CC BY
242
ванном виде. Употребляя их, автор опирается на фоновые знания русских читателей, знакомых с библейскими сюжетами, персонажами Ветхого и Нового Завета. Многозначность библейских цитат, их нравственноморализаторский потенциал, высокая степень обобщенности смысла, а также связь с мировой культурой дают возможность использовать их как интертекстуальные единицы, вызывающие нужные ассоциации. Их изначальная оценочность, назидательность позволяют функционировать им в разных стилях; кратко выражать обличительную сущность явления; характеризовать действующее лицо, выступая в качестве оценочноэкспрессивного элемента, выражая как положительную, так и отрицательную оценку действиям персонажей.
Способом обличения в дилогии Мельникова-Печерского не является только выделение слов-символов, значение которых траве-стируется. Попутно используется сказовая иллюстративность житийных сюжетов, выступающих пародией на некоторые жанры агиографии. Комический эффект достигается также столкновением лексических пластов: рассказчик нарочито торжественную, наполненную традиционными церковнославянскими оборотами речь сопровождает намеренно сниженным обыденно-разговорным
комментарием героя. Церковнославянизмы приобретают противоположный первоначальному смысл и создают иронический или откровенно сатирический эффект, разоблачающий нравственные пороки.
1. Кудрин Ю.А. Традиции народной сатиры в творчестве П.И. Мельникова-Печерского // Фольклорные традиции в русской и советской литературе. М., 1987. С. 100-111.
2. Мельников-Печерский П.И. Собр. соч.: в 6 т. М., 1963. Т. 2. С. 164.
3. Липатов В.А. Житие и сказ (О соотношении устной и письменной традиций в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» // Русская литература (1870-1890 гг.). Свердловск, 1977. С. 106-110.
Поступила в редакцию 9.10.2008 г.
Tarasova S.A. The biblical expressions as means of denunciation in the ambilogy of P.I. Melnickov-Pecherskiy’s “In the Forests” and “On the Mountains”. The article describes the functionality of the artistic vehicles, contained in travestation of biblical symbols with the purpose of disclosure of hypocrisy, pharisaism and other vices, hidden under the virtues in the novels of P.I. Melnikov-Pecherskiy,s “In the Forests” and “On the Mountains”.
Key words: biblical expressions, quotations, means of denunciation, symbolism, travestation.
УДК 882
БИБЛЕЙСКИЕ МОТИВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Е.И. ЗАМЯТИНА
© Е.А. Жукова
В статье описываются способы функционирования библейских мотивов в творчестве Е.И. Замятина. Отмечается близость позиций писателя народным представлениям о канонах православия. Обращение Замятина к церковной проблематике объясняется стремлением создать объективную картину национальной жизни.
Ключевые слова: русская литература, Замятин, библейские мотивы и сюжеты, ирония, сатира.
Для литературы нет ничего более благодатного и в то же время ответственного, чем евангельские темы. Имея под собой твердую почву, основу мирового мифа, художник может с точностью передать собственные многогранные чувства и создать неповторимую философию творчества. Использование библейских тем и символов в литературе ХХ в.
служит для выполнения двух основных условий, касающихся содержания и формы художественного произведения. С одной стороны, выстраивая смысловую параллель между событиями библейского периода и современности, автор заявляет о вневременных общечеловеческих ценностях («Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова, «Христос вос-
5б
крес» А. Белого); с другой, - предлагая собственный пересказ известного сюжета, писатель стилизует повествование, имитирует язык древнего сказания («Бен Товит» Л.Н. Андреева, «О том, как исцелен был иной Еразм» Е.И. Замятина). В обоих случаях очевидна тенденция к материализации, к сближению стилевых слоев: библейского и современного. Персонажи (Христос, Иуда, Самсон) «обретают» тело, наделяются качествами, присущими смертному человеку. Писатель ощущает право дописать, «договорить» библейскую историю, возможность оригинально пересказать известный текст. Авторы расставляют акценты, наделяют героев такими чертами, которые выводят их из ряда известных вечных образов и делают вновь созданными и оригинальными. Автор, безусловно, учитывает основные вехи жизни, определяющие черты характера, на незыблемом каркасе выстраивая совершенно новую модель, создавая нового героя. Очевидно, что Иешуа Га-Ноцри Булгакова - не Иисус Христос, Иуда Искариот Андреева - не Иуда, предавший Христа за 30 серебряников. Это не символы, а живые люди. В них переплелось множество страстей и чувств. Поиск новых художественных решений при этом основывается на различном уровне использования евангельского текста или его интерпретации: прямом или скрытом цитировании, вольном пересказе.
