CC BY
62Прот. Георгий Флоровский, размышляя о "философском пробуждении" России, пытается объяснить причины и последствия мечтаний Ч. (Пути русского богословия. Париж, 1988). Считая Ч. "озлобленным семинаристом", "расправлявшимся со своими противниками словом, святой отец определяет его как диктатора, не желающего и не умеющего вести споры, попирающего все законы эристики" (с. 290). Сравнивая Ч. с Писаревым, Добролюбовым, Лесевичем, вера которых на определенном этапе жизни также ослабевала, Г.Флоровский приходит к мысли, что религиозный кризис Ч. — это "кризис взглядов, даже не убеждений, и не верований" (с. 293). Последовательно переходя от религиозно-сентиментального гуманизма к гуманитарному сентиментализму, от отрицания дарвинизма к принятию теории Ламарка, сходной с концепцией Данилевского, "в которой органическое развитие объясняется творческим приспособлением", Ч. "и не верует, и не решается верить" (там же). "Что делать?" направляет глубокий философский ум Достоевского на создание противоядия — романа "Записки из подполья"; ведь именно "у Чернышевского Достоевский увидел темную и пошлую изнанку социальной утопии, разгадал в ней новое рабство" (с. 298). После Ф.М.Достоевского к подобному противоядию обращается В.Набоков, написав роман "Дар".
В.В.Никул ьцева
ЧЕХОВ Антон Павлович (1860-1904)
Разрыв с родиной по-новому высветил для русской эмиграции великие имена отечественной культуры. Только из эмигрантского далека начинает осознаваться вся огромность писательской и человеческой личности Ч. Из критической эмигрантской литературы почти полностью исчезают оценки Ч. дореволюционной критикой как писателя "среднего таланта", "певца сумерек", общественно индифферентного выразителя упаднических настроений своего времени. Б.К.Зайцев в статье "Русская слава", посвященной 25-летию со дня смерти писателя, подвел черту под всеми разноречивыми оценками чеховского творчества: Ч. "вошел в русскую духовную культуру классиком, он наша слава... Чехов вне споров, партий, течений. Он отошел к "золотому веку" литературы и канонизирован" (В. 1929. 15 июля).
К наиболее ранним упоминаниям о Ч. в эмигрантской прессе относится статья И.Д.Сургучева "Дом Чехова" (Зарницы. 1921. № 7), где он сетует на то, что в советской России МХТ уже нельзя, по его мнению, назвать "Дом Чехова", т.к. чеховские пьесы ушли со сцены этого театра.
В 1922 Е.Н.Чириков опубликовал свои воспоминания о знакомстве с Ч. в Ялте в1897, рассказав о многочисленных поклонницах, осаждавших знаменитого писателя ("Девушка с цветами" // Сполохи. 1922. № 12).
Самые значимые работы в литературе о Ч., созданные эмигрантами первой волны, представлены монографиями: Спекторский Е.В. Чехов. Белград, 1930; Курдюмов М. [М.А.Каллаш] Сердце смятенное: О творчестве А.П.Чехова. Париж, 1934; Зайцев Б.К. Чехов: Литературная биография. Нью-Йорк, 1954; Бунин И.А. О Чехове: Незаконченная рукопись. Нью-Йорк, 1955.
Книга Е.Спекторского посвящена 25-летию со дня смерти писателя. Автор недоумевает, как современная Ч. критика не смогла разглядеть все величие его таланта. Спекторский приводит некоторые высказывания современников писателя — В.В.Розанов: "Что Чехов? Глядел на жизнь, что видел, то и записал"; Н.Н.Михайловский: "Даром пропадающий талант"; С.А.Венгеров: "Чуждый идейного творчества" и "объективно жестокий" и другие подобного рода суждения. В противовес он приводит оценку Ч. европейской критикой, которая провозгласила его "последним русским большим писателем" и "первым европейцем в русской литературе". Давая краткий очерк биографии писателя, историю его вхождения в литературу, автор особое внимание уделяет нравственному облику Ч. Интересно наблюдение автора, что творчество Ч. ознаменовало прощание литературы "с героями, их подвигами и сильными страстями" (с. 30). Спекторский замечает, что если у Ч. нет мужчин-героев, то женщины, за небольшими исключениями, почти героини. Их героизм — сострадание, жертвенность (Саша из "Иванова", рассказ "В пути" и др.). И главная отличительная черта чеховского творчества, считает Спекторский, — "это сочувствие к страданию" (с. 43).
Исследование М.Курдюмова "Сердце смятенное" отличается глубоко самобытным прочтением чеховского творчества. Весь материал книги подчинен одной идее — показать христианское начало в творчестве Ч., несмотря на его заявление, что "образованный человек не может верить в Бога". Путем тонкого, бережного анализа человеческих рассказов и пьес автор стремится доказать, что у Ч. было чисто христианское осмысление человека, причин его неудовлетворенности жизнью и проистекающих отсюда страданий. Он утверждает, что у Ч. немало героев с религиозным складом души, христианским отношением к людям. Липа — героиня рассказа "В овраге" — воплощение чистой, незамутненной христианской души. Эту же чистоту несут в себе отец Христофор, находящийся в полной гармонии с миром, а следовательно с Богом ("Степь"),
простодушный дьякон из "Дуэли", утверждающий, что "вера без дел мертва есть, а дела без веры — еще хуже, одна только трата времени" (с. 115), Иван Великопольский, студент духовной академии из рассказа "Студент", преосвященный Петр ("Архирей"), отец Яков, полный христианского сострадания к своим прихожанам ("Кошмар"), монах Иеро-ним ("Святою ночью"). Развивая эту тему, автор указывает, что у Ч. есть еще и герои, взыскующие веры: Лаевский, мучительно размышляющий о Боге, о своей греховной жизни ("Дуэль"), Лаптев, воспитанный в атмосфере ханжеской религиозности, и противясь ей, также ищет высший смысл и оправдание своего существования ("Три года"), герой рассказа "Убийство" Яков Терехов, который "все уже знал и понимал, где Бог и как должно ему служить" (с. 209). По мнению Курдюмова, причина неудовлетворенности, тоски чеховских героев из подсознательного ощущения отсутствия веры в Бога. Автор предполагает, что за отрицанием "формально-бытовой веры", на которой воспитывался сам писатель, "Чехов-художник, творческим своим инстинктом ощущает близость Бога" (с. 124). Курдюмов, проведя под этим углом зрения анализ творчества писателя, не дает прямого ответа: верил в Бога Ч.: "Есть основание предполагать, что Чехов на протяжении своей сравнительно очень недолгой жизни окончательно для себя ответа на эти вопросы найти не смог, не успел. Он жил в постоянном колебании души, уверенный в том, что "никто не знает настоящей правды". И мы не возьмем на себя смелость отгадывать "настоящую правду" внутреннего глубоко скрытого мира этого исключительно замкнутого человека" (с. 176). "Чехов не заявлял себя среди неверующей интеллигенции непоколебимо верующим христианином, но был христианином, ибо" "возлюбил много", и как христианин страдал и скорбел о всякой душе христианской скорбящей же и озлобленной" (с. 205), — заключает М.Курдюмов.
