CC BY
93
объективным элементом повествования, выдвигающим внешние результаты происшествия, становятся подзаголовок «Из судебных загадок» и её эпилог.
Так, в аукториальном нарративе позицию повествователя можно охарактеризовать как нахождение вне мира персонажа и над ним. Это всезнающий повествователь, имеющий представление и о внутреннем состоянии персонажей, и о событиях происходящих вне их мира, отсюда охват фабульной действительности, свобода изменения пространственной и временной перспективы. При этом повествователь в основном следует психологической позиции главного героя. В целом по-прежнему действует принцип «мо-носубъектности» повествовательной структуры.
В целом, для цикла «Земная ось» характерны следующие особенности построения нарратива: в новеллах с аукториальным нарративом повествователь является регистратором событий, но не обладает всей полнотой знаний о персонажах, поэтому, сообщая сведения о них, опирается либо на внешнее проявление их чувств («В подземной тюрьме»), либо ссылается на источники сведе-
ний («Республика Южного Креста»); в случае если персонаж сам выступает как рассказчик, вводится фигура повествователя, который является промежуточным звеном между первым адресантом и адресатом (новеллы построены как повествование от 1-го лица).
Повествование направлено на игру с читательским восприятием, что в основном достигается с помощью следующих приёмов: максимальной приближенности повествователя к персонажу, субъективации повествования, стирания границ между миром, в котором рассказывают, и миром, о котором рассказывают. Большое значение для определения планов повествования имеют подзаголовки новелл.
Библиографический список
1. Падучева Е.В. Семантические исследования: семантика нарратива. - М.: Шк. «Языки рус. культуры», 1996.
2. Jakobson R. Linguistics and Poetics // Style in Language. - Cambridge, 1964. - P. 353.
3. Брюсов В. Проза. Собр. соч.: В 3 т. - М.: Библиосфера, 1997. - Т. 1.
УДК 882.09
Смирнов Михаил Николаевич
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
smirn o V. mikh аil@yаndex. т
ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В ПОЭТИЧЕСКОМ СБОРНИКЕ В.Ф. ХОДАСЕВИЧА «ПУТЁМ ЗЕРНА»
В данной статье характеризуются христианские мотивы, встречающиеся в поэтическом сборнике В.Ф. Ходасевича «Путём зерна» (1920) и отражающие сущностные стороны миропонимания поэта. Ключевые слова: мотив, зерно, сострадание, любовь, Бог.
Дор
творчеств
о сих пор в отечественном литературоведении остаётся неразработанной проблема христианских мотивов в творчестве В.Ф. Ходасевича. Объясняется это тем, что только относительно недавно наступило то время, когда исследования в этом направлении стали возможными. А между тем именно христианские мотивы, фигурирующие в наследии поэта, отражают сущностные стороны его миропонимания.
Было бы неправильно утверждать, что христианская вера исчерпывающе определяет и объясняет творчество поэта в период создания сборника «Путём зерна». Для характеристики исканий автора М.М. Дунаев воспользовался слова-
ми самого стихотворца из мемуарного очерка «Конец Ренаты», где раскрывается миропонимание русских символистов: «Можно вспомнить вновь утверждение Ходасевича: было безразлично, кому служить, ценилась лишь полнота одержимости» [2, с. 356].
Зрелый Ходасевич занимал своеобразную, автономную позицию, не привязываясь к какой-либо теологической или философской системе, сколь убедительной или привлекательной она бы ни казалась. Однако именно христианские мотивы органично пронизывают весь сборник стихотворений «Путём зерна». Точно сказал об этом исследователь Д. Быков: «Душа Ходасевича плачет над кровавым распадом привычного мира,
над разрушением морали и культуры. Но поскольку поэт следует “путём зерна”, т.е. принимает жизнь как нечто, не зависящее от его желаний, во всём пытается увидеть высший смысл, то и не протестует и не отрекается от Бога» [1, с. 124].
