CC BY
117
8. Лавлинский С.П. В поисках «утраченного предмета»: повествовательная и рецептивная логика рассказа Т. Толстой «Йорик» // Поэтика русской литературы: сб. ст. к 75-летию профессора Ю.В. Манна. - М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2006.
9. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: в 2 т. - М.: Академия, 2003. - Т.2: 1968-1990-е гг.
10. Липовецкий М. Паралогии: трансформация (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х годов. -М.: Нов. лит. обозрение, 2008.
11. Литературный энциклопедический словарь / под общ. ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева; редкол.: Л.Г. Андреев, Н.И. Балашов, А.Г. Бочаров и др. - М.: Сов. энциклопедия, 1987.
12. Пелевин В.О. Онтология детства [Электронный ресурс]. - URL: //http://pelevin.nov.ru/rass/pe-det/1 .html
13. Пелевин В. Generation «П»: Роман. - М.: Вагриус, 1999.
14. Теория литературы: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. -М.: Академия, 2004.
15. Толмачев В. М. Неоромантизм // Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. -М.: Интелвак, 2001.
16. Толстая Т.Н. Кысь: роман. - М.: Эксмо, 2003.
17. Толстая Т. Река Оккервиль: рассказы. - М.: Подкова, 2002.
18. Тюпа В.И. Модусы сознания и школа коммуникативной дидактики [Электронный ресурс]. - URL: // http://www.nsu.ru/education/virtual/discourse1_4.htm
19. Филатов В.В. Сны воинов пустоты [Электронный ресурс]. - URL: http://lit.lib.ru/f/filatow_w_w/text_0190-1.shtml
20. Хайдеггер М. Ницше и пустота / сост. О.В. Селин. - М.: Алгоритм; Эксмо, 2006.
21. Швец Т.П. Мотив круга в прозе Т. Толстой // Проблемы взаимодействия эстетических систем реализма и постмодернизма. - Ульяновск: Изд-во УлГУ, 1998.
Колмакова Оксана Анатольевна, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Бурятского госуниверситета, кандидат филологических наук.
Kolmakova Oksana Anatolevna, associate professor, department of Russian and foreign literature, Buryat State University, candidate of philological sciences. Tel.: 8-9021610202; е-mail: [email protected]
УДК: 821.161.1:821.Б12.31
© В.В. Башкеева, Д.Ш. Харанутова Человек в лирике Николая Тряпкина и Дондока Улзытуева
В статье речь идет об особенностях изображения человека в лирике русского поэта Николая Тряпкина и бурятского поэта Дондока Улзытуева: онтологическая совместность, родовые детерминанты человека, эпичность, портретный лаконизм.
Ключевые слова: лирика, тип героя, родовые детерминанты, персонажный круг, словесный портрет.
V.V. Bashkeeva, D.Sh. Kharanutova A person in lyric poetry of Nikolai Tryapkin and Dondok Ulzytuev
The article discusses the features of person's image in the lyric poetry of the Russian poet Nikolai Tryapkin and the Buryat poet Dondok Ulzytuev: ontological common character, generic determinants of a person, epos nature, portrait laconism.
Keywords: lyric poetry, type of character, generic determinants, character's circle, verbal portrait.
Русская и восточная (бурятская) поэтические системы кажутся принципиально различными в понимании и изображении человека, и это влечет за собой необходимость для исследователя специального проникновения в мир иной (русской или бурятской) культуры. Однако эта разница может быть гораздо менее явной, а сходство более очевидным, если обратиться не к авторам, имена которых на слуху в силу таланта или пиаровских акций, а к менее известным, но при этом едва ли не более ярким поэтам. Например, к творчеству Николая Тряпкина, русского поэта XX века, развивавшего национальную, неевропеизированную поэтическую традицию, и Дондока Улзытуева, бурятского советского поэта XX века, одного из самых талантливых в ряду национальных художников слова.
Презентация человека в литературе предполагает обращение внимания на различные составляющие поэтики, среди которых для нас больший интерес представляют визуальные формы, явные и неявные, представления человека в тексте: проблема именования, особенности портретного изображения.
Но прежде несколько замечаний о доминирующем типе человека, о ведущем психотипе в творче-
стве названных авторов. Это человек, в котором индивидуальное не навязывает свою волю миру, внеличностным силам, в котором личные (частные, малые) радости или беды не заслоняют бытия других людей, инобытия. Некоторую аналогию данному типу героя можно увидеть в выделенном В.Е. Хализевым житийно-идиллическом сверхтипе [Хализев, с. 140-153]. Можно говорить о минимальном присутствии человека рефлексирующего, процессуального, психологического, т.е. человека, представленного в перипетиях его внутреннего мира, будь то эмоции, желания или планы. Речь надо вести о таком психологизме, который неотрывен от материальной явленности, будь то явленность действия, события, природы или быта. Такую материальную воплощенность можно понимать как телесность в широком смысле слова, но телесность одухотворенную, проникнутую эмоциональными токами.
