CC BY
78
БЕЗ ВЕРЫ, ЗАКОНА И КОРОЛЯ: ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ В БРАЗИЛИИ В ПЕРВЫЕ ВЕКА КОЛОНИЗАЦИИ
Д.Л. Гуревич
Кафедра иберо-романского языкознания МГУ им. М. В. Ломоносова Ленинские горы, ГСП-2, 119992 Москва, Россия
Статья посвящена анализу языковой ситуации в Бразилии в XVI-XVII веках. Основной ее характеристикой является двуязычие — португальский и lingua geral. Рассматриваются механизмы взаимодействия обеих коммуникативных систем.
Начало европейскому экспансионизму положили, как известно, крестовые походы. Столкновение европейцев с восточными культурами и восточными языками потребовало услуг специальных переводчиков. Такими переводчиками стали выходцы из азиатских стран, главным образом мусульмане, получившие в европейской среде название targum, в португальской традиции — turgimao. Именно их услугами пользовались европейцы на протяжении нескольких столетий в своих контактах с инокультурным, иноконфессиональным, т.е. неевропейским языковым ареалом.
Однако в конце XIII — начале XIV века отношение европейцев к, скажем так, «нехристианским» языкам начинает меняться. В 1266 г. Роджер Бэкон по просьбе своего друга, папского легата Ги де Фульке, ставшего вскоре папой Клементом IV, пишет трактат Opus Majus, в котором говорит о необходимости изучения переводчиком, европейцем по происхождению и христианином, языка языческих племен и мусульманских народов. Спустя 40 лет небезызвестный Рамон Люлль пишет Peti-tio Raymundi папе Клементу V, где предлагает план искоренения язычества и насаждения католической веры, в числе прочих мер, путем создания в каждой завоеванной (в крестовых походах) провинции школ, где бы католики изучали языки местного населения в целях проповедования Евангелия.
Усилиями Люлля папа Клемент V разрешает в 1311 г. ради обращения неверных в христианство публичное преподавание восточных языков в университетах Оксфорда, Парижа, Болоньи и Саламанки. Однако потребовалось еще более 200 лет дискуссий, прежде чем на Тридентском соборе в 1563 г. концепция, предложенная Люллем, получила официальное одобрение. Собор, в частности, постановил, чтобы епископы и приходские священники растолковывали догматы веры, соразмеряясь с возможностями тех, кому они проповедуют, и чтобы делалось это на местном наречии — на lingua vulgar, — а также чтобы епископы максимально точно переводили на туземные языки смысл и содержание таинств с тем расчетом, чтобы приходские священники могли в доступной форме донести их до паствы.
Эту идею активно поддерживали иезуиты, численно преобладавшие на соборе, в результате чего возник идеологически новый тип переводчика, который в бра-
зильской колонизационной практике получил название lingua. В ту эпоху, на рубеже Средневековья и Возрождения, в период складывания национальных европейских государств и формирования национальной идеи слово lingua было синонимично понятию «нация» и понятию «страна». В этом же значении оно употреблялось и во Франции, и в Испании, и в Италии.
В Бразилии lmgua-переводчиками становились оставшиеся в Новом Свете европейцы, их потомки от смешанных браков — mamelucos и caboclos — и отцы-иезуиты. Задачи, стоявшие перед lmgua-переводчиками, были неодинаковы. Европейцы, оставшиеся на Американском континенте, действовали спонтанно, не руководствуясь никакой особой языковой политикой. Их задача была сугубо утилитарной — выучить язык. Одними из первых были Joao Ramalho и Diogo Alvares Cor-reira, по прозвищу Caramuru, оба — участники первой экспедиции Кабрала, и оба упоминаются в знаменитом документе Pero Vaz de Caminha — Carta do achamento do Brasil. Потомки первых колонизаторов были, как правило, билингвами и являлись передаточным звеном в языковом, культурном и религиозном отношении между крошечной португалоязычной диаспорой и огромной массой индейского населения. Их переводческая деятельность также была автоматической и служила для разрешения каждодневных хозяйственных задач.
Здесь следует сделать одну оговорку, проливающую свет на характер португальской колонизации в Бразилии. Как отмечают бразильские историки и социологи (Сержиу Буарке де Оланда, Жилберту Фрейре, Дарси Рибейру и др.), механизм португальской колонизации в корне отличался от практики, принятой у испанцев на смежных с Бразилией территориях. Если Испания имела четкие колонизационные планы, направленные прежде всего на создание мощных в экономическом отношении городов, таких как Лима, Мехико, Кито, Богота, то португальская колонизация была во многом пассивной и спонтанной.