Библейские мотивы активно функционируют в прозе Е.И. Замятина. Разрабатывая теоретические постулаты неореалистического искусства, он писал: «Есть два способа преодолеть трагедию жизни: религия или ирония. Неореалисты избрали второй способ»; «течение неореалистов, течение антирелигиозное» [1]. Все же неверующий Замятин, писатель-еретик, видит религию неотъемлемой частью культуры. По представлению писателя, как невозможен русский пейзаж без куполов церквей и звона колоколов, так невозможен русский человек без веры если не в Бога, то в спасение, и без жажды высшей справедливости. Художественный конфликт замятинской прозы реализуется в несоответствии этих чувств персонажей церковной морали.
Постановка религиозных вопросов связана с нравственными критериями художественных концепций писателя. Понимание За-
мятиным религии воплотилось в рассказе «Знамение» (1916). «Высокий, незнаемый» монах Селиверст явился в Ларивонову пустынь, выпросил у отца игумена старую темную келью юрода Симеона Похабного. Се-ливерст в монастыре жил отшельником, яростно молясь о чуде иконе Ширшей небес. Игумену Веденею он пояснил: «Так, отче, алчу я. Огонь меня снедает, невозможного алчу, знамения молю - чтобы поверить, знамения требую...» [2]. Селиверст не решился испытать свою силу, помочь, исцелить женщину, которую в обмороке вынесли из душной церкви. Народ же жаждал от необычного строгого монаха чуда, слепо в него веря. Во время пожара Селиверсту была дана милость божья, он отвел пламя от старой церкви иконой: «Зачерпнул оттуда - из глаз, неистовая волна хлестнула снизу, от сердца - к рукам. В страшной тишине, всего себя стиснув, сотрясаясь от нестерпимой силы, Селиверст медленно поднял икону над огнем вверх, и потом - вниз, влево, вправо» (т. 1, с. 454-455). Пустота и бесконечная усталость овладели Селиверстом, который, получив искомое знание, бросился в озеро. Позиция Замятина очевидна: человек живет, пока стремится к Богу, знанию, чуду. Поиск надежды и веры движет помыслами людей. В сомнении -жизнь, а в твердом знании - гибель. Так произведение на религиозную тему отражает философские позиции Замятина.
Решать сложные проблемы значения религии в жизни человека писатель продолжает в рассказе «Сподручница грешных» (1918). Троим манаенским мужикам поручено изъять монастырскую собственность в пользу бедных. Несмотря на «законность» своих действий, они предпочитают действовать тайно. Ирония Замятина проявила себя в том, что Зиновей Лукич пытается заговорить зубы сторожу, рассказывая антицерковные истории об убийстве Серафимом Саровским собаки и о причастившемся кобеле. Своего пика беспощадная ирония достигает, когда в ночи звучит молитва о помощи в убийстве: «Владычица. Сподручница грешных, помоги!». Расправа над сторожем оказалась бессмысленной. Снова обращается Зиновей Лукич к Богородице, с просьбой помочь в задуманном. Создается впечатление, что Замятин действительно делает Богоматерь сподручницей, т. е. помощницей, пособницей и по-
кровительницей манаенских экспроприаторов. Но образ матери Нафанаилы нарушает и коварные планы Зиновея Лукича, Сикидина и деда Онисима, и сам иронический тон повествования. Своей судьбой она подтверждает, что только искренняя вера в людей и безвозмездная доброта творят чудо. Ее глаза, через которые смотрит на землю сама Богоматерь, заставили смутиться и отказаться от запланированного обманщиков и убийц.
В данном произведении Замятин обращается к вопросу религии, разрабатывая новый тип характера персонажа, уникальный русский склад души. Оказывается, что настоятельница монастыря, мать Нафанаила, верящая в человека, весну, жизнь, что совпадает в ее сознании с верой в Бога, способна противостоять жутким последствиям коренных изменений послереволюционных лет.
Бытовое мещанское отношение к религии обнаруживается в повести «Уездное» (1912). Для Чеботарихи отстоять службу в церкви - непременный долг. Только думает она не о душе и покаянии: «Только во время «Хвалите» Чеботариха и развлеклась немного, о Барыбе чуть позабыла. Нет, каково: дьяконова-то Ольгуня, образованная-то столбом стоит! Вот оно, образование-то, все чтоб по-своему, не как все. Не-ет, надо дьякону про это напеть.» (т. 1, с. 98).
Народное представление о Боге, противоречащее официальной церковной версии, выражает замятинский портной-
правдоискатель Тимоша. В его речах о справедливости, нищете, убогости существования мир переворачивается. Тимоша, как герой русских антицерковных загадок и сказок, вступает в спор с попом: «Как это, мол, святые-то наши на том свете, в раю будут? Ти-мофей-то милостивый, ангел мой и покровитель, увидит он, как я в аду буду поджариваться, а сам опять за райское яблоко возьмется? Вот те и многомилостивый, вот те и святая душа! А не видеть меня, не знать - не может он, по катехизису должон» (т. 1, с. 91). Барыбе по душе пришелся такой разговор, а еще больше понравились слова Тимоши: «Зачем, говорю, мне добрые дела делать? Я лучше злые буду. Злые для ближних моих пользительней, потому, по евангелью, за зло мое им Господь Бог на том свете сторицею добром воздаст.» (т. 1, с. 92).