В своей книге И.А.Бунин высоко оценил исследование М.Курдюмова. В работе над книгой "О Чехове" он неоднократно цитирует этого автора. Проблему, поднятую М.Курдюмовым, пытается разрешить в своей книге Б.К.Зайцев, которого В.Н.Ладыженский назвал "одним из самых христианнейших писателей нашего времени" (В. 1927. 17 нояб.). Зайцев с особой трепетностью относился к личности Ч. В эмиграции он пишет ряд статей о Ч., называя его своим "крестным" (Перезвоны. 1926. № 26; В. 1928. 13 мая; В. 1929. 15 июля; В. 1931. 15 февр.; РЗ. 1939. № 16; Опыты. 1953. № 2; НЖ. 1954. № 36-37). Они явились как бы преддверием его большой работы о Ч. В отличие от книги Курдюмова, где решалась главная для автора задача — присуще ли было
Ч. религиозное мировосприятие, работа Зайцева представляет собой жанр литературной биографии. Анализ творчества дан на фоне хронологически последовательного описания жизненных вех писателя. Но Зайцев также стремится доказать, что взыскующая душа Ч. по-своему стремилась к Богу. И эти наблюдения автора рассыпаны по всей книге. Зайцев прослеживает, как по мере накопления художественной зрелости все явственнее проступает в творчестве Ч. его осознание высшего Бытия. В "Степи" (1888), пишет Зайцев, "по всему повествованию разлита радость изображения Божьего мира — загадочного и страшного как гроза, но и прекрасного" (с. 69). И в "Скучной истории" (1889) тоска старого профессора Николая Степановича по "общей идее" истолковывается Зайцевым как отсутствие веры, отсутствие "основной интуиции: есть Бог, и мир создан не зря, все имеет цель и значение, и каждая жизнь, в достоинстве и благообразии угодна Богу" (с. 88). Именно в этом рассказе, утверждает автор, "художник и человек Чехов убил доктора Чехова" (там же). И рассказ "Дуэль" (1891) Зайцев ставит в тот же ряд: "Вся внутренняя направленность "Дуэли" глубоко христианская. Радостно удивляет тут в Ч. оптимизм, совершенно евангельский: "во едином часе" может человеческая душа спастись, повернуть на сто восемьдесят градусов" (с. 119). В "Студенте", любимом Ч. рассказе, писателю впервые, по мнению Зайцева, открылась "правда и красота, направлявшая человеческую жизнь", "христова правда" (с. 143). Евангельским ответом, считает автор, пронизан рассказ "В овраге" и наиболее полное воплощение этого света — юная мать Липа. К произведениям этого же ряда Зайцев относит рассказ "Архирей". Он приходит к выводу, что с годами в Ч. все больше и больше "росло, просветлялось, искало выхода, и нечто открывалось ему, о чем разумными словами он сказать не умел. Это был неосознанный свет высшего мира, Царства Божия, которое "внутрь вас есть" (с. 227).
На книгу Зайцева в эмигрантской критике последовал ряд откликов. Ф.Степун отметил, "что тот Чехов, который открылся Зайцеву и которого он написал, мало кому виделся" (с. 139), "Чехов в глубине души все же не был атеистом, а лишь казался таковым" (Степун Ф. Встречи. Мюнхен, 1962. С. 138). Г.Мейер также указывает, что Зайцеву "удалось любовно прильнуть душою к душе Чехова, обнаружить подспудные ключи чеховской религиозности" ("Борис Зайцев о Чехове" // В. 1954. № 35. С. 167). В.Смоленский тоже обращает внимание на эту сторону в работе Зайцева о Чехове (ВРСХД. 1955. № 37). Книге Зайцева посвящает свою рецензию Н.Федоров (Опыты. 1955. Кн. 5).
Тему, поднятую в работах М.Курдюмова, Б.Зайцева, пытается осмыслить и В.Н.Ильин ("Глубинные мотивы Чехова" // В. 1964. № 148). Он также стремится ответить на вопрос: была ли вера у Ч.? И решительно отвечает: да. В.Ильин считает, что отсутствие веры расче-ловечивает человека. Хотел или не хотел сказать этого Ч., но это наглядно прозвучало, по мнению автора, в "Рассказе неизвестного человека", где герой — революционер-террорист, а следовательно исповедующий атеизм, в финале своей жизни заходит в духовный тупик. С этой же точки зрения автор рассматривает рассказы "Студент", который он называет "бриллиантом русской литературы" (с. 81) "Святою ночью", "Моя жизнь", "Архирей", "В овраге". И в "Попрыгунье" он увидел христианское начало в образе Дымова: "Все происшедшее в этой удивительной повести есть неопровержимый христианский аргумент в пользу Бытия Божия, ибо в Евангелии Бог есть страждущая любовь" (с. 92).
