CC BY
32
ЧЕРТЫ РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКОГО РЕНЕССАНСА РУБЕЖА ХГХ-ХХ ВЕКОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ И.А. БУНИНА
© Агафонова В.Д.*
Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, г. Москва
В статье прослеживается внутреннее сходство мировоззрения И.А. Бунина с общим течением религиозной мысли эпохи религиозно-философского Ренессанса конца XIX - начала ХХ веков на материале художественных произведений писателя.
Ключевые слова: Бунин И.А., серебряный век, мировоззрение, модернизм, пантеизм, синтез.
«Серебряный век» в русской культуре связан со своеобразным религиозно-философским Ренессансом. Он явился питательной средой для основного, символистского, направления в русском модернизме, но вместе с тем заметно воздействовал и на другие литературные движения и направления своего времени. Многие художники слова этого периода философичны, философы - «художественны». Пафос метафизического освящения вещественного мира стал теперь, наряду с философами, особенно близок и писателям.
Идея синтеза - одна из стержневых идей этого возникающего «неорелигиозного» миросозерцания, по-разному осмысляемого. Оно формируется в результате соприкосновения великого множества источников религиозной мысли - от глубокой древности до современности. Подобного «наплыва» не знал до этого ни один период русской духовной жизни. Рядом с основоположениями ведущих религиозных конфессий - многочисленные ответвления от них, в том числе, сектантские верования. Религия античного мира, неоплатонические и гностические идеи, разнообразная средневековая эзотерика, оккультизм...
Пристальный интерес вызывает восточная мудрость. Важное место в системе духовных ценностей эпохи занимала концепция «всеединства» В.С. Соловьева, утверждавшая синтез идеально-надмирного и материально-земного. Эта мысль трансформировалась у его преемников в направлении сближения язычества и христианства.
Мистические переживания, уяснение природы мистики привлекают многих мыслителей. Так, отличиям суеверия и подлинной мистики посвящена статья П.А. Флоренского «О суеверии» (1903), «Философия свободы» Бердяева (1911) включает в себя главу «Мистика и Церковь», а его же труд «Смысл творчества» (1916) - главу «Творчество и мистика. Оккультизм и магия».
* Старший преподаватель кафедры Истории и теории литературы, кандидат филологических наук.
Мистику прослеживают в различных сферах жизни человека, и, в духе времени, «Розанов толкует о мистике пола, Н. Арсеньев - о мистике Встречи (стабильная тема в переписке символистов), Д. Мережковский и Е. Иванов - о мистике Петербурга, Н. Бердяев - о мистике денег, а А. Блок в переписке с А. Белым (и Хлебников в «Досках Судьбы») - о мистике чисел» [2, с. 103].
Становится животрепещущей тема Апокалипсиса - она художественно и философски осмысляется, например, в произведениях А.Белого («Апокалипсис в русской поэзии», 1905), П. Флоренского («Эсхатологическая мозаика», 1904), В.Розанова («Апокалипсис нашего времени», 1917-1918; «Из последних листьев. Апокалипсис русской литературы», 1918), эсхатологические настроения можно встретить в прозе Л. Андреева, А. Ремизова и др. [2, с. 104-105]. Свое восприятие Апокалипсиса И.А. Бунин выразил в предреволюционном рассказе «Господин из Сан-Франциско» (1915).
Смещение этических и религиозных граней во многом дало место эстетизму и «бесконтрольной» связи с потусторонним миром. Как свидетельствует В. Ходасевич, хотя и сгущая краски, в это время «можно было прославлять и Бога, и дьявола. Разрешалось быть одержимым чем угодно: требовалась лишь полнота одержимости» [7, с. 22]. Оборотной стороной религиозно-философских исканий было проникновение в искусство (часто под видом «народного начала») откровенного демонизма.
Популярным в начале столетия становится так называемое «стилизаторское» движение, внесшее много нового в литературу и искусство «серебряного века», обращавшееся, в том числе, и к религиозным сюжетам. Но эстетское веяние давало знать о себе и здесь. Мистика становилась в это время достоянием и массовой культуры, достоянием моды.
