CC BY
17Перегудов С.П.
БИЗНЕС И БЮРОКРАТИЯ В РОССИИ: ДИНАМИКА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Среди факторов, определяющих характер и пути дальнейшего развития российской политической системы и общественных отношений в целом, одно из важнейших мест занимают те принципы и нормы, которые устанавливаются во взаимодействии между исполнительной властью и ее различными звеньями, с одной стороны, и предпринимательским сообществом — с другой. Наряду с чисто политическими отношениями, которые складываются между государственной властью как таковой и влиятельными кругами бизнеса, — это также чисто «деловое», «рабочее» взаимодействие на личностном и групповом уровнях, осуществляемое по обозначенной выше линии. Взаимодействие это имеет свою специфику и собственную логику, а потому, не игнорируя указанного политического (в широком смысле этого слова) контекста, автор намерен сосредоточиться именно на данном «деловом» аспекте указанных отношений. Со стороны государства их основной носитель — чиновничество, чаще всего именуемое бюрократией, а со стороны бизнеса — его корпоративная верхушка.
КОРПОРАЦИЯ БЮРОКРАТИИ И ЧИНОВНИКОВ
Основы современных отношений между двумя акторами закладывались в момент, когда Россия вступила на путь создания рыночной экономики и когда государственная, «социалистическая» собственность стала быстро трансформироваться в собственность частную. В силу и самого характера этого транзита, и его быстротечности корпоративный бизнес в России стал формироваться не «снизу», в ходе естественного процесса концентрации производства и капитала (как это имело место в странах, где основой народного хозяйства была и остается частная собственность), а сверху, т.е. волею законодательных и исполнительных органов власти. При этом уже на первом, «ваучерном» этапе приватизации наряду с созданием великого множества частнопредпринимательских фирм, компаний, кооперативов и иных бизнес-структур стали складываться и более значимые корпоративные и финансовые образования. С одной стороны, часть крупных предприятий, реорганизованных в акционерные общества, попала в руки их управленческой верхушки, которая, пользуясь своими возможностями и скупая по дешевке ваучеры, организуя параллельные бизнесы, в скором времени превратилась в реальных хозяев оказавшихся под их управ-
лением производственных и иных активов. Но одновременно, поскольку и большая часть этих и многие другие крупные предприятия продолжали принадлежать государству, они оставались скорее объектами «на продажу», нежели самостоятельными субъектами рынка.
Вторым, не менее важным процессом, также начавшимся с момента ваучерной приватизации, стало возникновение ряда приватизированных отраслевых и региональных банков, а также финансовых и коммерческих структур, созданных новой генерацией бизнесменов вроде Гусинского, Березовского, Потанина, Ходорковского и др., занимавшихся посреднической, торговой и банковской деятельностью. Примечательно, что именно эти формирования стали быстрее компаний и предприятий так называемого реального сектора наращивать финансовые активы, причем одним из главных источников здесь стало предоставление им кредитов со стороны государственных банков. Кредиты эти выдавались отнюдь не всем и каждому, а сугубо избирательно, т.е. специально отобранным, так называемым уполномоченным банкам. В условиях разгула инфляции тот нормальный в обычных условиях процент, под который они выдавались, оказывался столь ничтожным по сравнению с приростом номинальной стоимости кредита, что даже при добросовестном возвращении последнего вся или почти вся сумма этого кредита оставалась в собственности «кредитуемого».
В результате подобного рода «трансакций» государственные деньги в скором времени оказались буквально перекачаны в упомянутые структуры. Фактически это было ни чем иным, как присвоением политической ренты, и именно эта рента создала основу тех крупных частных состояний, которые возникли к середине 1990-х годов. Полученные, конечно же, не от «государства» вообще, а из рук конкретных и, как правило, небескорыстных чиновников, эти состояния и явились тем «первоначальным капиталом», на базе которого в дальнейшем возникли наиболее значимые корпоративные структуры.
