CC BY
75
БОТ 10.18522/2415-8852-2022-2-7-17
«ЧЕМ БОЛЬШЕ ЖИВУ, ТЕМ МЕНЬШЕ ПОНИМАЮ, ЧТО ВОКРУГ ПРОИСХОДИТ»
Р&П
I_I
Алексей Поляринов - писатель, финалист премии «Большая книга» (2021) и премии «НОС» (2021), автор романов «Центр тяжести», «Риф», переводчик романа Дэвида Фостера Уоллеса «Бесконечная шутка» (совместно с Сергеем Карповым).
В номере Р&1, посвященном фрагментарности, Алексей Поляринов рассказывает об Уоллесе, Пинчоне, Апдайке, Ремарке, «Человеке из Подольска», «Паразитах», регенерации и последнем альбоме Оксимирона. Беседовала Екатерина Максимова. Фото Вали Гольцберг.
Фрагментарность, нелинейность, избыточность «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллеса -это просто «особенности постмодернистской поэтики» или что-то было в самом авторе родственное такому нарративу? Дмитрий Галковский, автор большого русскоязычного романа, похожего на эксперимент Уоллеса и грандиозностью замысла, и техникой исполнения, и даже названием («Бесконечный тупик»), всем теоретическим постулатам постмодерна находит своеобразное национальное обоснование. Нелинейность, нонсе-лекция, фрагментарность, нарратив-гипертекст - все это, по Галковскому, не только симптомы постмодерна, но и описание «траектории русской мысли». А Уоллес как-то объяснял, почему его высказывание занимает 1079 страниц?
Это в оригинале 1079 страниц, а в переводе даже немного больше. Начнем с гипотезы Галковского, она звучит довольно остроумно и очень по-русски: мы готовы быстро освоить и присвоить все любопытное. Конечно, это не так, это радикальное преувеличение: гипертекст, нелинейность, фрагментарность мышления - все это не присуще исключительно русскому сознанию. С таким же успехом я могу прямо сейчас прикрутить все эти
симптомы к Уоллесу или к Пинчону. Сама по себе постмодернистская картина мира связана с солипсизмом, с идеей заключенности в собственной голове и невозможности из этой головы выйти. Отсюда возникают постоянные рефлексии, спирали мысли, новые и новые витки смыслов. Но, действительно, в этом не весь Уоллес.
Фрагментарность, раздробленность его текстов, постоянное самокопание его и его героев - это попытка преодолеть одиночество. Уоллес сам в этом неоднократно признавался: письмо - это механическое действие, направленное на то, чтобы каким-то образом быть неодиноким, попытаться выйти из собственной головы и прорвать мембрану, дотянуться до другого.
В этом суть его спора с предшествующим поколением писателей-постмодернистов. Он пережил юношескую любовь к Джону Апдай-ку и Филипу Роту, но потом он их очень критиковал за нарциссизм, солипсизм и цинизм, присущий раннему постмодернизму, который переживал свой пик в 1970-80-е годы. Уоллес преподавал литературное мастерство и однажды заметил, что его молодые студенты, стараясь подражать тем же Роту и Апдай-ку, кроме формальных приемов, перенимали цинизм как обязательный элемент стиля. Понятно, истоки эстетики постмодерна были заложены после войны, когда доверие к языку было утрачено, неясно было, что и как писать после того, как, например, все узнали
про Холокост. Остранение на определенном этапе было необходимо, но со временем, по мысли Уоллеса, цинизм и ирония разъедают любую матрицу, в которой они оказываются. Уоллес хотел из этого тупика выйти - он использовал те же приемы, но как будто раскручивал их в обратную сторону. «Бесконечная шутка» - это текст, который восстает против старших товарищей, но остается постмодернистским текстом, все известные маркеры постмодерна там есть. Единственный новый ингредиент - это наивность, искренность. Фрагментарность и нелинейность письма направлены у Уоллеса в обратную сторону -они разминируют снаряд цинизма, который находился внутри постмодерна.