Ненадолго покинув отару, на горячем навозе сухом, в накаленной синеющей дымке, со слезинкой на узких глазах кувыркаться и плакать хочу я!
[Улзытуев, с. 19].
Но живут в моем сердце все те перезвоны ржаные, И луга, и стога, и задворки отцовской избы, И могу повторить, что родился я в сердце России, -Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы.
[Тряпкин, с. 198].
Такого рода психологизм и такого рода телесность связаны с особым пониманием человека и его связей с миром:
<.. ,>законы земного родства и законы Вселенной в основе одни, как небесное пламя и земные огни...
[Улзытуев, с. 15].
Лошади, горы, легенды, дом -
все на одной планете живем. Все объединилось во мне.
[Улзытуев, с. 20].
Для Н. Тряпкина и Д. Улзытуева самыми сокровенными, дорогими, важнейшими, питающими их творчество являются воспоминания о родной деревне, о детстве. Ощущение воспоминаний о «тоонто моих отцов» (Улзытуев), о «гнезде моих отцов» (Тряпкин) как особенном, экзистенциальном материале, приближающем к разгадкам тайны бытия, присутствует во многих стихотворениях. Стремлением постичь эти тайны пронизаны все их стихи. Пусть не так и не эдак, Хоть и эдак не так... И сидит во мне предок И мне кажет кулак.
[Тряпкин, с. 198].
У Н. Тряпкина мысли о детстве, о родных местах воплотились в циклах стихотворений «Земля моих отцов», «Гнездо моих отцов», «Земля моих песен». Большая часть его стихотворений пропитана чувством, как он пишет, «тяги земляного родства»:
Не алтари и не пророчества, Не брага звездного Ковша -Меня хранит от одиночества Моя крестьянская душа. И всеми стужами вселенскими Не заглушить моих углей.
Горю дровами деревенскими, Дышу от дедовских печей.
[Тряпкин, с. 198].
Эти строки перекликаются со строками Д. Улзытуева, в которых личная судьба гармонично соотносится с судьбой той земли, где родился поэт:
О, тоонто моих отцов, о, поколенья Улзытэ! Я слышу прадедовский зов в моей сегодняшней судьбе.
Я слышу, сердце говорит согласно с топотом коня, и повторяю этот ритм в движенье нынешнего дня.
[Улзытуев, с. 54].
Это мир особой интимной теплоты, где герои первого плана обязательно поименованы. Как правило, они составляют ближайшее (родственное) или близкое окружение героя: мать, отец, брат, друг, сосед. У Н. Тряпкина: дед, очень часто отец, бабка, сосед, сельский поп, Федя-избачок и др. У Д. Улзытуева мама / мать (чрезвычайно часто), дед, отец, старший брат, местный пастух, сестренка, друг Цэдэн, любимая и др. Причем персонажи из близкого окружения выбраны не столько по принципу душевной / духовной/ эмоциональной близости - тогда, например, в соответствии с романтической традицией, центральное место должны были бы занимать образы возлюбленных, - сколько по принципу онтологической совместности. Находятся рядом - уже потому близки. Объединительная роль семейного и пространственного фактора становится персонологически важной.
Поименованность персонажей не ограничивается обозначением их общей родственной или иной социальной роли по отношению к герою (дед, бабка, дядя, сосед, местный пастух), но стремится к максимальной конкретизации с подключением имени собственного: дед Филя, бабка Настя, дядя Андрей Никанорыч, сосед Кузьма Григорич (Н. Тряпкин), мой друг Цэдэн, старый Дэмбрэн, седой старик Доржи, старик Шойсорон (Д. Улзытуев).
А когда я бродил босиком по крутым берегам Шибертуя, и за радугой бегал бегом, и свистел, подражая синицам, молчаливый старик Шойсорон повстречал мою мать и промолвил: «Либо станет сказителем он, либо просто чудным человеком.
[Улзытуев, с. 71].
Точность обозначения персонажей, обилие представителей ближайшего окружения, явный родственный перевес (редки тема дружбы и образ друга) ведут к тому, что семья (прежде всего, родительская семья) и характерные для этой социальной общности теплота, близость отношений, оптимистическая перспектива выдвигаются на первый план. Центральный персонажный круг (семья, соседи) становится микромоделью мира и одновременно способом / модусом его восприятия.