И образовались они, как мы хорошо помним, опять-таки не в результате предпринимательской конкуренции, а как следствие все того же присвоения политической ренты. Прежде всего, конечно, это были залоговые аукционы, в результате которых незадолго до того возникла «семибанкирщина», фактически обанкротившая государство и ставшая основным реципиентом щедрых зарубежных кредитов. Именно она получила за бесценок те самые оставшиеся в собственности государства предприятия и компании, которые составляли наиболее перспективную часть российской экономики. Частный финансовый капитал стал финансово-промышленным, возникла целая когорта финансово-промышленных групп и конгломератов. Не столь часто упоминаемым, но, пожалуй, не менее значимым «инструментом» фактической раздачи наиболее лакомых кусков госсобственности стали так назы-
ваемые инвестиционные конкурсы и аукционы, в ходе которых чаще всего по предварительному сговору между «новыми богатыми» и чиновниками соответствующих ведомств осуществлялось перераспределение собственности в указанном направлении.
Есть все основания утверждать, что именно в результате упомянутых процессов присвоения политической ренты, часть которой «отстегивалась» чиновникам, и образовался тот симбиоз «большого бизнеса» и бюрократии, который имел не только общий материальный, но, что не менее важно, политический интерес именно к такому, взаимовыгодному и становившемуся все более органичным взаимодействию.
Однако, как вскоре выяснилось, потенциал подобного рода синергетики отнюдь не был исчерпан, и после того как в результате дефолта
1998 г. центральное место в корпоративном секторе заняли уже не финансовые, а промышленные и промышленно-финансовые образования, наиболее весомые дивиденды от этого взаимодействия стала приносить уже не чисто государственная, а либо государственно-частная, либо только частная собственность.
Соответственно изменялись и инструменты реализации экспанси-стских устремлений корпоративных структур. Главным из этих инструментов стала система банкротств, т.е. фактического захвата великого множества перспективных, но не располагавших необходимыми связями и влиянием компаний и предприятий теми, по чьей инициативе эти банкротства осуществлялись. Согласно публиковавшимся данным, если в 1996 г. было возбуждено около тысячи дел о банкротстве, то после того как в 1998 г. был принят закон, позволявший обанкротить любое так называемое неплатежеспособное предприятие, в
1999 г. было обанкрочено уже 9300 предприятий и фирм, в 2000 г. — свыше 15 тыс., в 2001 г. — около 30 тыс., а в 2002 г. было заведено и передано в суды уже около 60 тыс. Как заявил известный российский (до переезда в Грузию) бизнесмен Каха Бенукидзе, при желании, обладая административным ресурсом, вы можете обанкротить любую, не имеющую такого ресурса компанию1. И нет ничего удивительного в том, что именно в этот период выражение «административный ресурс» стало одним из наиболее часто употребляемых в нашем политическом лексиконе.
Другая существенная черта нового этапа перераспределения собственности заключается в значительном расширении круга чиновников, так или иначе к нему причастных. Если на первом этапе ваучерной и банковской приватизации к ней был привлечен сравнительно узкий состав чиновников экономических и финансовых ведомств, то на этапе залоговых аукционов и инвестиционных конкурсов он попол-
1 Эксперт. 2001. 24 дек. С. 29-30.
нился за счет представителей отраслевых и юридических ведомств. На этапе же перераспределения через систему банкротств этот круг расширился за счет целой когорты представителей силовых и правоохранительных ведомств, различного рода судебных инстанций. Существенно возросла и доля ренты, которая «отстегивалась» через систему «отката» причастным к принятию «нужных» решений представителям государства. По некоторым оценкам, величина «отката» составляла в последнее время от 5 до 15% от суммы сделки.2 Существовали и до сих пор существуют и другие способы присвоения «административной», или «статусной» ренты, одним из наиболее распространенных среди которых является «экономия» на налоговых, таможенных и иных установленных законом сборах, а также фактическая продажа целого ряда государственных услуг.
Определить долю чиновников, в той или иной мере причастных к получению политической и административной ренты, вряд ли кто-то сможет даже приблизительно. Специалисты, которые профессионально отслеживают потоки средств, перетекающих ежегодно в карманы чиновников, оценивают их общую сумму во многие миллиарды долла-ров.3 Но даже если они где-то и завышают эту сумму, фактом остается то, что в результате присвоения существенной части государственной, полугосударственной и частной собственности возник новый невиданный ранее тип чиновника-бизнесмена, который стал вторым после представителей корпоративного бизнеса носителем крупной собственности. Некоторая часть собственников-чиновников перешла или переходит в «обычный» бизнес, но большая часть остается на своих местах. Они тоже в какой-то мере бизнесмены, но это не бизнесмены-предприниматели, а бизнесмены-рантье, которые не развивают экономику, а паразитируют на ней.
