CC BY
34
€ГОШ;Ш;ШЙ ИНТЕГРАЦИЯ ОБРАЗОВАНИЯ jjjjjgjgjgjgjgjjjjjjjjjjgjgjj
ФИЛОЛОГИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
БЫТ И НРАВЫ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ АНГЛИИ В ПЕРЕВОДЧЕСКОМ ВОСПРИЯТИИ Д. Е. МИНА (некоторые особенности межкультурной коммуникации)
Д. Н. Жаткин, Е. И. Ильязова
(Пензенская государственная технологическая академия)
В статье развивается тема русско-английских литературных и историко-культурных связей XIX в. Приводится анализ восприятия быта и нравов провинциальной Англии известным русским переводчиком Д. Е. Мином, осуществившим во второй половине 1850-х гг. интерпретацию отдельных фрагментов поэмы Дж. Крабба «Приходские списки».
Ключевые слова: Дж. Крабб; Д. Е. Мин; межкультурная коммуникация; русско-английские литературные и историко-культурные связи; поэзия; художественный перевод.
Поэма «Приходские списки» («The Parish Register», 1807) впервые в творчестве английского поэта-священника Джорджа Крабба практически полностью совместила фигуры автора и рассказчика. Сюжетная канва произведения незатейлива: сельский священник просматривает учетную книгу своего прихода и вспоминает совершенные им обряды крещения, венчания и погребения. При этом в его сознании радости перемежаются с несчастьями, а обретения — с потерями. Как и вся поэзия Крабба, «Приходские списки» носят отчетливо выраженный нравоучительный характер, в частности, несчастья объясняются неконтролируемыми страстями, слабостями характера, отсутствием благоразумия, умеренности и самоконтроля, необходимых и в трудах мирских, и в делах духовных. Однако предостерегая, автор в то же время сопереживает грехопадению и страданию людей; более того, благодаря своему знанию человеческой психологии он добивается сочувствующего понимания в любой жизненной ситуации.
Публикация художественного перевода «Приходских списков» Д. Е. Мина, осуществлявшаяся в 1856, 1857 и 1860 гг. «Русским вестником» [1—3], отражала сущность самого издания, которое в первые годы своего существования демонстрировало приверженность либеральным ценностям и реформам, печатало «Губернские очерки» М. Е. Салтыкова-Щедрина, публицистические очерки
С. С. Громеки, произведения Марко Вовчок и П. И. Мельникова-Печерского. Только с обострением идеологической борьбы после Крестьянской реформы 1861 г. журнал перешел на консерватив-но-державнические позиции, стал публиковать произведения антинигилистиче-ской направленности (например, дилогию
В. В. Крестовского «Панургово стадо» и «Две силы»), сочинения К. Н. Леонтьева, К. П. Победоносцева, Е. М. Феоктистова и др.
Внутри перевода «Приходских списков» Мин выделил либо дополнительным отступом, либо разбивочной чертой, либо отступом и красной строкой фрагменты, представляющие собой отдельные истории или тематические блоки, соответствующие представленному Краббом в начале глав краткому содержанию всего дальнейшего описания. Так, во введении («The Argument» («Основная идея»)) автором условно вычленены пять эпизодов: характеристика приходской учетной книги, содержащей преимущественно записи о бедных («the Village Register considered, as containing principally the Annals of the Poor»); описание положения крестьянства, которое существенно улучшается бережливостью и трудолюбием, на примере воссоздания атмосферы быта крестьянина-сибарита, украсившего свой убогий дом картинами и портретами царей и принесшего в дом множество книг («State of the Peasantry as meliorated by Frugality and Industry — The Cottage of an industrious Peasant; its
© Жаткин Д. Н., Ильязова Е. И., 2010
Ornaments — Prints and Books»); воспроизведение облика сада, приносящего радость трудолюбивому крестьянину («the Garden; its Satisfactions»); размышления
о положении расточительных и порочных бедняков, описание улицы с их домами, отдельная характеристика одного из жилищ и особенностей использования расположенного при нем сада, рассказ об игроках, деревенских жуликах («The State of the Poor, when improvident and vicious — The Row or Street, and its Inhabitants — The Dwellings of one of these — A Public House — Garden and its Appendages — Gamesters; rustic Sharpers &c.»); заключительные мысли («Conclusion of the Introductory Part») [см.: 4, р. 12].