В 1955 вышла книга И.А.Бунина "О Чехове" с предисловием М.А.Алданова. Составленная и изданная В.Н.Муромцевой-Буниной книга представляет собой незавершенную работу писателя, над которой он трудился в последний год жизни. Работе Бунина над книгой о Ч. предшествовал ряд статей, опубликованных как до революции, так и в эмигрантский период. В эмиграции им напечатаны статьи, посвященные Ч.: ПН. 1928. 7 июня; ПН. 1929. 14 июля, а также в 10-м томе Собрания сочинений, изданном в Берлине в издательстве "Петрополис", и в книге "Воспоминания" (Париж, 1950). Книга составлена в основном из подготовительных материалов, собранных Буниным в процессе работы, и выстроенных Муромцевой-Буниной таким образом, чтобы предать ей определенную целостность. Наибольший интерес и ценность представляет первая часть книги, в основу которой легли собственные воспоминания Бунина. Ему посчастливилось близко и достаточно длительно общаться с Ч. В книге описана история их знакомства, наблюдения Бунина над стилем жизни Ч., его суждения о литературе и писателях, о собственном творчестве, черты его характера. В эту же главу включены воспоминания Л.А.Авиловой о ее отношениях с Ч. Во вторую главу частично вошли воспоминания Бунина, но основное место, по воле Муромцевой-Буниной, занимают выписки из чеховских писем к различным адресатам, из книг литературоведов П.Бицилли, В.Ермилова, С.Балухатова, сделанные Буниным, а также из воспоминаний о Ч. его современников. Весь этот рабочий материал снабжен комментариями Бунина.
Книга Бунина о Ч., несмотря на ее незавершенность, была встречена с большим интересом. К.Глебов в рецензии "Бунин о Чехове" (Гра-
ни. 1956. № 31) отозвался о вышедшей книге: "Едва ли много найдется сейчас в русской литературе и критике людей, способных сказать о Чехове такое большое слово, какое мог сказать — и отчасти сказал — Бунин" (с. 201).
Исключительно обширна литература, посвященная юбилейным датам Ч. Основная мысль юбилейной статьи В.Ходасевича "О Чехове" (В. 1929. 15 июля) в том, что новое поколение прочтет и воспримет чеховское творчество по-новому, "читатель будущий" "под упадочными" настроениями, созданными не столько самим Чеховым, сколько чехов-щиной... найдет более жизненную философию, самовозникающую из всякого эпоса, потому что эпос по самой природе своей всегда жизнен". С.Яблоновский ("О Чехонте и о Чехове" // Руль. 1929. 14 июля) вступает в полемику с Н.К.Михайловским, обвиняющим писателя в безыдейности: "Жизненные неудачники — вот одна из самых основных общих идей Чехова, которую проморгал Михайловский", "все симпатии его на стороне этих неумеющих приспособиться, непригодных к хищничеству, неспособных пробивать дорогу локтями". Перед ними стоит дилемма "необходимость жить и нежелание строить свою жизнь на поражении других, как это делают Лопахины".
Г.Адамович (ПН. 1929. 14 июля), сопоставляя Ч. с великими именами Л.Н.Толстого, Достоевского, Гоголя, отмечает, что то время, в которое жил писатель, время "оскудения идей и пафоса, дало Чехову возможность вглядеться в людей и жизнь так пристально, как те, великие, не успели сделать". И в этом он солидарен с П.Бицилли, который считал, что мало есть писателей, равных Ч. "по силе и остроте наблюдающего, взвешивающего, исследующего ума" (Числа. 1930. № 1. С. 166). Бицилли утверждает, что Ч., как никому другому из русских писателей, удалось проникнуть в психологию, душу всех, с кем сталкивала его жизнь. В доказательство автор прослеживает в творчестве писателя изображение представителей различных сословий, женской, детской психологии и поражается удивительной глубине и достоверности выведенных писателем характеров. Он приходит к выводу, что Ч. "наблюдал жизнь, как ученый, добросовестно, методически, проверяя себя", "его открытия" ребенка, животного, ученого — подлинные научные открытия" (с. 164). Бицилли считает Ч. одним из самых сострадательных писателей: "Жалость — основное чувство Чехова. Оно у него всеобъемлющее и не знает исключений. Ему жалко своих нудных, неловких, неспособных любить и сильно желать "героев". Пожалеть и простить — вот одно, с чем следует подходить к жизни" (с. 167).
Главная тема статьи О.Васильева "Чехов и интеллигенция" (В. 1929. 8 июня) — духовная свобода писателя. Ею в полной мере, по мнению автора, обладал Ч., чем вызывал неудовольствие у радикальной интеллигенции своего времени. О.Васильев приводит отрывок из известного письма Ч. к А.Н.Плещееву: "Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. Я хотел бы быть свободным художником и только". Эту позицию Ч. автор подтверждает целым рядом его высказываний на эту тему, он также обращает внимание на пессимистический взгляд писателя на русскую интеллигенцию, нашедший отражение в его рассказах и пьесах, где герои-интеллигенты ленивы, неврастеничны, фальшивы. Ч. со всей определенностью высказался в письме к А.Суворину: "Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция".
П.Пильский ("Душа Чехова" // Сегодня. 1929. 14 июля), характеризуя его как писателя и человека, также делает особый акцент на духовной свободе и творческой независимости Чехова: "Для слепого идейного повиновения Чехов был слишком умен и потому непокорен". Аналогичные мысли о Ч. высказывает М.Цетлин: "Он был один из самых духовно свободных русских людей" ("О Чехове" // СЗ. 1930. № 41. С. 497).
