CC BY
205
личность всегда создает особую атмосферу доброжелательного общения и сотворчества, которая благоприятствует активному восприятию и пониманию речи. Аристотель в «Риторике» отметил: «Речь слагается из трех элементов: из самого оратора, из предмета, о котором он говорит, и из лица, к которому он обращается: оно-то и есть конечная цель всего» («Античные риторики, 24»). Поэтому цель оратора - увлечь аудиторию темой и содержанием речи, помня о том, что «каждый слышит то, что он понимает» (Гете). Следовательно, надо максимально заботиться о доступности речи, обеспечивая ее понимание; быть обаятельным - уметь «баять» - говорить. Важно, чтобы информация «дошла» до слушателя, была им осмыслена и прочувствована: «сила речи заключается в ее воздействии на душу» (Платон).
«Оратор - это всегда воспитатель своей аудитории» (Цицерон).
Следовательно, главная цель речевой деятельности современной риторической личности основана на античном риторическом принципе: «Учить, радовать, побуждать!». Риторическая личность пробуждает «чувства добрые» (А.С. Пушкин) своим словом, нравом, образом.
В нашей концепции, риторическая личность -это личность, риторически образованная, владеющая риторической культурой, умеющая создавать приятное впечатление о себе, позитивно воздействующая и эффективно взаимодействующая с аудиторией.
Риторическая личность - это высший уровень реализации языковой личности.
Библиографический список
1. Виноградов В.В. О художественной прозе. - М., 1930.
2. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. 4-е изд. М.: 2004. 246 с.
3. Колесникова Л.Н. Обаяние личности как категория риторики. Орел, 1998. 200 с.
4. Колесникова Л.Н. Языковая личность в аспекте диалога культур. Орел, 2001. 288с.
5. Колесникова Л.Н. Риторическая личность преподавателя-филолога в контексте профессиональной культуры. Монография в 3-х томах. Орел, 2007.
6. Михальская А. К. Основы риторики. М., 1996.
7. Сагач Г.М. Риторична особиспсть. Як И тдготувати у школi нового типу? // Барви творчостг Наук.-метод. зб.- К., 1995. 256с.
8. Формановская Н.И. Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. М.: Институт русского языка им. А.С. Пушкина. - М., 1998. - 294с.
9. ХлебниковаМ.С. Homo loquens в свете современных риторических воззрений // Риторика и культура речи в современном обществе и образовании. Сборник материалов Х Международной конференции по риторике. 1 - 3 февраля 2006 г. - М., «Наука», 2006. - С. 435 - 438.
References
1. Vinogradov VV. About prose. - M., 1930.
2. Karaulov J.N. Russian language and linguistic identity. 4th ed. - M.: 2004. - 246.
3. Kolesnikova L.N. Charm of personality as a category of rhetoric. - Eagle, 1998. - 200.
4. Kolesnikova L.N. Linguistic identity in terms of dialogue. - Eagle, 2001. - 288s.
5. Kolesnikova L.N. Rhetorical individual teacher-linguist in the context of professional culture. Monograph in 3 volumes. - Eagle, 2007.
6. Mikhalskaya AK Fundamentals of rhetoric. M., 1996.
7. Sagach GM. Osobistist rhetorical. Yak u pidgotuvati have shkoli new type? / / Colours tvorchosti: Nauk. method. ST. - K., 1995. - 256s.
8. Formanovskaya N.I. Communicative and pragmatic aspects of communication units. - M.: Institute of Russian Language. AS Pushkin. - M., 1998. - 294s.
9. Khlebnikova M.S. Homo loquens in light of contemporary rhetorical views / / Rhetoric and speech in modern society and education. A collection of materials of the International Conference on rhetoric. 1 - 3, 2006 - Moscow, «Nauka», 2006. - S. 435 - 438.
УДК 821.161.1 (091)-4ТУРГЕНЕВ И.С. + 821.161.1(091) ДОСТОЕВСКИЙ Ф.М.