Повествовательная поэма Крабба была лишена сюжетного действия, что и потребовало краткого представления эпизодов дальнейшего описания. Отказавшись от подобного аннотирования, Мин вместе с тем четко выдержал избранную автором линию развития художественного повествования, допустив лишь незначительные отклонения, обусловленные особенностями материала. Так, во введении русский переводчик выделил из характеристики приходской учетной книги фрагмент, посвященный критике О. Голдсмита; отдельным фрагментом также стало противопоставление трудолюбивых и праздных мужичков перед итоговой мыслью о группе портретов как стержне описания в основной части произведения. В конечном счете введение у Мина стало состоять не из пяти, а из семи фрагментов. Однако некоторая трансформация структуры текста не только не нарушила логики повествования, но и помогла организовать для русского читателя более четкое воспроизведение сочинения Крабба, каждая законченная мысль которого оказалась выделенной отдельным абзацем.
Развивая идеи «Деревни» в духе усиления близости описания реальным событиям окружающего мира, Крабб решительно отвергал пасторальное представление о деревне как о «земле любви, свободы и непринужденности» («A land of love, of liberty, and ease» [4, р. 12]),
характерное для творчества О. Голдсмита и его единомышленников: «Vain search for scenes like these! no view appears, / By sighs unruffled or unstain’d by tears; / Since vice the world subdued and waters drown’d, / Auburn and Eden can no more be found» [4, р. 12] (Тщетен поиск сцен подобных этим! Никакой вид не появляется, / Невозмутимый вздохами или незапятнанный слезами; / С тех пор как зло мир подавило и воды затопило, / Оборн и Рай нельзя более найти). В интерпретации русского переводчика идеальный мир представлен несколько иначе, с использованием романтического мотива устремленных к мечте сновидений творца, упоминанием о мире, счастье и тишине взамен названных в английском оригинале любви и непринужденности: «Где край, куда певцов влекут живые сны, / Край мира, счастия, свободы, тишины» [1, с. 440]. Реальный мир, напротив, раскрыт максимально близко к оригиналу, при этом незначительным упущением переводчика можно считать пропуск разъяснений значимой мысли о безграничном господстве порока, «подавившего мир и затопившего воды» («the world subdued and waters drown’d»): «Зачем искать? Куда не устремлю глаза — / Там вздох волнует грудь, здесь взор слепит слеза! / С тех пор, как стал порок господствовать на воле, / Оборн, святой Эдем не существует боле» [1, с. 440— 441].
Говоря о картинах в интерьере добропорядочного крестьянина, Мин достаточно близко к оригиналу перевел стихи об изгнании, позоре, неудачах и тяготах королей Людовика и Карла и их семей, примеры жизни которых использованы Краббом как поучение для бедных, наивно испытывающих зависть к власти и богатству властителей мира: «Here the last Louis on his throne is seen, / And there he stands imprison’d, and his Queen» [4, р. 13] (Здесь последний Луи на своем троне виден, / А там он стоит в тюрьме, и его Королева) — «На троне виден там последний Людовик, / А здесь с супругой он в тюрьме главой поник» [1, с. 441]; «There is King Charles, and all his Golden Rules, / Who proved Misfortune’s was the
best of schools: / And there his Son, who, tried by years of pain, / Proved that misfortunes may be sent in vain» [4, р. 13] (Там Король Чарльз, и все его Золотые Правила, / Кто доказал, что школа Неудачи была лучшей из школ: / А там его Сын, который, испытываемый годами боли, / Доказал, что неудачи могут быть ниспосланы напрасно) — «Вот Карл: он доказал в годину тяжких зол, / Что школа бедствия есть лучшая из школ; / А вот и сын его, нам доказавший ясно, / Что и несчастия взывают к нам напрасно» [1, с. 441].