В.М.Чернову принадлежит цикл статей о Ч. В статье, посвященной 40-летию со дня смерти писателя (НЖ. 1944. № 7), он высказывает довольно спорную мысль о диалектической сложности творческой натуры писателя: "двойственность оледенения и оттаивания, приземления и скитальчества — физического и духовного; со всеми противоречиями обескрыленности и взлетов, духовного рабства и духовной свободы, жизнерадостности и горечи", "в этом мутном брожении рождалось и отстаивалось чистое и прозрачное вино чеховского творчества" (с. 351). В работах "Литературные мытарства Чехова" (НЖ. 1945. № 10), "Чехов и Суворин" (НЖ. 1945. № 11) автор стремится уяснить роль его "литературных наставников" в лице Н.А.Лейкина и А.С.Суворина, влияние которых на Ч. чрезмерно преувеличивалось современной либеральной критикой. В.Чернов обрисовал всю сложность взаимоотношений Ч. с лейкинскими "Осколками" и суворинским "Новым Временем". Лишь с постепенного освобождения от Лейкина и Суворина, как утверждает автор, "началась интеллектуальная эмансипация Чехова, пора его великого и драматического духовного выпрямления" (НЖ. 1945. № 10. С. 225).
В сборнике Е.Замятина "Лица" (Нью-Йорк, 1955) есть глава о Ч. В ней последовательно прослеживается творческая эволюция писателя: "Сложным путем, глубоко заглянув в темный колодец человеческой души, полной грязи, — и там, где-то на самом дне Чехов нашел, наконец, свою веру. И эта вера оказалась верой в человека, в силу человеческого прогресса; и богом оказался человек" (с. 45). "Беспристрастным свидетелем прошел он через конец 19-го и начала 20-го века, и для изучения русской жизни в эту эпоху все написанное Чеховым — такой документ, как летопись Нестора — для изучения начала Руси" (с. 47), — заключает Е.Замятин.
В.В.Зеньковский, откликаясь небольшой заметкой на наступающую знаменательную дату — 100-летие со дня рождения Ч., осмысляет творчество писателя в христианском духе. Он сравнивает Ч. с Франциском Ассизским: "За героями Чехова всюду чувствуется сам Чехов, который не бросает камнем ни в кого и с какой-то нежностью описывает своих героев" (ВРСХД. 1959. № 55. С. 10).
60-летию со дня смерти Чехова посвятил статью Г.Газданов ("О Чехове" // НЖ. 1964. № 76). Он называет Чехова "одним из самых замечательных — и одним из самых необъяснимых" (с. 128) писателей России. С оценками тех или иных событий в жизни писателя, с характеристиками его творчества автор полемизирует с И.А.Буниным, П.Бицилли, с выступлениями критики, современной Ч. Он категорически возражает против объяснения природы творчества писателя фактами его биографии. "Талант и гений, — явления по своей природе необъяснимые" (с. 138).
Н.Ульянов (Шварц-Омонский) пытается осмыслить такую черту в творчестве Ч., не сразу бросающуюся в глаза, как мистицизм (НЖ. 1970. № 98). Автор находит мистические нотки в "Драме на охоте", "Черном монахе", в финале "Вишневого сада": "Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный", в рассказе "Шампанское" и др., и заключает, что Ч. не была чужда вера в сверхъестественное, необъяснимое разумом.
Исследуя творчество Ч., эмигрантская критика пытается определить место писателя в ряду великих имен русской литературы. Г.Адамович в упоминавшейся выше статье (ПН. 1929. 14 июля), высоко оценивая Ч., сравнивает его с Пушкиным: "Чехов это кусок русской истории. Единственный их крупных русских писателей, он в этом отношении и может уподоблен Пушкину". На что С.М.Волконский в статье "Пушкин или Чехов?" (Числа. 1930. № 4) резко возразил Адамовичу по
поводу такого сравнения. В заметке "О Чехове" (ПН. 1934. 19 июля) Адамович солидаризируется с утверждением А.М.Ремизова, который ставит Ч. только в третий ряд среди выдающихся русских писателей, отводя ему место после Н.С.Лескова. В 1959 (НЖ. № 58) Адамович вновь сопоставляет Ч. с Пушкиным: "Чехов — это послесловие к Пушкину и к великой послепушкинской русской литературе" (с. 138).
Наибольшее количество работ, посвященных выявлению места Ч. в литературе и его литературных "учителей", принадлежит П.Бицилли. Он утверждает прямую зависимость Ч. от Гоголя. В своей ранней статье "Плагиат Чехова" (Звено. 1926. 19 дек.) автор стремится доказать, что Ч. при написании "Степи" прямо перефразировал отдельные фрагменты из гоголевских "Мертвых душ", сомневаясь, "знал ли Чехов о своем "плагиате" или совершил его безотчетно" (с. 6). В последующей работе "Гоголь и Чехов" (СЗ. 1934. № 56) он более осторожно высказывается о прямых гоголевских традициях в творчестве Чехова. Г.Адамович в вышеупомянутой статье оппонирует Бицилли, утверждая, что Ч. и Гоголь писатели-антиподы. На их различие указал и В.Ходасевич: "Там, где Гоголь увидел "свиные рыла", Чехов нашел усталые, больные, грустные человеческие лица" ("О Чехове" // В. 1929. 15 июля).
