CC BY
183
УДК 821.161.1+82-2 ББК Ш301.46
Кислова Лариса Сергеевна
кандидат филологических наук, доцент
кафедра русской литературы Тюменский государственный университет г. Тюмень Медведев Александр Александрович
кандидат филологических наук, доцент
кафедра русской литературы Тюменский государственный университет г. Тюмень Kislova Larisa Sergeevna Candidate of Philological Sciences, Assistant Professor Department of Russian Literature Tyumen State University Tyumen
Medvedev Aleksander Aleksandrovich
Candidate of Philological Sciences, Assistant Professor Department of Russian Literature Tyumen State University Tyumen amedv1@yandex.ru «Чулимский синдром» в драме Василия Сигарева «Черное молоко» «Chulimsk syndrome» in the drama Vassily Sigareva «Black Milk» Огатья посвящена сопоставительному анализу провинциального пространства в драме Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» и пьесе представителя драматургии уральской школы Василия Сигарева «Черное молоко». Урало-сибирская топика в текстах А. Вампилова и В. Сигарева рассматривается на перцептуальном и концептуальном пространственных уровнях.
The article contains a comparative analysis of the provincial space in Alexander Vampilov's drama «Last summer in Chulimsk» and the Ural school dramatist Vassily Sigarev's play «Black Milk». The Ural and Siberian space, which is represented in Sigarev's and Vampilov's texts, are analyzed on perceptual and conceptual spatial scales.
Ключевые слова: драма, провинциальное пространство, топика, мотив, жизненные стратегии.
Key words: drama, provincial space, topic, motif, life strategies.
В драме Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» (1971) образ провинции обретает особые смыслы, и таежный райцентр Чулимск становится локусом-символом. Пространство реальное перетекает в пространство перцептуальное, «субъективное, семиотизированное, то есть превращенное в знаковую систему, подталкивающее к построению новых авторских миров» [1: 41]. В поствампиловской драматургии, в частности, «новой драме» рубежа XX-XXI веков провинциальная топика превращается в литературный бренд. Провинциальное место в драматургии уральской школы, как правило, утрачивает конкретное именование и перестает быть лишь местом действия. Художественное пространство в текстах уральских драматургов Н. Коляды, В. Сигарева, О. Богаева, Г. Ахметзяновой, А. Чичкановой символизируется и превращается в пространство, где «локализуются эмоции, настроения, фантазии, сновидения, несущие определенную символическую нагрузку» [1: 42]. Однако образ провинции не всегда обладает позитивными коннотациями, а напротив, зачастую приобретает устойчивые характерные черты «гиблого места». Жизненные стратегии персонажей драматургии уральской школы являются результатом пери-ферийности их сознания. Все глубже погружаясь в монотонную безвыходность провинциальной рутины, герои пьес уральских авторов осознанно разрушают свое возможное будущее, повторяя единственный известный им беспросветный жизненный сценарий.
В драме Василия Сигарева «Черное молоко» (2001) пространство провинции явлено как действительное и ирреальное одновременно. Синтез реального и идеального топосов определяет всю художественную систему пьесы В. Сига-рева.
Небольшая станция, на которой случайно оказываются герои пьесы, описана в тексте подробно, с множеством мелких деталей: «А станция эта называется "Моховое". Как правильно - на табличке не указано. Да и зачем? Тут и поезда-то даже не останавливаются. Грузопассажирские только. А "скорые",
"фирменные" и всякие там другие проносятся, не сбавляя скорости. Или даже добавив, чтобы ненароком не увидеть чего-нибудь такого. Не такого, в смысле» [2: 177]. Абсолютная оторванность от мира, автономность, затерянность - черты, присущие локусу, где происходит духовное перерождение героини драмы Сигарева. Станция Моховое видится героям пьесы Левчику и Мелкому (Шуре) странным, заброшенным местом, принадлежащим совершенно чуждой им реальности. И хотя интерьер в здании вокзала достаточно традиционен, герои воспринимают его с удивлением и отвращением одновременно.