Вместе с тем в переводе описание стен убогого дома, увешанных картинами, было в значительной мере купировано: Мин опустил 16 стихов (в целом текст введения стал состоять не из 276, а из 264 стихов за счет указанного пропуска и добавления четырех стихов в разных эпизодах), в которых, по его мнению, упоминались незначительные для русского читателя изображения — выкормленный в Англии крепкий вол (неслыханной величины ланкастерский бык, весивший
1 568 фунтов), выдающийся спортсмен-боксер, еврей португальского происхождения Даниэл Мендоза, прозванный современниками «светом Израиля», достойные почитатели Святого понедельника и др.: «There stands the stoutest Ox in England fed; / There fights the boldest Jew, Whitechapel bred; / And here Saint Monday’s worthy votaries live, / In all the joys that ale and skittles give» [4, р. 13— 14] (Там стоит самый крепкий Вол в Англии выкормленный; / Там сражается самый смелый Еврей, Белой церкви племя; / И здесь достойные почитатели Святого понедельника живут, / Во всех радостях которые пиво и кегли дают). Однако в опущенных стихах были охарактеризованы и идеалы старой Англии — благородная леди Годива, выкупившая бедный город ценой собственного стыда, достигнувшая посредством смелейшего поступка великодушной цели («The Magic-mill that grinds the gran’nams young, / Close at the side of kind Godiva hung; / She, of her favourite place the pride and joy, / Of charms at once most lavish and most coy, / By wanton act the purest fame
could raise, / And give the boldest deed the chastest praise» [4, р. 13] (Волшебная мельница, которая размалывает зерна молодые, / Рядом сбоку от нее Годива висит; / Она, на своем любимом месте гордость и радость, / Очарования одновременно самого щедрого и самого недосягаемого, / Распутным деянием чистейшей славой могла овладеть, / И придать самому бесстыдному делу самую целомудренную похвалу); бесстрашный адмирал Горацио Нельсон, прославившийся уничтожением французского флота у берегов Египта во время знаменитого Абукирского (Нильского) сражения, происшедшего 1—2 августа 1798 г. («Now, lo! on Egypt’s coast that hostile fleet, / By nations dreaded and by NELSON beat; / And here shall soon another triumph come, / A deed of glory in a deed of gloom; / Distressing glory! grievous boon of fate! / The proudest conquest at the dearest rate» [4, р. 14] (Теперь, смотри! на побережье Египта тот враждебный флот, / Народами устрашен и НЕЛЬСОНОМ побит; / И здесь скоро другой триумф наступит, / Дело славы в деле мрака; / Горестная слава! печальное благо судьбы! / Самое гордое завоевание по самой дорогой цене).
При характеристике значения книг в жизни добродетельных поселян Мин заменяет идиоматический оборот оригинала «meat for every mind» («мясо для каждого ума») более привычным русскому восприятию сравнением знаний с «напитком <...> для утоленья жажды»: «Learning we lack, not books, but have a kind / For all our wants, a meat for every mind» [4, р. 14] (Знаний нам не хватает, не книг, а имеется вид / Для всех наших нужд, мясо для каждого ума) — «Нам нужны знания, не книги; впрочем каждый / Найдет напиток здесь для утоленья жажды» [1, с. 441].