Исследовательской манере П.М.Бицилли свойственно было выявлять не столько самобытность таланта Ч., сколько полную растворен-ность его творчества в различных литературных влияниях. Это с особой наглядностью сказалось в его статье "Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа" (Годишник на Софийская ун-т. София, 1942). Эта статья вошла в сборник П.М.Бицилли "Трагедия русской культуры" (М., 2000). В ней автор утверждает: "Гоголя Чехов знал прекрасно, был глубоко проникнут его влиянием" ("Трагедия русской культуры". С. 211), "сходство с Гоголем бьет в глаза" (с. 238). Бицилли впрямую сближает героя чеховского рассказа "Крыжовник" с гоголевским Акакием Акакиевичем, усматривая в них близко родственные души. Он считает, что "чеховская "Смерть чиновника" подсказана концом "Шинели" — это вряд ли подлежит сомнению" (с. 207). И таких примеров гоголевского "влияния" автор приводит множество. Исследователь видит в творчестве Ч. также огромное влияние И.С.Тургенева: "Мало кому из русских классиков Чехов был обязан столь многим, как Тургеневу, что в известном отношении Чехов всю жизнь находился в зависимости от Тургенева" (с. 221) и "лучшее, что есть у Чехова, таким образом было внушено ему уже в начале его творческого пути лучшим, что есть у Тургенева" (с. 219). Он видит прямое сходство финала "Рассказа неизвестного
человека" с концом романа Тургенева "Накануне". И далее, чеховский "Егерь" "несомненно, своего рода вариант тургеневского "Свиданья" ("Записки охотника")" (с. 216). Рассказ Ч. "Верочка", по его мнению, навеян повестью "Ася"; в "Степи" сказывается влияние "Бежина луга". Бицилли находит у Ч. и литературное воздействие Лермонтова: сцена поединка в "Дуэли" написана якобы под впечатлением от подобного эпизода в "Княжне Мери", а чеховский рассказ "Воры", представляет "собою явную переработку "Тамани" (с. 227). Образ дьякона в "Дуэли", полагает автор, написан в подражание пушкинскому Савельичу из "Капитанской дочки".
Он находит у Ч. также влияние И.А.Гончарова: "Позволительно предположить, что чудесный рассказ "Дочь Альбиона" был внушен Чехову одним пассажем из "Фрегата Паллады" (с. 208). В "Степи" автор тоже обнаруживает место как реминисценцию из "Фрегата Паллады". В этой же повести он находит нечто общее с первыми главами "Отрочества" Л.Н.Толстого. Далее Бицилли причисляет к числу литературных "учителей" Ч. и Н.Г.Помяловского, утверждая, что из его романов "Мещанское счастье", "Молотов", "Чехов по-видимому заимствовал тему двух своих рассказов — "Злой мальчик" (1883) и "Зиночка" (с. 213). Под влиянием Помяловского, считает Бицилли, написаны также рассказы "Отец семейства", "Тяжелые люди". Говоря о чеховских рассказах "Володя", "Спать хочется", автор выявляет, что "здесь Чехов сближается, как кажется, еще более с Мопассаном" (с. 211). И такого рода "доказательствами" пронизана вся статья.
Бунин при работе над книгой о Ч. ознакомился с рядом исследований, в том числе и с работой Бицилли. Он отозвался о ней крайне отрицательно, сопровождая выписки из статьи желчными, раздраженными комментариями. После ее прочтения Бунин заключает: "А в конце концов какая это мука — читать это дьявольское занятие Бицилли! Непостижимо, что он не спятил с ума после него!" (с. 368). О недоказательности суждений Бицилли о Ч. высказывается и Г.Газданов ("О Чехове" // НЖ. 1964. № 76).
Мемуарная литература, о Ч. огромна, и это вполне объяснимо. Воспоминания, несмотря на их многочисленность, неравноценны по изложенным в них фактам. Наибольший интерес представляют воспоминания людей, близко знавших Ч. И.Н.Альтшуллер, врач, лечивший Л.Н.Толстого и Ч., в своих воспоминаниях ("О Чехове" // СЗ. 1930. № 41; "Еще о Чехове" // НЖ. 1943. № 4) как профессионал описывает историю болезни писателя, указывает на причины, подрывавшие его
здоровье. Его наблюдения относились не только к физическому состоянию Ч., но и к особенностям его личности: "В этом сыне мелкого лавочника, выросшем в крайней нужде, было много природного аристократизма, не только душевного, но даже и внешнего, а от всей его фигуры веяло благородством и изяществом" (НЖ. 1943. № 4. С. 35).
Особое место в мемуарной литературе занимают воспоминания людей, находившихся рядом с Ч. в последние минуты его жизни: Л.Рабенека ("Последние минуты Чехова" // В. 1958. № 84). Л.Рабе-нек — единственный свидетель кончины Чехова, по воле обстоятельств оказавшийся в июле 1904 в Баденвейлере и поселившийся в том же отеле, где находился писатель с женой. Он минуту за минутой описывает, как уходил из жизни великий писатель.
Интересные факты приводят в своих воспоминаниях А.А.Кизеветтер ("Вечер у Чехова" // Сегодня. 1923. 3 июня), М.К.Первухин ("Чехов и "начинающие гении"" // Сегодня. 1924. 28 сент.) — сотрудники "Русской Мысли", которым по работе довелось неоднократно общаться с Ч., с 1892 печатавшимся в этом журнале. Отношение Ч. к начинающим писателям, по личным наблюдениям Первухина, было предельно бережно: "Чехов, заваленный работой и жестоко больной — годами следил по газетам за работами литературной молодежи и думал как помочь этой молодежи выбиться, как открыть для нее дорогу". Ч. вынашивал серьезные планы о создании в Ялте издательства, где могли бы печататься молодые авторы и больные, нуждающиеся в пребывании в мягком климате, писатели. П.Трубников [Пильский] выступает в своих воспоминаниях как непосредственный очевидец похорон Чехова ("Как хоронили Чехова" // Сегодня. 1935.18 дек.). Он описывает весь ход траурной процессии и принятые московской полицией меры по предотвращению возможных общественных беспорядков. Более частный характер носят статьи Ю.Айхенвальда "Чехов и Соловьев" (Руль. 1929. 6 марта), повествующая о мимолетных встречах с Ч.; И.С.Шмелева "Приволье" (В. 1949. № 5), описывающая, как он подростком встретился с Ч. на Мещанском пруду в Москве; воспоминания брата Ч. — Михаила — "Чехов-гимназист на каникулах" (Сегодня. 1929. 14 июля); Вас.И.Немирович-Данченко "Мои встречи с Чеховым" (Сегодня. 1929. 14 июля), А.Тырковой-Вильямс "Про старое, бывалое" (В. 1949. № 5) о встрече с Ч. в Ялте в 1900, о том впечатлении, какое произвела на нее О.Л.Книппер: "В движениях ее полного тела была вкрадчивая, кошачья гибкость, которая меня за Чехова пугала. Книппер мягко охаживала его, перебирала лапками, рассчитывая прыжок. И рас-
считала." (с. 66). Публиковались в эмигрантской прессе статьи, посвященные общественной деятельности Ч.: Словцов Р. Чехов на Сахалине (ПН. 1932. 27 окт.); Нароков Н. Чехов-общественник (НЖ. 1957. № 48). В последней приводится перечень всех общественных деяний писателя, убедительно опровергающих мнение дореволюционной критики о его социальном индифферентизме.