Левчик и Мелкий видятся аборигенами станции Моховое как инопланетные существа, приносящие с собой предметы из другого, цивилизованного мира. Погружение героини в провинциальный локус происходит постепенно: Мелкий остается на станции Моховое и незаметно и естественно внедряется в новую жизненную ситуацию, ощущая себя частью странной общины. Шура растворяется в этом новом замкнутом пространстве. Существа, казавшиеся ей прежде монстрами, теперь воспринимаются как библейские персонажи, посланники Спасителя, а их скудные подарки - как истинные дары волхвов. Героиня, попадая в совершенно другую действительность, проходит обряд очищения, посвящения в иную жизнь.
Самое сильное потрясение Шура испытывает в тот момент, когда во время родов ей является высший смысл сущего, и она видит Бога: «М е л к и й: Я, когда рожала... Бога увидела <...> Он сперва в углу стоял. Смотрел на меня. Шептал чё-то. <...> А потом подошел. По лбу меня погладил. И поцеловал <...> И тогда я поняла, что он не оставил меня. Я его предала, оставила, а он -нет. И никогда не оставит. Всегда будет со мной. Он никого не оставляет потому что. Никого и никогда» [2: 219]. Гармоничные отношения с миром рождаются в заброшенном поселке на крошечной станции Моховое, и Мелкий вдруг понимает, что наконец-то вернулась домой. Таким образом, чужое замкнутое пространство постепенно становится своим, единственно приемлемым и родным. Обретение матери, рождение ребенка, погружение в пространство родно-
го дома и возвращение собственного имени - все это воспринимается Шурой словно сбывшаяся мечта.
Действия пьесы отчетливо атрибутируют два события: приезд и отъезд героев со станции Моховое. И если в первом действии станция напоминает далекое прошлое, то во втором она ассоциируется с возможным будущим. Быстрое перемещение из одной пространственной реальности в другую связано с изменением мировоззрения героини пьесы. Десять дней между приездом и отъездом изменили жизнь Шуры и заставили задуматься о собственном предназначении. Меняется облик Шуры (она не накрашена), лексика (из ее речи исчезают сленговые выражения), привычки (героиня отказывается от любимых ментоловых сигарет и апельсиновых «чупиков»). Перерождение Мелкого вдруг наступает в забытом богом провинциальном поселке, а далекий агрессивный город остается в другой жизни. Таким образом, столица и провинция меняются местами. Свое будущее героиня находит на тихой маленькой станции, а прошлое оставляет в жестоком мире мегаполиса. «Риторика этой трансформации основывается не только на "возвращении к женскому естеству", но и на сентимен-талистской оппозиции "развращенного" города и "нравственно чистой" деревни, в которой "Бог живет не по углам" (И. Бродский)» [3: 276].
Мелкий переживает за столь короткое время два апокалиптических потрясения, сопровождаемых грохотом приближающегося поезда. Первое происходит после ее спонтанного бунта в день приезда, а второе - после отречения в день отъезда. Первый Апокалипсис предшествует очищению, перерождению Мелкого, второй - возвращению в реальность, от которой она так стремилась убежать. В финале пьесы известка засыпает Шуре глаза, а молоко на полу чернеет, смешиваясь с грязью, что следует воспринимать как некое предупреждение героине. Мелкий не выдерживает испытания, ее новая переродившаяся душа еще слишком слаба и не способна сопротивляться экспансии окружающего мира. Обращаясь к Богу, Шура произносит безумные, полные отчаяния слова: «Ты мне не нужен!!! Я тебе не дочь!!!» [2: 223], и финальное проявление выс-
ших сил становится для нее заслуженной карой. Присоединившись к предавшим Бога, она делает свой выбор, отказывается от возможного возрождения и вновь готова добровольно погрузиться во тьму, поскольку более не дорожит вдруг открывшимся ей новым знанием. Мелкий отчетливо осознает, что принадлежит другому миру, тихий рай провинциальной жизни с ее скромными радостями никогда не примет её. Таким образом, в драме В. Сигарева новое звучание приобретает библейский сюжет изгнания грешницы Евы из рая.