Среди книг, расположенных на полках в жилище бедняка, Крабб с особым трепетом описывает Библию, что подчеркнуто использованием анафоры «Has choicest prints by <.> / Has choicest notes by <...>» («Содержит наилучшие иллюстрации <.> / Содержит наилучшие примечания <...>»), а также акцентировкой
внимания на лексеме «famous» («известный»), призванной отметить обстоятельства обращения к великой Книге книг лучших умов (комментаторов, исследователей) и лучших рук (граверов, живописцев): «That Bible, bought by sixpence weekly saved, / Has choicest prints by famous hands engraved; / Has choicest notes by many a famous head, / Such as to doubt have rustic readers led; / Have made them stop to reason WHY? and HOW? / And, where they once agreed, to cavil now» [4, р. 14] (Та Библия, купленная за шесть пенсов, каждую неделю откладываемых,
/ Содержит наилучшие иллюстрации, выгравированные известными руками; / Содержит наилучшие примечания многих известных умов, / Таких, которые к сомнению деревенских читателей привели; / Заставили их остановиться, чтобы задуматься ПОЧЕМУ? и КАК? / И, где они когда-то согласились, находить недостатки теперь). В отличие от Крабба Мин не испытывает преклонения перед священной книгой. В связи с этим при сохранении не только общего смысла, но и большинства художественных деталей происходит существенная нивелировка характерной возвышенности изложения; вместо синтагмы «известных умов» используется шутливое «голов <.> ученых», а вместо книжного «к сомнению <.> привели» — разговорное «затмевая ум»: «А Библия, ценой в шесть пенсов, снабжена / Отличных мастеров гравюрами, полна / И толкованьями голов людей ученых, / Что, затмевая ум читателей смышленых, / Велят им спрашивать и как? и почему? / И сомневаться там, где верили всему» [1, с. 442].
Особую сложность для перевода имел тот фрагмент описания, в котором сообщалось о сборниках сказок, имевшихся в доме добродетельного поселянина. Вслед за автором упоминая известных всему английскому народу сказочных героев — Тома Томба (Мальчика с пальчик) и храброго Джака, побеждавшего великанов и чудовищ, Мин значительно русифицировал описание, заменяя волшебные предметы английского фольклора, такие как «ботинки быстроты» («shoes of swiftness»), «покрывало тем-
ноты» («coat of darkness»), «меч остроты» («sword of sharpness»), русскими «сапогами-скороходами», «плащом-невидимкой» и «мечом-кладенцом»: «His shoes of swiftness on his feet he placed; / His coat of darkness on his loins he braced; / His sword of sharpness in his hand he took, / And off the heads of doughty giants stroke» [4, р. 15] (Свои ботинки быстроты на свои ноги он надел; / Свое покрывало темноты на своем поясе он повязал; / Свой меч остроты в свою руку он взял, / И головы неустрашимых гигантов отсек) — «Как скороходами он ноги обувал, / Как невидимку-плащ на плечи надевал, / Как меч он кладенец брал в руки, и ударом / С гигантов головы срубал в сраженьи яром» [1, с. 442—443]. Передавая строки «Their glaring eyes beheld no mortal near; / No sound of feet alarm’d the drowsy ear; / No English blood their Pagan sense could smell, / But heads dropt headlong, wondering why they fell» [4, р. 15] (Их свирепые глаза не узрели никакого смертного рядом; / Никакой звук шагов не потревожил дремлющее ухо; / Никакую английскую кровь их языческое чутье не унюхало, / Но головы упали стремительно, задаваясь вопросом, почему они упали), русский переводчик использовал анафору («Как <.> взор <. > / Как <. > шум <. > / Как дух <...> / И как <...>»), заменил «свирепые глаза» («glaring eyes») «огненным взором», а выражение «английская кровь» («English blood») — «английским духом». Последнее, правда, несколько режет слух, представляя собой оборот, искусственно созданный по аналогии с нестандартизованным словосочетанием русского языка «русский дух»: «Как огненный их взор не видывал людей, / Как был противен шум для сонных их ушей, / Как дух им английский казался нестерпимым, / И как истреблены мечом неотразимым» [1, с. 443].
