CC BY
35
ЧЕЛОВЕК В ТОПОНИМИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ: СОБЫТИЙНЫЙ СТЕРЕОТИП И РЕГИОНАЛЬНЫЙ МЕНТАЛИТЕТ
Л.М. Дмитриева
Ключевые слова: топонимическая система, ментально-топонимический стереотип, региональный менталитет, языковая личность.
Keywords: toponimic system, mental-toponimic stereotype, regional mentality, language personality.
Различные аспекты человеческого интеллекта исследуются огромным количеством исследователей, что является одним из направлений развития современной науки. В настоящее время очевидно, что сложилась сложная разветвленная система теоретического и практического знания о человеческом сознании, значение которого для будущности человечества велико. Ситуацию такого рода отмечает Б.Г. Ананьев, считающий, что «для современной науки открылись и теперь уже существуют другие стороны в проблеме человека и его жизни» [Ананьев, 2002, с. 18]. Изучением того, как организована обработка информации, как знания представлены в уме человека, занимаются представители когнитивного и гносеологического подхода в науке. В частности, гносеологический анализ не только занимается проблемой человека как объекта познания, отражающего объективный мир и преобразующего его посредством практики, но и показывает, насколько многообразны и сложны «информационные системы» человеческого мозга.
Нам в этой научно-методологической ситуации представляется, что средством трансляции такого типа информации являются стереотипы. В лингвистических и социально-психологических концепциях стереотипы трактуются как форма обработки информации и состояния знаний. По мнению ученых, ключ к решению многих проблем языковой картины мира лежит в обращении исследователей к личности. Проясним данное положение словами С.Л. Рубинштейна: «...человек есть личность в силу того, что он сознательно определяет свое отноше-
ние к окружающему<...> Поэтому для человека как личности такое фундаментальное значение имеет сознание, не только как знание, но и как отношение» [Рубинштейн, 2003, с. 272].
Рассуждая, культурологи отмечают богатую фантазию и острую наблюдательность русского народа. Наблюдательность народа являлась своеобразной формой обработки информации, а потому отрицающее (агрессивное) противопоставлялось утверждающему (безобидному).
В настоящей реальности человек уходит от своей наблюдающей деятельности, но продолжает свою умозрительную деятельность. Во всяком случае А.В. Меренков отмечает: «Стереотипы возникают всюду, где имеется деятельность по обеспечению функционирования живой системы» [Меренков, 2001, с. 30].
В данной статье мы хотим продемонстрировать ключевой принцип стереотипного представления реального мира, который основан на анализе событийной сферы региональной топонимической системы. При этом следует считать основополагающим тезис, что языковая ментальность есть в некотором роде «манера» языкового представления мира. Это определение языковой ментальности принадлежит
О.Г. Почепцову [Почепцов, 1990, с. 111]. Таким образом, языковая ментальность формирует некоторый набор стереотипов восприятия мира. Объектом для сследования этих возможностей служат событийные топонимы Алтая. Примерами могут быть, в том числе и такие топонимы, как Ванькино озеро, Матренин лог, Федорина забока и т.д. Поскольку в традиционной топонимической литературе при выявлении номинативных параметров перечисленные названия были бы отнесены в группу топонимов, отражающих связь с человеком. Отсюда предметная область работы очерчивается реальным процессом восприятия, который выступает в своем гносеологическом отношении к вещам и явлениям объективной реальности, так как стереотипы управляют всем процессом восприятия человеком действительности.
В настоящее время стереотип становится одним из предметов различных исследований как сложное лингвосоциопсихологическое явление, изучение которого ранее считалось прерогативой психологии. Повышенный интерес к данному феномену объясняется отнесением его к разряду регулирующих начал социального и языкового поведения личности. Поэтому различные области научного познания, в том числе и области лингвистического знания, могут указывать, какой тип признаков будет включен в семантическую компетенцию термина «стереотип» Оценку данной ситуации дает и П.Н. Шихирев, считающий, что «характерной чертой исследования стереотипа - феномена много-
гранного - является различное понимание термина, отсутствие единого мнения относительно его содержания» [Шихирев,1971, с. 169]. Стереотипы, попадая в область научной проблемы, перестают выполнять функции «автоматизмов» человеческого мышления и поведения, роль стереотипов заключается в представлении и поддержании структуры исследуемого нами знания. Поэтому совершенно логично, что, выражая специальное понятие, термин «стереотип» становится носителем и хранителем фрагмента информации, которая имеет свою ценность в особой понятийной системе. Дефиниция термина, по удачному выражению М.Н. Володиной, может меняться в зависимости от роста его информационной емкости. «Изменение информационной емкости термина чаще всего носит объективный характер и обусловлено развитием человеческого знания, что влечет за собой развитие и изменение соответствующих понятий» [Володина, 2000, с. 39].