ОТ КЛАНОВ К «СУПЕРКОРПОРАЦИИ»?
Со сравнительно недавнего времени, где-то с 2004-2005 гг., когда этап перераспределения собственности с использованием процедуры банкротств стал подходить к концу или же принимать характер откровенно криминального рейдерства, административный ресурс начал использоваться обладающим им чиновничеством по иной, уже не столь
2 Председатель комитета по инвестиционной политике ТПП А. Данилов-Данилян оценивает эту цифру как «доходящую до 10%» (Ведомости-Форум. 2005. Окт. С. 24).
3 Согласно оценкам фонда «Индем», годовой объем взяток, которые раздают чиновникам всех рангов и мастей российские бизнесмены, составляет 316 млрд. долларов, а платеж средней российской компании — 136 тыс. долларов (Ведомости. 2006. 16 фев.).
выгодной для крупного бизнеса схеме. Источником получаемой им ренты стали уже не столько госсобственность и слабый, незащищенный бизнес, но прежде всего сам крупный бизнес, и не в последнюю очередь бизнес преуспевающий. Располагающая административным ресурсом бюрократия продолжает и в новых условиях рассматривать свое должностное положение и полномочия не столько как призванные служить интересам общества и государства, сколько как приносящий доход «актив», а свою деятельность — как своего рода бизнес.
Понятие «коррупция», которым мы чаще всего именуем такого рода отношения, скорее затушевывает, нежели проясняет суть данного обмена, приравнивая его к элементарному взяточничеству. В нашем обычном понимании коррупция, взяточничество — это криминально наказуемое действие, носящее чаще всего аномальный характер и воспринимаемое как издержки системы, следствие ее недостаточной прозрачности и т.п. Но когда отношение к своей должности как к своего рода бизнесу начинает во все большей мере определять сам характер поведения влиятельных групп чиновничества и бюрократии, это уже не аномалии в функционировании системы, а ее сущностные, становящиеся родовыми черты. Иначе говоря, это уже не отклонение от нормы, а сама норма отношений бизнеса и бюрократии, где исключением является скорее безвозмездное предоставление административных услуг, а правилом — так называемая статусная рента.
Причина того, почему в данном случае мы имеем не аномальную ситуацию, а норму, не исключение, а правило, проста: эта норма и это правило — прямое продолжение норм и правил, сформировавшихся в предшествовавший период перераспределения собственности. Собственник, осознающий нелегитимность или крайне слабую легитимность своего состояния и своих активов, и бюрократ с психологией рантье, если они взаимодействуют в рамках системы, где «понятия» часто выше закона, «обречены» на то, чтобы это взаимодействие продолжать на той же основе обмена «товар — административный ресурс» на «товар — деньги», «товар — активы», «товар — статусная рента».
Симбиоз корпоративного бизнеса и корпорации чиновников — это не просто сложение двух образований, он придает им и вполне значимое новое качество, укрепляя корпоративную замкнутость как той, так и другой структур. Нацеленность на удовлетворение своекорыстных интересов возрастает, импульсы к реализации общественно-полезных функций, которые свойственны тем и другим, напротив, ослабевают.
Новое качество корпоративности проявляется в дальнейшем укреплении так называемых политико-экономических кланов. О кланах и им подобных образованиях начали говорить и писать уже довольно
4 Подробно и обстоятельно об этом пишет Алексей Макаркин [2].
давно4, и с точки зрения существа самого этого феномена ничего принципиально нового здесь в последнее время не возникло. Новым является, однако, то, что феномен этот начинает обретать черты всеобщности, охватывая основные сегменты корпоративного бизнеса и бюрократии как национального, так и регионального уровней. В каком-то смысле складывается некая суперкорпорация, которая все ощутимее нависает над обществом и отчуждается от него.
Все сказанное вроде бы подводит нас к выводу о том, что в своей совокупности данная суперкорпорация и есть не что иное, как «корпоративное государство», о котором уже как о данности пишут некоторые наши экономисты и политологи.5 Но не будем спешить с выводами.
СИСТЕМА И «ПОДСИСТЕМА»
Первое соображение, которое побуждает поставить под сомнение тезис о «государстве-корпорации», состоит в том, что корпоративно-бюрократическая общность как цельное образование далеко не сформировалась, а потому можно говорить лишь о процессе, тенденции и не более того. Во всяком случае, решить вопрос, как далеко зашел этот процесс и как сочетаются меж- и внутриклановые противоречия с формированием общей макрокорпоративной ментальности и столь же общего интереса —вопрос, который требует обстоятельных исследований.
