CC BY
65
•ш и.
С.П.Перегудов
БИЗНЕС И БЮРОКРАТИЯ В РОССИИ: ДИНАМИКА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Среди факторов, определяющих характер и пути дальнейшего развития российской политической системы и общественных отношений в целом, одно из важнейших мест занимают принципы и нормы взаимодействия между исполнительной властью и ее различными звеньями, с одной стороны, и предпринимательским сообществом — с другой. Помимо тех чисто политических отношений, которые складываются между государственной властью как таковой и влиятельными кругами бизнеса, это и чисто «деловое», «рабочее» взаимодействие на личностном и групповом уровнях. Оно имеет свою специфику и собственную логику, а потому, не игнорируя политического (в широком смысле этого слова) контекста, автор намерен сосредоточиться именно на «деловом» аспекте. Со стороны государства их основным субъектом является чиновничество, чаще всего именуемое бюрократией, со стороны бизнеса — его корпоративная верхушка.
Корпорация Основы современных отношений между двумя акторами заклады-
чиновников вались в момент, когда Россия вступила на путь создания рыночной экономики и когда государственная, «социалистическая» собственность стала быстро трансформироваться в собственность частную. В силу характера этого транзита и его быстротечности корпоративный бизнес в России стал формироваться не «снизу», в ходе естественного процесса концентрации производства и капитала (как это имело место в странах, где основой народного хозяйства была и остается частная собственность), а сверху, то есть волею законодательных и исполнительных органов власти. При этом уже на первом, ваучерном этапе приватизации, наряду с великим множеством частнопредпринимательских фирм, компаний, кооперативов и иных бизнес-структур стали складываться и более значимые корпоративные и финансовые образования. Часть крупных предприятий, реорганизованных в акционерные общества, попала в руки их управленческой верхушки, которая, пользуясь своими возможностями, скупая по дешевке ваучеры и организуя параллельные бизнесы, в скором времени превратилась в реальных хозяев оказавшихся под их управлением производственных и иных активов. Однако большая часть крупных предприятий сохранила принадлеж-
ность государству, оставаясь скорее объектами «на продажу», нежели самостоятельными субъектами рынка.
Вторым не менее важным процессом, начавшимся с ваучерной приватизацией, стало возникновение ряда приватизированных отраслевых и региональных банков, а также финансовых и коммерческих структур, созданных новой генерацией бизнесменов типа Гусинского, Березовского, Потанина, Ходорковского, занимавшихся посреднической, торговой и банковской деятельностью. Примечательно, что именно эти формирования стали наращивать финансовые активы быстрее, чем это удавалось компаниям и предприятиям так называемого «реального сектора», причем одним из главных источников стало получение ими кредитов государственных банков. Кредиты эти выдавались отнюдь не всем и каждому, а сугубо избирательно: специально отобранным, уполномоченным банкам. В условиях разгула инфляции тот нормальный в обычных условиях процент, под который они выдавались, оказывался столь ничтожным по сравнению с приростом номинальной стоимости кредита, что даже при добросовестном возвращении последнего фактически вся или почти вся сумма этого кредита оставалась в собственности «кредитуемого».
В результате подобного рода трансакций государственные деньги в скором времени оказались буквально перекачаны в упомянутые структуры. Фактически произошло присвоение политической ренты, и именно эта рента создала основу крупных частных состояний, возникших к середине 90-х гг. Полученные, конечно же, не от «государства» вообще, а из рук конкретных и, как правило, небескорыстных чиновников, эти состояния явились тем «первоначальным капиталом», на базе которого в дальнейшем возникли наиболее значимые корпоративные структуры.
Образовались они, как мы все хорошо помним, опять-таки не в результате предпринимательской конкуренции, а как следствие того же присвоения политической ренты. Прежде всего, конечно, это были залоговые аукционы, в результате которых возникла «семибанкирщина», фактически обанкротившая государство и ставшая основным реципиентом щедрых зарубежных кредитов. Именно она получила за бесценок те еще остававшиеся в собственности государства предприятия и компании, которые образовывали наиболее перспективную часть российской экономики. Частный финансовый капитал стал финансово-промышленным, возникла целая когорта финансово-промышленных групп и конгломератов. Не столь часто упоминаемым, но, пожалуй, не менее значимым инструментом фактической раздачи наиболее лакомых кусков госсобственности стали инвестиционные конкурсы и аукционы, в ходе которых, чаще всего по предварительному сговору между «новыми богатыми» и чиновниками соответствующих ведомств, осуществлялось перераспределение собственности в указанном направлении.
