Бинарность как инструмент мышления Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ФИЛОСОФИЯ

Вестник Омского университета, 2003, №1, с. 52-55.

© Омский государственный университет УД]

БИНАРНОСТЬ КАК ИНСТРУМЕНТ МЫШЛЕНИЯ

Е.Ю. Воробьёва

Омская академия МВД России организационно-научный и редакционно-издательский отдел 6440Ю, Омск, ул. Ленина, 48

Получена 6 ноября 2002 г.

In spite of Christian and postmodernist-feminist cultural and intellectual intensions binarity, being taken in its various types and modes, remains in its force as the basic mental structure and penetrates postmodern thought itself.

Вопреки впечатлению о кардинальности перемен, происходящих в человеке и с человечеством, есть величины, остающиеся неизменными на всем протяжении нашего существования. В главном -структурных особенностях мышления как комплекса способов конституирования бинарных оппозиций и оперирования ими - человек наших дней немногим отличается от предков. Однако структурные инварианты в разные эпохи наполняются неоднородным содержанием и погружены в неодинаковые функционально-познавательные системы [1], вследствие чего создается впечатление, что сознание нашего современника устроено намного сложней и богаче, чем в начале времен.

Человечество всегда верило в Единое как исток Вселенской гармонии. Единая нация, единое государство, единый Бог, единый пол - во все времена стремление к монизму почиталось великой мечтой и благородной целью. Что есть монада? Нечто, не несущее противоречий, цельное, благое. Мечта о гармонии мировосприятия заставляет стремиться к отрицанию бинарности, наделению ее негативными характеристиками, обвинению во всех бедах, которые постигают человечество. Дихотомии мыслятся основой иерархий, дисгармонии мироощущения, противоречивости внутренней жизни индивидуума. Это - зло мира, против которого восстают утописты и реформаторы в попытках слить воедино диады, составляющие дифференцированную опору мен-тальности: жизнь - смерть, добро - зло, порядок - хаос, разум - инстинкты, истину - ложь, богатство - бедность, мужчину - женщину и т. д. Но как только абстрактные идеи, провозглашающие главенство Единого, становятся основой реальной жизни, они начинают порождать новые диады. И если оттолкнуться от мнения

Ч. Дарвина о том, что чертой, отличающей самое архаическое человеческое сообщество от самого высокоорганизованного зоологического стада, является нравственность, которая вообще строится на порождении дихотомий, то дуальность следует признать атрибутивным качеством Homo sapiens. Дуальный принцип имеет «универсальное значение для культуры» [2].

Общая идея бинарности как сквозного ментального «стержня» может быть конкретизирована.

Во-первых, есть смысл выделять два типа би-нарностей: координативный (горизонтальный) и субординативный (вертикальный). Термины горизонтальных диад паритетны и внеценностны («левое» и «правое», «верх» и «низ», «+» и «-» в математике и физике, «1» и «0» в двоичном счислении и т. п.), а термины вертикальных оппозиций позволяют выражать предпочтения. Поэтому здесь значение, приписываемое одному из терминов, приоритетно перед значением, приписываемым другому («добро» и «зло», «истина» и «ложь», «господство» и «подчинение»...).

Во-вторых, можно говорить о двух способах (режимах) оперирования бинарными структурами: дескриптивном (режиме описаний) и прес-криптивном (режиме предписаний). Как может показаться, описательный способ однозначно соотнесен с координативным типом, а предписа-тельный - с субординативным. Но в действительности указанные типы и способы коррелируют в достаточно широких пределах. Продуктами предписательной обработки координативных диад выступают метафоры наподобие «высокой ответственности», а возможности дескриптивного обращения с диадами второго типа проясняются, например, в аспекте веберовского постулата

свободы от оценочных суждений. Тем не менее ни один тип бинарных оппозиций нельзя подвергнуть сплошному «перекрестному опылению». Подобно тому как горизонтальные пары предполагают наличие у субъекта некоего минимума беспристрастности, вертикальные рассчитаны на аналогичный минимум ангажированности. Особенно наглядно это проявляется в настойчивых, но неудачных попытках пожертвовать диады на алтарь монады. Несмотря на обожествление, последняя несет в себе стагнацию и застой - это то, что вне времени, пространства, движения и развития. Пусть монада - идеал, совершенство, диада - это сам человек, ощущающий себя личностью в сопоставлении с коллективом, разумным — в сопоставлении со зверем, живым - в сопоставлении с мертвым и таким одиноким, затерянным между Хаосом, в который канет тело, и Космосом, к которому стремится душа. Монада божественна, потому что недостижима. Рефлек-сируемый же мир - порождение бинарности, ибо сопоставление образует фундамент мышления. Даже пифагорейская абсолютная «единица» уже содержит зародыш «дуады», и только трансформируясь в нее, способна что-то производить.