Общий персонажный круг, который в совокупности с центральным кругом образует целое персонажного уровня, всегда стремится у данных поэтов к обобщенным величинам. Обобщение строится по принципу умножения персонажей, представления не единичного лица, а группы, разряда людей. Мужики, девушки, стряпухи, мастера, кузнецы, рыбари, мальчишки, дети, парни, допризывники, девчата, пахари, гонцы, отцы, мазурики, дочки, творцы, трубачи, сверчки-старички, девки, люди-человеки, солдаты, плотники, девчонки и т.д. - у Н. Тряпкина. Земляки (часто), скотоводы, пастухи, победители-седоки, отцы, старики, люди, девушки, парни, девочки, мальчики, предки, буряты, ребятки, грядущие люди, сыновья, старые друзья, друзья (часто), пенсионеры, рыбаки-браконьеры, лучшие парни, одногодки и др. - у Д. Улзытуева. Человек в таких обозначениях предстает чаще в половозрастном, профессиональном качестве, реже - национальном, географическом или оценочном. Обращение к полу, возрасту и профессии высвечивает наиболее употребительные смыслоразличитель-ные основания: это человек в его базовых, родовых характеристиках, природных и социальных.
Мир, окружающий лирического героя, оказывается миром, чрезвычайно густо заселенным людьми. Эта многолюдность создает особое художественное напряжение, свойственное, скорее, для эпоса, чем для лирики. Или, точнее говоря, свойственное для лирики, ориентирующейся на фольклорные истоки. Эпическое начало чрезвычайно характерно для творчества названных авторов и коррелирует с идеей онтологической совместности (центральный персонажный круг) и предпочтением родовых детерминант человека (общий персонажный круг).
В общем персонажном круге выстраивается вся большая семья и воссоздается некое поэтическое родовое древо: мать (всегда главная), сестра, брат, дед, бабушка у Улзытуева; у Тряпкина такая же галерея портретов родных людей: мать, отец, сестра, брат, бабка, дядья.
И маманя все выше, выше Поднимает меня на руках, -Целый клан за деревню вышел Да при всех родовых гвоздях: И дядья, и зятья, и тетки, И все внуки, и все дедки...
[Тряпкин, с. 198].
Созданные образы близких и родных создают ощущение полноты бытия, целостности мира и чувства причастности к общенародному бытию. По мнению С. Николаевой, в этом особенность тряп-кинского мироощущения (мы можем добавить, и улзытуевского), отличающего его от мироощущения других поэтов родственного направления - Ю. Кузнецова, Н. Рубцова, А. Ганина [Николаева, 2010].
Эпическое начало дает о себе знать не только в выборе субъектов поэтического мира, но и в портретном рисовании героев. Важнейшей особенностью портретного рисования становится, во-первых, обязательное его присутствие. Суммарный поэтический текст позволяет говорить о том, что человек в художественном мире Н. Тряпкина и Д. Улзытуева в обязательном порядке воплощен. Он не может существовать только в ипостаси внутреннего человека, лишенного внешних форм, неоформленного. Приблизительно таков человек в художественном мире В.А. Жуковского. Во-вторых, портрет героя стремится к минимуму, к минимизации описания. Лирика, несмотря на малость форм и специфику трактовки человека, может тем не менее содержать развернутые портретные описания либо частотные портретные детали. Ряд поэтических произведений А. Пушкина, в частности, позволяет увидеть, что такие возможности открыты для лирики («Прелестнице», «Подъезжая под Ижоры» и др.). У Пушкина же можно встретить малые поэтические формы (прежде всего, мадригалы) с минимизированным портретом: «чудесный жар пленительных очей» («В альбом Сосницкой»), «нежная красота» («Если с нежной красотой.»).
У Н. Тряпкина внешний человек обычно представлен в лаконичной детали статического портрета. «Я рукою чью-то рученьку держу, / В чьем-то взоре вижу ласковый туман» (1952), «И снова песенка о дроле / С такою дрожью голосов» (1954), «Раздуй лежанку, сними сапожки, / Моя краса!» (1956), «Велел он, усы подкрутивши, / Себя посадить у окна», «И тут же герой Сталинграда / Расправил погон по плечу» (1957), «И лишь у глаз - морщинка грусти / От злого хмеля стольких лет» (1962), «И скажет старик в самодельной рубахе.» (1965), «И вот лежу в дареных шмотках. / Обмытый тут же, как ребя...» (1966), «И твоих волос рудая прядь / Завивалась в песенное слово» (1966), «Оглянусь да вскину руки, - / А кругом - все те же стуки...» (1968) и др. К приведенным примерам можно плюсовать детали визуального характера, не дающие представления о внутреннем человеке: «Знал я тайны первородной / Детский запах на губах» (1960). Этот статический портрет с его костюмными и телесными вариантами позволяет говорить о силе онтического, бытийного вектора в поэзии Н. Тряпкина.