Исследователи, изучающие категорию языкового сознания, не ограничиваются решением проблемы человеческого знания с точки зрения его структурного и системного представления. Этим и обусловлен интерес современной лингвистики к тому типу знания, который несет в себе представления, присущие всем людям в равной мере. «Стало исследоваться сознание массовое, обыденное, эмпирическое, «эффективно работающее» в повседневной жизни» [Портнов, 1994, с. 12].
В работах одних исследователей знание этого типа называется обыденным. Так, например, А.Н. Ростова представляет уровень обыденного сознания, «включающего ментально свернутые, не закрепленные в речевых высказываниях фоновые культурологические и частнонаучные знания [Ростова, 2000, с. 44-45]. В данной работе мы ограничиваем себя, по понятным причинам, определением И.Т. Касавина, которому принадлежат исследования духовно-практического типа знания. «Духовно-практическое знание накапливает, обрабатывает и распространяет социальный и познавательный опыт в контексте исключительно человеческого мира и вне непосредственного материального производства», - пишет И.Т. Касавин [Касавин, 1990, с. 23].
В противоположность представляемой нами позиции, среди когнитивных исследований существует мысль о том, что содержащиеся в стереотипе знания отличаются от всех других типов знания. Имеются основания предполагать, что духовно-практическое освоение окружающей действительности и стереотипное представление мира - два различных типа знания.
В связи с пониманием перспектив и стратегий исследований данного направления представляется целесообразным рассматривать сте-
реотипы как одну из особенностей структуры духовно-практического опыта человека и одновременно содержащегося в основе стереотипа описываемого нами знания.
Стереотипов - бессчетное множество. Так, например,
А.В. Меренков отмечает, что «в осмыслении действительности и взаимодействия с ней последовательно выделяются несколько видов стереотипов: восприятия, осмысления информации, мышления, практического действия и т.д.» [Меренков, 2001, с. 42]. Поэтому очевидной проблемой области нашего исследования является определение границ вида исследуемого нами стереотипа, в котором содержится духовнопрактическое знание. Для того, чтобы доказать приоритет стереотипов восприятия в данной работе, необходимо определить, как соотносится стереотип восприятия и стереотип представления.
В настоящее время многие ученые-лингвисты, социологи, психологи уделяют значительное внимание феномену восприятия. Так, М.Н. Володина указывает, что процесс познания есть процесс расширения физической и духовной ориентации человека в мире, базирующийся на «обычных» способах восприятия [Володина, 2000, с. 7]. Восприятие не имеет до сих пор общепринятого толкования, но является фундаментальным понятием психологии, когнитивной психологии и когнитивной науки. Оно охватывает широкий круг явлений и процессов, начиная от простого осознания человеком того, что с ним в тот или иной момент его бытия происходит, до обобщения чувственного опыта в виде отражения окружающей нас действительности. В этих рассуждениях, безусловно, здравым моментом является следующее. Вне всякого сомнения восприятие и отражение действительности выступают как единый процесс в сознании человека. С.Л. Рубинштейн отмечает, что «восприятие в его первичных формах - это по преимуществу представление более или менее непосредственно данного объекта» [Рубинштейн, 2003, с. 94].
Итак, человеческое сознание характеризуется единым процессом восприятия, или формирования представлений об окружающем мире. Отсюда стереотип восприятия и стереотип представления оказываются в данной работе взаимозаменяемыми. Доказывая особое положение стереотипов восприятия, мы постоянно имеем в виду определение картины мира как системы человеческих представлений о реальности. Определение картины мира как системы представлений человека о реальности дано в «Словаре культуры ХХ века» В.П. Руднева [Руднев, 1999, с. 127]. В серьезных психологических исследованиях понятие картина коррелирует с понятием образа внешнего мира. Такие явления, как «восприятие, представление, сознание есть образ внешнего мира, -
пишет С.Л. Рубинштейн [Рубинштейн, 2003, с. 65]. Сравните с этим высказывание еще одного мастера психологии А.Н. Леонтьева: «проблема восприятия должна ставиться как проблема построения в сознании индивида многомерного образа мира, образа реальности» [Леонтьев, 1983, с. 254].
