CC BY
67
УДК 947.034.1
В. А. Сомов
БОМБЕЖКИ г. ГОРЬКОГО И МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
Статья представляет собой локальное исследование, опыт историкопсихологической реконструкции массового сознания и влияния на его динамику такого чрезвычайного фактора, как бомбежки в годы Великой Отечественной войны. На основе изучения источников личного происхождения предпринята попытка проанализировать формы и направленность психических реакций гражданского населения, их зависимость от различных обстоятельств, переход от чрезвычайных, шоковых форм к повседневным, обыденным.
Определяя терминологически состояние психических реакций гражданского населения прифронтовых областей в начальный период Великой Отечественной войны, необходимо прежде всего учитывать специфику региона и масштаб воздействия войны на сознание его населения. Понятие кризисной ситуации, на наш взгляд, может быть лишь применено к такому состоянию общественного сознания, при котором индивид или масса совершают действия, нехарактерные для их обычного (повседневного) поведения. В начальный период Великой Отечественной войны на территориях, прилегающих к линии фронта или находившихся в глубине страны, реакция гражданского населения на начало войны приобретала различные формы - от позитивных, конструктивных, патриотических реакций (заявления о мобилизации, сбор средств и т.п.) до негативных, деструктивных проявлений (дезертирство, антиправительственная пропаганда, страх). Так или иначе, но все эти психические реакции были связаны с прогностическими компонентами сознательной деятельности человека. В зависимости от того, насколько длительной и тяжелой рисовалась война в сознании населения, зачастую зависел характер и направленность поведения человека.
Война, как экстраординарное событие, сопряженное с опасностью для жизни, вторгалась в жизнь человека прежде всего ожиданием смерти и готовностью к ней. Причем в тылу эти ощущения были сопряжены не с непосредственным контактом с противником (как на фронте), а либо с ожиданием возможной отправки на фронт, либо с действиями вражеской артиллерии, авиации, допущением возможности оккупации. Все эти явления в начальный период войны были непривычны для гражданского населения, несмотря на весь масштаб предвоенной подготовки.
Необходимо иметь в виду, что Великая Отечественная война, особенно ее начальный период, - это период наивысшего проявления кризисной ситуации в обществе. Кризисную ситуацию в обществе здесь следует рассматривать как противоположность повседневности. Повседневность характеризуется повторяемостью явлений и процессов, что составляет основу размеренного, обыденного ритма жизни. Соответственно, в сознании человека отношение к повседневности характеризуется привыканием. Напротив, кризисная ситуация в социально-психологическом смысле - это период, в течение которого происходит ряд экстраординарных событий, вызывающих нарушение привычных социально-психологических реакций. Кризисная ситуация прекращается тогда, когда либо нейтрализуются последствия экстраординарного
события, либо когда такие события, регулярно повторяясь, становятся привычным делом, т.е. повседневностью.
Еще в 1948 г. профессор Е. К. Краснушкин в работе «Нервные и психические заболевания военного времени» писал: «В отличие от психогенного воздействия стихийных бедствий, действующих однократно, психогенное воздействие войны характеризуется многократностью. Это постоянная, многократная угроза смерти. Этот момент многократности... вызывал в массе, и особенно в армии, своеобразную иммунизацию в отношении его. Действующая наиболее остро на личность неожиданность психического потрясения сменялась ожиданием его и знанием угрожающей опасности, а отсюда и меньшей остротой восприятия его. Это убедительно демонстрировалось отношением гражданского населения к воздушным атакам, которых большинство людей скоро перестало бояться. Таким образом, непосредственное острое и предельно мощное воздействие. «эмоции-шока» на психику посте-
пенно ослабевало.» [1, с. 264].
Психическое состояние человека во время бомбежки в период Великой Отечественной войны сегодня можно попытаться восстановить на основе анализа прежде всего источников субъективного, личного происхождения: мемуаров и дневников. Мемуары хотя и уступают дневникам по степени репрезентативности, непосредственности и «живости» описания, тем не менее в данном случае представляют значительный интерес для исследователя. В них такое экстраординарное, впечатляющее событие, как бомбежка, прочно и надолго врезавшееся в память автора мемуаров, представлено достаточно информативно. Дневники ценны тем, что созданы буквально «по горячим следам» и в них почти с буквальной идентичностью отражено психическое состояние автора в момент переживаемой бомбежки.
Город Горький и Горьковская область, являясь одним из наиболее важных индустриальных центров страны, был также и одной из основных мишеней для фашистской авиации. В течение трех военных лет (1941-1943) на Горьковскую область было совершено 47 налетов, в которых участвовало 811 самолетов [2, с. 267]. Первый налет был совершен на город 4 ноября 1941 г. Вот как это событие описывается в источниках.