Уже само название сборника вызывает ассоциации с христианским образом сеятеля, распространителя веры в благодать Божью, глашатая истины на земле. Не случайно М.М. Дунаев в связи с этим вспомнил эпиграф к «Братьям Карамазовым» Ф.М. Достоевского: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода» [2, с. 358]. Показательны строки из первого, одноимённого сборнику, стихотворения:
Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход, Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, -
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна [6, с. 137].
Ходасевич расширяет план действия евангельских строк, напутствовавших одно из самых насыщенных христианскими мотивами произведений русской литературы XIX века. Таким образом, поэт не только утверждает «мотив зерна» в своём творчестве, но и ещё более упрочивает его в русской литературе.
Стихотворение написано 23 декабря 1917 года, когда революционные события разгорались, чтобы преобразить страну до неузнаваемости. В эпоху больших перемен нельзя забывать о связи поколений, чтобы не порвать окончательно нить, связывающую прошлое и будущее. Потому уже в первом двустишии образ сеятеля, сам по себе традиционный в русской поэзии (Н.А. Некрасов, А.Н. Плещеев, А.К. Толстой), восходит не только к Евангелию, но и к литературной традиции.
В стихотворении «Путём зерна» в руке сеятеля - зерно, сверкающее золотом. Блеск этот драгоценен, но он символизирует не материальные,
а духовные ценности. Зерно, зачаток будущей жизни, словно несёт в себе начала цельности, гармонии. Однако трагичность положения заключается в том, что почва для деятельности сеятеля «черна». Чёрный цвет - символ траура, смерти. Красота семени должна безвестно погибнуть с целью перерождения и преумножения в новой жизни.
Метаморфозам зерна Ходасевич уподобляет и собственное просветление, открытие новой жизни, которая не может не оказаться чище, чем предшествующий ей тёмный хаос. Вся страна и народ проследуют через такое преображение. Ходасевич чувствует непоправимое - неминуемость гибельной потери прошлого. Но он не менее твёрдо верит и в другую силу - ту, которая не оставит людей без будущего, без новой жизни. Причём - жизни разумной, размеренной, непроизвольной, так как «мудрость нам единая дана: всему живущему идти путем зерна».
Мотив зерна встречается в сборнике неоднократно, однако он уже не получает столь объёмного, многозначного наполнения, как в первом стихотворении «Уединение» (это же название Ходасевич дал и другому стихотворению): Заветные часы уединенья!
Ваш каждый миг лелею, как зерно;
Во тьме души да прорастет оно Таинственным побегом вдохновенья [6, с. 185].
Здесь лирический герой открывает перед нами чудесные грани состояния, подобного путешествию души в иной мир. Уединение делает его более цельным и сосредоточенным, что позволяет, действительно, найти путь к вдохновению. Так монах в своей келье, закрывшись от всего того, что могло бы его потревожить, в молитвенном состоянии ожидает снисхождения откровения Божия. Используя мотив зерна в этом стихотворении, Ходасевич подчёркивает божественную природу поэтического творчества. Лирик намекает на то, что создание художественного произведения, как и прорастание зерна, - процесс в чём-то мучительный, но в то же время радостный: он также отличается таинственностью, сакральностью.
Важную смыслообразующую роль играет мотив «зерна» и в стихотворении «Стансы». Лирический герой здесь - это уставший от жизненных достижений и услад старик. Ничто его не оживляет, как в былые времена. У него отсутствует интерес к земным страстям и дерзкому «всепоз-нанию» здешнего мира:
Уж тяжелы мне долгие труды,
И не таят очарованья
Ни знаний слишком пряные плоды,
Ни женщин душные лобзанья [6, с. 177].
Однако душа лирического героя не погублена отчаянием и разочарованием. Он предаётся успокоительному самосозерцанию и чуткому наблюдению за малейшими проявлениями ещё робкой, подающей первые признаки жизни: Рассеянно я слушаю порой Поэтов праздные бряцанья,
Но душу полнит сладкой полнотой Зерна немое прорастанье [6, с. 177].