Эмигрантских критиков неизменно интересовала личная жизнь Ч. П.Трубников [Пильский] посвятил этой теме статьи: "О любовных увлечениях Чехова..." (СЗ. 1935. № 47), "Любовь артистки Ольги Книп-пер" (Сегодня. 1935. 4 апр.). Любовные отношения Книппер и Чехова он называет "пленительной и печальной историей" (СЗ. 1935. № 47). Автор пытается объяснить, почему Книппер не оставила театр, несмотря на тяжелейшее состояние здоровья Ч.: "Уйти из театра значило бы обеднить не только свою жизнь, но что-то украсть и у самого Чехова. Любимая женщина для него сливалась с любимым театром" (Сегодня. 1935. 4 апр.). Иную оценку дает ей Б.Лазаревский: "Она может взять от человека все и взамен не дать ничего" ("О Чехове" // Казачий журнал. 1929. № 5. С. 13). М.Курдюмов ("Роман Чехова" // СЗ. 1935. № 37), анализируя переписку Ч. и Книппер, пытается осмыслить всю сложность их отношений. За основу взят сборник писем Ч. и Книппер, изданный в Берлине в 1924. М.Алданов так высказался об этом сборнике: "Веет от этой книги тоской не только потому, что письма неинтересны: главное, чувствуешь, как скучно было Чехову жить. Странно сказать — своей совершенной бессодержательностью, своей бесконечной душевной усталостью его письма к О.Л.Книппер-Чеховой напоминают дневники Николая II" (СЗ. 1924. № 20. С. 423). Спор о том, кто был настоящей любовью Ч., не утихал. Бунин, прочтя воспоминания Л.А.Авиловой в сборнике "А.П.Чехов в воспоминаниях современников" (М.,1947), пришел к выводу, что самое сильное чувство в своей жизни Ч. испытал именно к ней: "Многие думают, что Чехов никогда не испытал большого чувства. Так думал когда-то и я. Теперь же я твердо скажу: испытал! Испытал к Лидии Алексеевне Авиловой" (Бунин И.А. О Чехове. Нью-Йорк. 1955. С. 135). Бунин пространно цитирует воспоминания Авиловой, сопровождая рассказом о личном с ней знакомстве и о своем впечатлении от ее личности, приводит отрывки из ее писем к Буниным из Чехословакии, куда она выехала с семьей после революции.
В полемику с Буниным вступил Л.Рабенек, утверждая в статье "Сердце Чехова" (В. 1959. № 92), что он имеет право судить об этом, т.к. присутствовал при последних часах жизни Ч. и наблюдал за
О.Л.Книппер, за их отношениями и видел, что этих людей связывает настоящее чувство. В дополнение Рабенек цитирует отрывок из письма Ч. к Л.В.Средину от 22 мая 1904: "Моя жена при больном муже это золото, никогда еще не видел такой сиделки. Значит хорошо, что я женился, очень хорошо, иначе не знаю, что бы я теперь делал" (с. 117). С Буниным полемизирует и Г.Газданов (НЖ. 1964. № 76), во-первых, не соглашаясь с его завышенной оценкой воспоминаний Авиловой, якобы "написанных с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным тактом" (с. 130). Во-вторых, он считает ее воспоминания чересчур субъективными, да и в письмах Ч. к ней не видит никакого намека на любовное чувство, а лишь мягко ироничные замечания по поводу ее литературных сочинений.
Особый раздел в чеховедении русского зарубежья составляют статьи о драматургии Ч., о сценическом воплощении его пьес в различных театрах. П.Трубников [Пильский] ("Чехов и театр" // Сегодня. 1929. 1 июля) стремится воссоздать историю сближения Ч. с театром, сообщает о его детских и юношеских театральных увлечениях, первых драматургических опытах ("Недаром курица пела", "Безотцовщина", "На большой дороге", незавершенная пьеса "Платонов", на основе которой был создан "Иванов"), написанных с поразительной легкостью, и мучительной работой зрелого писателя над пьесами, его постоянной неудовлетворенностью. Театр "въедался в душу Чехова, втягивал его в свою пучину, отравлял своим воздухом, заманивал в свои объятия и тиски". Р.Словцов в статье "Современники о пьесах Чехова" (ПН. 1932. 17 марта) показал, как неоднозначно воспринималась литературной общественностью драматургия Ч. Автор приводит отрицательные отзывы о чеховских пьесах Л.Н.Толстого, Вл.Немировича-Данченко об "Иванове", критиков А.Кугеля, П.Ки-чеева, И.Ясинского, который сказал о "Чайке", любимой пьесе Чехова: "Это не "Чайка", а просто дичь". Словцов сообщает и восторженные отзывы. А.Суворин назвал Чехова "истинным драматическим талантом". М.Горький писал Чехову: "На днях смотрел "Дядю Ваню", смотрел и плакал как баба, хотя я человек, далеко не нервный".