Е.М. КОНЫШЕВ
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы XI-XIX веков Орловского государственного университета E-mail: julia-julia75@mail.ru
UDC 821.161.1 (091)-4ТУРГЕНЕВ И.С. + 821.161.1(091) ДОСТОЕВСКИЙ Ф.М.
E.M. KONYSHEV
candidate of philology, associate professor, the department of History of the XI-XIX century of the Russian literature, Orel state university E-mail: julia-julia75@mail.ru.
БАЙРОНИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ В ИЗОБРАЖЕНИИ ТУРГЕНЕВА И ДОСТОЕВСКОГО A ROMANTIC PERSONALITY IN THE WORKS OF TURGENEV AND DOSTOYEVSKY
Байронический герой был одним из важнейших открытий эпохи романтизма. Но и в гораздо более поздний период подобный тип личности привлекает внимание русских писателей. У Тургенева он трансформируется в образ беспокойного и тоскующего нигилиста Базарова. Дальнейшую смену литературного кода эпохи осуществляет Достоевский, создавая образ Ставрогина. При этом если романтики поэтизировали всех тех, кто служит идее отрицания, то в творчестве христианского писателя Достоевского осуществляется обратный процесс. Он разрушает поэтический ореол, традиционно свойственный байронической личности, всемерно подчёркивая в центральном герое «Бесов» проявление безобразного и смешного начала.
Ключевые слова: Тургенев, Достоевский, байронизм, Базаров, Ставрогин.
Byron created a type of a romantic character that became one ofthe main discoveries of romanticism. Such personality always attracted Russians writers. Turgenev's Bazarov was a restless and melancholic nihilist and Dostoyevsky,s Stavroggin changed the literature code of the time. While the romantic writes poeticized those, who served the idea of negation, Dostoyevsky, in contrast, broke the poetic halo of romantic character and emphasized ugly and ridiculous origin in the main character in «Besy».
Keywords: Tyrgenev, Dostoevsky, вyronism, Bazarov, Stavrogin.
Ещё очень давно Г.А.Бялый предложил рассматривать образы, созданные Тургеневым и Достоевским, в плане их своеобразной эволюции. Он указывал, что Тургенев при анализе того или иного характера стремится показать, что представляет он собой как культурно-историческое явление, как проявляет он себя в обычной жизни. Цель Достоевского иная. Для него сущность раскрывается не в сегодняшнем состоянии факта, а в том, к чему он ведёт, во что может прорасти при крайнем своём развитии [4, 46-47]. Уже здесь исследователем подсказана возможность сопоставления Базарова и Ставрогина. В дальнейшем эта задача во многом будет выполнена в книге Н.Ф.Будановой «Достоевский и Тургенев»[5, 37-55] . В данной статье делается попытка высказать некоторые дополнительные наблюдения и проследить, как черты байронического героя проявляются в романах «Отцы и дети» и «Бесы».
Общепризнано, что поэзия Байрона оказала большое влияние на духовное развитие русского общества. Но при этом обычно имеют в виду эпоху Пушкина и Лермонтова. Между тем отзвуки байронических мотивов сохранялись в творчестве классических писателей даже тогда, когда тон в общественной жизни задавали нигилисты и утилитаристы. Это объясняется тем, что эпоха великих реформ сконцентрировала
перед Россией проблемы, решавшиеся в Европе на протяжении весьма длительного исторического периода. Определённые условия были и для утверждения просветительских идеалов, и для романтической реакции на просветительство, и всё это было неизмеримо усложнено тем новым опытом разочарований и открытий, который мог быть наиболее адекватно отражён только в реалистическом типе творчества. Как справедливо отмечал В.М. Маркович, «стремление и способность синтезировать традиции отдалённых друг от друга эпох (или несовместимых на иной исторической почве литературных направлений) составляет, по-видимому, одну из общих типологических черт, характерных для всей «большой» русской литературы нового времени»[13, 161].