Не будь у нашего мышления такого инструмента, как бинарность, смогли бы мы рассуждать о Космосе и Хаосе, Добре и Зле, Материи и Духе? Смогли бы отличить нравственное от безнравственного, красивое от безобразного, полезное от бесполезного? И самое примечательное: если ответив ожидаемым в этих риторических вопросах «нет», кто-то захочет дезавуировать принцип бинарности посредством релятивизации и субъ-ективизации всех познавательных, этических и эстетических практик, он либо поставит себя вне дискурса, либо будет перформативно, духовно-практически эксплуатировать ту самую бинарность, которую хочет ликвидировать теоретически. Возможно, Лао-цзы прав: «Говорящий не знает, знающий не говорит». Но по отношению к тем, кто это утверждает, прав Б. Спиноза: «Всякое утверждение есть отрицание».

Внутренний мир Homo sapiens немыслим без спора, развития, неравенства и нестабильности. Именно они толкают его на примирение противоречий в лоне монады, но они же ведут его дальше - к разрушению старых и построению новых соединений, ни одно из которых не удовлетворяет его полностью. Прекрасная идея единства сродни Эдему, в котором человек обитал до грехопадения, до того, как вкусил плоды Древа познания добра и зла. Тогда вступила в действие диада как признак способности мыслить и спорить, тогда был призван принцип, разграничивающий добро и зло, хаос и порядок, разум и природу, дух и материю, «Мы» и «Они» и в конечном

счете «Мы» и «Я», общность и личность. Если под «благословенными» временами понимать период существования прачеловека, неотделимого от природного мира Земли, то понятно, что разумность есть проклятие вида, болезнь, которую мы пытаемся то демонизировать, то обожествить, а человек есть «больное животное» (Ф. Ницше). Абсолютизированное стремление к монаде оказывается прескриптивным отрицанием разумности, несмотря на то, что светские и религиозные учения, имеющие тонко разработанные гносеологические и антропологические части, пытаются возвеличить разум, отрицая самозначимость тела, то есть природной составляющей человеческого.

Разрыв метабинарности «диада-монада» в пользу любого из ее членов дает тот или иной вариант не столько «внебинарного», сколько неадекватно бинаризованного менталитета. Так, откровенно дуалистические религиозные учения гипертрофированно бинарны в том смысле, что в них горизонтальные полярности поглощаются вертикальными, а теоретико-содержательные описания подчиняются ценностным дихотомиям духовной и политической практики, провозглашающей, впрочем, конечной целью монистическое уничтожение «полюса зла». Это - своего рода программа демонтирования бинарности посредством ее форсирования.

Дуалистические учения возникали повсеместно, не ограничиваясь каким-либо одним регионом, эпохой, культурной традицией. Средиземноморье, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия - повсюду полярность мышления приобретала самые причудливые формы. Однако разноликие дуалистические культы объединяли эвилизация материального мира (материя есть зло), представление о спасении как полном избавлении от материальности, строгая иерархия отношений, установка на эзотеризм, чувство экзистенциального одиночества. Л.Н. Гумилев назвал подобные течения «антисистемами»: «Есть одна черта, роднящая эти системы - жизнеотрицание, выражающееся в том, что истина и ложь не противопоставляются, а приравниваются друг к другу. Из этого вырастает программа человекоубийства, ибо раз не существует реальной жизни, которая рассматривается либо как иллюзия (тантризм), либо как мираж в зеркальном отражении (исмаи-лизм), либо как творение сатаны (манихейство), то некого жалеть - ведь объекта жалости нет, и незачем жалеть - Бога не признают, значит не перед кем держать отчет, и нельзя жалеть, потому, что это значит продлевать мнимые, но болезненные страдания» [3].

Концепция явного противостояния Духа и материи, Света и Тьмы делала дуалистические культы объектом критики набиравшего силу хри-

54

Е.Ю. Воробьёва.