Важнейшей для данной эпохи является философская концепция пантеизма, провозглашающая единосущие Творца и творения, мыслящая природу как средоточие бытийных начал, как божественно одухотворенную субстанцию. Пантеистическое рассуждение о Боге прибегает к противоположностям: «Бог и Его отношение к миру должны быть описаны в формально противоречивых терминах /.../, конечные истины постижимы только интуитивно» [6, с. 832]. Для творчества И.А. Бунина одним из важнейших мировоззренческих начал является именно пантеизм.
Многогранность и неоднозначность бунинской художественной натуры вызывали у современников желание все же «уложить» писателя «на какую-нибудь полочку», выделить его единственную миросозерцательную и эстетическую ориентацию. Однако, преодолевая границы существовавших литературных школ, Бунин создавал свою художественную систему, которая зиждилась на общей мировоззренческой основе, но столь же неоднозначной, а подчас и антиномичной.
При явном отмежевании писателя от литературных лагерей и нелюбви к модернистам, внутренний склад его творческой личности был глубоко со-
звучен «серебряному веку». На ее формирование оказали воздействие религиозно-философские искания времени. Как отмечалось выше, их отличало особого рода синтезирование традиционно религиозных и неорелигиозных идей. Стремление к подобному соединению - также характерная черта бу-нинского мировосприятия, отмеченного своебразно «экуменическими» (не в конфессиональном смысле) чертами.
Основными критериями ценности тех или иных религиозных феноменов являются для Бунина их освящение глубоким прошлым и их красота в ее особом понимании писателем. Эстетически прекрасное и возвышенно-духовное фактически отождествлялись в его сознании.
Эти мысли нашли яркое художественное воплощение в путевых очерках «Тень птицы» (1907-1911), рассказавших о путешествии Бунина на Восток и создавших своего рода собирательный образ религиозной древности. Душевные переживания автора и путешественника сливаются в общий восторг перед запечатленными временем драгоценными реликвиями - будь то египетские пирамиды или развалины старой капернаумской синагоги, Святая София или древняя мусульманская мечеть.
Цитаты из священных книг Востока сопровождают повествование и придают ему особую значимость. Талмуд, Коран, не названное, но обозначенное упоминанием Иисуса Евангелие - равно поучительны и авторитетны. В них есть тайна, они - как бы вещественное воплощение вечности, и в этом их особая привлекательность для Бунина.
Утонченные описания сопровождают рассказ о Гробе Господнем, плавно переходящий в повествование о «горькой радости», охватившей путешественника у Стены Плача, «у останков святилища Иеговы». Восхищение вызывают у писателя и вид Святой Софии, как памятник некогда господствовавшего здесь христианства, и вошедший под ее своды ислам: «Не знаю путешественника, не укорившего турок за то, что они оголили храм, лишили его изваяний, картин, мозаик. Но турецкая простота, нагота Софии возвращает меня к началу Ислама, рожденного в пустыне. И с первобытной простотой, босыми входят туда молящиеся, - входят, когда кому вздумается, ибо всегда и для всех открыты двери мечети. С древней доверчивостью, с поднятым к небу лицом и с поднятыми открытыми ладонями обращают они свои мольбы к Богу в этом светоносном и тихом храме» [1, т. 4, с. 29].
Но и исламу в художественном сознании Бунина противопоставляется пантеистически одухотворенная красота природы. В стихотворении «Айя-София» (1903-1906) «угрюмый мрак» мечети контрастирует с утренней красотой неба:
Светильники горели, непонятный Звучал язык, - великий шейх читал Святой Коран, и купол необъятный В угрюмом мраке пропадал.
<...>
А утром храм был светел. Все молчало В смиренной и священной тишине, И солнце ярко купол озаряло В непостижимой вышине. И голуби в нем, рея, ворковали И с вышины, из каждого окна, Простор небес и воздух сладко звали К тебе, Любовь, к тебе, Весна! [1, т. 1, с. 173].
Каждая религия в бунинском мироощущении возвышенна, и каждая поражает своей особенной красотой. Вместе с тем, для религиозного чувства писателя характерно ясное ощущение некоего недоступного человеческому пониманию высшего смысла бытия, которое сопровождается тщетными усилиями разгадать его. «... Тысячелетиями длятся рождения и смерти, страсти, радости, страдания. Зачем? Без некоего смысла быть и длиться это не может». «<Я> глядел с палубы в пустой простор этих «вод многих», со всех сторон безответно объемлющих нас, все с тем же вопросом в душе: за что и зачем? - и в этой же самой Божьей безответности, - непостижимой, но никак не могущей быть без смысла, обретая какую-то святую беззаботность» [1, т. 5, с. 434-435].