Но главное даже не в этом. Ибо если даже исходить из факта присутствия в существующей системе общественных отношений сформировавшегося корпоративно-бюрократического симбиоза, это еще далеко не вся власть и не вся система. Он, этот симбиоз, конечно же, в том или ином виде, проникает практически во все властные структуры, но сказать, что он задает там тон и что игра там идет по его правилам, было бы большим преувеличением. Его реальное место в системе власти и политической системе — это место «подсистемы» или части системы, и не более того.
И бюрократия, и большой бизнес, и они вместе не являются теми инстанциями, где вырабатываются и принимаются наиболее важные, судьбоносные для страны политические решения. Более того, те решения, которые вырабатываются в рамках указанной подсистемы, вступают в силу лишь с санкции, а нередко и после существенной кор-
5 Наиболее решительно данную точку зрения отстаивает бывший советник Президента Андрей Илларионов (см., например: Коммерсант. 2006. 23 янв.). Среди публикаций других изданий: Harvard Business Review. 2006. 15.1. (М. Кете де Врис и Ш. Шекшня. Владимир Путин — гендиректор Russia Ьс.); Ведомости. 2006. 17 апр.; Независимая газета. 2006. 14 нояб.
рекции со стороны институтов власти. К этим институтам я бы отнес, прежде всего, институт Президента, группу влиятельных либерально настроенных политических деятелей в правительстве и президентской администрации, верхушку силовых ведомств и региональных властей. Это своего рода «верхний этаж» политической системы, который опирается на корпоративно-бюрократическую подсистему, сращивается и взаимодействует с ней, но имеет и другие, более широкие слагаемые политического ресурса и приоритеты, и не подчинен ей. Так что назвать Россию корпоративным государством или «государством-корпорацией», в которой правит бал корпоративный интерес — не просто большое преувеличение, но и неадекватное толкование тех принципов, на которых базируется политическая структура и политическая система страны.
Остается, однако, вопрос — как сказываются процессы корпора-тивизации на отношениях между обществом и властью, в каком направлении они подталкивают политическое развитие страны и развитие ее политического режима. Собственно, это тот самый вопрос, который беспокоит сейчас все большее число россиян и если не явно, то потенциально присутствует в сознании широких общественных кругов, озабоченных будущим страны.
Не будучи вершителем судеб страны в прямом смысле этого слова, корпоративно-бюрократический анклав накладывает существенный отпечаток на всю систему общественных отношений в России и во многом предопределяет правила игры, на которых она основана. Его влияние проявляется прежде всего в деполитизации отношений общества и государства, закупорке каналов взаимодействия общества с властью и становящемся все более очевидным отчуждении рядовых граждан и от бизнеса, и от самой власти.
В данной связи хотелось бы подчеркнуть еще один момент, преимущественно психологического свойства. Поскольку в отношениях, связанных с перераспределением собственности, предоставлением различного рода льгот, лицензий, разрешений и т.п. вовлечена наиболее влиятельная и престижная часть госаппарата, те правила игры, которые она задает, вольно или невольно становятся общими если не для всего чиновничества, то для подавляющей его части. Неслучайно даже люди, никакого отношения не имеющие к бизнесу, страдают от поборов, вымогательств и т.п. способов получения все той же статусной ренты. Как хорошо известно, для мелкого и среднего бизнеса такого рода мздоимство стало серьезнейшим фактором, сдерживающим его развитие.
Если говорить о только что упомянутой части госаппарата, это уже не традиционная бюрократия, а бюрократия новая, новая страта правящего класса, стремящаяся не только монополизировать управленческие, но и присвоить функции властные. Весьма показательно, что в ходе
обследований и опросов, проводившихся в последнее время среди самих чиновников, доля тех, кто считает, что их деятельность во многом предопределяют либо их собственные интересы, либо интересы их ведомства, составляет 84% от общего числа опрошенных. Те же вопросы, заданные уже рядовым гражданам, выявили даже чуть меньшую долю тех, кто считает личный и ведомственный эгоизм чиновников одним из главных мотивов их поведения — 72,5% [5].