Есть все основания утверждать, что именно в результате упомянутых процессов присвоения политической ренты, часть которой «от-
1 Эксперт. — 2001. 24 декабря. — С. 29—30.
2 Председатель комитета по инвестиционной политике ТПП А.Да-нилов-Данильян оценивает эту цифру как «доходящую до 10%» («Ведомости-Фо-рум». — Октябрь. 2005. — С. 24).
стегивалась» и чиновникам, образовался тот симбиоз «большого бизнеса» и бюрократии, который имел не только общий материальный, но, что не менее важно, политический интерес именно к такому обоюдно выгодному и становившемуся все более органичным взаимодействию.
Как, однако, вскоре выяснилось, потенциал подобного рода синергетики отнюдь не был исчерпан. После того, как в результате дефолта 1998 г. центральное место в корпоративном секторе заняли уже не финансовые, а промышленные и промышленно-финансовые образования, наиболее весомые дивиденды стала приносить уже не чисто государственная, а либо государственно-частная, либо просто частная собственность.
Соответственно изменялись и инструменты реализации экспансионистских устремлений корпоративных структур. Главным из них стала практика банкротств, то есть фактического захвата перспективных, но не располагавших необходимыми связями и влиянием компаний теми, по чьей инициативе эти банкротства осуществлялись. Согласно опубликованным данным, если в 1996 г. было возбуждено около тысячи дел о банкротстве, то в 1999 г., сразу после принятия закона, позволявшего обанкротить любое так называемое неплатежеспособное предприятие, этой процедуре подверглось 9300 предприятий и фирм, в 2000 г. — свыше 15 тысяч, в 2001 г. около 30 тысяч, в 2002 г. было заведено и передано в суды уже около 60 тысяч дел о банкротстве. Как заявил известный российский (до переезда в Грузию) бизнесмен Каха Бендукидзе, обладая административным ресурсом, при желании можно обанкротить любую не имеющую такого ресурса компанию1. Нет ничего удивительного в том, что именно в этот период выражение «административный ресурс» стало одним из наиболее часто употребляемых в нашем политическом лексиконе.
Другая существенная черта нового этапа перераспределения собственности заключается в значительном расширении круга чиновников, так или иначе к нему причастных. Если на первом этапе ваучерной и банковской приватизации к ней был привлечен сравнительно узкий состав чиновников экономических и финансовых ведомств, то на этапе залоговых аукционов и инвестиционных конкурсов он пополнился за счет представителей отраслевых и юридических ведомств. На этапе же перераспределения через систему банкротств этот круг расширился за счет представителей силовых и правоохранительных ведомств, различного рода судебных инстанций. Существенно возросла и доля ренты, которая через систему так называемых «откатов» доставалась причастным к принятию «нужных» решений представителям государства. По некоторым оценкам, величина «отката» составляла в последнее время от 5 до 15% от суммы сделки2. Существовали и до сих пор существуют другие способы присвоения «административной» или «статусной» ренты, одним из наиболее распространенных среди которых является «экономия» на налоговых, таможенных и иных установленных
_ЮССППСШ ЮЛПГПО.
3 Согласно оценкам фонда «Индем», годовой объем взяток, которые раздают чиновникам всех рангов и мастей российские бизнесмены, составляет 316 млрд долларов, а коррупционный платеж средней российской компании — 136 тыс. долларов («Ведомости». — 2006. — 16 февраля).
законом сборах, а также фактическая продажа целого ряда государственных услуг.