Для испанцев море просто не существовало, вернее, это было препятствие, которые надо было преодолеть. Прибрежные районы их интересовали постольку, поскольку они давали возможность добраться до центральных областей с умеренным или прохладным климатом [9, р. 53], наиболее близким к климату их родины. Тип климата задает тип земледелия — в данном случае, скорее, европейского, нежели типично колониального, — а тип земледелия на ранних этапах колонизации задает социальную структуру, которая, в свою очередь, наряду с другими факторами определяет языковую ситуацию.
Португальцы действовали иначе. Они не видели смысла изменять примитивные методы хозяйствования индейцев, коль скоро их целью было получение максимальной выгоды, а не создание мощной колонии, к чему стремились испанцы. Заняв пассивную позицию, португальские колонизаторы легко приспособились к тем правилам, которые диктовала сама страна и которым следовало ее коренное население, и их не беспокоило то, что они не создали строгих, раз и навсегда установленных норм. Даже сравнение с испанцами в этом вопросе оказывается не в пользу португальцев. На большей части своих владений в Америке испанцы не подчинились до такой степени законам страны и ее населения, зачастую они просто ставили себя выше того и другого. В Бразилии же европейское влияние было слабым и неэффективным и определялось оно не столько правилами и механизмами их реализации, сколько законами самой природы. Колониальная жизнь казалась первым поколениям европейцев несравненно более легкой, здесь быстро сходили на нет социальные, расовые и нравственные конфликты. Поэтому прежде всего они научились воспроизводить то, что уже было сделано до них, и то, чему учили консервативные порядки.
Ко всему сказанному следует добавить еще одну типичную черту португальцев: фантастический социальный конформизм. У них нет или почти нет чувства расового превосходства, по крайней мере, того упрямства, стоящего на пути многих компромиссов, которое так характерно для северных народов. Эта особенность национального характера португальцев, сближающая их с другими народами латинского происхождения и даже в большей степени с мусульманским населением Африки, объясняется главным образом тем, что к моменту открытия Бразилии португальцы в этническом плане уже были неоднородны. В этом смысле Бразилия не стала местом возникновения каких-то новых явлений. Темнокожее население повсеместно смешивалось с белым в самой метрополии. Еще до 1500 г. благодаря труду африканцев, вывезенных из заморских владений, португальцы смогли расширить площадь пахотных земель, выкорчевать леса, осушить болота и превратить степные равнины в поля, что открывало пути для создания новых поселений.
Таким образом, тип португальской цивилизации в первые века освоения Бразилии мало чем отличался от собственно индейской цивилизации. По свидетельству бразильских историков (Жилберту Фрейре, Силвиу Элиа и др.), индейская цивилизация была во многом цивилизацией женской. Мужское население занималось охотой и войной. Сельское хозяйство, быт и оседлый образ жизни были уделом женщин. Белые колонисты, прибывавшие, как правило, без жен, легко сходились с индианками, которые были для них и законными супругами, и матерями их детей и просто наложницами. Занимаясь сельскохозяйственной деятельностью по индейским канонам, они доверяли воспитание своих детей матерям-индианкам, которые, естественно, растили их в традициях своей культуры. Отец-португалец общался со своей женой на lingua geral — широко распространившемся койне на основе тупи-гуарани, — дети его обычно вырастали билингвами, совмещая в себе христианскую веру (по крайней мере, на уровне знания основных доктрин) и бытовую индейскую культуру, приобретенную в детстве с молоком матери. Именно эти дети от смешанных браков — mamelucos & caboclos — и составляли основное население «колонизованных» районов бразильского побережья в первые 150-200 лет, т.е. с 1530 г. — начала фактической колонизации — до середины XVIII в., когда Португалия начала проводить самостоятельную государственную и языковую политику на заморских территориях (так называемые реформы маркиза де Помбала).