Чтобы показать значимость огорода в жизни поселян, Крабб использовал прием инверсии, поставив в начало обстоятельство образа действия, на которое к тому же падает и фразовое ударение, например: «High climb his pulse.» («Высоко поднимаются его бобовые.»),
«Deep strike the ponderous roots.» («Глубоко уходят тяжелые корни.»). Нарушение строго установленного порядка слов в английском предложении не только переакцентирует внимание с незатейливых растений на их эмоционально-приподнятое восприятие, но и придает описанию неповторимую выразительность: «Here grow the humble cives, and, hard by them, / The leek with crown globose and reedy stem; / High climb his pulse in many an even row, / Deep strike the ponderous roots in soil below; / And herbs of potent smell and pungent taste, / Give a warm relish to the night’s repast. / Apples and cherries grafted by his hand, / And cluster’d nuts for neighbouring market stand» [4, р. 16] (Здесь растет простой чеснок, и, близко к нему, / Лук-порей с короной шаровидной и стройным стеблем; / Высоко поднимаются его бобовые на множестве ровных рядов, / Глубоко уходят тяжелые корни в почву; / И травы с сильным запахом и острым вкусом, / Дают теплый привкус ночной трапезе. / Яблони и вишни, привитые его рукой, / И увешенный гроздьями орех для соседнего рынка стоят).
В своем переводе Мин, по сути, отказывается от приема инверсии, эффект которого существенно снижается ввиду свободного порядка слов в русском языке и невозможности посредством их перестановки достичь сколько-нибудь существенной переакцентировки читательского внимания. Сохраняя единое пространство переводного текста, он вновь использует анафору: «Там <. > горох, бобы <. > / <. > / Там запах пряных трав <.> / <.> / Там вишни, яблони.». В содержательном плане переводчиком снято имеющееся у Дж. Крабба описание лука-порея с «короной шаровидной и стройным стеблем» («crown globose and reedy stem»), добавлено упоминание о шестах, по которым вьется горох, корни бобовых характеризуются не как «тяжелые» («ponderous»), а как «ветвистые», наконец, среди того, что выращивается крестьянином для продажи, наряду с орехами названы оливки: «В саду он садит лук, а рядом с ним чеснок / На дудчатом стебле подъемлет свой венок; / Там
вьются по шестам горох, бобы рядами / И в землю роются ветвистыми корнями; / Там запах пряных трав разлит во всем углу — / Приправа вкусная вечернему столу; / Там вишни, яблони — его руки прививки, / Для рынка ближнего орехи и оливки» [1, с. 443]. Если в английском оригинале среди цветов, растущих за тростниковым забором в саду крестьянина-сибарита, упомянуты гвоздики «с фиолетовыми глазами» («with purple eyes»), гиацинты, тюльпаны и примула («The reed-fence rises round some fav’rite spot; / Where rich carnations, pinks with purple eyes, / Proud hyacinths, the least some florist’s prize, / Tulips tall-stemm’d and pounced auriculas rise» [4, р. 16] (Тростниковый забор возвышается вокруг любимого места; / Где богатые гвоздики, гвоздики с фиолетовыми глазами, / Гордые гиацинты, по крайней мере цветочника подарок, / Тюльпаны с высокими стеблями и пробивающаяся примула поднимаются)), то в переводе цвет гвоздик изменен («гвоздики с алым оком»), примула опущена, а сам сад, где появились «розы пышные» и нарцисс, назван «милым уголком с красивой городьбой»: «Есть милый уголок с красивой городьбой, / Где розы пышные, гвоздики с алым оком, / Где гордый гиацинт, где на стебле высоком / Красуется тюльпан, раскинулся нарцисс» [1, с. 443].