Вера Ивановна Усова работала на Горьковском заводе им. В. И. Ленина в должности делопроизводителя. Она вспоминает: «Я была свидетелем этой первой страшной бомбежки. Подходя к проходной завода, удивилась тому количеству людей, которые здесь стояли. Вдруг стены здания как будто вздрогнули, покачнулись, полетело из окон стекло. Это упала бомба. Все бросились бежать через проходную. Мне казалось, что мы бежали до какой-то деревни всего минут двадцать. А потом оказалось, что мы прибежали в деревню Дубенки, расположенную в пяти километрах от завода. В этой деревне я испытала настоящий страх, когда услышала, как грохочут расположенные почти за каждым домом зенитки, которых я в жизни никогда не видела» [3, с. 155-156].
Такое чрезвычайное событие, впервые имевшее место в г. Горьком, вызывало в сознании человека состояние, близкое к шоку. Ощущение возможной близкой смерти, вид погибших, трудность прогнозирования собственной безопасности усугубляли это состояние: «. то, что предстало нашему взору, было ужасно. Перед нами был огромный котлован, заваленный досками, кирпичами, балками от деревянных перекрытий, а сверху дыбились горы же-
лезобетонной арматуры, балок, врезавшихся друг в друга и удерживающих в своих «объятиях» людей. Зрелище было ужасным. Люди буквально висели на этой арматуре, защемленные ею за руки, ноги, туловище. Людям, защемленным железными балками, которых удавалось спасти лишь на 8-10 день, подавали еду наверх по нехитро сделанным конвейерам. Я стояла и плакала» [3, с. 156]. Но, несмотря на деморализующий эффект бомбежки (и в этом одна из феноменальных психических реакций, наблюдавшихся в советском обществе в годы войны), осознание первостепенной необходимости выполнения производственного задания (и, конечно, страх перед наказанием за прогул) заставляло людей возвращаться на рабочее место. «Завод продолжал работать, несмотря на серьезные разрушения. Уходили только тогда, когда выполняли полностью задание, тыл и фронт были неотделимы» [3, с. 156]. На Г орь-ковском заводе «Красное Сормово», например, еще 21 июля 1941 г. (т.е. до начала бомбардировок) было принято решение работу по сигналу «воздушная тревога» не прекращать1.
Естественно, что в подобной ситуации более всего страдали люди с особо тонкой психикой. Это наглядно можно проиллюстрировать выдержками из дневника Ивана Иосифовича Пермовского (1911-1983), который во время войны работал художником в управлении ЖКХ Горьковского автозавода им. В. М. Молотова. В его дневнике очень подробно описаны те ощущения, которые он пережил во время бомбежки и после нее, наблюдая результаты. Чрезвычайное и повседневное, жизнь и смерть перемешаны в этих ощущениях. Одно переходит в другое, совмещаясь, создает весьма своеобразную реакцию на кризисные события.
Бомбежку 4 ноября И. И. Пермовский описывает в самых «живых» красках. «Самолет летал так низко над крышами домов зловещей тенью, нагоняя ужас и сея панику. Было жутко от осознания своей беззащитности. Все как бы притаилось, приготовилось к чему-то неизбежному. Тревожно бьется сердце». Но в то же время «любопытство гонит на улицу» [4, с. 875]. Укрываясь от осколков, он бежит в находившийся рядом окоп. «Страх постепенно проходит. Больше людей. Пропадает чувство заброшенности» [4]. Это замечание иллюстрирует позитивное, конструктивное влияние группы, коллектива, пусть и вынуждено организованного, на индивидуальное сознание.
19 ноября 1941 г. И. И. Пермовский делает такую запись: «Когда я прохожу мимо этой небольшой воронки. мне представляется то, что было так недавно. Но это было тогда, а сейчас все это воспринимается как нечто такое, что и должно было быть, например, так же вот, как и необходимая потребность вместить в себя обед на фабрике-кухне» [4, с. 872]. Цепкий и впечатлительный ум художника чутко прислушивается и фиксирует состояние горожан и их отношение к происходящему: «Но люди приходят и уходят, сменяются лица, и уже свыкаешься с мыслью о том, что это так и должно быть, что война неумолима и требует жертв, что бытие определяет сознание. И уже после обеда, ощущая приятную тяжесть в желудке, все это не кажется таким страшным, как это было тогда» [4, с. 872]. Тем не менее в этих словах слышится попытка некоторого самоуспокоения. Дальнейшие записи свидетельствуют о повышенном внимании и страхе автора, вызванных бомбежками. Он неоднократно возвращается к месту падения бомбы. Его внимание
1 Центральный архив Нижегородской области (ЦАНО).