Часто писатель обращался к церковной атрибутике и библейским мотивам в сатирических произведениях, преодолевая «трагедию жизни иронией». В сказке «Бог» (1915) таракан Сенька, живущий в запечье у почтальона Мизюмина, поверил во Всевышнего благодаря «чудесному спасению». После падения со стены Мизюмин «пальцем выковырнул Сеньку из бездны - скробыхала номер четырнадцатый - и на стену посадил: ползи» (т. 2, с. 8). Образ тараканьего бога выстраивает оппозицию: хозяин - немощное существо. Сатира в данном случае направлена на уличение ограниченного обывательского сознания.
Писатель, описывая бытовые сцены из жизни людей, пользуется известными библейскими сюжетами. В «Десятиминутной драме» (1928) он рассказывает историю, происшедшую в трамвае между рабочим и молодым интеллигентом: «пьяным мастеровым» и «лакированным человеком» в круглых американских очках. Очевидно, что рассказ строится на противопоставлении героев. По авторскому замыслу, в повествование вплетается история явления Деве Марии архангела Гавриила. Автор иронизирует, связывая молодого человека, спешащего на свидание, с образом архангела, а «социального происхождения» мастерового изображая хозяином положения. К тому же в рассказе поднимается тема переустройства жизни, ярого искоренения «отжившего», религиозного. Кондуктор объявляет остановку: «Благовещенская площадь, - по-новому площадь Труда!» (т. 2, с. 140).
В рассказе «Икс» (1926) осмеянию подвергается дьякон Индикоплев, «публично покаявшийся, что он в течение десяти лет обманывал народ», и обратившийся к марксизму. Более того, дьякон влюбился в Марфу. Замятин описывает переход дьякона от служения церкви служению революции: машет не кадилом, а метлой, сшил из праздничной рясы бордовую толстовку. В этом произведении автор пародирует текст Библии, привносит шуточную народную этимологию: «... основной заповедью Марфа считала: «Возлюби ближнего своего». Для ближнего -она всегда готова была, по Евангелию, снять с себя последнюю рубашку» (т. 2, с. 99).
Замятин легко пользуется библейскими образами в рассказе «О том, как исцелен был
инок Еразм». Мария Египетская, Зосима, Сампсон, Памва служат авторскому замыслу, лишь отчасти сохраняя черты ветхозаветных и житийных персонажей. Библейская символика активно включается в повествование. Например, бесы в голубином образе сопровождают пребывание Еразма в монастыре и всячески искушают его. Рассказ «О том, как исцелен был инок Еразм» не антицерковен: нет глумления над христианской верой, жизнью в монастыре. Так, словами Д.С. Лихачева, издевательства над церковью «ничуть не больше, чем в Киево-Печерском патерике, где бесы могут появляться то в виде ангела, а то в виде самого Христа» [3].
Рассказ «О том, как исцелен был инок Еразм» - пародия на апокрифическую литературу в духе смеховых жанров древнерусской литературы. В работе Замятина над циклом «Чудеса» очевидна ориентация на произведения русской демократической сатиры, тексты массового народного искусства, «двойники» канонических текстов. Писатель пародирует не индивидуальный авторский стиль, не содержание, тем более не сакральный смысл, а только сами жанры, переосмысливая типологические мотивы искушения, греха, чуда, исцеления.
Идея праведной жизни на земле воплощена в рассказе «О том, как исцелен был инок Еразм». Благочестивая жизнь царила в храме до прихода Еразма. Ничто не нарушало покоя и вековечных устоев. Как год за годом «солнце вставало над обителью и сеяло золотое семя свое в синий снег и в черные весенние недра, вздымалось стеблие трав и, совершив заповеданное, вновь клонилось к долу» (т. 1, с. 575), так и церковная братия жила в трудах и молитвах. Появление златоволосого отрока нарушило привычный ход жизни. Иронично Замятин обвиняет в этом бесов, объясняя голос плоти дьявольскими кознями. Когда произошло чудо, инок Еразм исцелился и стал писать лики святых «во славу Божию, а не дьявольскую». Памва молитвою заставил забыть монастырскую братию о происшествиях. Так, у Замятина на время возник «антимир», в котором праведники грешат и спасаются грехом. Праведная жизнь, судя по замыслу писателя, не всегда соответствует церковным догматам. Стремление к жизни без греха Замятин изображает, пародируя житие Марии Египетской. Памва
исцелил знатную жену Марию от «неудержного несытого любодеяния». Она же попросила написать страстное житие (икону) преподобной Марии Египетской, чтобы взирая на образ «потщиться идти по стопам ее».
