. - Ref. 2. - P. 263.
40. Ibid. - P. 2, 228.
41. Theweleit, K. Male Fantasies. Vol. 2. // Theweleit, K. Male Bodies: Psychoanalyzing the White Terror. -Cambridge, 1989. - P. 19.
42. Haffner, S. The Meaning of Hitler. - London, 1988. -P. 150, 158. Такое толкование является широко распространенным. В качестве другого примера см.: Stern, J.P. Hitler: The Führer and the People. -London, 1975. - P. 209.
43. Speer, A. Inside the Third Reich. - London, 1971. -P. 591.
44. Foucault, M. Lecture, 17 March 1976 // Foucault, M. Society Must Be Defended: Lectures at the College de France, 1975-76. - London, 2003. - P. 260.
45. Deleuze, G.; Guattari, F. A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia. - London, 1987. -P. 230-231.
46. Foucault, M. Op. cit. - Ref. 44. - P. 260.
47. Baudrillard, J. Symbolic Exchange and Death. -London, 1993. - P. 186.
48. Hitler's Table Talk, 1941-1944. - London, 1953. -P. 38, 144 (Entry for 23rd September 1941, evening and Entry for 13th December 1941, midday).
49. Hitler, A. Speech on 22 January 1933 // Domarus, M. Hitler: Reden und Proklamationen 1932-1945. Band I. - Wiesbaden, 1973. - P. 181 (Domarus, M. Hitler: Speeches and Proclamations, 1932-1945. Volume One: The Years 1932 to 1934. - London, 1990. -P. 220).
50. Hitler, A. Speech of 8 November 1935 // Domarus M. Hitler: Speeches and Proclamations, 1932-1945. Volume Two: The Years 1935 to 1938. - London, 1992. -P. 728.
51. Цит. по: Burleigh, M. The Third Reich: A New History. -London, 2000. - P. 119.
52. Обсуждение фильма в этом ключе можно найти в: Schulte-Sasse, L. Entertaining the Third Reich: Illusions of Wholeness in Nazi Cinema. - Durham, 1996. - P. 253-273.
53. Rickels, L. Nazi Psychoanalysis. Vol. 1: Only Psychoanalysis Won the War. - Minneapolis, 2002. -P. 76.
54. Цит. по: Baird, J.W. Op. cit. - Ref. 14. - P. 83, 86, 87.
55. Hitler, A. Mein Kampf. - Ref. 10. - PP. 336, 339, 364, 494, 534.
56. Ibid. - Ref. 10. - PP. 201, 205.
57. Hitler, A. Speech of 8 November 1935 // Domarus, M. Hitler: Speeches and Proclamations, 1932-1945. Volume Two. - Ref. 50. - P. 726-728.
58. Песня из детской книги Мини Гроштельс «Битва за новый рейх», в которой рассказывается история немецкой молодежи, сражавшейся против коммунистов, цит. по: Ziemer, G. Op. cit. - Ref. 15. - P. 87.
59. Mosse, G.L. Fallen Soldiers. - Ref. 13. - P. 105; Idem. National cemeteries and national revival: the cult of the fallen soldiers in Germany // Journal of Contemporary History. - 1979. - № 14. - P. 1-20, 7, 15.
152
60. Mussolini, B. Battisti!, 12 July 1917 // Opera Omnia di Benito Mussolini. Vol. IX. - Florence, 1952.
61. Dreysse, W. Die Deutschen von 'Langemarck', 22 October 1935, цит. по: Baird, J.W. Op. cit. -Ref. 14. - P. 10.
62. Цит. по: Mosse, G.L. National cemeteries. - Ref. 59. -P. 6.
63. Цит. по: Baird, J.W. Op. cit. - Ref. 14. - P. 8.
63. Berezin, M. Making the Fascist Self: The Political Culture of Interwar Italy. - NY, 1997. - P. 202.
64. Gentile, G. Op. cit. - Ref. 3. - P. 27.
65. Hitler, A. Speech of 8 November, 1934 // Domarus, M. Hitler: Speeches and Proclamations, 1932-1945. Volume One. - Ref. 49. - P. 542.
66. Fest, J.C. Hitler. - Harmondsworth, 1977. - P. 761762.
68. См.: Schnapp, J.T. Epic demonstrations: fascist modernity and the 1932 exhibition of the fascist revolution // Fascism, Aesthetics, and Culture // Ed. by R.J. Golsan. - Hanover, 1992. - P. 30.
69. Heidegger, M. Op. cit. - Ref. 22. - P. 238.
70. Здесь игра со словами «немертвый» и «чудовищный». Подробнее см. мою книгу «Monstrous and the Dead».
71. Entry for 13 th February 1945 // The Testament of Adolf Hitler: The Hitler-Bormann Documents, February-April 1945 / Ed. by F. Genoud. - London, 1962. -P. 65.
72. Nancy, J.-L. The Inoperative Community. -Minneapolis, 1991. - PP. 158-159.
73. Rabbi Breitowitz, Y. Jewish law articles: the desecration of graves in Eretz Yisrael. - URL: http://www.jlaw. com/Articles/heritage.html (доступ 18.08.2003).,