Мы отметили выше тот факт, что в современных лингвистических исследованиях речь идёт только о когнитивном базисе стереотипа. Поэтому нельзя не заметить, что стереотип напрямую связывают с четырьмя основными когнитивными навыками:
1. навык наименования объектов, а также наименования их свойств (цвета, размера и т.д.);
2. навык осуществления переводов по типу «слово - образ»;
3. навык работы с классами слов (то есть родо-видовыми связями);
4. навык словесного ассоциирования.
Сравните с этим выделяемые исследователями и эффективно работающие стереотипы по классификации предметности («своё-чужое»), по самоназванию индивида и группы («мы-они»), по «шкалированию» различных пространств («правое-левое», «чёрное-белое») и т.д.
По нашему мнению, вышесказанное отнюдь не означает, что следует отождествлять существующий стереотип и определенный когнитивный механизм.
Обсуждаемая нами проблема очевидным образом связана с соотношением понятий когнитивные структуры (схемы, фреймы, сценарии) и стереотипы. В.Б. Касевич констатирует: «... способность к логическим операциям вообще не принадлежит к сильным сторонам человека: гораздо привычнее и эффективнее для человека ментальные операции, связанные с параллельной обработкой информации из разных источников, с классификацией по адаптивно полезным и некоторым иным признакам и т.п.» [Касевич, 2004, с. 84]. Заметим, что в данном параграфе слово - ментальные операции - является носителем свойств интеллекта. Познание и понимание мира является внутренним моментом, пронизывающим все возможные способы освоения человеком мира, и выступают (уже в качестве знания) одновременно как исходное условие, предпосылка и как итоговый продукт, результат этого процесса. Когнитивизм - взгляд, согласно которому человек должен изучаться как система переработки информации, а поведение человека должно описываться и объясняться в терминах внутренних состояний человека [Демьянков, 1994, с. 17]. Такую «переработку информации» характери-
зуют в терминах «схем», «фреймов», «скриптов» и т.п. Указанные когнитивные структуры, будучи фиксированными формами прошлого опыта, отвечают за воспроизведение в сознании познающего субъекта нормальных (типичных) событий (знакомых предметов, многократно повторяющихся ситуаций, освоенных правил действия, привычной последовательности изменений и т.д.). Исследователи говорят о наличии некоторых квазимыслительных процессов в нашем сознании, о существовании целых блоков мыслеподобных образований.
Следует подчеркнуть, что рассматриваемые нами понятия когнитивные структуры и стереотипы имеют противоположные отношения. С одной стороны, когнитивные схемы, сценарии, фреймы, являясь ква-зимыслительными процессами, имеют дело с конкретными проявлениями окружающей действительности. Характер стереотипа не зависит от механизмов человеческого интеллекта и, разумеется, от определённого класса предметов окружающей действительности. С другой стороны, не все когнитивные процессы в голове человека имеют языковой, а тем не менее чисто лингвистический характер. Проблемы представления знаний имеют вполне определённые лингвистические аспекты. Одновременно ясно и то, что можно говорить о разных видах знания, по-разному, соответственно, соотносящихся с языком. Исследователи указывают на «существование неязыковых (доязыковых) видов знания, т.е. когнитивных структур, которые формируются без участия языка и не требуют участия языка при их использовании. Отсюда заключаем, что стереотипы в отличие от указанных когнитивных структур «относятся прежде всего к содержательной стороне языка и культуры» [Маслова, 2001, с. 109]. Кроме того, содержание стереотипа в идеале должно соотноситься с определённой языковой формой.
Мысль о том, что стереотипы сознания кодируются в структуре языка и проявляются при его обыденном употреблении, подчеркивается и Е.Л. Березович. Е.Л. Березович обнаруживает этнокультурную информацию при кодировании определённых стереотипов, отсюда в её работах описывается когнитивный генезис этнокультурной информации. Такая информация извлекается «из «бытового» текста или же сформированная на основе фольклорных и языковых стереотипов, проверенных опытом» [Березович, 2000, с. 26].