Синтетический характер творческого метода Тургенева был убедительно доказан в работах Г.А. Бялого, Г.Б. Курляндской и других исследователей ещё в 60-70 годы прошлого века. Но если определение художественного метода писателя как прочно сложившегося, замкнутого в себе, неподвижного реализма давно и единодушно отброшено, то вопрос о влиянии на Тургенева конкретных романтических течений, несомненно, нуждается в дополнительном изучении.
Байронизм очень характерен для молодого
© Е.М. Конышев © E.M. Konyshev
Тургенева. Г.А. Бялый по этому поводу отмечал, что не только «меланхолический романтизм в духе Жуковского был близок молодому Тургеневу. Едва ли не большее влияние оказал на него романтизм протестующий - лермонтовского или байроновско-го толка» [3, 4].Байронические настроения звучат и в том часто цитируемом исследователями письме к Полине Виардо, где Тургенев пишет: «Я предпочитаю Прометея, предпочитаю Сатану, тип возмущения и индивидуальности. Какой бы я ни был атом, я сам себе владыка; и хочу истины, а не спасения; я чаю его от своего ума, а не от благодати» [17, 449]. Отнюдь не случайно одним из первых литературных опытов начинающего писателя станет драматическая поэма «Стено», где он пытается подражать английскому поэту. Конечно, в дальнейшей своей жизни Тургенев во многом отойдёт от юношеского увлечения Байроном, но отзвуки его поэзии будут сохраняться и в реалистических произведениях писателя. Д.С.Гутман вполне обоснованно отмечал ешё в 1971 году, что «представляется необходимым выяснить по крайней мере двоякое восприятие Байрона Тургеневым: 1) увлеченность молодого романтика в 30-годы - начале 40-х годов XIX в. тогдашним «властителем дум»; 2) байронические реминисценции (преимущественно - образные) в произведениях зрелого Тургенева-реалиста - принципиальное отталкивание его от байронизма, осуждение романтического индивидуализма байронических героев, полемика против романтизации действительности» [7, 236].
Вспомним, что писал Аполлон Григорьев о рассказе «Бежин луг». Среди крестьянских ребятишек, сидящих возле костра, он увидел «байронического мальчика», и «в лице байронического мальчика» [6, 250] критик нашёл отражение поэтической личности самого писателя. Конечно, подобное замечание поражает своей неожиданностью и оригинальностью. Всё-таки речь идёт о русской деревне. Казалось бы, причём здесь Байрон? Но, если вдуматься, оно вполне обоснованно. Просто романтик Аполлон Григорьев скорее, чем кто-либо другой, был способен уловить в «Записках охотника» отдалённую связь с художественным миром великого английского поэта.