привлекают пятна крови, по которым ходят люди, спешат по своим делам, потому, что «каждый хочет жить» [4, с. 874].
Первые бомбежки вызывали к жизни разнообразные формы психического реагирования на сопряженную с опасностью смерти ситуацию. Все они еще не были устоявшимися, поскольку еще не возникло привыкание к постоянной потенциальной опасности. Утром 5 ноября после ночной бомбежки кто-то «ругался вполголоса, покоряясь своей судьбе, мужчины сплевывали, жадно затягиваясь махорочным дымом, старушки крестились: «Господи, спаси и помилуй!». Как видно, реакции во многом были обусловлены половозрастными психофизическими особенностями.
Можно предположить, что постепенному привыканию к такому экстраординарному событию, как бомбежка, послужило массовое созерцание ее трагических результатов. Психика нормального человека должна была либо привыкнуть, адаптироваться к этому, либо дать сбой, разрушиться. А. А. Пермовский описывает, как люди всматривались в изувеченные, обгорелые трупы («смотрят, впитывают в себя страшный облик смерти»), боялись («А завтра, быть может, я так же буду валяться мешком перемолотых, раздробленных костей. Сверлит сознание неотвязная мысль») и. живут дальше («Бабы, туго перетянутые фартуками, равнодушно разметают тротуар. Они заметут и этот жалкий остаток. А ведь еще вчера в этом остатке рождались мысли») [4, с. 878-879].
Оправившись от первоначального шока, люди пытались прогнозировать дальнейший ход событий и минимизировать степень опасности. Те, кто имеют возможность эвакуироваться, делают это: «Хоть куда-нибудь подальше от этого ада. В ближайшую деревню. Люди панически бегут из Соцго-рода (рабочий поселок при горьковском автозаводе - В. С.) из бараков, которые вблизи завода. Бегут с места работы». Кто-то строит бомбоубежище, с тревогой ожидая следующей ночи. Кто-то возмущается плохой, по их мнению, организацией противовоздушной обороны: «Такой завод не сумели сберечь! Позор!» [4, с. 880]. Некоторые целый день не вылезали из «щелей», ожидая налета. Те, кто вынужден был не прекращать работу, в первое время также были подвержены паническим настроениям. Причем эти настроения усиливались эффектом толпы. А. А. Пермовский приводит услышанный им рассказ: «Я в ДОЦе (деревообрабатывающий цех - В. С.) работаю, у нас там бомб не сбрасывал близко, а паника большая была. Все, как овцы, разбежались! Начальник цеха говорит: «Работайте, я за все отвечаю» - куда тут! Как началось. Сам первый смотался. Но всего интереснее то, что за мной целая толпа увязалась. Куда я, туда и они. Я в убежище - и они тоже. Набились до черта, а рядом пустые. Все больше в кучу хотят. Еле отвязался» [4, с. 881].
Видимо сам неплохой психолог, А. А. Пермовский, верно характеризуя переживаемый им момент, пытается в то же время убедить себя в необходимости привыкания к нему. «Нервы натянуты. И к этому привыкнешь. Как привыкают к разным неудобным вещам, это входит в быт, в повседневную жизнь. Жизнь идет своим чередом. Жизнь требует, чтобы люди привыкали» [4, с. 882]. После бомбежки паника вспоминалась с юмором: «Вспомнить все это просто смешно, а тогда не до смеха было». 3 декабря: «Прошел месяц с первой бомбардировки, люди уже иное забыли или вспоминают как забавный анекдот о том, как они перепугались. Ведь вспомнить об этом нельзя без улыбки. Ведь смешны же бывают люди, охваченные безотчетным страхом» [4, с. 884].
Однако такое состояние успокоенности еще было еще далеко от стабильности. Даже несмотря на то, что «жизнь вошла в свою колею» и что «скучища неимоверная», новые бомбардировки вернули состояния страха. 4 февраля 1942 г.: «Неужели прежние кошмары вернутся снова? Три месяца спокойной жизни прошли». Тем не менее уже к лету 1942 г. реакция на результаты бомбежки становятся более скупыми и «повседневными». Вот описание момента после бомбежки: «Пришел больной отец, посмотрел блуждающим, непонимающим взглядом на толпу, на обернутый труп дочери.