Свежие побеги вдохновляют лирического героя на продолжение жизни собственной, вселяют в него надежду.
Самовыражение поэта просто в плане восприятия, однако оно несёт в себе огромную содержательную наполненность и художественную ценность. Творческое освоение нередко придаёт христианским мотивам в сборнике вторую жизнь, которая непосредственно связана с окружающей поэта реальностью.
Так, во втором стихотворении сборника -«Слёзы Рахили» - от библейской истории не остаётся практически и следа; на неё намекает лишь строчка «И поёт нам дождь неуёмный // Про древние слёзы Рахили». Однако выражение «древние слёзы Рахили» отсылает нас к Евангелию от Матфея: «...глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» (Ев. от Матфея: 2, 18). Гибель людей оправдать невозможно:
В нашем сердце грехом и кровью Каждый день отмечен и прожит.
Горе нам, что по воле Божьей В страшный час сей мир посетили! [6, с. 138].
Поэт проецирует библейский сюжет на современность. Стихотворение написано в октябре 1916, в атмосфере мировой войны и предчувствии приближавшихся перемен революции. Горе Рахили ведомо любой солдатской матери, потерявшей сына: «Ей прислали клочок кровавый // Заскорузлой солдатской шинели». Здесь связь с христианскими ценностями выражена в мотиве сострадания, сопереживания. Ходасевич выражает надежду на то, что пройдёт время и дети будут свято хранить вечную память о своих предках: Пусть потомки с гордой любовью Про дедов легенды сложат ... [6, с. 138].
Но в настоящем остаётся боль утраты. Уныние часто предшествует спасительному просвет-
лению в христианской религиозной литературе. Такая смена душевного настроения лирического героя не единожды встречается в произведениях сборника.
Например, в стихотворении «Брента» мы наблюдаем перерождение одной формы любви, лишённой смысла и созерцания предмета чувства, в другую, прояснённую просветлением и смирением:
Брента, рыжая речонка,
Лживый образ красоты!
Я и сам спешил когда-то Заглянуть в твои отливы,
Окрыленный и счастливый Вдохновением любви.
Но горька была расплата.
Брента, я взглянул когда-то В струи мутные твои.
С той поры люблю я, Брента,
Одинокие скитанья... [6, с. 151].
«Испорченная», обманутая любовь не может не претерпеть изменений, как и образ в сознании лирического героя, её вдохновляющий. Но разочарование не уничтожает в герое светлого чувства: оно лишь принимает новые форму и устремления. На место страсти, желанию приблизиться к символу красоты, многократно воспетому и растиражированному, приходит спокойная предрасположенность к уединению, предпочтение «прозы в жизни и в стихах».
Казалось бы, лирический герой теряет надежду и погружается в бесцельные странствия, как Онегин или Печорин (эпиграф к стихотворению из «Евгения Онегина» Пушкина показателен). Однако в судьбах названных литературных героев XIX века не было ответа на их духовные запросы, а религиозный подтекст деятельности - вовсе отсутствовал. В приведённом же стихотворении Ходасевича лирический герой по-христиански смиренно и спокойно отстраняется от фальшивых жизненных ориентиров, чтобы выйти к идеалу простоты и цельности бытия. Трудно не согласиться с мнением Л.А. Смирновой: «Ходасевич высказал свою приверженность к “прозе в жизни и в искусстве”. Но эта мысль не имеет ничего общего с тяготением к обыденности. Слово “проза” обозначает отстранение от вымышленных ценностей (“лживого образа красоты”), от экзальтированного воображения. В книге “Путём зерна” ещё резче, глубже проведено разделение
между прозаической действительностью и одухотворённой энергией личности» [5, с. 174].
Мотив обретения веры в Бога становится ключевым в стихотворении «Анюте»:
И я, в руке Господней,
Здесь, на Его земле, -Точь-в-точь как тот матросик На этом корабле.
Вот и сейчас, быть может,
В каюте кормовой В окошечко глядит он И видит - нас с тобой [6, с. 178].