Определить процент чиновников, в той или иной мере причастных к получению политической и административной ренты, вряд ли возможно даже приблизительно. Специалисты, профессионально отслеживающие потоки средств, перетекающих ежегодно в карманы чиновников, оценивают их общую сумму во многие миллиарды долларов3. Но даже если эта цифра несколько завышена, фактом остается то, что в результате присвоения существенной части государственной, полугосударственной и частной собственности возник новый невиданный ранее тип чиновника-бизнесмена, ставший вторым после представителей корпоративного бизнеса носителем крупной собственности. Какая-то часть собственников-чиновников перешла или переходит в «обычный» бизнес, но большая их часть остается на своих местах. Они тоже в какой-то мере бизнесмены, но это не бизнесмены-предприниматели, а бизнесмены-рантье, не развивающие экономику, а паразитирующие на ней.
От кланов Со сравнительно недавнего времени, примерно с 2004—2005 гг.,
к «супер- когда этап перераспределения собственности с использованием проце-корпорации»? дуры банкротств стал подходить к концу или же принимать характер откровенно криминального рейдерства, административный ресурс начал использоваться обладающим им чиновничеством по иной, уже не столь выгодной для крупного бизнеса схеме. Источником получаемой им ренты теперь является не столько госсобственность и слабый, незащищенный бизнес, но прежде всего сам крупный бизнес и не в последнюю очередь бизнес преуспевающий. Располагающая административным ресурсом бюрократия продолжает и в новых условиях рассматривать свое должностное положение и полномочия как приносящий доход «актив», а свою деятельность как своего рода бизнес.
Понятие «коррупция», которым мы чаще всего именуем такого рода отношения, скорее затушевывает, нежели проясняет суть данной модели, приравнивая ее к элементарному взяточничеству. В обычном понимании коррупция и взяточничество — это криминально наказуемое действие, носящее чаще всего аномальный характер и воспринимающееся как дисфункция системы, следствие ее недостаточной прозрачности. Но когда отношение к своей должности как к своего рода бизнесу начинает во все большей мере определять характер поведения влиятельных групп бюрократии, это уже не аномалия в функционировании системы, а ее сущностная, становящаяся родовой черта. Иначе говоря, мы имеем дело уже не с отклонением от нормы, а с самой нормой отношений бизнеса и бюрократии, где исключением скорее является безвозмездное предоставление административных услуг, а правилом — так называемая статусная рента.
Причина тому проста: эта ситуация — прямое продолжение норм и правил, сформировавшихся в предшествовавший период перераспре-
4 Подробно и обстоятельно об этом пишет Алексей Макаркин: По-литико-экономи-ческие кланы современной России. — М, 2003.
5 Наиболее решительно данную точку зрения отстаивает бывший советник Президента Андрей Илларионов. (См., напр. «Коммерсант». — 2006. — 23 января).
См. также: М.Кетс де Врис и Ш.Шекшня «Владимир Путин — гендиректор Russia Ыс» (Harvard Business Review. — 2006. — 15января), «Ведомости». — 2006. — 17 апреля; «Независимая газета». — 2005. — 14 ноября.
деления собственности. Если собственник, осознающий нелегитимность или крайне слабую легитимность своего состояния и своих активов, и бюрократ с психологией рантье взаимодействуют в рамках системы, где «понятия» часто выше закона, они обречены на то, чтобы продолжать взаимодействовать на той же основе, обменивая «товар-административный ресурс» на «товар-деньги», «товар-активы».
Симбиоз корпоративного бизнеса и корпорации чиновников — не просто сложение двух образований. Он придает им и вполне значимое новое качество, укрепляя корпоративную замкнутость обеих структур. Нацеленность на удовлетворение своекорыстных интересов возрастает, импульсы к реализации общественно-полезных функций, напротив, ослабевают.
Новое качество корпоративности проявляется в дальнейшем укреплении политико-экономических кланов. О кланах и им подобных образованиях начали говорить и писать уже довольно давно4, и ничего принципиально нового здесь в последнее время не возникло. Однако этот феномен начинает обретать черты всеобщности, охватывая основные сегменты корпоративного бизнеса и бюрократии национального и регионального уровней. В каком-то смысле складывается некая суперкорпорация, которая все ощутимее нависает над обществом и отчуждается от него.