Таким образом, специалисты каждой из дисциплин стремятся выделить в стереотипе те характеристики, которые прежде всего отражают его роль в их сфере исследования: в связи с этим речь идёт о ментальных стереотипах, оценочных стереотипах, этнокультурных стереотипах, стереотипах коммуникации, речевых стереотипах и, соответственно, о классификации этих типов.
Следует сказатьи о терминологическом «континууме», в котором нами используется понятие стереотипа. Дело в том, что современной науке о языке известны такие определения, как оценочный стереотип (И.М. Кобозева, Ю.А. Сорокин, Г.В. Токарев, С.М. Вольф), концептуальный стереотип (И.Т. Вепрева), речевой стереотип (Ю.Н. Михайлова), а также культурный стереотип, национальный стереотип (Ю.С. Прохоров), этнический стереотип, ментальный стереотип (В.А. Маслова). Данную ситуацию, на наш взгляд, могут прояснить три особенности изучения стереотипов сознания. Первая особенность заключается в том, что названия многих видов стереотипов мотивированы узкими контекстами их изучения и описания. Вторая особенность связана с проблемой когнитивного подхода в языке, когда основное внимание уделяется тем компонентам знания, которые, участвуя в организации сознания и мышления, не даны субъекту непосредственно. Вследствие этой соотнесённости мы предполагаем, что в рамках лингвистического подхода любое использование термина «стереотип» сопряжено с языковым сознанием и языковой ментальностью. Как уже говорилось, «в когнитивной лингвистике и этнолингвистике термин стереотип относится к содержательной стороне языка и культуры, то есть понимается как ментальный стереотип, который коррелирует с наивной картиной мира» [Маслова, 2001, с. 109]. Наконец, третья особенность характеризуется тенденцией относительно методов выявления стереотипов. Данные методы сопрягаются ролью языка в функционировании стереотипов сознания. С другой стороны, все перечисленные выше виды стереотипов, очевидно, объединяются «универсальным» понятием - языковой стереотип.
В этом смысле показательны исследования стереотипа в топонимической науке. Отметим, что в данной работе описание стереотипов ведётся с точки зрения организации ментального уровня топонимической системы. В наших предыдущих исследованиях при описании региональной топонимической системы в онтологическом и ментальном аспектах появляется термин «ментально-топонимический стереотип», который применим к языковой и познавательной деятельности человека, отражающего в своем сознании информацию относительно топонимических объектов окружающего мира. «Однако для моделирования несущих конструктов топонимической системы в сознании более глубинной является стереотипизация, поскольку именно стереотипы связывают единицы всех классов имён и уровней языка между собой и со сферой внеязыкового опыта, внутренне организуют топонимическую
систему, являясь формой ментального бытия онтологических структур», - пишет Л.М. Дмитриева [Дмитриева, 2002, с. 108].
Основываясь на представлении о ведущей роли «мёртвого смысла» интерпретируемого нами ментально-топонимического стереотипа, опишем такой стереотип в конкретном воплощении: как событийный стереотип.В каком-то смысле жизнь и восприятие жизни неразличимы. Восприятие - это непрекращающаяся связь индивида со средой, человека с миром, в рамках которой среда, мир непосредственно открываются человеку и оказываются доступными ему. Из сказанного вытекают два следствия. Во-первых, предметом восприятия являются события жизни человека - фрагменты или эпизоды его бытия; во-вторых, самое восприятие осуществляется в форме события (конкретного эпизода) этой жизни. Таким образом, восприятие со стороны его существования есть событие.