Первое, что бросается в глаза при попытке оценить воздействие гипертрофированной корпоративизации на политический процесс, — это ее негативное воздействие на систему представительных учреждений и представительной демократии. Замыкание крупного бизнеса на корпоративных, узкогрупповых интересах снижает его участие в политике и политическом процессе и тем самым лишает систему представительных учреждений не только необходимых для ее нормального функционирования материальных, интеллектуальных и менедже-риальных ресурсов, но и ограничивает политический потенциал данных учреждений, их способность генерировать самостоятельную, основанную на активном политическом участии всего основного спектра общественно-политических сил политику. Поддержка этим бизнесом одной, «правящей» партии, или, как ее неправомерно называют, «партии власти», не только не способствует росту этого участия, но, напротив, лишая его свободы партийно-политического выбора и политической самостоятельности, побуждает его ставленников использовать свое присутствие в представительных учреждениях для продвижения и закрепления все тех же корпоративных интересов и для еще более тесного взаимодействия с государственной бюрократией и ее верхушкой. Политическое участие, таким образом, на проверку замыкается на все тот же корпоративный интерес. В свою очередь, корпоративный анклав чиновничества и администрации получает новый импульс для экспансии, захватывая в свою орбиту все более высокие и влиятельные деловые круги.
Как видим, помимо упоминавшихся выше факторов, стимулирующих образование корпоративно-бюрократического анклава, его экспансия в сферу представительных учреждений и верхушку госаппарата напрямую связана и с той общей системой политических отношений, которая с некоторых пор формируется в России. Отличительной чертой этой системы становится возрастающая роль функционального представительства, или представительства интересов, и, напротив, прогрессирующее снижение роли представительства партийно-политического.
Чисто внешне такая система впечатляет своей стройностью, она получает широкую общественную поддержку и, согласно мнению ряда известных аналитиков, не говоря уже о тех, кто напрямую уча-
ствует в ее создании, — это тот оптимум, в котором сейчас нуждается Россия и который соответствует нашей национальной традиции и российскому менталитету. Но так ли органичен этот порядок для России, и не имеем ли мы дело с чем-то более сложным и непредсказуемым, чем вековая традиция? Сказанное выше относительно корпоративно-бюрократической «подсистемы» свидетельствует об исключительности такого образования. Ни дореволюционный российский крупный бизнес, ни созданные за годы советской власти протокорпорации не достигли даже малой толики успехов в «материализации» своих узкогрупповых интересов и формировании соответствующих институциональных механизмов, которых удалось достичь нынешней верхушке бизнеса. Что же до сливок нынешней бюрократии, то ее предшественникам даже в самом радужном сне не могли привидеться блага и статус, которых ей удалось закрепить за собой в исторически ничтожный отрезок времени.
Конечно же, российские традиции и менталитет наложили свой отпечаток на формирование нынешней системы власти и властных отношений, и было бы наивно отрицать это. Но то, что система эта не является простым продолжением и тем более «повторением пройденного» — тоже факт, и даже более значимый. Важность осознания этого факта не в последнюю очередь в том, что оно помогает понять противоестественность такого рода развития, его беспрецедентный характер.
Анализируя отношения бизнеса и власти после известных событий, связанных с «делом ЮКОСа» и укрепления позиций государства в целом ряде крупных российских компаний, многие аналитики рассматривают данный тренд как проявление госкапиталистической тенденции. Тенденция эта стимулируется, в частности, стремлением высокопоставленного чиновничества тем или иным способом приобщиться к активам, которые в свое время прошли мимо их рук (см., например: [4, с. 50-64]). Во всех этих рассуждениях, безусловно, есть свой резон, позиции государства в экономике укрепляются, ряд высших государственных служащих использует этот процесс в своекорыстных интересах. И если говорить об отношениях бюрократии и бизнеса, то одновременно это и один из каналов или способов укрепления связей и взаимодействия между ними.