Все сказанное вроде бы подводит нас к выводу о том, что в своей совокупности данная суперкорпорация и есть то «корпоративное государство», о котором как об уже совершившемся факте пишут некоторые наши экономисты и политологи5. Но не будем спешить с выводами.
Система Первое соображение, которое побуждает поставить под сомнение
и «подсистема» тезис о складывании «корпоративного государства», состоит в том, что корпоративно-бюрократическая общность как цельное образование покамест далеко не сформировалась, а потому можно говорить лишь о процессе, тенденции и не более того. Во всяком случае, вопрос о том, как далеко зашел этот процесс и как сочетаются меж- и внутриклано-вые противоречия с формированием общей макрокорпоративной мен-тальности и столь же общего интереса, требует обстоятельных исследований.
Но главное не в этом. Даже если исходить из факта присутствия в существующей системе общественных отношений сформировавшегося корпоративно-бюрократического симбиоза, это еще далеко не вся власть и не вся система. Этот симбиоз, конечно же, в том или ином виде проникает практически во все властные структуры. Но сказать, что он задает там тон и что игра идет всецело по его правилам, было бы большим преувеличением. Его реальный статус —»подсистема», не более того.
Бюрократия и большой бизнес — и по отдельности, и вместе взятые, — не являются теми инстанциями, где вырабатываются и прини-
маются наиболее важные, судьбоносные для страны политические решения. Более того, те решения, которые вырабатываются в рамках этой подсистемы, вступают в силу лишь с санкции собственно политических институтов и акторов, нередко подвергаясь существенной коррекции. Речь идет прежде всего об институте президента; но также и о группе влиятельных либерально настроенных политических деятелей в правительстве и президентской администрации, и о верхушке силовых ведомств и региональных властей. Это своего рода «верхний этаж» политической системы, который опирается на корпоративно-бюрократическую подсистему, сращивается и взаимодействует с ней, но не подчинен ей, имея и другие, более широкие политические ресурсы и приоритеты. Так что назвать Россию корпоративным государством или «государством-корпорацией», в которой правит бал корпоративный интерес — это не просто большое преувеличение, но и неадекватное толкование тех принципов, на которых базируется политическая структура и политическая система страны.
Остается, однако, открытым вопрос: как сказываются процессы корпоративизации на отношениях между обществом и властью, в каком направлении они подталкивают политическое развитие страны и ее политического режима. Собственно, это тот самый вопрос, который беспокоит сейчас все более значительное число россиян и если не явно, то латентно присутствует в общественном сознании широких общественных кругов, озабоченных будущим страны.
Не будучи вершителем судеб страны в прямом смысле этого слова, корпоративно-бюрократический симбиоз накладывает существенный отпечаток на всю систему общественных отношений в России и во многом детерминирует используемые в ней правила игры. Его основное влияние проявляется в деполитизации отношений общества и государства, в закупорке каналов взаимодействия общества с властью и в становящемся все более очевидным отчуждении рядовых граждан и от бизнеса, и от самой власти.
В связи с этим хотелось бы подчеркнуть еще один момент преимущественно психологического свойства. Поскольку в отношения, связанные с перераспределением собственности, предоставлением различного рода льгот, лицензий и разрешений, вовлечена наиболее влиятельная часть госаппарата, те правила игры, которые она задает, вольно или невольно становятся общими если не для всего чиновничества, то для подавляющей его части. Не случайно даже люди, к бизнесу никакого отношения не имеющие, страдают от поборов, вымогательств и других способов получения все той же статусной ренты. Как хорошо известно, для мелкого и среднего бизнеса такого рода мздоимство стало серьезнейшим фактором, сдерживающим его развитие.
Если говорить о только что упомянутой части госаппарата, то это уже не традиционная бюрократия, а новая страта правящего класса, стремящаяся не только монополизировать управленческие, но и присвоить властные функции. Весьма показательно, что в ходе обследова-
6 Симакин Д., Блинова Е. Армия надменных циников («Независимая газета». — 2005. — 16 августа).