стианства, которое не простило им того, что Дьявол мыслился величиной, равной Богу. Монистическая направленность высших истин Средневековья известна: Бог - Творец Сущего, микро-II макрокосм едины, как едины мир реальный и сверхреальный. Но цельность миросозерцания эпохи, по замечанию А.Я. Гуревича, ни в коей мере не предполагала его гармоничности и непротиворечивости (см.: [4, с. 27]). Мало того, онтологически закрепленная монада рождала дихотомии в невообразимом количестве. Чтобы оттенить величие Бога, был (пусть неформально, но фактически) наделен равными с ним силами Дьявол, возвышенное противопоставилось низменному, вечное - временному, духовное - телесному, небесное - земному, господство - подчинению, свобода - несвободе. Мало того, все эти качества постоянно соотносились с глобальной нравственной диадой - Абсолютным Добром и Абсолютным Злом. Для того чтобы контролировать исполнение нравственных императивов, в душу каждого человека был внедрен Бог. Мир распался на две части: civitas Dei и civitas terrena, сближавшийся с civitas diaboli (см.: [4, с. 71]). Даже онтологически монотеистичный иудаизм удовлетворил потребность в бинарности противопоставлением «народа избранного» остальному человечеству, проявив в этом сходство с откровенно дуалистическими учениями. Но и духовность христианства пестовала дихотомии, лишь теоретически провозглашая монизм. Оппозиции вечного и временного, души и тела, святого и грешного стали сутью христианского мироощущения: «В средневековой "модели мира" нет этически нейтральных сил и вещей: все они соотнесены с космическим конфликтом добра и зла» [4, с. 296].

Тот факт, что «христианство, как и всякая настоящая вера, - исключительна и нетерпима к тому, что считает злом, заблуждением и пустотой» [5], является подтверждением, скажем так, «закона сохранения бинарности»: игнорируемая в режиме описаний, бинарность тем сильнее врывается в духовно-практические программы. Возьмем исихазм (дословно - «безмолвие») - не противоречащее ортодоксальному христианству этико-аскетическое учение о пути к единению человека с Богом через «очищение сердца» слезами и самососредоточение сознания. На Западе исихазм зачастую понимался как свойственный Востоку вид бездеятельного равнодушия, «восточный квиетизм». Но исихасты считали, что мир есть не отсутствие борьбы, а отсутствие сомнений, беспокойства, колебаний и смятенности, о чем свидетельствует их «духовный подвиг» - наитруднейший, по заверению православных иерархов, из всех видов подвижничества, который со-

ставляет драгоценное сокровище Церкви. Аскетическая практика позволяет, отрешившись от греховного материального мира, соединить душу с Богом, достигнув полноты свободы. Употребляя бинарность в качестве инструмента постижения монады, исихасты, таким образом, даже на теоретико-содержательном уровне не избежали дуализма.

Кульминационные моменты борьбы гностицизма и христианства принадлежат истории. Конкуренция же «монизма посредством бинаризма» и «бинаризма посредством монизма» продолжается, несмотря на то, что постмодерн как собирательное название критик «бинаристского», монологичного, «империалистического» рассудка, разгадав в универсализме «маску догматизма», выдвигает, якобы, плюралистическую альтернативу монаде и диаде вместе взятым. Но не все так просто. В литературе последних лет встречаются проницательные заявления о реуниверса-листском контексте и метафизическом подтексте постмодернистского отрицания метафизики (см.: [6, 7, с. 48]). И тот и другой становятся вполне прозрачными в связке «постмодерн - феминизм», слова о «естественном союзе» которых раздаются из стана феминистских авторов (Л. Николсон, Н. Фрезер).

Восприняв лакано-дерридианское отождествление патернального логоса с фаллосом в качестве парадигмы, позволяющей прочитывать ло-гоцентризм как фаллоцентризм, феминистская критика объявила дуализм главным признаком и преступлением патриархальной культуры. «Теология, в течение двух тысячелетий пребывавшая в руках и головах мужчин, в своих базовых структурах отражает эту картину мира: мужской опыт, рационалистическое, дуалистическое мышление в категориях «или - или», иерархические представления и образы (господство мужчины над женщиной, господина над слугой, воли над чувством, духа над телом; примат истории над природой)» [8]. «Мышление оппозициями, - вторит Э. Мольтманн-Вендель отечественный исследователь Н.М. Габриэлян, - создает невыносимое натяжение между «полюсами»... При этом каждый из фрагментов «мнит» себя «главным»... Грубо и резко противопоставленные друг другу равные ошметки единого бытия вступают в отношения взаимоугнетения...» [9]. Выход видится в восстановлении синкретизма древних культур, которые, по ее мнению, были матриархальны, а значит, гармоничны, неагрессивны, позитивны и жизнелюбивы.