Анафору Крабба, призванную подчеркнуть многообразие проявлений радости, наполняющей души бедняков («That forms <...> / That lifts <...> / That talks <...>» («Что формирует <.> / Что облегчает <.> / Что говорит.»)), Мин не использует, более того, он опускает некоторые содержательные особенности оригинала, в частности, упоминания о пустяках, презираемых тонах радости и т. д., ср.: «Yet theirs is joy that, bursting from the heart, / Prompts the glad tongue these nothings to impart; / That forms these tones of gladness we despise, / That lifts their steps, that sparkles in their eyes; / That talks or laughs or runs or shouts or plays, / And speaks in all their looks and all their ways» [4, р. 16—17] (Все же их радость, что, вырываясь из сердца, / Побуждает довольный язык эти пустяки передавать;
/ Что формирует эти тоны радости, которые мы презираем, / Что облегчает их шаги, что искрится в их глазах; / Что говорит или смеется или бежит или кричит или играет, / И говорит во всей их внешности и всех их манерах) — «Зато из глубины души их радость льется, / Она их языку вполне передается, / Она рождает в них речей веселых шум, / Сверкает в их глазах, в них изощряет ум, / Она видна во всем: в их шутках, смехе, спорах, / Во всех движеньях их и в оживленных взорах» [1, с. 444].
Особую значимость в поэме «Приходские списки» имеет фрагмент, содержащий сопоставление образа жизни добродетельного крестьянина и представителей социального дна: если у первого есть орудия производства (колеса для шерсти и льна), то у вторых — только шулерские колоды карт; если первый строго следит за временем, то для вторых оно не имеет никакого значения; наконец, если у первого в доме есть книги — Библия, сборники народных сказок и др., то у вторых — лишь тексты не всегда приличных баллад, прибитые к стене: «Here are no wheels for either wool or flax, / But packs of cards — made up of sundry packs; / Here is no clock, nor will they turn the glass, / And see how swift th’ important moments pass; / Here are no books, but ballads on the wall, / Are some abusive, and indecent all» [4, р. 18—19] (Здесь нет колес ни для шерсти, ни для льна, / Но колоды карт — собранные из разных пачек; / Здесь нет часов, не перевернут они стекляшку, / И не увидят, как быстро важные моменты проходят;
/ Здесь нет книг, но баллады на стене, / Некоторые оскорбительные, и неприличные все). Сохраняя краббовские особенности подачи материала (в том числе фигуры речи — анафору, инверсию), общую тональность изложения, переводчик привносит в художественное описание большую четкость мысли, концентрирует внимание на общественной пользе, в частности, конкретно говорит, что представители социального дна не задействованы в созидательном труде («не слышен шум работ», «время быстрое без
пользы убегает»), не приобщены к достижениям мировой литературы и культуры (если баллады, висящие на стенах, Краббом охарактеризованы как «оскорбительные, <.> неприличные» («abusive, <.> indecent»), то у Мина намного жестче — как «гнусные» и как «пасквили»): «Здесь самопрялок нет, не слышен шум работ, / Но есть колоды карт из шулерских колод; / Здесь даже нет часов: никто не замечает, / Как время быстрое без пользы убегает; / Здесь не ищите книг: прибиты здесь к стене / Баллады гнусные, да пасквили одне» [1, с. 445].
Подводя итог своим размышлениям, Крабб проводит четкую грань между добродетельностью и порочностью крестьянства, причем порочность видит не только в нарушении закона, но и в неконтролируемых страстях, разрушающих жизнь людей: «Such are our Peasants, those to whom we yield / Praise with relief, the fathers of the field; / And these who take from our reluctant hands / What Burn advises or the Bench commands» [4, р. 20] (Таковы наши крестьяне, те, кому мы даем / Похвалу с легкостью, отцы полей; / И эти, кто берет из наших с неохотой отдающих рук / То, что страсть советует или скамья приказывает). В русском переводе противопоставление сохраняется, однако в духе новой исторической эпохи внимание концентрируется не на буйстве страстей и чувств, а на вызывающей неприятие праздности, отсутствии тяги к труду: «Вот наши мужички: одни, владельцы поля, / Живут и трудятся — и их завидна доля; / Другие праздностью, презрением труда / Заслуживают месть законов и суда» [1, с. 446].