- Я ведь говорил ей! Не стой тут, иди в щель, я ведь говорил ей!
- Пальто-то жалко, новое.
Ушел, махнув рукой!» [4, с. 907]. Здесь и излишнее пренебрежение к опасности со стороны девушки, и беспомощная безучастность отца, и не совсем уместная жалость к вещам со стороны случайных свидетелей.
27 июля 1942 г. автор дневника, так ярко описавший первые бомбежки, между прочим замечает: «Обычная картина. Налеты превращаются в систему.» [4, с. 908]. В дальнейшем он практически не упоминает о них, уделяя большее внимание другим, в том числе бытовым, сюжетам.
Несколько в ином ключе (хотя и сходно по динамике отношения к ним) описывает бомбежки Василий Алексеевич Лапшин (1895-1975), который во время войны работал на Горьковском автозаводе в должности главного энергетика. С 1 декабря 1940 г. на протяжении всей войны он вел свой дневник регулярно и достаточно подробно, и такое неординарное событие, как бомбежка, не могла не привлечь его внимания. Отражение в дневнике этих событий во многом определялись спецификой сознания, характера и темперамента автора. В отношении к бомбежкам он предстает не просто как человек, но как муж, отец, профессионал, гражданин и патриот. Сравнивая дневниковые записи, исследователь может проследить различия в восприятии одного и того же события представителями разных половозрастных и профессиональных категорий населения. Сразу хочется оговориться, что В. А. Лапшин уделяет бомбежкам минимум внимания. Более значительное место занимает описание производственных успехов и проблем, жизни семьи, собственных ощущений, политических событий, боевых действий и т.д. Человек более занятый на производстве, отвечавший за бесперебойную работу электрооборудования, он, скорее всего, просто не успевал создать полное впечатление от бомбежек и «по горячим следам» записать ощущения. Так, первую бомбежку 4 ноября 1941 г. В. А. Лапшин описывает в несколько «приемов», поскольку получал информацию о ней в течение нескольких дней. В записи от 5 ноября он лишь констатирует факт: «Вчера фашистские самолеты появились над нашим заводом около 4 часов. сбросили бомбы». Но в то же время так описывает свои ощущения: «Весь день прошел в напряженном состоянии» [4, с. 767].
Огромная занятость на заводе, сверхурочная и ненормированная работа («Завод приводим в порядок») пока просто не давали возможности автору дневника отвлечься и отреагировать на бомбежки адекватно степени опасности. Он пишет далее: «12 ноября. Две ночи подряд дежурил в отделе. Хотя обе ночи прошли спокойно, но все время находился в напряженном состоянии. Утром сегодня был налет. А я эту ночь решил отоспаться после дежурства, разделся и заснул, как убитый. Никаких выстрелов не слыхал» [4, с. 768]. Видимо, семья В. А. Лапшина первоначально не совсем верно оценивала степень опасности налетов: возвращались из убежища еще до отбоя воздушной
тревоги, его дочери во время налетов вели себя спокойно («не боятся, не плачут»), сам автор не пренебрегал во время опасности личной гигиеной («надо было побриться, умыться»). Но в то же время автор дневника отдавал себе отчет в неизбежности и вероятной повторяемости налетов: «В общем, теперь каждый день, каждый час жди налета. Кончилась спокойная жизнь и работа».
Только 15 ноября, увидев результаты бомбежки 4-5 ноября, В. А. Лапшин отмечает в дневнике, как это страшно и какие чувства вызывало увиденное: «Утром были видны обгоревшие трупы, части тела, разбросанные вокруг. Вероятно, тут были и маленькие ребята, т.к. валялись детские принадлежности. Жутко было смотреть на эту картину убийства ребят и взрослых». Впервые в дневнике появляется запись о желании отомстить немцам «за все» [4, с. 769]. По мере того как автор дневника знакомился с разрушительными результатами бомбежек, в его сознании усиливалось чувство мести к врагу и сожаления о разрушенном: «27 ноября. Иду мимо разрушенных первыми двумя бомбежками профтехкомбината, гаража, бараков. Видя эти разрушения, сделанные фашистами, зло берет. А в особенности вспомнишь об убитых во время бомбардировки - еще больше обозлишься, и хочется, чтобы поскорее уничтожить всех этих сволочей» [4, с. 770].