Уоллес и в своих интервью, и в своей книге эссе "Consider the Lobster" не раз говорил о том, что Апдайк, Рот, Мейлер приучили нас к тому, что быть искренним в тексте -значит проявлять слабость. Сам Уоллес, в том числе и в «Бесконечной шутке», постоянно говорит о том, что быть слабым, быть сентиментальным - значит быть человеком. Его привычка самообнажаться - именно то, что привлекло меня в его текстах, этого мне не хватало в американском постмодернизме. Он очень откровенно говорит о своем психическом состоянии, очень точно описывает эмоции человека, находящегося в депрессии. Он постоянно беспокоится о зазоре между тем, о чем мы говорим, и тем, что слышат окружающие. «Бесконечная шутка»
начинается со сцены, где герой разговаривает с людьми, а потом оказывается, что они слышали какой-то бессмысленный лепет. Потому что герой был в истерике. В конце книги идея тотальной некоммуникабельности находит воплощение в другом герое, он подключен к аппаратам, и во рту у него трубка. Неспособность сказать что-либо и невозможность быть понятым - это главная тема Уоллеса. Об этом нам говорят и его книги, и его жизнь, и его смерть. Избыточность текста и отсюда тоже, мне кажется, именно поэтому он сам всегда был таким многословным: если не сказать об одном и том же раз сто на протяжении двухсот страниц, могут и не понять.
В этих рассуждениях о старом и новом постмодернизме не хватает еще одного слова, от которого меня еще пару лет назад передергивало, - метамодерн. Тогда оно раздражало, но сегодня мы живем в другой реальности. Как раз сейчас довольно сложно представить себе циничную литературу, хотя много лет наша литература варилась в цинизме. Мне кажется, сейчас мы перейдем на сторону искренности.
Искренности в смысле шокирующего откровенностью автофикшена или в смысле «очень понятного» текста в духе романов Ремарка, несколько последних лет возглавляющих всевозможные топы продаж?
В том смысле, что сегодня уже не сработает Пелевин, танцующий на костях ценностей, с установкой «все относительно и неоднозначно», и вообще ничего нет, мы все пребываем в каком-то буддийском лимбе. И еще это стремление постмодерниста сказать так, чтобы его невозможно было поймать, раскритиковать. В новом альбоме Оксимирона есть песня «Рецензия», где он перечисляет все возможные претензии, которые выскажут этому альбому. Сегодня это выглядит довольно жалко, потому что тот факт, что ты озвучил все претензии к своей песне или к прозе, не отменяет того, что там все эти проблемы есть.
Подальше от симулякров, искать референты, которые можно пощупать?
торые постмодернизм только и делает, что сует тебе в лицо. При этом даже мало-мальски филологический взгляд сразу схватит, насколько это простота сложна и точно выверена. Каск - это что-то из литературы будущего. Кстати, это автофикшн, но не такой страшный в смысле самообнажения, каким стала для меня «Рана» Оксаны Васякиной. Понятно, что это не буквальная ее история, она сама в интервью говорит, что это эмоциональная автобиография, но уровень ее искренности действительно задевает.
Как вам кажется, с учетом этого нового курса «Бесконечная шутка» отвечает на какой-то живой запрос сегодня или выглядит как историческая диковинка?
Да, взять лопату и попытаться проломить слои симулякров, чтоб добраться до чего-то настоящего. От M^taverse устали абсолютно все, а от Ремарка нет. Правильно, нам всем нужен Ремарк. Нет человека более наивного и искреннего, чем Ремарк. Я сам как читатель ощущаю запрос на авторов, которые не выпендриваются. Я сейчас читаю канадскую писательницу Рейчел Каск, первую часть ее трилогии. Небольшие романы «Контур», «Транзит» и "Kudos" - это чистый нарратив, понятно, что это текст, который сделан, но он сделан так, что, отключив оптику исследователя, ты никогда не увидишь швов, ко-
«Бесконечная шутка» прекрасно в новой повестке работает. Во-первых, Уоллес многое предсказал о нас сегодняшних. Хотя мы с вами знаем, что с точки зрения литературы предсказания не имеют никакой ценности. Если бы предсказания были главной ценностью литературы, самыми великими писателями были бы Филип Дик и Нострадамус. Слава богу, это не так. Так вот, у Уоллеса множество предсказаний на тему той же уда-ленки - о том, что половина людей будет общаться только дистанционно, покупать еду, не выходя из дома, и так далее. Он многое из своих 1990-х угадал. Единственное, что, мне
кажется, он не мог предположить, это отказ от носителей, все там у него с какими-то картриджами и дискетами носятся. Очевидно, что многие большие темы «Бесконечной шутки» из 1990-х вполне актуальны сегодня: проблемы зависимости, власти медиа никуда не делись. Но главная актуальность «Бесконечной шутки» в том, что это правда очень смешная книга.