В рамках нашей проблемы представляется важным говорить о природе ментальных репрезентаций и о том, как они соотносят топоним (имя собственное) и возможный факт реальности, то есть событийный континуум. В свою очередь у исследователей топонимической науки возникает вопрос: насколько типично для русской топонимии изобретение географического пространства в связи с разворачивающимися в его рамках ситуациями, событиями? [Березович, 2000, с. 357]. Поэтому чрезвычайно плодотворными для нашей работы стали наблюдения и выводы Е.Л. Березович, сделанные ею на материале топонимии Русского Севера. «Нам хотелось бы избежать использования этого термина,- пишет Е.Л. Березович, - как вследствие его неоднозначности, так и вследствие того, что само по себе понятие ситуации чрезвычайно широко; едва ли не каждый топоним можно раскрыть в связи с ситуацией. К примеру, даже для названия Манькина Пожня вполне вероятна ситуативная развёртка - «здесь косит Манька». Однако эта ситуативность не «дошла» до внутренней формы названия, вследствие чего при восприятии топонима ситуация может быть «вывернута» различными способами: «здесь заблудилась Манька», «здесь повесилась Манька», «здесь родила Манька» [Березович, 2000, с. 358]. Следует подчеркнуть, что нами принципиально одобряется указанный Е.Л. Березович факт, когда при восприятии топонима событие может быть «вывернуто» различными способами.
Развёртываясь в настоящем, событие неразрывно связано как с прошлым, так и с будущим. Представление о том, что у события может быть не одно, а несколько направлений развития (в прошлом, настоящем, будущем) - это, собственно, и составляет содержание понятия возможный факт реальности. «Событие - плод стечения обстоятельств,
когда возможное становится фактом бытия»,- как замечает
В.А. Барабанщиков [Барабанщиков, 2002, с. 14].
Итак, наше внимание обращено к тем топонимам, которые с точки зрения их существования могут быть представлены некоторым рядом мыслеформ. Сравните также пример из нашего материала: Дунькина роща: «в этой роще Дуньку убили», «Дунька там замёрзла», «Дуньку там к берёзе привязали за лёгкое поведение», «там Дуня в березняке повесилась», «в этой роще Дуня жила». К этому надо добавить, что «само слово «мыслеформа» выражает внутреннее, «запакованное» содержание идеи, которое должно развернуться как становление определённой объективной реальности» [Фёдоров, 2006, с. 47]. Таким образом, событийные топонимы - это такие топонимы, мыслительная форма которых укладывается в событие. Что касается содержания событийного стереотипа, то здесь вся трудность заключается в обнаружении этого стереотипа.
Причины возникновения и закрепления в сознании представителей определённого этноса ментальных стереотипов различны. Менталитет народа как обязательная характеристика склада ума и стиля мышления имеет непосредственное отношение к ментальной сфере и проявляет её связь с культурой. Категории культуры и есть те универсальные для каждой культуры понятия, совокупность которых образует картину мира, модель мира, конституирует видение мира, мирови-дение. Категория - это совокупность смыслообразующих доминант, которые и конституируют типологическое отличие изучаемой ментальности от любой иной. До последнего времени специальному анализу подвергалась такая важнейшая функция языка, как номинативная и поэтому лежащая в основе такого анализа теория номинации получила своё глубокое освещение в целом ряде топонимических исследований. К ментально-топонимическим категориям мы относим событийные стереотипы, описывающие смысл существования событийных топонимов.
В топонимических названиях лингволандшафтной системы «Алтай» находят своё отражение события, мотивировки которых по отношению к конкретному топониму явно вторичны. Вследствие действующей закономерности представляется возможным выделять события реальные и нереальные. В связи с этим следует указать на случаи, когда мыслительная форма топонима укладывается в нереальное событие. Иными словами, следование стереотипному восприятию приводит к тому, что в какой-то момент существования топонимического объекта происходит актуализация того события, которое не связано с момен-
том наименования и которое в дальнейшем закрепляется за ним в сознании воспринимающего. В этом плане показателен пример из нашей предыдущей работы: «Петухи - посёлок: «Заимка Петухова»; совр.: «Стало называться село Петухами по случаю: ехал богатый купец в соседнюю губернию и проезжал как раз через эти места, услыхал петушиный крик и заехал в этот разъезд, а до этого разъезд не имел названия» [Дмитриева, 2002, с. 117]. К этому надо добавить, что очевидные версии мыслительных форм событийных топонимов в материале нашей работы определяются антропонимными названиями. Примеры такого плана весьма частотны: Хавроньин колок: «Раньше Хавроньины покос держали», или «Там девушку Хавронью за нехорошие дела привели, берёзку нагнули, девку за ногу привязали и оставили на смерть». Писарев лог: «Там заимку занимали Писаревы, и пашня там, и скот в стороне от села, и домишко», или «Писарем раньше называли секретаря сельского совета. В этом логу какая-то банда убила писаря». Гордино озеро: «Там утонул человек по фамилии Гордин», или «Гордины держали пашню». Петров лог: «Лог, в котором старик Петров имел свою пашню», или «В этом логу когда-то Петров задавился». Стереотипизация в действительности представляет собой единый акт мгновенного соотнесения антропонима с познаваемым событийным континуумом.