Будучи профессиональным переводчиком, не занимавшимся оригинальным поэтическим творчеством, Д. Е. Мин практически полностью подчинил свою деятельность задаче максимально скрупулезного и точного воссоздания на русском языке особенностей английского оригинала. Его перевод с большой долей объективности позволяет судить как о достоинствах «Приходских списков» Дж. Крабба, в числе которых — стремление к объективности изображения жиз-
ни, преодоление пасторальных представлений о деревне, опора на личные наблюдения и впечатления, мастерское сочетание осуждения буйства неистовых страстей и сочувствия к грехопадению и страданию, — так и о недостатках произведения: излишней склонности автора к нравоучениям и морализаторству, сочетавшемуся с отсутствием представления о возможных путях преодоления общественных пороков.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Мин, Д. Е. Приходские списки (Parish Register): Поэма Георга Крабба / Д. Е. Мин // Рус. вестник. — 1856. — Т. 6, №12. — С. 440—446.
2. Мин, Д. Е. Приходские списки: Поэма Георга Крабба / Д. Е. Мин // Рус. вестник. — 1857. — Т. 8, № 3. — С. 134—142.
3. Мин, Д. Е. Приходские списки: Поэма Георга Крабба / Д. Е. Мин // Рус. вестник. — 1860. — Т. 30, № 11. — С. 191—196.
4. Crabbe, G. Selected Poems / G. Crabbe. — London : G. Cumberlege, 1946. — 512 р.
Поступила 19.01.10.
ОСОБЕННОСТИ ОБУЧЕНИЯ ИНОСТРАННЫМ ЯЗЫКАМ В УСЛОВИЯХ ГУМАНИТАРНОЙ ГИМНАЗИИ
С. И. Якимчук (гимназия № 20, г. Саранск)
Описываются некоторые особенности решения проблем, возникающих при обучении школьников средней ступени двум иностранным языкам в условиях гуманитарной гимназии. Доказывается, что применение современной технологии языкового портфолио с учетом национально-регионального компонента способствует достижению главной цели — подготовке обучаемых к полноценному сотрудничеству в полилингвальном и поликультурном мире средствами изучаемых языков.
Ключевые слова: интегративные процессы; билингвизм; глобализация; мировое образовательное пространство; коммуникативная культура; технология языкового портфолио; национально-региональный компонент; дифференцированное и интегрированное обучение.
Интегративные процессы в социально-экономической и политической сферах современного общества создали благоприятные условия для изучения иностранных языков. Многоэтничность и мульти-язычие стали характеристикой любого региона России. В условиях глобализации расширяются традиционные геополитические границы, а знание иностранных языков и этнокультурных особенностей зарубежных партнеров по общению становится неотъемлемой частью жизни общества [3, с. 2].
Сказанное имеет непосредственное отношение к Республике Мордовия. Будучи небольшим по российским меркам и негустонаселенным субъектом РФ, не обладая значимыми для экономики полезными ископаемыми, она поддерживает взаимовыгодные контакты более чем с 60 государствами мира. Постоянно растет количество интернет-пользователей; частных выездов жителей региона за рубеж на работу и на отдых; государ-
ственных образовательных программ, предусматривающих обмен обучаемых с учреждениями образования; мероприятий, организуемых и проводимых в Мордовии на международном уровне. Участившиеся международные контакты вызывают необходимость обучения двум и даже трем иностранным языкам. В условиях глобальной информатизации общества, в которой участвуют языки кроссконтинентального общения, формируется мировое образовательное пространство. Лингвистическая сторона этого процесса выражена в существовании языка-супергиганта, каковым является английский, и региональных языков, начинающих играть немаловажную роль в связующем общении между людьми.
Традиционными центрами гуманитарного образования в республике считаются саранские гимназии № 12, 19 и 20. В силу исторических причин немецкий язык, обучение которому в нашей стране было широко распространено и имело
© Якимчук С. И., 2010