При всем том подобного рода интерпретация процессов этатиза-ции представляется автору не совсем адекватной. Как уже приходилось писать ранее (см.: [3, с. 83-97], термин «госкапитализм» характеризует складывающуюся ситуацию лишь частично, в основном с точки зрения изменений, которые происходят в распределении собственности. Учитывая наличие значительных производственных и иных активов у государства, приращение этих активов в последние годы
(причем практически одновременно с продолжающимся процессом приватизации) действительно усиливает позиции государства-собственника. Однако одним этим новации в сфере отношений бизнеса и власти не ограничиваются. Больше того, суть происходящего в этих отношениях отражает не столько приращение государственной собственности в ключевых отраслях российской экономики, сколько тот политический контроль, который устанавливается государством над всеми ключевыми активами, находящимися как в государственной, так и в частной собственности. Этот контроль, конечно же, не абсолютен, и взаимодействие власти и бизнеса осуществляется путем согласования наиболее существенных позиций, отстаиваемых обеими сторонами. Однако контроль, который реализует власть, превращает это согласование не во взаимодействие равноправных партнеров, а в отношения, в чем-то близкие отношениям между патроном и клиентом. Это уже не госкапитализм, а государственный корпоративизм, главной чертой которого является именно политическое доминирование государства над бизнесом, та или иная степень контроля над формированием его руководства и его действиями6. Одним из следствий «корпоративного склонения» в его государственном варианте является дальнейшее укрепление позиций госбюрократии, которая и призвана реализовать на практике указанное доминирование.
Как видим, уже после того как приватизация и перераспределение собственности в пользу наиболее близких к власти бизнес-структур в основном состоялись, возникли новые предпосылки для экспансии «бюрократического монстра», причем на сей раз уже не столько в собственность, сколько в распоряжение и контроль над ней.
Речь здесь идет, таким образом, не только о «вертикали власти», авторитаризме или полуавторитаризме, на чем концентрируют свое внимание большинство критически настроенных аналитиков, но и о тех принципах и нормах, которые берут верх и реализуются в отношениях общества и государства. Непомерно высокая, запредельная роль узко-корпотративных, эгоистических интересов, генерируемых описанной выше «подсистемой» препятствует выработке основанного на учете коренных национальных интересов целеполагания, подрывает сами основы нормального функционирования социума, порождает в нем застойные явления, что чревато непредсказуемыми социальными и политическими последствиями.
6 Наиболее основательно эту концепцию разработал известный американский политолог Ф. Шмиттер (см., в частности, его статью в «Полисе», 1997 г., №2).
ЕСТЬ ЛИ АЛЬТЕРНАТИВА?
Хотелось бы, однако, оговориться. Сами по себе корпоративные интересы и корпорации — вполне нормальная, объективно необходимая часть общественной жизни и общественной организации и не представляют собой чего-то экстраординарного. Это одна из форм артикуляции и реализации общественного интереса и общественной деятельности, включая и деятельность экономическую. Не менее органично вписывается в систему отношений общества и государства и основная форма политического участия корпоративных образований, каковой является система функционального представительства. Однако, чтобы она надлежащим образом эту свою роль выполняла и стала частью демократического правопорядка, система эта, во-первых, должна представлять все общественно значимые интересы, а не только интересы экономически и политически влиятельных групп. Вторым непременным условием является ее участие в политическом процессе в тандеме с системой партийно-политического представительства, причем эта вторая система должна быть «выше», и именно ей должна принадлежать решающая роль в процессе выработки и принятия политических решений и в политической жизни вообще. Но именно эти условия пока что отсутствуют в России, и именно поэтому корпоративные интересы вне и внутри государства не только беспрепятственно захватывают все новые рубежи, но и, как уже отмечалось, все более консолидируются. Одним из наиболее существенных последствий такой консолидации является то, что и наша политическая жизнь, и наша политическая система лишаются того «драйва», той внутренней динамики, которая создается здоровым взаимодействием общественно-политических сил, где каждая из них имеет возможность вносить свой конструктивный вклад в развитие и общества, и государства.
Однако, все ли так безнадежно, и обречена ли Россия двигаться по пробитой в последние годы колее? Полагаю, что такой фатальной предопределенности нет, и одной из причин этого является назревание объективных и отчасти субъективных предпосылок для принципиально иной модели общественно-политического развития.
Объективной основой для назревшего здесь поворота является то, что роль неэкономических факторов в формировании рынка и его субъектов если и не сходит на нет, то существенно снижается, и те связи с бюрократией, которые не столь давно обусловливали становление и дальнейшую экспансию крупного бизнеса, по большему счету уже превратились из фактора его роста в фактор торможения. И если в недавнем прошлом использование связей с бюрократией приносило несравненно более высокие дивиденды, нежели предпринимательская дея-
тельность как таковая, то с некоторых пор (для одних корпораций раньше, для других позже) это уже не так. Трудно сказать, когда точно это произошло, но фактом является то, что российский бизнес вступил в полосу саморазвития, и его отношения с государством полезны для него лишь в той мере, в какой они способствуют росту его конкурентоспособности, укреплению позиций на мировых рынках, но никак не препятствуют всему этому.