нии и опросов, проводившихся в последнее время среди самих чиновников, доля тех, кто считает, что их деятельность во многом предопределяют либо их собственные интересы, либо интересы их ведомства, составляет 84% от общего числа опрошенных. Те же вопросы, заданные уже рядовым гражданам, выявили даже чуть меньшую долю тех, кто считает личный и ведомственный эгоизм чиновников одним из главных мотивов их поведения — 72,5%6.
Первое, что бросается в глаза при попытке оценить воздействие гипертрофированной корпоративизации на политический процесс — ее негативное воздействие на систему демократических представительных учреждений. Замыкание крупного бизнеса на корпоративных, узкогрупповых интересах снижает его участие в политике и политическом процессе и тем самым лишает систему представительных учреждений не только материальных, интеллектуальных и менеджериальных ресурсов, но и ограничивает политический потенциал данных учреждений, их способность генерировать самостоятельную, основанную на активном вовлечении всего основного спектра общественных сил политику. Поддержка этим бизнесом одной только «правящей» партии или, как ее неправомерно называют, «партии власти» отнюдь не способствует росту этого участия. Напротив, это лишает бизнес свободы партийно-политического выбора и политической самостоятельности, побуждая его ставленников использовать свое присутствие в представительных учреждениях для продвижения и закрепления все тех же корпоративных интересов и для еще более тесного взаимодействия с государственной бюрократией и ее верхушкой. Политическое участие, таким образом, замыкается на все тот же корпоративный интерес. В свою очередь, включенная в корпоративные отношения часть чиновничества и администрации получает новый импульс для экспансии, захватывая в свою орбиту все более высокие и влиятельные деловые круги.
Помимо упоминавшихся выше факторов, стимулирующих образование корпоративно-бюрократического симбиоза, его экспансия в представительные учреждения и верхушку госаппарата напрямую связана и с той общей системой политических отношений, которая с некоторых пор формируется в России. Ее отличительной чертой становится возрастающая роль функционального представительства или представительства интересов и, напротив, прогрессирующее снижение роли представительства партийно-политического.
Внешне такая система впечатляет своей стройностью, она получает широкую общественную поддержку и, согласно мнению ряда известных аналитиков, не говоря уже о тех, кто напрямую участвует в ее создании, представляет собой тот оптимум, в котором сейчас нуждается Россия и который соответствует нашей национальной традиции. Но так ли органичен этот порядок для России, и не имеем ли мы дело с чем-то более сложным и непредсказуемым, чем вековая традиция? Сказанное выше относительно корпоративно-бюрократической «подсистемы» свидетельствует об исключительности такого образования. Ни дорево-
7 См., напр.: Радыгин А. Россия в 2000—2004 годах: на пути к государственному капитализму? («Вопросы экономики». 2004. — № 4. — С. 50—64).
8 См.: Перегудов С.П. Корпоративный капитал в мировой и российской политике. М., 2005. — С. 83—97.
люционный российский крупный бизнес, ни созданные за годы советской власти протокорпорации не достигли даже сколько-нибудь сопоставимых успехов по «материализации» своих узкогрупповых интересов и формированию соответствующих институциональных механизмов с теми, которых удалось добиться нынешней верхушке бизнеса. Что же до сливок современной бюрократии, то ее предшественникам даже в самом радужном сне не могли привидеться те блага и тот статус, которые ей удалось закрепить за собой в исторически ничтожный отрезок времени.
Конечно же, российские традиции наложили свой отпечаток на формирование нынешней системы власти и властных отношений — утверждать иное было бы наивно. Но то, что эта система не является простым продолжением и тем более «повторением пройденного» — тоже факт, и даже более значимый. Важность его не в последнюю очередь в том, что оно помогает понять беспрецедентный характер, противоестественность такого рода развития.
Анализируя отношения бизнеса и власти после известных событий, связанных с «делом ЮКОСа», и укрепления позиций государства в целом ряде крупных российских компаний, многие аналитики рассматривают данный тренд как проявление госкапиталистической тенденции, стимулируемой, в частности, стремлением высокопоставленного чиновничества тем или иным способом приобщиться к активам, которые в свое время прошли мимо их рук7. В подобных рассуждениях, безусловно, есть свой резон, позиции государства в экономике укрепляются, ряд высших государственных служащих использует этот процесс в своекорыстных интересах. И если говорить об отношениях бюрократии и бизнеса, то это одновременно один из способов укрепления связей и взаимодействия между ними.