Еще одним фактором пассивной культурно-языковой политики в колониях была собственная языковая ситуация в Португалии. Страна — мы имеем в виду элиту и аристократию — была, по сути дела, двуязычной. Влияние испанского языка было огромно, что связано, разумеется, с потерей Португалией политической независимости в результате загадочного исчезновения в Северной Африке молодого короля Дона Себастьяна и формального переподчинения страны испанской короне (1580-1640). Большинство португальских авторов того периода были билингвами (испанский — португальский). Духовная и научная проза, всегда стоявшая особняком, традиционно писалась на латыни. Прочность этой традиции поддерживалась деятельностью иезуитов, в чьих руках находилась практически вся система образования в стране (так называемые иезуитские колледжи). Как известно, единственным языком, принятым в ордене Общества Христа, была латынь, причем не столько как lingua franca в ее средневековом понимании (большинство иезуитов были романского происхождения), а как принцип и догма, заложенные еще Лойолой. Обязательное использование неродного для всех языка — латыни — лишало членов ордена языкового, а следовательно, и национального самосознания, делало их людьми новой формации и носителями наднациональной идеологии ради высших
религиозно-политических целей ордена, которые были изначально противопоставлены государственному экспансионизму всех европейских метрополий. (Неслучайна попытка создания иезуитами государства нового типа в Парагвае.) Итак, если высшие жанры были отданы латыни, то жанры светские (но, разумеется, не народно-фольклорные!) были отданы испанскому языку. Португалия активно учила испанский язык. Joao de Barros писал: «Somos tao incrinados a lingua castelhana que nos descontenta a nossa (...) aniquilamos sempre о nosso por estimarmos о alheyo» [4, p. 76]. Все без исключения ранние португальские грамматисты — Барруш, Оливейра, Ну-неш де Леан — отмечают влияние и престиж испанского языка в Португалии. Сам же Барруш в «Dialogo em louvor da nossa linguagem» прямо жалуется на отсутствие у Португалии собственной языковой политики в Африке и в Азии, а также — что для нас особенно важно — в других провинциях: «еш todas mil ilhas» [4, p. 101]. Под словом «ilhas» в XVI-XVII веках понимались территории Нового Света. Вспомним первое название Бразилии — «Ilha da Vera Cruz».
Итак, пассивное принятие португальскими колонистами образа жизни и языка индейцев на фоне отсутствия политико-социального и культурно-языкового воздействия со стороны метрополии, стремившейся получить сиюминутную максимальную выгоду, способствовало тому, что бразильское побережье предпочитало lingua geral португальскому.
Еще одной силой, активно участвовавшей в процессе колонизации Бразилии и оказавшей более чем существенное влияние на структуру общественных отношений и на языковую ситуацию в формирующемся социуме, были иезуиты. У них, в отличие от метрополии, имелась самостоятельная цивилизационная и языковая политика — христианизация индейского населения, с одной стороны, и их максимальная изоляция от европейских, и прежде всего португальских, поселений — с другой. (Речь идет о так называемых redufoes — индейских деревнях, организованных иезуитами, где жизнь была жестко регламентирована, где иезуиты выполняли не столько командные, сколько менторские функции, а главенствующая идеология была во многом антипортугальской.) Цели, стоявшие перед иезуитами в Новом Свете, таким образом, радикально отличались от колонизационных целей европейцев. И можно сказать, что действия иезуитов, бывшие вначале на руку португальской короне, довольно быстро стали ей мешать, что привело впоследствии к изгнанию иезуитов сначала из самой Португалии, а позже и из Бразилии.
Изначально иезуиты пользовались покровительством португальского короля Д. Жуана III, они были вхожи во власть и имели право открывать свои колледжи (Colegio das Artes de Coimbra, один из первых, был открыт в 1542 г.). В 1549 г. орден направляет в Бразилию группу своих братьев, перед которыми с ведома и согласия португальской короны были поставлены миссионерские цели. Во главе этой миссии стоял известный в ордене человек падре Мануэл да Нобрега. Столкнувшись с реалиями колониальной жизни первых десятилетий, де Нобрега был поражен тем, как колонисты обращались с индейцами, он писал, что повсюду он видит «indios aprisionados, maltratados е despojados de tudo que possuiam» [10, p. 189].