Кольцевая композиция пьесы В. Сигарева приводит героев к исходной точке. Мелкий возвращается в чужой холодный мир, уступая шантажу Левчика, а черная молочная лужа на полу, отражающая таинственный свет звезд, постепенно белеет. Оксюморонный мезальянс в заглавии пьесы отсылает к возможной гармонии и соединению даже самых разнородных и во многом противоречивых явлений: «Остается только черная лужа на полу. / Но в ней почему-то отражается не потолок, а небо. / Ночное небо. Луна отражается. Планеты. И звезды. / <...> / Вся Вселенная в этой луже отражается. / <...> / И вот она уже не черная, а снова белая. / Белая, как молоко. Белая, как снег. Белая, как.» [2: 223].
Герои возвращаются в свой ад, а тихая жизнь на станции Моховое продолжается. Белеющая молочная лужа, в которой отражается вся Вселенная, словно символизирует чистоту прекрасного провинциального рая. Однако эта молочная лужа олицетворяет и его убожество. Станция Моховое, далекая российская глубинка, чистое, ясное место бесконечно потрясает воображение Мелкого, но не принимает чужаков, «выталкивает» их, проявляя абсолютную автономность, убогость и ограниченность. Шура и ее новорожденный ребенок - всего лишь минутное, временное увлечение для людей, не имеющих в жизни никакой надежды на возможные перемены. Волхвы оборачиваются бомжами, а светлый райский уголок - лишь грязной, скудной и бессмысленной станцией, на которой останавливаются даже не все электрички: потерянный рай не дает утешения и не дарит счастливого бессмертия. Тесная связь мотива «потерянно-
го рая» и провинциальной топики возникает в пьесе В. Сигарева не случайно. Покой и гармония, присущие провинциальному локусу, как правило, антитетичны столичной агрессии и жестокости, но это противопоставление иллюзорно. Провинциальный рай воспринимается двояко: с одной стороны, это абсолютная открытость, доброта и чистота людей, живущих на периферии, с другой - медленное угасание, убогость, бесперспективность провинциальной жизни.
"I—г и /—1 Ч_* и
Прекрасный и убогий мир, провинциальный рай - это по-прежнему другая жизнь, доступная и понятная лишь тем, кто способен полностью принять и оценить ее. По мысли М. Липовецкого, «Сигарев действительно создал оригинальную версию гипернатуралистической драмы, возросшую на основе эстити-ке школы Коляды, но придавшую ей новое звучание» [3: 263].
Герои Сигарева живут в пространстве «другого мира», «гиблого места», как и герои пьесы Вампилова «Прошлым летом в Чулимске». Ни те, ни другие не готовы покинуть свой Чулимск, который не является райским уголком. Живя в провинциальном местечке, они тонут в однообразии, словно в болоте. Для героев драмы «Прошлым летом в Чулимске» утро начинается с посещения чайной, которая становится своего рода клубом по интересам. Персонажи Сигарева общаются друг с другом в зале ожидания вокзала: встречаются, расстаются, переживают, рефлексируют и демонстрируют ту же открытость чувств, что и герои Вампилова. Атмосфера районного центра, небольшого городка или станции располагает к публичному выяснению отношений, бурному и показательному проявлению чувств. Жизнь на виду, существование в коллективе способствуют образованию небольших локальных групп, в которых кто-то обязательно оказывается лишним (Хороших, Дергачев и Пашка; Валентина, Пашка и Шаманов; Кашкина, Шаманов и Валентина).