В рассказе («Сны Чанга», 1916) Бунин с особой яркостью выразил идею «безответности» Бога. Две антиномичные правды сталкиваются в постоянном противоборстве: «Первая та, что жизнь несказанно прекрасна, а другая - что жизнь мыслима лишь для сумасшедших» [1, т. 4, с. 215]. Как пишет исследователь творчества писателя Ю. Мальцев, «свои поиски этой неведомой третьей правды Бунин пробует выразить /./ то в библейских терминах, /./ то в терминах буддизма /.../, но это лишь «одежды», которые Бунин примеривает. Бунин не был буддистом, да и Бог Библии - не вполне его Бог, за всем этим кроется глубокое сомнение, отчаяние, невозможность найти выход из противоречий и один универсальный ответ» [4, с. 213]. Этот антино-мичный характер религиозных поисков и конечная неразрешенность проблемы бытия в целом свойственны исканиям эпохи «серебряного века».
Особый интерес к пантеистическому восприятию бытия (соприродность Творца и творения) стал для писателя своеобразной мировоззренческой почвой. Образы различных религиозных систем получают в творчестве Бунина пантеистическую окраску. Так, библейский Бог видится писателю воплощенным в зримых образах и явлениях природы, но при этом сохраняющим Свою трансцендентную сущность. С таким представлением о Боге-Творце соединяется переосмысленное в пантеистическом духе буддийское учение о прекращении страдания. «Буддийские» герои Бунина (кроме рикши из рассказа «Братья») не уйдут из жизни в «ничто», а будут «томиться возвращением в духовное лоно всеобщего, достигая или только «касаясь» его» [3, с. 14].
«В пантеистических концепциях нередко создавались натуралистические тенденции, растворявшие бога в природе. /.../ Иногда же в форму пантеизма облекались религиозно-мистические стремления, растворявшие природу в боге» [5, с. 459-460]. Для Бунина, религиозные устремления которого ориентировались на Ветхий Завет и на буддизм, пантеистическое видение мира было неоднозначным, допуская порой и бога безличного, целиком растворенного в природе, и Бога трансцендентного, стоящего над нею.
Характерно также, что пантеизм раннего и зрелого Бунина различен по своей тональности и внутреннему содержанию. Мировоззрение раннего Бунина окрашено в конечном счете гармоничным пантеистическим настроением. А в зрелом пантеизме Бунина нарастает трагическая нота - обнаруживаются неустранимые противоречия и безысходные состояния. Вместе с тем, стержневым началом бунинского творчества на всех его этапах остается идея Красоты как высшей духовной ценности, созвучная мировосприятию эпохи рубежа веков.
Список литературы:
1. Бунин И.А. Собр. соч.: В 8 т. - М., 1993-2000.
2. Исупов К.Г. Философия и литература «серебряного века» (сближения и перекрестки) // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). - Кн. 1. - М., ИМЛИ РАН, 2001.
3. Карпенко Ю.Г. К вопросу о становлении «ветхозаветного» типа мышления в творчестве И.А. Бунина // Библия и возрождение духовной культуры русского и других славянских народов. - СПб., 1995.
4. Мальцев Ю. Иван Бунин. - Frankfurt / Main; M., 1994.
5. Соколов В.В. Пантеизм // Философский энциклопедический словарь. -М., 1989.
6. Теологический энциклопедический словарь / под ред. Уолтера Элвел-ла. - М., 2003.
7. Ходасевич В. Некрополь: воспоминания. - М., 1996.
БАСНЯ В.П. БУРЕНИНА В СБОРНИКЕ «МОЛОДАЯ РУСЬ» - ОТВЕТ НА ПРИГЛАШЕНИЕ К СОТРУДНИЧЕСТВУ
© Возчиков В.А.*
Алтайская государственная академия образования им. В.М. Шукшина,
г. Бийск
Неопубликованное ранее и вводимое в научный оборот письмо редактора-издателя журнала «Вешние воды» М.М. Спасовского от 2 фев-
* Профессор кафедры Педагогики и психологии, доктор философских наук, профессор.