Итак, данный параметр мыслительных форм событийных топонимов даёт вывод говорить о своеобразии информационного содержания событийного стереотипа. Хотя проблема истинности содержания стереотипов остаётся в научном плане до сих пор, по существу, нерешённой, мы признаём существование в структуре духовно -практического знания, которое лежит в определении событийного стереотипа, «момента относительной истины».
Рассуждая, культурологи отмечают богатую фантазию и острую наблюдательность русского народа. Наблюдательность народа является своеобразной формой обработки информации, а потому отрицающее (агрессивное) противопоставляется утверждающему (безобидному). При таком подходе событийные топонимы, естественно, должны классифицироваться на положительные и отрицательные. Применительно к нашему топонимическому материалу отрицательный полюс представляют топонимы типа Адамово озеро: «Скорее всего там Адамов утонул»; Аннушкин колок: «Аннушка когда-то там задавилась, так назвали»; Буян-посёлок: «Разбойники жили, буянили. Людей много погибло там»; Ваганов лог: «Там был убит Ваганов»; Матрёнин лог: «Озеро там было, девочка там купалась, утонула»; Страшный колок: «Убийства там постоянно были».
Однако в топонимической картине мира нашего региона находят свое отражение событие, не несущее, как кажется, какой-либо оценоч-ности. Как правило, такие события связаны с историей заселения и освоения территории. Различие между событиями в ходе общественно -исторического развития определяются такими моделями, как «пашню держал», «был покос», «рядом жил», «там работал», «там пахал», «рыбу постоянно ловил», «всегда охотился». Приведём примеры: Прохо-ровский лог: «Пашню там Прохоров держал»; Гурино озеро: «Гурин пашни там свои держал»; Алёшино озеро: «Там пашня была рядом Алёшкина»; Лукунино озеро: «Рядом была пашня Лукунина»; Манин околок: «Женщина одна там косила. Дали ей место от села близко, чтобы косить»; Воробьёв лог: «Там всё время косил сено для личного пользования Воробьёв»; Михеев околок: «Такой Михеев был, и у него там был покос»; Горелов лог: «Горелов косил». Мироново болото: «Там рядом жил Миронов»; Воробьёв колодец: «Назван в честь рядом жившего Воробьёва»; Брытков пруд: «Богач Брытков рядом жил»; Беляковское озеро: «Беляков здесь жил»; Соболев ключ: «Рядом дед Соболев жил». Клявсова пасека: «Клявсов там работал»; Шамяков лог: «Шамяков лог был. Он там всегда работал». Гришин колок: «Там Гриша раньше пахал». Тимошкино озеро: «Он на нём рыбачил завсегда»; Волково озеро: «Волков рыбу ловил»; Маслинское озеро: «По старику Маслинскому названо. Он там всегда рыбачил». Луницын околок: «Луницын завсегда туда охотиться хаживал».
По мнению некоторых учёных, восприятие событий человеком всегда соотнесено с особенностями исторической эпохи и жизни народа. События могут быть измерены только с помощью системы исторического времени. Такое измерение распространяется на всю сферу человеческого сознания. Однако в нашем материале имеются факты, позволяющие опровергнуть указанное неадекватное мнение относительно сферы человеческого сознания. Отсюда в исследуемых нами топонимах наблюдается указание на историческое» событие (например, Власов лог: «Когда-то Власов там держал пашню»; Миронов лог: «Там Миронов рядом жил»; Трифоново озеро: «На этом озере рыбачил часто дед Трифон») и «универсальное» событие (к примеру, Агап-кино болото: «Говорят, что здесь одна женщина Агапка утонула»; Абрамов ключ: «Абрамов один утонул в ключе, ключ так и назвали»; Козлово озеро: «В нём богатый барин Козлов утонул»).
Очевидно, что для нас представляют большой интерес события второго типа (ср. версии мыслительных форм такого событийного топонима, как Катькино болото: «Там Катька утонула» или «В этом
болоте муж утопил свою жену Катю»), хотя события первого типа, несомненно, являются составной частью того понятия, которое мы определяем как «событийный стереотип».