Стремление «прозреть», то есть увидеть образ Творца, нисколько не выглядит дерзким. Это желание, наоборот, считается спасительным в христианской религии, потому что движение ввысь, стремление быть похожим на Христа (но не быть равным ему!) - это верные шаги на пути духовного самовоспитания. Вот что по этому поводу написано в святоотеческой литературе: «Первый тёмный страх человека есть боязнь увидеть Бога. Второй - увидеть человека» [3, с. 203].
Поэт точно выстраивает иерархию соположения Бог - человек. Уподобляя в рамках художественного текста вымышленного матроса на картинке спичечного коробка себе, а себя - Творцу, он приобщается к системе христианских ценностей, совершает нечто, подобное молитве. К лирическому герою стихотворения «Анюте» никак нельзя отнести слова святого отца о неверующем человеке: «Ужас несоответствия Богу и не позволяет ему признать существование Бога» [3, с. 213]. Человек же, осенённый божественным светом, благодарно обнаруживает в себе новую природу: отражение одной из ипостасей Святой Троицы.
Так или иначе, Ходасевич предчувствует присутствие иного мира, с которым человек соприкасается ещё при жизни на Земле. Поэт не ставит перед собой задачи называния всего своими либо общепринятыми именами, но выполняет одну из главных установок своего творчества - быть прямым, искренним и правдивым перед читателем. Если автор не чувствует, что может говорить о Боге, или у него недостаточно сил для описания соприкосновения с иной реальностью, он честно называет своё стихотворение «Без слов»:
Ты показала мне без слов,
Как вышел хорошо и чисто Тобою проведенный шов По краю белого батиста.
А я подумал: жизнь моя,
Как нить, за Божьими перстами
По легкой ткани бытия
Бежит такими же стежками [6, с. 180].
Бескорыстное действие, привлекающее отсутствием эгоцентричных намерений, не требует поэтического комментария, как не имеет лишних слов и данное стихотворение. Сравнение ценно само по себе: девушка дарит платок, на котором ровной каёмкой вышита его граница. Так и жизнь лирическому герою дарована Богом. И Бог, несомненно, позаботится о её целости и сохранности. Пусть иногда жизнь («ткань бытия») героя балансирует на грани:
То виден, то сокрыт стежок,
То в жизнь, то в смерть перебегая... [6, с. 180].
Однако это лишь подготовка к неминуемому воссоединению с миром, в который душа-странница ведёт человека. Взгляд потустороннему миру в лицо не вызывает у героя ужаса - он делает его мудрее и спокойнее. Точка отсчёта на жизненной оси координат - это смена жизни и смерти, и рано или поздно человек её достигает.
Итак, христианские мотивы пронизывают сборник «Путём зерна». Они во многом определяют смысловое пространство сборника и организуют его композицию. Ключевую роль в образно-тематической системе сборника «Путём зерна» играют мотивы сострадания, просветления, странничества, преодоления греха, двое-мирия. Не все из них характеризуются исключительно христианским бытованием, но, тем не менее, их православные корни не подвергаются сомнению.
Функцию лейтмотива в лирической структуре сборника выполняет образ-мотив «зерна». Этот образ воспринимается как символ, меняющий свою семантику в разных поэтических контекстах. Для Ходасевича характерны разные формы освоения образов и мотивов Евангелия. Чаще всего поэт не пересказывает и не цитирует Новый Завет, а даёт на него своеобразную лирическую ссылку, как в стихотворении «Слёзы Рахили».
Христианские мотивы являются неотъемлемой частью не только духовной жизни Ходасевича, но и составным элементом, движущей силой литературного процесса. Поэтому через них осуществляется связь творчества В.Ф. Ходасевича с предшествующей ему литературной традицией (Ф.М. Достоевский, Н.А. Некрасов, А.Н. Плещеев, А.К. Толстой).
Библиографический список
1. Быков Д. Владислав Фелицианович Ходасевич // Русская литература. Ч. 2. ХХ век / Глав. ред. М.Д. Аксёнова. - М.: Аванта+, 2001. - С. 267-276.