Примерно в то же время, около 1559 г., Нобрега просит прислать епископа с тем, чтобы тот дисциплинировал в нравственном отношении всех жителей колонии, а также требует признать принципы иезуитов основополагающими во всех колонизованных землях. Жозе де Аншьета, прибывший в 1553 г., более других отцов-иезуитов преуспел в изучении языка местного населения, уже через полгода после прибытия он пишет свою «Arte de gramatica da lingua mais usada na costa do Brasil». Эта книга приобрела популярность как среди отцов-иезуитов, действовавших в
Бразилии с миссионерскими целями, так и среди португалоязычного населения, в его ежедневных контактах с туземцами. Аншьета считал, что языковое сближение должно быть не односторонним — от отцов-проповедников к индейцам, — но именно взаимным, приближающим язычников и португальцев-христиан в равной мере друг к другу. Статус lingua-переводчика, таким образом, значительно поднимался. Такой переводчик решал уже не только утилитарные задачи, он был мостом между двумя культурами, где не было завоевателей и завоеванных в «конкистадор-ско-испанском» понимании, он служил сближению двух миров, каждый из которых воспринимался другой стороной как равный.
Что же это был за язык, на котором говорили индейцы и чью грамматику описал Аншьета? На самом деле это был не один язык, а множество. Племена тупи-гуарани, населявшие атлантическое побережье Южной Америки, приблизительно за полстолетия до прибытия экспедиции Кабрала подчинили себе более мелкие и более слабые племена и фактически стояли на пороге создания собственного государства. Языкового единства в этом союзе племен не было, но большинство говорило на близких в генетическом отношении языках, что позволяло им вполне понимать друг друга. В результате сложилось своего рода койне, понятное всем индейским племенам этого региона и называемое португальцами lingua geral. На lingua geral общались с индейцами отцы-иезуиты в организованных ими индейских поселениях-гес^бея, на этот язык переводили с португальского и обратно lingua-переводчики, на этом языке говорили белые колонисты, жившие в южных капита-ниях (в районе между Рио, Сан-Висенте и Сан-Паулу) и их потомки от смешанных браков. Поскольку конечной целью иезуитов в Южной Америке было создание независимого государства, то основной миссионерский «удар» Общество Христа нанесло именно по южным районам современной Бразилии (к югу от Рио), где особенно силен был автономный дух среди колонистов и активно смешивавшихся с ними индейцев. Позже эти зачатки культурно-языковой автономии привели к возникновению движения Bandeirantes. И именно lingua geral был в ходу у Bandeirantes, колонизационных отрядов, состоявших как из белых, так и из мамелу-кос, действоваших в южных областях Бразилии. Тот факт, что даже в глубинных районах страны, где никогда не обитали племена тупи-гуарани, встречаются топонимы из этого языка, — заслуга Bandeirantes. Таким образом, распространение lingua geral к югу от современных Пернамбуку и Баии было почти абсолютным. Вплоть до начала XVIII века на бразильском побережье именно этот язык можно было услышать гораздо чаще, чем португальский.
Преобладание lingua geral в первые полтора-два столетия на территориях новой португальской колонии отмечается как современниками той эпохи, так и позднейшими исследователями. При этом следует иметь в виду тот факт, что lingua geral ни для кого не был родным языком. Lingua-переводчики, потомки смешанных браков — caboclos и mamelucos — имели дело с двумя, по существу дела, иностранными языками: один — близкий к родному (но не родной, т.е. lingua geral), другой — безусловно иностранный (португальский). Такой переводчик не просто переводил, он волей-неволей был связующим звеном между двумя социолингвистическими и мировоззренческими системами — европейской и индейской — и был тем каналом, через который осуществлялось взаимное влияние. Переводя с чужого языка на неродной и обратно, он переводил буквально, т.е. verbum ad verbum, что влекло за собой появление в португальском той эпохи морфосинтаксических особенностей, свойственных тупи и сохранившихся в бразильском просторечии до сих пор (особенно на юге страны). В принципе, эти особенности свойственны большинству креоль-
ских языков: показатель множественного числа в именной синтагме только при артикле as casa grander упрощение глагольной парадигмы ей dizia; tu dizia; elle dizia; nos dizia; центробежный порядок слов a casa dele vs sua casa; a moga que о pai dela vs a moga cujopai и целый ряд других [3, p. 45-46].