Указанные выше антропонимные названия в топонимических исследованиях системоцентрического периода входят в группу эмоциональных топонимов, где суффикс -к- наделяется чисто оценочным значением пренебрежения, презрения. Характерные примеры такой оценки: «Дунькина роща: «Ребята Дуньку там к берёзе привязали, распутничала - вот и наказали» или «Там Дуньку привязали за косы, за лёгкое поведение»; Катькин колок: «Катька там поле держала, потом задавилась в этом колке»; Алёшкино озеро: «Там по-над озером жил дед Алёшка». Сравните с этим топонимы: «Катин лог: «Катька в том логу замёрзла»; Дунин лог: «В этом логу Дуньку убили»; Алёшино озеро: «Там пашня была рядом Алёшкина». Эти и подобные примеры показывают, что антропонимные названия не несут какой-либо оценочности. Иначе говоря, в самих названиях событийных топонимов никак не отражается оценочное значение.
Следовательно, само понятие оценочности априори связано с мыслительной формой событийного топонима. В известном смысле чувство греховности является следствием оценки жизни. Здесь могут быть рассмотрены многочисленные событийные топонимы: Дунькина роща: «Говорят, будто колдунья Дуня в этой роще жила»; Дарьин омут: «Женщина вышла замуж за одного, родила. Бросила ребенка в этот омут»; Колькин лог: «Говорят, что в том логу был убит какой-то Колька»; Абабина гора: «Убили богатого мужика и назвали»; Федорина забока: «Федору там комары заели, она распутничала, её к дереву привязал, вот заели комары». Иными словами, грех осознаётся жителями нашего региона как недолжное, неправильное в поступках людей, в их отношении к другим.
Оценка событий в идеале должна идти в разных направлениях, то есть наличие названий, не только отражающих несчастные события, но и присутствие стандартных способов восприятия других событий. Но пока на данном этапе нашей работы создаётся иллюзия, что окружающая действительность представляет из себя чуть ли не одно сплошное состояние негативного переживания. Однако, по мнению народа, никаким иным путём изменить «программу» взаимодействия с внешним миром невозможно. Отсюда народные представления о том, что «сильна вода, сильнее на свете нет; воды ничем не остановить», подтверждаются мыслительной формой топонима типа Ванькино болото: «Там Ванька убил утку, запутался и утонул». А также представления о том, «что воду каждую ночь ангел освящает, и только речную да роднико-
вую, да морскую, а болотной не освящает». Приведём примеры: Алёшкино болото: «Там купался Алёшка и утонул»; Епишкино болото: «Какой-то Епишка там утонул»; Маланьино болото: «Говорят, бабушка Маланья там утонула».
События в целостном их восприятии представляют некое подобие связной системы. «Универсальные» события не выходят из круга обыденных жизненных представлений и действий, какими бы чудесными ни казались они порой на наш взгляд. В качестве примера действия «единого закона» можно привести топонимы, мыслительная форма которых укладывается в событие типа «утонул(а)»: Матрёнин лог: «Озеро там было. Какой-то чёрт увёл Матрёну, она утонула, по ней назвали лог»; Бражкино озеро: «Когда-то там утонул Бражкин»; Абрамов ключ: «Абрамов один утонул в ключе, ключ так назвали». Заметим попутно, что человеческая природа вряд ли изменилась за последние тысячелетия. Указанное событие достаточно обычное. Это в порядке вещей, это норма. Однако нормой оказывается и другое: Алексеев околок: «Говорят, что здесь убили какого-то Алексеева»; Балашов околок: «Говорят, что он здесь убил свою старуху»; Власова грива: «На этом месте когда-то убили Власова. Ехал он по своим делам, было у него много денег. Его подкараулили и убили». Тот же смысл выражают «универсальные» события ментального бытия топонимической системы, исчисляющиеся такими моделями, как «повесился(ась) / уда-вился(ась) / задавился(ась)», «утопил(а)», «замёрз(ла)», здесь же «уто-нул(а)», «был убит».
Но и тот и другой вид событийных топонимов становятся возможны лишь в силу того, что имеет место ментальный импульс - стереотипизация событийного континуума определённым образом. Поэтому рассмотрение всякого ментально-топонимического стереотипа осуществляется нами под разными углами зрения, в системе тех или иных представлений.