За то, чтобы книга осталась смешной на русском, вы отвечали или ваш соавтор? Как вы вообще распределяли участки внутри текста? Мой герой Хэл Инканденца, а твой Дон Гейтли, мне теннис, тебе запрещенные вещества? И как вы решились на этот перевод? Вы же не были тогда суперпрофессиональным переводчиком с мощным бэкграундом.
Я и сейчас не считаю себя суперпрофессиональным переводчиком. Я бы точно не взялся за «Бесконечную шутку» один. Не устаю повторять, что без Сергея Карпова этого перевода не случилось бы. Есть некая несправедливость в том, что перевод ассоциируют только со мной. Просто Сергей непубличный человек, интервью не дает, а я болтливый и рассказываю о книгах на каждом перекрестке. Если серьезно, 20 лет роман лежал никому не нужный. И тот факт, что перевод этот сделали мы, своего рода диагноз всей
нашей издательской индустрии. В 145-миллионной стране не нашлось денег для суперпрофи, который бы перевел классический текст. Ну, и «Улисса» на русский в свое время перевел физик Хоружий. Так что, видимо, такая традиция: все прекрасные огромные романы, которые наши читатели для себя открывают, должны быть сделаны по любви, а не по заказу.
Как мы распределяли роли? Я отвечал за стилизацию, а Сергей следил за объемом -чтобы количество слов не сильно расходилось с оригиналом. Меня иногда заносит, я могу накрутить лишнего в стремлении передать смысл фразы. Сергей потом подсчитывал слова и убирал излишки.
Все канадские главы «Бесконечной шутки» сделал Сергей. Что это значит? Он не просто перевел, а придумал канадский язык для русского уха. Нужно было изобрести способ, чтобы передать их манеру говорения, очень нестандартную для английского уха. Канадцы - это люди, которые говорят по-английски, но с французской грамматикой. Звучит странно, неграмотно, с постоянными инверсиями, непониманием идиом. Сергей придумал этот стиль, перевел большую часть канадского текста, а потом еще перелопатил в этом стиле все то, что досталось из канадского текста мне. Пожалуй, это была самая опасная, самая тревожная часть текста. За канадские главы мы много чего выслушали. Я даже, пользуясь методом Оксимирона, ко-
торый только что раскритиковал, написал несколько постов в попытках упредить всю возможную критику, но, конечно, не очень преуспел.
Честно говоря, худшее, что можно сделать со своей самооценкой, взяться за подобный перевод. Чем я больше переводил, тем больше чувствовал себя полным профаном. Но это как раз неудивительно: я вообще, чем больше живу, тем меньше понимаю, что вокруг происходит.
Еще мне выпало переводить главы про эсхатон - игру, которая придумана и, мягко говоря, «очень подробно» описана Уоллесом. Есть теория, что Уоллес здесь пародирует «Игру в бисер» Гессе. Вы помните, в нее играют очень умные дети в Касталии. В общем, Уоллес изобрел свою игру в бисер и максимально подробно расписал ее хитроумные правила, в тонкостях, вплоть до формул. Эти главы я просто ненавидел. Я был очень зол, помню, написал Сергею: «Ты вообще этот ад видел, зачем он это написал?» Сергей отвечает: «Совсем ничего не понимаешь? Это лучшие страницы, я с таким удовольствием прочитал». Конечно, он их в итоге переводил. Потом мы вычислили, что все, кто любят настолки, любят главы про эсхатон. Зато мне досталось много флешбэков, фрагментов бреда и глюков, там, где Хэл Инканденца или Дон Гейтли максимально уходят в отрыв.