Однако однозначная интерпретация этих процессов как «этатиза-ции» представляется автору не вполне адекватной. Как ему уже приходилось писать ранее8, термин «госкапитализм» характеризует складывающуюся ситуацию лишь частично, в основном с точки зрения изменений в распределении собственности. Учитывая наличие значительных производственных и иных активов у государства, происходящее в последние годы приращение этих активов (причем практически одновременно с продолжающимся процессом приватизации) действительно усиливает позиции государства-собственника. Однако только этим новации в сфере отношений бизнеса и власти не ограничиваются. Более того, суть происходящего в этих отношениях — не столько приращение государственной собственности в ключевых отраслях российской экономики, сколько установление государством политического контроля над всеми ключевыми активами, находящимися как в государственной, так и в частной собственности. Этот контроль, конечно же, не абсолютный, и взаимодействие власти и бизнеса осуществляется путем согласования отстаиваемых ими наиболее существенных позиций. Однако контроль, который реализует власть, превращает это согласование
9 Наиболее основательно эту концепцию разработал известный американский политолог Шмиттер Ф. (см.: Шмиттер Ф. Неокорпоративизм. — Полис. — 1997. — № 2).
не во взаимодеиствие равноправных партнеров, а в нечто похожее на отношения между патроном и клиентом. Это уже не госкапитализм, а государственный корпоративизм, главной чертой которого является именно политическое доминирование государства над бизнесом, та или иная степень контроля за формированием и действиями его руководства9.
Одним из следствий «корпоративного склонения» в его государственном варианте является дальнейшее укрепление позиций бюрократии, которая и призвана реализовать на практике указанное доминирование. Уже после того, как приватизация и перераспределение собственности в пользу наиболее близких к власти бизнес-структур в основном состоялись, возникли новые предпосылки для экспансии бюрократического монстра, причем на сей раз уже не столько в непосредственно собственность, сколько в распоряжение ею и контроль над ней.
Речь идет, таким образом, не просто о «вертикали власти», авторитаризме или полуавторитаризме, на чем концентрирует свое внимание большинство критически настроенных аналитиков, но и о тех принципах и нормах, которые реализуются в отношениях общества и государства. Непомерно высокая роль узко-корпоративных, эгоистических интересов, генерируемых описанной выше «подсистемой», препятствует основанному на учете коренных национальных интересов це-леполаганию, подрывает нормальное функционирование социума, порождает в нем застойные явления, что чревато непредсказуемыми социальными и политическими последствиями.
Есть ли Хотелось бы, однако, оговориться. Сами по себе корпоративные
альтернатива? интересы и корпорации являются вполне нормальной, объективно необходимой частью общественной жизни и общественной организации и не представляют собой чего-то экстраординарного. Это одна из форм реализации общественного интереса и общественной деятельности, включая деятельность экономическую. Не менее органично вписывается в систему отношений общества и государства основная форма политического участия корпоративных образований, каковой является система функционального представительства. Однако, чтобы она надлежащим образом выполняла эту роль и являлась частью демократического правопорядка, эта система, во-первых, должна представлять все общественно значимые интересы, а не только интересы экономически и политически влиятельных групп. Вторым непременным условием является ее сочетание системой партийно-политического представительства, причем статус последней должен быть выше — именно ей должна принадлежать решающая роль в процессе выработки и принятия решений и в политической жизни вообще. Но именно эти условия пока что отсутствуют в России, и потому корпоративные интересы вне и внутри государства не только беспрепятственно реализуются, но и все более
консолидируются. Одним из наиболее существенных последствий такой консолидации является то, что и наша политическая жизнь, и наша политическая система лишаются той внутренней динамики, которая создается здоровым взаимодействием общественно-политических сил.