Историю взаимоотношений Ч. с МХТ излагает Б.Зайцев, посвятив этому целый раздел в своей книге о Ч. Об особенно любимой им из чеховских пьес "Чайке" Зайцев написал отдельную статью (РЗ. 1939. № 16). В ней говорится о постановках "Чайки" в различных театрах России и за рубежом, о причинах успеха или неуспеха этой пьесы. В восприятии Зайцева "Чайка" вся пронизана состраданием, "Чайка" есть ветвь мира.
Мир так нуждается в милосердии" (с. 97). Статьи Н.В.Дризена "Чехов и его пьесы" (В. 1929. 15 июля) и М.Читау-Карминой "Премьера "Чайки"" (Звено. 1926. № 201) написаны в жанре воспоминаний. Наиболее интересны воспоминания актрисы Александринского театра М.Читау-Карминой. Она рассказывает, почему произошел провал "Чайки": пьеса была выбрана на бенефис комической актрисы Е.И.Левкеевой, поэтому публика ожидала видеть в "Чайке" легкую комедию; неточно были распределены роли между актерами; небрежно проводились репетиции и ряд других причин. Она видела потрясенного Ч., сразу уехавшего из театра и из Петербурга.
Об огромном успехе чеховских пьес в Париже, даже во французских театрах, пишет Н.Чебышев. Особенно он отмечает талантливую режиссуру Г.Питоева (""Три сестры" у Питоевых" // В. 1929. 31 янв.). Об этом же статья Р.Словцова ""Три сестры" на французской сцене" (Сегодня. 1929. 2 февр.), которой он приводит восторженные отзывы французской критики. Кроме "Трех сестер" Г.Питоев поставил на французском языке "Дядю Ваню" и "Чайку".
О постановках чеховских пьес на зарубежных сценах писали многие эмигрантские критики; в основном они сходились в мнении, что большинство иностранных режиссеров и театральных рецен-зентов не понимали драматургии Ч., его героев. Курьезы, которые встречались при постановке чеховских пьес, Дионео объясняет непониманием иностранцами особенностей русской жизни ("Чехов в Англии" // ПН. 1926. 31 янв.). В.Вейдле ("Россия на Западе" // ПН. 1932. 29 окт.) с иронией отмечает, что после постановки "Вишневого сада" в Англии театральные критики глубокомысленно нарекли Епиходова "русским Гамлетом". Ю.Офросимов, говоря о постановках пьес "Дядя Ваня" и "Три сестры" на берлинской сцене, отмечает, что они совершенно чужды немецкому зрителю и не имеют успеха ("Чехов у немцев" // Сегодня. 1927.15 февр.). В безымянной статье "Чехов в Америке" (Сегодня. 1929. 14 июля), напротив, говорится о необычайном успехе чеховских пьес у американцев. Критик "Нью-Йорк Таймс" Аткинсон видит причину такой популярности в некотором сходстве с 80-ми годами в России и застоем умственной жизни в Америке: "Всемогущий капитал требует только развлечений и не интересуется нисколько действительно художественными произведениями. Вот почему так близок передовым слоям Америки Чехов. Они видят в нем единомышленника". В журнале "Грани" (1954. № 22) помещена подборка статей о восприятии и изучении Чехова в Италии, Франции, Англии, Швеции, Дании, Сербии.
Примечательны исследования, рассматривающие неизученные стороны творчества Ч. В этом ряду находится статья Р.Энгеля "Чехов — певец музыки" (Сегодня. 1929. 1 июля). Автор, говоря о любви и понимании Ч. музыки, анализирует с этой точки зрения его рассказы. Особенно был близок писателю Чайковский, и он даже собирался писать либретто для композитора к задуманной им опере по лермонтовской "Бэле". "Имя Чехова в связи с музыкой всегда вызывает в нас представление о нем как о художнике, тонко понимающем и ценившем искусство звуков", заключает автор. Другой малоизученный аспект творчества Ч. рассматривается в статье С.Познера "Медицинская диссертация о Чехове" (ПН. 1927. 11 авг.). В ней раскрывается содержание докторской диссертации французского врача Анри-Бернара Дюкло "Антон Чехов — врач и писатель", автор которой поставил цель проследить, как знание медицины проявилось в художественном творчестве писателя.
Память о Ч. бережно сохранялась в русской эмиграции. Она выражалась не только в публикации литературно-критических статей и исследований, но также в проведении различных культурно-общественных мероприятий, посвященных Ч. Уже в 1921 в Париже в акционерном обществе "Русская опера, балет, драма" ставились спектакли по пьесам Ч., редакцией сборников "Дети — детям" устраивались чеховские литературные утренники для детей (1923). Проводились литературные чеховские вечера — в "Обществе русских студентов для изучения и упрочения славянской культуры" (1923; 1925), "Союзе молодых поэтов и писателей" (1925), где Л.Шестов прочел свою знаменитую статью о Чехове "Творчество из ничего", в Тургеневском артистическом обществе (1926), "Обществе студентов-казаков" (1927), в РСХД (Русское студенческое христианское движение) (1928; 1933), в литературном кружке "Кочевье" (1929), Русском народном университете (1929; 1930; 1934), Союзе деятелей русского искусства (1932). Праздновались Дни русской культуры, посвященные Чехову. С начала 20-х в русском Париже началось оживление театральной жизни, и основу репертуара создаваемых театров стали составлять пьесы Чехова. В 1921 режиссером Г.И.Питоевым был поставлен "Дядя Ваня". Почетное место занимают чеховские пьесы в "Русском зарубежном камерном театре", "Новом театре" Н.Ф.Ба-лиева, "Русском интимном театре" Д.Н.Кировой, в "Théâtre de L'avenue", созданном племянником писателя М.А.Чеховым, а также в Театре Г. и Л. Питоевых.