Текст Уоллеса тем и хорош, что там каждый для себя что-то находит, он как раз по-
ражает своей тотальной полифонией, тем, насколько разными голосами он может говорить, насколько это всякий раз будто написано другой рукой. И только сначала, когда ты видишь, что автор может тянуть на протяжении страницы одно предложение, тебя это мучает - мучает каких-то 80 страниц, а потом ты смиряешься и привыкаешь.
Сам Уоллес говорил, что сложность описания реальности, которая изначально фрагментарна, в том, что текст «слишком линеен». Отсюда вопрос, как фрагментиро-вать текст, чтобы он был адекватен реальности, но при этом не превратился в нечитаемый. Отсюда столько сносок в тексте, даже после того, как их нещадно редуцировали редакторы. Сам Уоллес - человек-энциклопедия, профессорский сын с «Улиссом» в качестве книги для семейного чтения. Решение стать писателем приходит к нему после знакомства с книгой «Выкрикивается лот 49» Пинчона, а первый роман "The Broom of the System" он делает из своей диссертации о Витгенштейне. «Бесконечная шутка» - это тоже своего рода энциклопедия, очень американский роман обо всем сразу, попытка описать универсум. Great American novel, в котором максимализм и избыточность текста всячески приветствуются. Роман такой же избыточный, как, скажем, "Underworld" Делилло, в котором рассказано обо всем на свете, от контрацепции до бомбоубежища.
Кого из ваших любимых американцев советуете читать не только с точки зрения качества текста, но и с точки зрения нашего представления о том, кто такие эти самые американцы?
Кормак Маккарти - любой из его известных текстов - «Старикам тут не место», «Дорога», «Кровавый меридиан». Маккарти - образец стиля. Человек пишет без изощренных формальных приемов, как будто не существует этих выдумок вроде модернизма и постмодернизма. Тексты Маккарти как тексты Кафки - они словно висят в воздухе, словно ни к чему не привязаны. И, конечно, Джонатан Франзен, хотя бы его «Поправки». Все, что нужно знать о среднем классе в Америке, о проблемах белых цисгендерных людей. Я иронизирую, потому что объяснять, зачем читать «Поправки» - это все равно что объяснять, зачем читать «Войну и мир». Просто нельзя не читать.
А что из недавно прочитанного на русском языке показалось вам самым честным высказыванием о нас с вами?
«Человек из Подольска». Мне кажется, драматург Дмитрий Данилов вообще очень хорошо выхватывает абсурд нашей жизни.
С великим американским романом понятно, а русский роман, о чем он должен быть, чтобы мы его прочитали сегодня? Спрашиваю вас как «активного участника современного литпроцесса». Расскажите про запросы индустрии.
По-прежнему на повестке тема турбулентного прошлого, несформировавшегося, неотрефлексированного, непроговоренного. Тему мертвых, которых не могут оставить в покое, продолжают эксплуатировать. Мне очень нравится, как об этом Мария Степанова сказала в «Памяти памяти»: «Мертвые сейчас самое ущемленное меньшинство».
Помню, вы рассказывали о своей книге «Центр тяжести» как о большом формальном эксперименте. Мол, подсмотрели у своих любимых американцев много разных приемов и попробовали их отработать. Сейчас вам по-прежнему интересны эти эксперименты? И где сегодня происходят открытия в области наррати-ва, за кем вам любопытно следить?