Шаманов доживает в «гиблом месте», в то время как Валентина в нем живет. Она не стремится вырваться из Чулимска, а напротив, пытается облагородить свое «гиблое место», создать в нем некую гармонию и упорядочить хаос этого пространства. От духовного летаргического сна Шаманова пробуждает
именно иллюзия любви к Валентине. Наставляя Валентину, Хороших восклицает: «На твоем месте, Валентина, я отсюда давно уехала бы. <...> Сестры у тебя выучились, по Иркутскам живут да по Красноярскам, а ты чем хуже? Ведь ты, поди, и в городе ни разу не была. Это в твои-то годы.» [4: 387]. Валентина остается в Чулимске не только из-за Шаманова или отца, и не столько из-за них. Ее завораживает магия «гиблого места»: «Осталась. А разве всем надо уезжать?» [4: 377]. Герои, живущие в Чулимске: страстные супруги Дергачев и Хороших, бюрократ Мечеткин, красавица и модница Кашкина, лесной человек Помигалов - считают Чулимск своим домом. Валентина, укрепляющая свой «палисадник», остается в Чулимске для того, чтобы попробовать наладить собственную жизнь. Она предполагает, что выхода нет, но бессознательно продолжает его искать: «А Валентина упорно чинит. За ней - победительная вера молодости в красоту и благообразие, в устранение непорядка, в возможность разумно устроить жизнь» [4: 25]. Пьесы Сигарева «Черное молоко» и Вампило-ва «Прошлым летом в Чулимске» обладают кольцевой композицией. Валентина начинает свой день с ремонта палисадника, завершается пьеса аналогичной сценой - героиня опять укрепляет доски палисадника: «Тишина. Валентина и Еремеев восстанавливают палисадник» [4: 415]. В эту минуту все жители Чу-лимска на глубоком подсознательном уровне по-своему примеряются с жизнью в завораживающем и погружающем в свои глубины «гиблом месте». Таким образом, провинциальное пространство в пьесе Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» и провинция в пьесе представителя драматургии уральской школы Сигарева обладают идентичными смысловыми коннотациями, а значит, урало-сибирская топика в текстах А. Вампилова и В. Сигарева может быть рассмотрена не только на перцептуальном, но и на концептуальном пространственных уровнях.
В текстах А. Вампилова и В. Сигарева отчетливо объективирован ставший доминантным мотив бегства от действительности. Герои драмы «Прошлым летом в Чулимске» и пьесы «Черное молоко» убеждены, что отказ от
прошлого позволит им начать другую, безгрешную, «стерильную» жизнь. Уход в идеальное дискурсивное пространство, попытка оторваться от «житейской мути» (Л.С. Выготский) - своего рода эксперимент, стремление спрятаться в выдуманном мире превращается для героев Александра Вампилова и Василия Сигарева в стратегию выживания.
Библиографический список
1. Булгакова, А.А. Топика в литературном процессе [Текст] / А.А. Булгакова. -Гродно: ГрГУ, 2008. - 107 с.
2. Сигарев, В. Черное молоко [Текст] / В. Сигарев // Сигарев, В. Агасфер и др. пьесы. -М.: Коровакниги, 2006. - С. 175-223.
3. Липовецкий, М. Перформансы насилия: Литературные и театральные эксперименты «новой драмы» [Текст] / М. Липовецкий, Б. Боймерс. - М.: Новое литературное обозрение, 2012. - 376 с.
4. Вампилов, А.В. Утиная охота. Пьесы. Рассказы: пьесы, рассказы, фельетоны, статьи, очерки / Вступ. ст. В. Лакшина [Текст] / А.В. Вампилов. - М.: Эксмо, 2012. - 736 с.
Bibliography
1. Bulgakova, A.A. Topika in the Literature Process [Text] / A.A. Bulgakova. - Grodno: GrGU, 2008. - 107 p.
2. Sigarev, V. Black Milk [Text] / V. Sigarev // Sigarev, V. Wandering Jew and other plays. - M .: Korovaknigi, 2006. - P. 175-223.
3. Lipovetsky M. Performances Violence: Literary and Theatrical Experiments of the «New Drama» [Text] / M. Lipovetsky, B. Boymers. - M.: New Literary Review, 2012. - 376 p.
4. Vampilov, A.V. Duck Hunting. Plays. Stories: Plays, Stories, Feuilletons, Articles, and Sketches / Vladimir Lakshin's Introductory article [Text] / A.V. Vampilov. - M.: Eksmo, 2012. -736 p.