В 1929 в связи с 25-летием со дня смерти Ч. в эмигрантской печати был поднят вопрос о восстановлении скульптурного памятника писа-
телю в Баденвейлере, бронзовый бюст которого в годы первой мировой войны был отправлен на пушечный завод Круппа. Об этом писал Н.Г.Шлейфер, автор уничтоженного памятника (В. 1929. 14 июля). О том же статья в газете "Руль" (1929. 14 июля). Различные памятные мероприятия, посвященные Ч., проводились также в других культурных центрах русской эмиграции — Берлине, Праге, Харбине.
В эмиграции пристально следили за тем, как относятся к чеховскому наследию в большевистской России, — к изданию сочинений писателя, к постановкам его пьес в советских театрах. Одна из первых рецензий на книгу советского исследователя С.Балухатого "Проблемы драматургического анализа. Чехов" (Л., 1927) принадлежит Н.Дашкову [В.В.Вейдле] (В. 1927. 1 авг.). Он критикует работу С.Балухатого за псевдонаучный язык, считает, что исследователь при анализе чеховских текстов использует надуманные схемы, и тем не менее отмечает положительные стороны: изучение первых рукописных редакций произведений Чехова с его авторскими поправками, широкое обращение к переписке писателя. Ю.Анненков в статье "А.П.Чехов с 6-ю иллюстрациями" (Руль. 1928. 17 окт.) критически оценивает том "А.П.Чехов: Литературный быт и творчество по мемуарным материалам" (Л., 1928). Он считает, что читателю предложен далеко не полный, сознательно усеченный материал на эту тему. В другой статье "А. П.Чехов и советский комментатор" (В. 1963. № 139) Ю.Анненков критикует
A.И.Ревякина за примитивность комментария к тому произведений Чехова, изданному Учпедгизом. Г.П.Струве посвятил этой теме две статьи. Он сообщает об идеологической фальсификации писем Чехова к
B.Э.Мейерхольду ("Чехов, Мейерхольд и советские фальсификаторы" // Грани. 1954. № 22). Столь же резко отрицательно отозвался Струве о вышедшем в 1944-1951 20-томном Полном собрании сочинений и писем А.П.Чехова, которое он назвал "памятником советского литературного мошенничества" ("Чехов в советской цензуре" // НЖ. 1954. № 37. С. 290).
В критическом ключе оцениваются также постановки чеховских пьес в советских театрах, в частности в МХАТ. Н.Ульянов (Шварц-Омонский) в статье "Чехов в театре Горького" заявляет: "Весь театр повинен в изуродо-вании Чехова" (В. 1966. № 174. С. 112). По его мнению, театр утратил понимание сущности драматургии Ч. и снизошел до продукции "драмоделов", к которым он причисляет Е.Погодина, В.Вишневского, В.Киршона, А.Афиногенова, В.Билль-Белоцерковского. Но не всегда эмигрантская критика была так однозначна в оценке работ советских чеховедов. Р.Словцов в статье "Документы о Чехове и его героях" (ПН. 1930. 22 июля) высоко оценивает исследование Ю.Соболева "Чехов. Статьи, материалы, библиогра-
фия" (М., 1930) за широкое привлечение ранее неизвестного материала, вдумчивое выявление прототипов персонажей Ч.
Л.Г.Голубева
ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович (1882-1969)
Первая волна русской эмиграции хорошо знала Ч. - критика, переводчика, поэта, но тем не менее о нем мало писали. Отчасти с этим был связан протест Ч. против объявления его в русской эмигрантской прессе "большевистским агентом" ("Свобода клеветы" // Вестник литературы. 1921. № 2. С. 15-16), отчасти история публикации его частного письма А.Н.Толстому в газете "Накануне" (1922. 4 июня), после которой Ч. пришлось долго объясняться с собратьями по литературному цеху. В 1922 вышло историко-литературоведческое исследование Ч. "Некрасов, как художник" (Пг.). Отзыв на эту книгу опубликовал П.М.Бицилли: "В этой небольшой книжке, мастерски выполненный формальный анализ служит, как всегда у Чуковского, объективным средством истолкования духовной индивидуальности художника. Чрезвычайно интересны наблюдения Чуковского над главной особенностью некрасовского ритма, - тяготение к дактилизации окончаний стихов, чем, как доказано автором, определяются и своеобразный некрасовский словарь ("длинные слова") и типические некрасовские рифмы. Чуковский удачно сближает эту сторону некрасовского стиля со стилем народной поэзии" (РМ. 1923. № 6/8. С. 437). В своей рецензии П.Бицилли оценивал роль книги как начальный этап в развитии историко-филологического процесса ХХ в.; критик, перечисляя погрешности, настаивал на том, что они "не умаляют интереса и ценности работы Чуковского, но они показывают, в каком поистине младенческом состоянии находится история нашего словесного искусства" (с.438). В 1930 в Ленинграде вышла книга Ч. "Искусство перевода". Пражская "Воля России" опубликовала отзыв Б.Арватова [псевдоним М.Слонима] на эту книгу: ""Искусство перевода" следует горячо рекомендовать всем, кому приходится заниматься литературными переводами" (1930. № 11/12. С. 1058).
Известность Ч. приобрел в кругах эмиграции как детский поэт и писатель. Мнение же о талантливости Ч. — детского писателя высказал В.В.Набоков в частном письме Р.Н.Гринбергу: "Чуковскому же напиши, если хочешь, что мой сын вырос на его Крокодиле и Мойдодыре" (Диаспора: Новые материалы. Париж; СПб., 2001. Вып. 1. С. 551). Это же мнение было высказано Н.А.Струве (сыном эмигранта первой волны