Однако все ли так безнадежно? Обречена ли Россия двигаться по пробитой в последние годы колее? Полагаю, что такой фатальной предопределенности нет, и одной из причин этого является назревание объективных и отчасти субъективных предпосылок для перехода к принципиально иной модели общественно-политического развития.
Объективной основой для назревшего поворота является то, что роль неэкономических факторов в формировании рынка и его субъектов если и не сходит на нет, то существенно снижается. Те связи с бюрократией, которые в недавнем прошлом обусловливали становление и дальнейшую экспансию крупного бизнеса, по большому счету уже превратились из фактора его роста в фактор торможения. И если в недавнем прошлом использование связей с бюрократией приносило несравненно более высокие дивиденды, нежели предпринимательская деятельность как таковая, то с некоторых пор (для одних корпораций раньше, для других позже) ситуация изменилась. Трудно сказать, когда точно это произошло, но фактом является то, что российский бизнес вступил в полосу саморазвития, и отношения с государством полезны для него лишь в той мере, в какой они способствуют, а не препятствуют росту его конкурентоспособности, укреплению позиций на мировых рынках.
Статусная рента, которую бизнес вынужден платить бюрократии, как раз снижает его конкурентоспособность и на внутренних, и на международных рынках. А это значит, что поддержание прежних уз, связывавших бизнес и бюрократию, становится для него (точнее, для его основной части) все более обременительным. В отличие от прежних времен, он становится заинтересован в разрыве этих уз. Что же касается малого и среднего бизнеса, то подобная заинтересованность у него была с самого начала. Но если прежде он мало что мог сделать для этого, то ныне — вместе с крупным бизнесом — он может оказать серьезную политическую поддержку тем силам, которые готовы инициировать действия, нацеленные на разрешение этой проблемы.
Следует подчеркнуть, что указанный фактор — далеко не единственный. Существуют и другие, хотя и не столь бросающиеся в глаза тенденции, вступающие в явное противоречие с линией на дальнейшую бюрократизацию общественных отношений.
Одна из них — институционализация взаимодействия бизнеса (причем не только крупного, но также мелкого и среднего) с центральными, региональными и местными властями. Выражается она либо в участии в консультативных учреждениях различного уровня и назначения, либо в формировании договорных, контрактных отношений.
Правда, последние получили наибольшее распространение на региональном и муниципальном уровнях, причем вступает в них в подавляющем большинстве случаев лишь крупный корпоративный бизнес.
Но не все остается без изменений и на макроуровне. После серьезного сбоя во взаимодействии крупного бизнеса и власти с 2005 г. оно вновь стало восстанавливаться. Снова начали проводиться встречи с Президентом, активнее действует Совет по конкурентоспособности и предпринимательству при правительстве, заметно возросла роль совещательных органов при министерствах и ведомствах. При этом наряду с представителями крупного бизнеса, делегируемыми РСПП, на всех этих уровнях заметную роль начинают играть и представители организаций среднего и мелкого бизнеса («Деловой России» и «ОПОРы России»). Создается впечатление, что, оценив негативные последствия резкого падения доверия между бизнесом и властью в 2003—2005 гг., президент и правительство решили постепенно вернуться к той системе отношений, которая начала выстраиваться еще с осени 2000 г. Процесс институционализации продолжается и в регионах, причем там он практически и не прерывался.
Хотя институционализированные отношения не свободны от элементов патернализма (если говорить о регионах, то не обязательно со стороны власти), в целом они вступают в противоречие с той корпоративно-бюрократической моделью, о которой шла речь выше и которая строится почти исключительно на основе неформального, «теневого» взаимодействия.
По сути, упомянутая институционализация есть не что иное, как процесс, ведущий к формированию рациональной и дееспособной системы функционального представительства, аналогичной той, что утвердилась в странах с установившимися демократическими режимами. Несмотря на то, что в России эта система выстраивается в основном на двусторонней основе, а взаимодействие организаций гражданского общества с властью осуществляется по особым, сепаратным каналам, в случае ее развития по партнерскому сценарию и подключения к ней авторитетных организаций гражданского общества она может существенно ослабить корпоративно-бюрократическую «подсистему». «Цивилизуя» систему функционального представительства и канализируя растущую активность крупного бизнеса в публичное русло, такого рода институционализация отношений бизнеса с властью неизбежно изменяет и политическое поведение бизнеса и, как свидетельствует опыт упомянутых стран, упорядочивает и делает более конструктивным его участие в системе партийно-политического представительства, способствуя «встраиванию» его политической активности в более широкий контекст.