Понятие греха отчетливо фигурирует в произведении, хотя само слово «грех» употребляется лишь однажды. Памва осуществил свою миссию, восстановил справедливость. Изгнав бесов, он обращается к женам и девам: «Идите с миром, ибо ничто в мире не творится без изволения Творца, даже и грех, и все ко благу» (т. 2, с. 586). Так формируется особая философия «праведности». Как и в древнерусской пародии, смеховая ситуация делает человека невинным, оправдывает по причине душевной слабости и незнания. Совершение грешного поступка объясняется наличием бесовских сил, овладевающих разумом служителя монастыря и прихожан.
В рассказе «О том, как исцелен был инок Еразм» затрагивается и идея священной чистоты церковнослужителей. С этим в первую очередь и связана смеховая сущность повествования. Писатель говорит о том, что плоть имеет первостепенное значение и церковь, в лице Памвы, должна быть мудра, чтобы направить энергию живущих в монастыре и мирян в нужное русло. Замятин не направляет сатиру против церковнослужителей, хотя и смеется «надо всем святым», что сближает художественное пространство с кромешным миром древнерусской пародии.
Необходимо сказать о стиле, с ориентацией на который создан рассказ «О том, как исцелен был инок Еразм». В соответствии с жанровыми особенностями жития характер «организации простейших синтаксических единиц обусловлен соответствием их примитивно-народной форме его сказа, которая покоится на быстрой передаче движений, как бы созерцаемых в их объективной наглядности. Создается стремительный темп сменяющихся картин, в которых обозначаются лишь действия героя и их главные аксессуары, но не наружность мелькающих лиц, ни обычная обстановка не останавливают внимания» [4]. Максимально информативные предложения с постоянной инверсией изобилуют уточнениями, сравнительными оборотами и обособленными членами. Аллегории, иносказания, свойственные притчевым историям библии и житий святых, имеются в рас-
сказе. Они отличаются красочностью и яркой образностью. Вылечив женщину от бесплодия, Памва говорит: «Отныне муж твой уже не будет подобен пахарю, возделывающему песок, и труд его принесет плоды» (т. 1, с. 575). Живописнейшие сравнения организуют повествование, создают неповторимые художественные образы. Глаза Еразма сравниваются с колодцами, «проницающими с поверхности этого мира в тот мир, где <...> души»: «Как разноглубоки колодцы в земле, так разноглубоки они в человеке» (т. 1, с. 576). Эти приемы и средства создают имитацию древнерусского текста.
Рассказ Замятина «О том, как исцелен был инок Еразм» - стилистический поиск литературной формы, эксперимент с первостепенной эстетической функцией. Использование в нем библейских мотивов обусловлено выбранным тематическим материалом. Но даже в тексте, имитирующем старорусское житие, отразилось особое отношение Замятина к религии, совпадающее с фольклорным и противоречащее традиционному.
В творчестве Замятина библейские мотивы используются двояко. Религия становится мерилом нравственной сущности человека. В произведениях церковная мораль используется как лакмусовая бумажка, становясь единственным ценностным критерием. Когда же философия жизни отступает на второй план, Замятин сатирически использу-
ет известные библейские фразы, образы и ситуации в том виде, в каком они функционируют в простонародной речи. Таким образом, Е.И. Замятин воплощает представление русских людей о религиозных канонах.
1. Замятин Е.И. Современная русская литература // Литературная учеба. 1988. № 5. С. 133135.
2. Замятин Е.И. Знамение // Замятин Е.И. Собр. соч.: в 5 т. / сост., подгот. текста и коммент. Ст.С. Никоненко и А.Н. Тюрина. М., 2004. Т. 1. С. 449. Далее, кроме оговоренных случаев, Е.И. Замятин цит. по этому изданию с указанием тома и страниц.
3. Лихачев Д. С. Историческая поэтика русской литературы: смех как мировоззрение и другие работы. СПб., 1999. С. 356.
4. Виноградов В. В. О задачах стилистики. Наблюдение над стилем «Жития протопопа Аввакума» // Виноградов В.В. Избр. тр. О языке художественной прозы. М., 1980. С. 31.
Поступила в редакцию 25.11.2008 г.
Zhukova E.A. Biblical motives in Yevgeny Zamyatin's works. The article traces Bible motives in Yevgeny Zamyatin's works. There was a relationship between Zamyatin’s and Russian people’s notions of Orthodoxy canons. Zamyatin's reference to church problematics accounts for the writer’s wish to create an objective picture of the Russian national life.
Key words: the Russian literature, Zamyatin, the Bible motives and plots, irony, satire.