Возразить можно многое. Например, можно напомнить, что в древней Месопотамии боги океана и земли имели, в отличие от египетских, женскую сущность, но при этом в месопотам-

ских текстах «слышатся ноты беспокойства, выражающие, как кажется, мучительный страх, что бесчисленные и грозные силы в любой момент могут принести несчастье человеческому обществу. А боги Египта были могучими, не будучи жестокими...» [10]. Можно напомнить, что у рьяных дуалистов гностиков центральным персонажем эзотерики, взлелеянной на сплаве античной и восточной культур, была Исида, богиня с тысячью имен, на храме которой начертана знаменитая надпись: «Я, Исида, есть все, что было, все, что есть, все, что будет...» Так кому же поклонялись великие угнетатели «слабого иола»?.. Впрочем, в философском плане гораздо важнее серии историко-культурных контрфактов то, что итогом феминистской деконструкции лингвистически зашифрованного патернально-го насилия является гендерно зашифрованная в «женщину» монада: не существо женского пола, а, как об этом пишет И.П. Ильин, «особое женское начало, мистическое в своей ускользаемости от любого определения и любых идеологий» [7, с. 147]. Да и можно ли иначе интерпретировать феминистский автокомментарий Ю. Кристевой: «Под «женщиной» я понимаю то, что не может быть репрезентировано, то, о чем не говорится, то, что остается над и вне всяких номенклатур и идеологий» (цит. по: [7, с. 146])?

Тендерная монада французской постструкту-ралистки — отчетливое указание на специфический характер постмодерного монизма, который, отвергая бинарность субстанции и модуса, выбрал модус без субстанции. Постмодерное единство есть означающее без означаемого, ускользание без ускользающего, «прохождение через» без проходящего, словом, «нестабильность самой себя». Это - актуальный и своеобразный, но все же не более чем вариант «небинарности», который можно создать лишь в противопоставлении бинарности, то есть посредством ее регенерации на новом уровне. Не случайно ставшая уже хрестоматийной таблица И. Хассана репрезентирует постмодерн в дихотомическом противопоставлении модерну.

Неистребимая дескриптивная «метабинар-ность» постмодерна удваивается в столь же неистребимой прескриптивной. Феминизм, этот не только «естественный», но и социально активный союзник постмодерна, притязает на центральное место в современной политике, нимало не смущаясь своими союзническими связями с интеллектуальным феноменом, базирующимся на снятии оппозиции «центр - периферия». И дело не в том, поддерживать это стремление или оспаривать. Дело в том, что «первое фундаментальное «Да» миру и Я-в-мире говорят не наши уста, а само их наличие» [11], то есть в том, что быть в мире

духовно-практически - значит быть в бинарно упорядочиваемом мире.

Бинарность, таким образом - суть нашего бытия. Космос, в противовес Хаосу, нуждается в порядке, которого можно добиться, только если на другую чашу вселенских весов будет положена анархия. Натяжения между полюсами заставляют мысль и цивилизацию развиваться, противореча самоуспокоенной гармонии Абсолюта, чем бы он ни был.

1. Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление: Психологический очерк. М., 1977. С. 237.

2. Яркова Е.Н. Социокультурные аспекты современного терроризма // http:// siteis tok.host.net.kg/jarko va_terrorism.htm.

3. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 1997. С. 560.

4. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984.

5. Бердяев Н.А. Судьба России: Соч. М.; Харьков, 1999. С. 208.

6. Моисеев В.И. Логика всеединства. М., 2002. С. 2324.

7. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М., 1998.

8. Мольтманн-Вендель Э. И сотворил Бог мужчину и женщину // Вопр. филос. 1991. № 3. С. 95.

9. Габриэлян Н.М. Пол. Культура. Религия // Общ. науки и современность. 1996. № 6. С. 127.

10. Франкфорт Г., Франкфорт Г. А., Уилсон Дэн:., Якобсен Т. В преддверии философии. Духовные искания древнего человека. М., 1984. С. 203.

11. Синченко Г.Ч. Философия человека и предельные проблемы культуры. Омск, 1996. С. 17.