Очевидно, что подобный сценарий входит в прямое противоречие с рассмотренной выше моделью государственного корпоративизма. Последняя еще не оформилась в целостную систему, это скорее «скло-
10 Так, представляет интерес разработанная весной 2006 г. «Повестка РСПП на 2006— 2008 гг.», в которой ставится задача добиться превращения бизнеса из «младшего партнера» власти в полноценного участника социально-экономических процессов («Ведомости». — 2006. — 18 апреля).
11 См.: Афон-цев С.А. Транснациональные корпорации и проблема глобального управления (в кн. : ТНК в мировой политике и экономике. — М, 2005. — С. 9).
нение». Конечно, не исключено, что процессы институционализации могут придать данному «склонению» системный характер. Но не меньше вероятность того, что патерналистские начала в отношениях бизнеса и власти станут вытесняться отношениями партнерскими. Отмеченное нарастание конфликтности в отношениях между бизнесом и бюрократией, а также некоторые признаки укрепления более равновесных отношений между верхушкой бизнеса и властью создают принципиальную возможность иного развития10.
Есть также все основания полагать, что институционализация, обретающая системный характер, создаст благоприятные предпосылки для установления «равновесных» отношений между обеими системами политического представительства, смещая приоритеты бизнеса от служения бюрократии к служению обществу, к принятию на себя большей социальной ответственности.
Осознав необходимость скорейшего снятия того негатива, который накопился в отношениях между крупным бизнесом и обществом, корпоративный капитал в последнее время существенно изменил свое социальное поведение. Стала проявляться растущая заинтересованность к установлению конструктивных, доверительных отношений с местными сообществами, муниципальными образованиями, рядом некоммерческих организаций. В поведении бизнеса все большую роль начинает играть та «конкуренция за лояльность», которая с некоторых пор стала практиковаться крупным западным бизнесом как на внутреннем, так и на глобальном рынках11.
Существенным стимулом к социально ответственному поведению российского бизнеса является все острее осознаваемая им задача приращения человеческого и социального капитала. А это требует существенного роста вложений в развитие образования, в том числе профессионального, науку, здравоохранение, экологическую безопасность, то есть в те направления, которые составляют квинтэссенцию современной социальной активности корпораций. Наблюдающийся с некоторых пор рост вовлеченности крупного бизнеса в эти сферы уже становится существенным фактором общественной жизни, идущим вразрез с теми приоритетами поведения корпораций, которые утвердились в предшествующий период.
Оговоримся, однако, что сказанное никак не относится к тем нередким случаям, когда социально ответственное поведение бизнеса превращается в «обязаловку», либо к ситуации, когда под социальной ответственностью понимается лишь ответственность перед акционерами, наращивание прибылей.
Налицо, таким образом, наличие серьезных тенденций и процессов, идущих вразрез с линией на закрепление и расширение корпоративно-бюрократического симбиоза. Они могут послужить объективной и субъективной основой для того самого альтернативного варианта отношений бизнеса, общества и государства. Однако для начала движе-
ния в этом направлении при нынешнем раскладе политических сил и набранной в последние годы инерции одних лишь названных предпосылок недостаточно.
Есть все основания полагать, что чем жестче становится корпоративно-бюрократическая модель и чем настойчивее она пытается распространять свое влияние, тем четче выявляются ее изъяны и пороки и тем больше становится сторонников ее демонтажа, причем не только в бизнесе и широких общественных кругах, но и в самом политическом классе. И это не только и даже не столько те круги, которые стоят в открытой оппозиции к режиму, но и те, которые находятся внутри самой власти, включая ее верхи.
Как, когда и каким образом количество здесь перейдет в качество — это вопрос, на который вряд ли кто может дать ответ. Но то, что такой переход и перелом назрел, сомнений уже не вызывает.