У Д. Улзытуева так же значима одиночная характерная деталь: «расправить усталую грудь» («Утренняя песнь»), «.с грустью гляжу на гусиную стаю» («Крупные гуси, как овцы тяжелые»), «... вздыхая, глядели в тайгу» («Синие ели»), «И, когда кузнечик падает в воду, / я почему-то вздрагиваю» («Отелилась корова...»), «.заскорузлой ладонью / я глаза утирал» («Облака»), «со слезинкой на узких глазах / кувыркаться и плакать хочу я» («Детство»), «.в глазах старухи печаль затаилась» («С грохотом лед ломает Хилок»), «я встал на колени и припал левым ухом к цветку» («В те далекие годы») и др. Большинство этих примеров носит портретный характер, представляет детали чаще жесто-вого, психологически нагруженного портрета с тяготением к мимическому жесту. Причем в психотипе героев Улзытуева преобладает интонация грусти, печали, особой чувствительности.
Н.М. Киндикова. Изучение периодизации тюркоязычных литератур Сибири
Такая одиночная портретная деталь лишь представительствует за описание, но по существу подчинена иным стратегиям, однако это не повествование и не рассуждение - классические типы организации текста. Эти стратегии далеки от постулатов старой риторики с ее линеарным началом и принципом вненаходимости. Принцип «я в ситуации», антропологический вектор не позволяют говорить об описательности портретных деталей, а включают их в контекст действования, в ситуативный контекст.
Сравнительный анализ некоторых принципов изображения человека в творчестве русского поэта Николая Тряпкина и бурятского поэта Дондока Улзытуева позволяет, таким образом, ставить вопрос о принципиальной близости национальных менталитетов, близости национальных поэтических миров евразийского ареала, связанных с развитием коренных, базовых, народных поэтических традиций. Ценности семьи, «месторазвития» (Н.С. Трубецкой), родовых приоритетов, человека оптимистического действия могут стать той общей базой, которая позволит понять иную (русскую) культуру как близкую.
Литература
1. Николаева С.Ю. Художественный мир Николая Тряпкина // Тверь. Литературный альманах. - № 11 [Электронный ресурс]. - URL: www.chitalnya.ru/regional/153
2. Тряпкин Н.И. Стихотворения. - М., 1989.
3. Улзытуев Д. Ая ганга: Стихи: пер. с бурятского. - М.: Современник, 1974.
4. Хализев В.Е. О типологии персонажей в «Капитанской дочке» Пушкина // Концепция и смысл: сб. ст. в честь 60-летия В.М. Марковича. - СПб., 1996.
Башкеева Вера Викторовна, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Бурятского госуниверситета, доктор филологических наук.
Bashkeeva Vera Viktorovna, doctor of philological sciences, professor, department of Russian and foreign literature, Buryat State University. Те1: 83012-21059; е-mail: [email protected]
Харанутова Дарима Шагдуровна, доцент кафедры русского языка и общего языкознания Бурятского госуниверситета, доктор филологических наук.
Kharanutova Darima Shagdurovna, doctor of philological sciences, associate professor, department of the Russian language and general linguistics, Buryat State University. Те!.: 83012-210591; е-mail: [email protected]
УДК 821.512.1541
© Н.М. Киндикова
Изучение периодизации тюркоязычных литератур Сибири
Рассматриваются проблемы периодизации литератур тюркоязычных народов Сибири: Алтая, Тувы, Хакасии, Якутии.
Ключевые слова: сибирский регион, проблемы периодизации, литературы Сибири.
N.M. Kindikova
The study of division into periods of Turkic language literature of Siberia
The article considers the problems of division into periods of Turkic language literature of Siberia: Altai, Tuva, Khakassia, Yakutia.
Keywords: Siberian region, problems of division into periods, literature of the peoples of Siberia.
Вопрос о периодизации тюркоязычных литератур Сибири до 90-х гг. 20-го столетия специально не рассматривался. В литературоведении этого региона он разрабатывался по мере необходимости. Традиционно развитие литератур подразделялось на «дореволюционный» и «послереволюционный» периоды. В 80-е гг. ХХ в. многие литературоведы начали отодвигать границы зарождения национальных литератур в глубь истории, очень робко, как бы мимоходом, упоминая при этом о своих древних истоках. Исследователей стали интересовать, прежде всего, этногенетические корни тюркоязычных литератур. Так незаметно расширились рамки исследования литератур не только Сибирского региона, но и других тюркских литератур России. В 90-е гг. ХХ в. сибирские литературоведы одновременно заговорили о пересмотре традиционной периодизации не только тюркоязычных, но и бурятской