Статусная рента, которую бизнес вынужден платить из своих собственных средств бюрократии, напротив, напрямую снижает его конкурентоспособность как на внутренних, так и на международных рынках. А это значит, что поддержание прежних уз, связывающих бизнес и бюрократию, становится для него (точнее, для его основной, подавляющей части) все более обременительным, и в отличие от прежних времен он заинтересован в разрыве этих уз. Что же касается малого и среднего бизнеса, то подобная заинтересованность у него была с самого начала. Но если прежде он мало что мог сделать для этого, то ныне, вместе с бизнесом большим, может оказать серьезную политическую поддержку тем силам, которые готовы будут инициировать действия, нацеленные на решение этой задачи.
Следует подчеркнуть, что указанный фактор — далеко не единственный, и существуют другие, правда, не столь бросающиеся в глаза тенденции, которые вступают в явное противоречие с линией на дальнейшую бюрократизацию общественных отношений.
Одна из них — тенденция к институционализации взаимодействия бизнеса, причем не только крупного, но и мелкого и среднего, с центральными, региональными и местными властями. Проявляется она либо в форме участия в консультативных учреждениях различного уровня и назначения, либо — в формировании договорных, контрактных отношений. Правда, эти последние получили наибольшее распространение на региональном и муниципальном уровнях, причем участвует в них в подавляющем большинстве случаев лишь крупный корпоративный бизнес.
Но не все остается без изменений и на макроуровне. После серьезного сбоя во взаимодействии крупного бизнеса, сгруппировавшегося в созданном в 2000 г. Бюро РСПП, с Президентом и правительством в середине 2003 г., взаимодействие это вновь стало восстанавливаться где-то начиная с 2005 г. Снова начали проводиться встречи с Президентом, стал активнее действовать Совет по конкурентоспособности и предпринимательству при правительстве, заметно возросла роль совещательных органов при министерствах и ведомствах. При этом наряду с деятелями крупного бизнеса, делегируемыми РСПП, во взаимодействии на всех этих уровнях стали участвовать представители организаций среднего и мелкого бизнеса, т.е. «Деловой России» и
«ОПОРы России». Создается впечатление, что оценив негативные последствия резкого падения доверия между бизнесом и властью в 20032005 гг., Президент и правительство решили постепенно возвращаться к системе отношений, которая начала выстраиваться с осени 2000 г. Процесс институционализации продолжается и в регионах, причем там он практически не прерывался.
Хотя институционализированные отношения не свободны от элементов патернализма, причем если говорить о регионах, то не обязательно со стороны власти, в целом они вступают в противоречие с той корпоративно-бюрократической моделью, о которой шла речь выше и которая строится почти исключительно на основе неформального, «теневого» взаимодействия.
По сути дела, такая институционализация есть не что иное, как процесс, ведущий к формированию той рациональной и дееспособной системы функционального представительства, о которой несколько ранее упоминалось и которая утвердилась в странах с установившимися демократическими режимами. Несмотря на то что выстраивается эта система в России в основном на двусторонней основе, а взаимодействие организаций гражданского общества с властью осуществляется по особым, сепаратным каналам, в случае ее развития по партнерскому сценарию и подключения к ней авторитетных организаций гражданского общества она может существенно ослабить всю ту корпоративно-бюрократическую «подсистему», о которой шла речь выше. «Цивилизуя» систему функционального представительства и канализируя растущую часть активности крупного бизнеса в публичное русло, такого рода институционализация отношений бизнеса с властью неизбежно цивилизует и политическое поведение этого бизнеса и, как свидетельствует опыт упомянутых стран, упорядочивает и делает более конструктивным и его участие и в системе партийно-политического представительства, способствует «встраиванию» его политической активности в более общий политический контекст.