2. Дунаев М.М. Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) // Дунаев М.М. Православие и русская литература: В 6 ч. Ч. 6. - М.: Изд-во Моск. Духов. Академии, 2000. - С. 112-116.
3. Сан-Францисский (Шаховской) Иоанн. Апокалипсис мелкого греха. - СПб.: Издание СПб. благотворительного общества во имя святого
апостола Павла, 1997. - 144 с.
4. Синельников М. Хозяйство Ходасевича // Дружба народов. - 1997. - .№12. - С. 193-198.
5. Смирнова Л.А. Разнообразие художественных индивидуальностей в поэзии Серебряного века. В.Ф. Ходасевич (1886-1939) // Русская литература ХХ века. 11 кл. Учебник для общеобразовательных учреждений. В 2 ч. Ч. 1 - М.: Просвещение, 2002. - С. 124-132.
6. Ходасевич В. Ф. Собрание соч.: В 4 тт. Т. 1. -М.: Согласие, 1996. - 592 с.
УДК 81'37
Темиршина Олеся Равильевна
кандидат филологических наук Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова
«ГЛОССОЛАЛИЯ» А. БЕЛОГО: «МИРОЗДАНИЕ РЕЧИ». ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Статья посвящена исследованию семантической структуры поэмы А. Белого «Глоссолалия». Автор описывает важные космологические мифологемы, к которым обращается Белый при моделировании своей «вселенной языка», и выявляет принципы их семантического взаимодействия.
Ключевые слова: семантика, миф, символ, модель, язык, звук, символические соответствия, метафора, знак.
« ■ глоссолалия» А. Белого имеет подзаго-
I ловок «Поэма о звуке». Однако звук, -Ж- являясь ключевым понятием «теории смысла», разработанной в этой поэме, трактуется Белым отнюдь не в традиционном «фонетическом» ключе; звук для Белого - это сущность, имеющая онтологический статус. Данное философское утверждение на семиотическом уровне реализуется в символическом соответствии языка и мира, которое в этой поэме является базовым. Это значит, что практически вся сложнейшая символика и метафорика поэмы построена на основе этого символического соотнесения.
Звук, по Белому, является главным элементом реальности. И в самом деле, если язык и мир равны, то можно приравнять элементы мира к элементам языка. Это «семантическое равенство» лежит в основе целого ряда метафор, появляющихся в «Глоссолалии». Ср.: «.этот шар, этот мир, есть мой рот; звуки носятся в нем; нет еще: разделения вод, ни морей, ни земель, ни растений, — переливаются воздухожары, переливаются водовоздушности: нет внятных звуков»1.
Все образы и мотивы, представленные в этом отрывке, можно отнести либо к онтологическим, либо к звуковым; следовательно, мотивно-образ-ный ряд этого фрагмента оказывается реализацией базового символического соотнесения. По-
скольку базовая символическая корреляция предполагает наличие связи между этими образами (язык равен миру), постольку происходит смысловое «переплетение» этих рядов, что обусловливает смысловые метафорические равенства: «рот = мир», следовательно, «звуки = Дух Божий». При этом очевидно, что сама синтаксическая конструкция уравнивает онтологический и звуковой планы.
Нельзя сказать, что эти два плана (звуковой и онтологический) соотносятся друг с другом по принципу «означающее и означаемое» - поскольку это означало бы необходимость выделения одного из них в качестве доминантного. Думается, что элементы этого смыслового равенства семантически «взаимообратимы». Означаемое и означающее все время меняются местами, и образы, принадлежащие к разным рядам, могут «пояснять» друг друга: мир может уподобиться ротовой полости, а ротовая полость - миру.
Семантическая однонаправленность предполагала бы, что мы имеет дело либо с аллегорией, либо с метафорой; семантическая же взаимооб-ратимость означаемого и означающего указывает на то, что перед нами символ, структура подвижная и семантически гибкая.
Нетрудно заметить, что в основе этой метафорической цепочки лежит библейский сюжет