Фонетический строй lingua geral обладал целым рядом особенностей, существенно отличавших его от португальского. Ему были свойственны тенденция к переносу ударения на последний слог, разбиение групп согласных, тенденция к открытым слогам (особенно на конце слова). О влиянии тупи на португальский в тот период и об особенностях так называемого dialeto caipira, по сути дела, креольского наречия на основе смешения тупи с португальским, просуществовавшего до середины XX века, мы сейчас говорить не будем — это отдельная и большая тема. Отметим лишь одну фонетическую особенность, которая значима не столько в структурном отношении, сколько в символическом. В языках тупи-гуарани, а следовательно, и в lingua geral отсутствовали звуки [f], [1] и [г], что приводило к возникновению спонтанных чередований: papera/papela — papel; curuqa/culuqa — cruz\ sorara — soldado и ряд других. Однако больше всего отцов-иезуитов, несших катехизис и Евангелие индейцам, удручало то, что такие ключевые для христианской цивилизации понятия как «вера» — fe, «закон» — lei и «король» — rei, не только нельзя было перевести на тупи, но даже невозможно было научить индейцев правильно их произносить. Именно этот сугубо лингвистический факт вынудил Мануэля да Нобрегу печально воскликнуть: «As ilhas do Brasil sao terras sem Fe, nem Rei, nem Lei» [10, p. 84].
Ситуация начала меняться лишь к концу XVII века, когда резко увеличился приток переселенцев из Португалии и Азорских островов. Вследствие установившейся системы Capitanias hereditarias начала складываться классическая колониальная система землепользования — fazendas, — что потребовало большого количества рабочих рук. Начался так называемый trafico negreiro — завоз африканских рабов, — с которыми белый сеньор говорил уже по-португальски. Влияние иезуитов оставалось еще достаточно сильным (оно продлится вплоть до второй половины XVIII века). В своих контактах с португалоязычным сеньориальным населением иезуиты придерживались речевого узуса и не навязывали пиренейскую норму. На рубеже XVII-XVin веков в Бразилии впервые фиксируется понятие mau portugues — тот реальный разговорный язык белого и смешанного населения, легший в основу современного разговорного узуса португальского языка Бразилии. «Маи portugues», о котором писал падре Антониу Виейра, — это первое упоминание о португальском языке Бразилии, чье отличие от языка метрополии ощущалось в XVII веке уже довольно отчетливо.
ЛИТЕРАТУРА
1 .Amaral А. О dialeto caipira. — Sao Paulo, Editora Atica, 1955.
2. Azevedo Joao L. Historia de Antonio Vieira. T.l. — Lisboa, Caminho, 1978.
3. Bagno M. Portugues ou brasileiro? — Sao Paulo, Editora Atica, 2001.
4. Castro A. A lingua do Brasil. — Rio de Janeiro, Editora Nova Fronteira, 2000.
5. Chaves de Melo G. A lmgua do Brasil. — Rio de Janeiro, Editora Jose Olympio, 1946.
6. Elia S. A unidade linguistica do Brasil. — Rio de Janeiro, UFRJ, 1979.
7. Freyre G. Casa-grande e senzala. — Rio de Janeiro, Editora Nova Fronteira, 1954.
8. Leite S. Historia da Companhia de Jesus no Brasil, IV. — Rio de Janeiro, Editora Jose Olympio, 1945.
9. Holanda S. Buarque de. Raizes do Brasil. — Rio de Janeiro, Editora Jose Olympio, 1970.
10. Nobregape. Manuel da. Cartas do Brasil, 1549 — 1560. — Rio de Janeiro, Casa do Estudante do Brasil, 1931.
11. Ribeiro D. O povo brasileiro. A formafao e o sentido do Brasil. — Sao Paulo, Companhia das Letras, 2005.
12. Roberts /., Kato, M. (org.). Portugues brasileiro. Uma viagem diacronica. — Campinas, Editora da Unicamp, 1993.
13. Teixeira de Castilho A. (org.). Para a historia do portugues brasileiro. Vol. 1. — Sao Paulo, EDUSP, 1998.
14. Silva Neto S. da. Introdufao ao estudo da lingua portuguesa no Brasil. — Rio de Janeiro, Editora Nova Fronteira, 1976.
15. Verissimo J. Estudos amazonicos. — Rio de Janeiro, UFRJ, 1979.
16. Vieira pe. Antonio. Sermoes. Vol. I-III. — Porto, 1951.
WITHOUT FAITH, LAW AND KING: THE LINGUISTIC SITUATION IN BRAZIL DURING THE FIRST CENTURIES OF COLONIZATION
D.L. Gurevich
Department of Iberian-Roman Linguistics Moscow State University Linisky Gory, GSP-2, 119992 Moscow, Russia
The article is devoted to the analysis of the linguistic situation in Brazil between the sixteenth and seventeenth centuries. The main characteristic is the coexistence of two languages, Portuguese and lingua geral. The article considers the mechanisms involved in the coming together of both languages.