С февраля 1942 г. В. А. Лапшин и его семья постепенно привыкают к бомбежкам и, с другой стороны, понимают, что усиленные меры противовоздушной обороны значительно снижают опасность прямого попадания бомбы. 24 февраля автор отмечает, что тревога была с 11 до 2 часов ночи, но бомбежки не было. В убежище никто не пошел, дочери читали. Характерно, что при возникновении определенного привыкания к потенциальной опасности, чувство самосохранения отнюдь не притуплялось. Как только возможность попадания бомбы становилась более или менее реальной, семья В. А. Лапшина не пренебрегала бомбоубежищем: «29 мая. Сегодня ночью фашистские стервятники совершили налет. Затем позвонил домой, но уже никто не отвечал, т.к. ушли в подвал. бабушка очень испугалась. Напугалась так, что ноги отнялись. 9 июня. Около половины второго началась стрельба из зениток. Вопреки обыкновению собирались спокойно. Бабушка только волнуется. Ходит по комнате и шепчет: «Господи Иисусе!.. 11 июня. Около 2 часов ночи была воздушная тревога. Я так хотел спать, что не вставал с постели» [4, с. 789-790].
В. А. Лапшин уделял воздушным тревогам минимум внимания, когда он находился на рабочем месте. Но вот когда находился дома, старался увести семью в убежище. Сказывалась ответственность за семью, семейные ценности. «22 июня 1942 г. Уже целый год должны маскировать освещение. Наш завод и мы, работающие на нем, перестроились на военную ногу. Привыкли к воздушным тревогам. Теперь во время стрельбы рабочие продолжают спокойно работать за станками» [4, с. 791]. Аналогичные записи были сделаны 24 июня, 14, 24 и 27 июля, 26 и 31 августа и т.д.
Пожалуй, одну из самых тяжелых бомбежек автозавод пережил в ночь с 4 на 5 июня 1943 г. Бомбежки продолжались до 8 июля. Впервые в дневнике В. А. Лапшина говорится о реальной опасности попадания бомбы в дом, где жила семья автора. Соответственно, реакция на опасность была адекватной: «Сегодня была жуткая ночь. началась бомбежка, да такая сильная, какой я еще не помню. При каждом взрыве бомбы наш дом вздрагивал. Мы стояли на лестнице. Зоя прижалась к маме. Галя ко мне. 22 июня. В эту
ночь мне пришлось быть дома, и первый раз за все бомбежки сидел в подвале. Ребята, Валя и бабушка тоже там сидели» [4, с. 831].
Таким образом, на основе анализа источников личного происхождения мы можем сделать определенные выводы о влиянии фактора бомбардировок тыловых областей на психическое состояние гражданского населения.
На всем протяжении бомбардировок (1941-1943) отношение к опасности, связанной с риском для жизни, было различным. По мере повторяемости такого чрезвычайного события, как бомбежка, в сознании населения возникала реакция на саму бомбежку, на ее потенциальную возможность (воздушная тревога) и на ее результаты.
Эта реакция зависела от различных факторов: от особенностей психики субъекта восприятия (половозрастных, профессиональных, моральных, ценностных и др.), от степени реальности опасности для жизни субъекта (местонахождения, приближенности к потенциально опасному объекту бомбометания), от степени привыкаемости субъекта к потенциально возможной опасности.
Формы реакции также различны. В зависимости от сочетания вышеназванных факторов это могла быть и паника, и страх, и повышенное религиозное чувство, чувство мести, а в конечном итоге - более спокойная реакция и привыкание, осознание повседневности, ординарности происходящего.
Окончательное, полное привыкание к бомбежкам для человека с нормальной психикой не возможно даже в условиях войны. Но это привыкание в значительной степени прослеживалось у той части гражданского населения, которая осознанно, пусть и вынужденно, подвергала себя этой опасности (рабочие и служащие оборонных предприятий). Главным же мотивом превращения чрезвычайной ситуации в повседневную в сознании гражданского населения тыловых областей была воля к жизни и сопротивлению как в масштабе личности, так и в масштабе общества. Немаловажно отметить при этом и организующую роль государства.
Список литературы
1. Нервные и психические заболевания военного времени : сб. научн. работ / под ред. проф. А. С. Шмарьяна. - М. : Медгиз, 1948.
2. Забвению не подлежит. Страницы Нижегородской истории (1941-1945 годы). Книга третья. - Нижний Новгород : Волго-Вятское книжное изд-во, 1995.
3. Усова, В. И. В тылу, как на войне / В. И. Усова // За Родину! За Победу! (Воспоминания сотрудников НГМА - ветеранов войны и тыла). - Вып. III. - Нижний Новгород : Изд-во Нижегородской государственной медицинской академии, 2000.
4. Общество и власть. Российская провинция. Июнь 1941-1953 гг. - М. ; Нижний Новгород, 2005. - Т. 3.