Я стараюсь уходить от экспериментов к максимальной простоте. Каждый раз, когда я начинаю думать о тексте на уровне геометрии, на уровне треугольника «автор - персонаж - читатель», мне все это кажется ужасно
вторичным. Ну какие формальные приемы про отношения автора и читателя мы можем еще придумать? Если существует «Бледный огонь» Набокова. Чем ты удивишь человека, читавшего «Бледный огонь»? Понятно, когда Воннегут посвящает книгу бомбардировке Дрездена, свидетелем которой он сам стал, и определяет стиль своего письма, как «телеграфически-шизофренический». Раздерганный текст - со скачками во времени и со всеми возможными причудами вплоть до инопланетян - попытка этот адский апокалипсис осознать и адекватная реакция на модернизм. Тогда это было очень искренне. Наверное, через 50 лет после Воннегута или Пинчона это выглядит не очень искренне и не очень своевременно. И тем не менее по-прежнему притягательно. Сейчас я много об этом разглагольствую, а потом возьму и напишу что-то страшно экспериментальное (читай: архаичное). Потому что все равно это всегда будет интересно как филологическое упражнение. Но по большому счету сейчас нужен откат: отсечь все формальные эксперименты и посмотреть, что останется. Все приемы показал еще Сервантес, а постмодернисты довели их до бессмыслицы-симу-лякра. Мне кажется, что сегодня новое слово в области нарратива нужно искать в Японии и Корее. Даже в курсе теории литературы не помешали бы Пак Чхан Ук с его "Олдбоем" или Пон Чжун Хо с "Паразитами" и "Воспоминаниями об убийстве".
Вообще ни на что не похож нарратив ман-ги. Мне нравится один из самых известных мангака Асано Инио. Его эксперимент заключается в том, что он позволяет себе вообще все, пишет какие-то совершенно сумасшедшие вещи. Читаешь его и думаешь: нет, быть не может, это же банальные, избитые приемы, а еще они использованы одновременно по принципу «надену все лучшее сразу», но постепенно все это срастается и удивительным образом начинает работать.
Сейчас я пытаюсь читать "Fire Punch", огромную мангу на 60 номеров за авторством мангаки Фудзимото Тацуки. Я уже где-то на середине этой истории. Скажу о ней пару слов, оцените сюжет. Мир заморожен Ледяной ведьмой. Снег, голод, безумие - люди с трудом выживают, но есть в одной деревне парень, который владеет суперспособностью - регенерацией. У него быстро отрастают конечности, так что он их отрубает и кормит этими своими руками стариков. В эту деревню приходит военный отряд и обвиняет жителей в каннибализме: повсюду руки. У военных свой герой, сверхспособность которого - огонь, он всех жителей деревни сжигает дотла. Но главный герой из-за регенерации сгореть не может. Он обречен гореть вечно, тем не менее через 5 лет горения он встает и отправляется мстить. И так далее. Потом еще будет множество метаприемов. Появится видеоблог, в котором человек, который горит, ищет
человека, который поджигает. Нам показывают историю через экран, но так как это картинки, в какой-то момент мы забываем, что это экран, упускаем этот факт, а потом нам напоминают, что есть еще другой контекст, а те картинки, что мы видим, - только часть общей картины. Я бы не смог такое написать, потому что большую часть при-
емов я счел бы совершенной безвкусицей. А человек, который не знает стыда и не боится показаться безвкусным, создает совершенно новый и, на мой взгляд, гениальный нарратив. Но нужно пройти через три слоя наивности и банальности, чтобы понять, что это гениально. Ну, знаете, Шекспир тоже переваривал низкие сюжеты...
Для цитирования: Поляринов, А., Максимова, Е.С. «Чем больше живу, тем меньше понимаю, что вокруг происходит» // Практики и интерпретации: журнал филологических, образовательных и культурных исследований. 2022. Т. 7. № 2. С. 7-17. DOI: 10.18522/2415-8852-2022-2-7-17
For citation: Polyarinov, A., Maksimova E.S. (2022). "The more I live, the less I understand what's going on". Practices & Interpretations: A Journal of Philology, Teaching and Cultural Studies, 7(2), 7-17. DOI: 10.18522/2415-8852-2022-2-7-17
Alexey Polyarinov is a writer, finalist of the "Big Book" Award (2021) and the "NOS" Award (2021), author of the novels "Gravity centre", "Reef", co-translator (with Sergey Karpov) of the novel "Infinite Jest" by David Foster Wallace.
In the issue of P&I, dedicated to fragmentation, Alexey Polyarinov talks about Wallace, Pynchon, Updike, Remark, "Man from Podolsk", "Parasites", regeneration, and the last album of Oxymiron. Interview by Ekaterina Maksimova. Photo by Valya Goltsberg.
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
■Ffij-