Таким путём рождается мысль, что в каждом несчастном событии уже усматривается наличность демонических существ. Народное верование приписывает всякую гибель утопающего обольщению водяных. Приведём примеры: Данилов пруд: «Там Данилов когда-то случайно утонул»; Иваново озеро: «Иван как-то оступился и утонул в этом озере»; Катькино болото: «Там Катька утонула» или «В этом болоте муж утопил свою жену Катю». «Народу, по словам Д.К. Зеленина, присуще то воззрение, что человек не сам лишает себя жизни, а доводит его до самоубийства, иногда даже непосредственно убивает, топит чёрт, леший» [Зеленин, 1995, с. 47]. Например: Дунькино болото: «Ка-
кой-то чёрт увлёк туда Дуньку, она и утонула там»; Адамово озеро: «Скорее всего Адамова туда кто-то утянул, вот он и утонул»; Фёдорово озеро: «Фёдор в этом озере запутался и утонул».
«Совсем иное представляют собою второй разряд покойников, т.н. мертвяки или заложные. Это - люди, умершие прежде срока своей естественной смерти, скончавшиеся, часто в молодости, скоропостижною несчастною или насильственною смертью»,- пишет Д.К. Зеленин [Зеленин, 1995, с. 39]. Кроме того, заложные всегда сохраняют самую тесную связь с местом своей смерти. Примерами могут служить такие событийные топонимы, как Полькин околок: «В нём убили девушку. Теперь это место Полькино»; Алёшкин лог: «Парень Алёшка подружил с девушкой, а её отбил другой. Алёшка с горя удавился в этом логу. По нему и назван лог». Могила заложного часто совпадает с местом его смерти, т.к. в народе стараются хоронить заложных на месте их кончины: Аннушкин околок: «Аннушка когда-то задавилась, там её и похоронили»; Софронова околок: «Там Софронова убили, там в лесочке и его могила». Мы убеждены в том, что антропонимные названия событийных топонимов являются вербализации событийного стереотипа, так как стереотипами данного вида обеспечивается выход к обобщённым ментальным представлениям жителей нашего региона.
Подведём итоги. В поле нашего зрения оказывается стереотип и его внутренняя сторона духовно-практической репрезентации знания, а также его участие в особенностях структуры данного опыта человека. Отсюда стереотип, являясь единицей языковой картины мира, используется в качестве полноценной единицы для выражения мёртвого смысла. Ментально-топонимический стереотип - это актуальный план восприятия того или иного топонима человеком. Событийный стереотип в его отношении к региональному менталитету является основным элементом, на который опирается обыденное сознание воспринимающего. В контексте нашей проблемы важным представляется сам факт того, что изучение и описание стереотипа не зависит от исследования общих принципов организации когнитивных способностей человека в единый умственный механизм.
Поставив целью этой работы изучение регионального компонента лингволандшафтной системы «Алтай», мы доказали, что современными научными исследованиями стереотип определяется как «многогранный» феномен и что в его основе лежит духовно-практический тип знания.
Литература
Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. СПб., 2002.
Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб., 2003.
Меренков А.В. Социология стереотипов. Екатеринбург, 2001.
Почепцов О.Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания. 1990. № 6.
Шихирев П.Н. Исследования стереотипа в американской социальной науке // Вопросы философии. 1971. № 5.
Володина М.Н. Когнитивно-информационная природа термина (на материале терминологии средств массовой информации). М., 2000.
Портнов А.Н. Язык и сознание : основные парадигмы исследования проблемы в философии Х1Х-ХХ веков. Иваново, 1994.
Касавин И.Т. Постигая многообразие разума // Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания. М., 1990.
Руднев В.П. Словарь культуры ХХ века. М., 1999.
Леонтьев А.Н. Образ мира // Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения : в 2-х тт. М., 1983. Т. II.
Касевич В.П. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб., 2004.
Маслова В.А. Лингвокультурология. М., 2001.
Березович Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте. Екатеринбург,
2000.
Дмитриева Л.М. Онтологическое и ментальное бытие топонимической системы (на материале русской топонимии Алтая). Барнаул, 2002.
Барабанщиков В.А. Восприятие и событие. СПб., 2002.
Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: Умершие неестественной смертью и русалки. М., 1995.