Очевидно, что подобный сценарий входит в прямое противоречие с моделью государственного корпоративизма, о которой говорилось выше. Модель эта, однако, как уже отмечалось, отнюдь не оформилась в целостную систему, а проявляется больше как «склонение». Конечно же, вовсе не исключено, что процессы институционализации могут придать данному склонению системный характер. Но существует не меньшая вероятность того, что патерналистские начала в отношениях бизнеса и власти станут вытесняться отношениями партнерскими. Нарастающая конфликтность отношений между бизнесом и бюрократией, а также некоторые признаки укрепления более равновесных от-
ношений между верхушкой бизнеса и властью создают принципиальную возможность иного развития.7
Есть также все основания полагать, что обретающая системный характер институционализация создаст и благоприятные предпосылки для установления «равновесных» отношений между обеими системами политического представительства, смещая одновременно приоритеты бизнеса от служения бюрократии к служению обществу, к принятию на себя большей социальной ответственности.
Акцент, который делается в последнее время на этой последней, отнюдь не случаен. Осознав необходимость скорейшего снятия того негатива, который накопился в отношениях между крупным бизнесом и обществом и который напрямую снижает его дееспособность, корпоративный капитал в последнее время существенно изменил свое социальное поведение. Стала проявляться растущая заинтересованность в установлении конструктивных, доверительных отношений с местными сообществами, муниципальными образованиями, рядом некоммерческих организаций. В его поведении все большую роль начинает играть та «конкуренция за лояльность», которая с некоторых пор стала практиковаться крупным западным бизнесом как на страновом, так и на глобальном рынках (см.: [1, с. 9]).
Существенным стимулом социально ответственного поведения российского бизнеса является все острее осознаваемая им задача приращения человеческого и социального капитала, требующая существенного повышения вложений в развитие образования, и в том числе профессионального, науки, здравоохранения, в экологическую безопасность, т.е. в те направления, которые составляют квинтэссенцию современной социальной активности корпораций в рамках указанной доктрины. Наблюдающаяся с некоторых пор растущая активность крупного бизнеса по этой линии уже становится существенным фактором общественной жизни, идущим вразрез с приоритетами поведения корпораций, которые утвердились в предшествующий период. Оговоримся, однако, что сказанное никак не относится к тем нередким случаям, когда социально ответственное поведение бизнеса либо превращается в «обязаловку», либо под социальной ответственностью понимается лишь ответственность перед акционерами и наращивание прибылей.
Налицо, таким образом, наличие серьезных предпосылок, тенденций и процессов, идущих вразрез с линией на закрепление и расширение корпоративно-бюрократического симбиоза. Все эти моменты могут
7 В данной связи представляет интерес разработанная весной 2006 г. «Повестка РСПП на 2006-2008 гг.», в которой ставится задача добиться превращения бизнеса из «младшего партнера» власти в полноценного участника социально-экономических процессов («Ведомости». 2006. 18 апр.).
послужить объективной и субъективной основой для того самого альтернативного варианта отношений бизнеса, общества и государства, который только и может вывести эти отношения на качественно новый виток развития. Однако чтобы движение в этом направлении началось, при нынешнем раскладе политических сил и набранной в последние годы инерции одних лишь названных предпосылок недостаточно.
В то же время представляется, что здесь далеко не все так однозначно. Больше того, есть все основания полагать, что чем жестче становится корпоративно-бюрократическая модель и чем настойчивее она пытается распространять свое влияние на самый верх системы, тем четче выявляются ее изъяны и пороки, и тем больше становится сторонников ее демонтажа. Причем, не только в бизнесе и широких общественных кругах, но и в самом политическом классе. И это не только и даже не столько те, кто стоит в открытой оппозиции к режиму, но и те, кто находится внутри самой власти, включая и ее верхи.
Как, когда и каким образом количество здесь перейдет в качество — это вопрос, на который вряд ли кто может дать ответ. Но то, что такой переход и перелом назрел, сомнений уже не вызывает.
ЛИТЕРАТУРА
1. Афонцев С.А. Транснациональные корпорации и проблема глобального управления // ТНК в мировой политике и экономике. М.: ИМЭМО, 2005.
2. Макаркин А. Политико-экономические кланы современной России. М., 2003.
3. Перегудов С.П. Корпоративный капитал в мировой и российской политике. М., ИМЭМО, 2005.
4. Радыгин А. Россия в 2000-2004 годах: на пути к государственному капитализму? // Вопросы экономики. 2004. № 4.
5. Симакин Д., Блинова Е. Армия надменных циников // Независимая газета. 2005. 16 авг.