Байронические реминисценции сохраняются и в романе, посвящённом изображению современной Тургеневу демократической молодёжи, в романе «Отцы и дети». Знаменательно, что замысел этого произведения возникает в Англии, где писатель отдыхал летом 1860 года. Знаменательны отзывы критиков и писателей, которые указывали (хотя часто в ироническом смысле), что в образе тургеневского нигилиста проступают черты романтического героя. Вспомним, как трактовал конфликт романа Н.Н. Страхов: «Базаров - это титан, восставший против своей матери-земли», и «как бы то ни было, Базаров всё-таки побеждён, побеждён не лицами ..., но самою идеею этой жизни» [18, 195]. Базаров - титан. Пусть это всего лишь образное выражение, но оно возникло не случайно. Н.Н.Страхов тонко уло-
вил, что тургеневский Базаров может расцениваться как одно из воплощений грандиозной, восстающей против всего мира титанической личности, которая в своё время была опоэтизирована романтиками. Это почувствовал даже М.А. Антонович, прославившийся своей нелепой трактовкой романа «Отцы и дети». Он писал: «По-видимому, г.Тургенев хотел изобразить в своём герое, как говорится, демоническую или байроническую натуру, что-то вроде Гамлета; но, с другой стороны, он придал ему черты, по которым и даже эта натура кажется самою дюжинною и даже пошлою, по крайней мере, весьма далёкой от демонизма. И от этого в целом выходит не характер, не живая личность, а карикатура...» [2, 42]. Обвиняя Тургенева в злостном искажении облика передовой молодёжи, критик «Современника», безусловно, ошибался, и всё-таки демонические и байронические черты в образе Базарова он отметил, пусть, может быть, случайно, но вполне обоснованно. Самое же главное, конечно, это восприятие романа Достоевским. Как известно, он не раз высказывался о Базарове. Остановимся на одной реплике, прозвучавшей в романе «Бесы». Степан Трофимович Верховенский заявляет: «Я не понимаю Тургенева. У него Базаров это какое-то фиктивное лицо, не существующее вовсе; они же первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее. Этот Базаров это какая-то неясная смесь Ноздрёва с Байроном...» [9, 71]. Следует учесть, что при всем ироническом отношении писателя к данному персонажу он часто передаёт ему собственные мысли.
Конечно, в приведённом выше высказывании Степана Трофимовича Верховенского речь идёт не только о Байроне, упоминается и Ноздрёв. Упоминается с полным основанием. В характере Базарова хватает грубости, резкости. В ряде сцен описание его таково, что о романтизме не может быть и речи. И всё же к достоверному описанию демократической молодёжи шестидесятых годов образ Базарова не сводится. Об этом в своё время весьма убедительно писал Д.Н.Овсянико-Куликовский: «Смотреть на Базарова, как на тип наших «нигилистов» или «мыслящих реалистов» 60-х гг. нет никакой возможности. К этому «движению», в сущности безобидному, Базаров примыкает чисто внешним образом. Отрицание искусства, глумление над Пушкиным, культ естественных наук, материалистическое мировоззрение - всё это только «механически» связывает Базарова с известными кругами молодёжи того времени. Но ведь Базаров интересен и так значителен вовсе не этими «взглядами», не «направлением», а внутренней содержательностью и сложностью натуры, в самом деле «сумрачной», «наполовину выросшей из почвы», огромной силой духа, наконец - при демократизме «до конца ногтей» - такой независимостью мысли и такими задатками внутренней свободы, каких дай Бог настоящему философу» [15, 54]. Хотелось бы выделить в данном суждении известного литературоведа указание на
то, что в Базарове воплощено стремление к свободе и независимости человеческого духа. Д.Н.Овсянико-Куликовский считает подобные качества свойством настоящего философа, и с ним можно согласиться. Но следует добавить, что для Тургенева это признак ещё и несколько иной системы ценностей. Вспомним слова писателя: «Романтизм есть не что иное как апофеоза личности» [19, 220]. Между тем именно как апофеоза человеческой личности представлен в романе образ Базарова. И в этом, несомненно, отразилась глубинная связь Тургенева с романтизмом. Современный английский исследователь Р. Фриборн пишет: «В контексте развития мировой литературы, русская литература девятнадцатого века трансформировала образ уединённого, байроновского героя, типичного для романтического воображения, в реалистический образ «нового человека», обусловленного, но и как-то пересозданного условиями русской действительности» [21, 17]. Трансформация образа, конечно, была очень значительной. Но сохранялась и связь байроновской идеи личности с осмыслением типа «нового человека» в романе «Отцы и дети». С романтическим бунтарём и отщепенцем Базарова роднит его индивидуализм. Мы как-то не очень охотно признаём, насколько он присущ тургеневскому герою. Некоторые характерные высказывания Базарова мы склонны объяснять временными обстоятельствами, депрессией. Например: «А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?» [20,325]. Между тем подобное заявление вполне соответствует основам ба-заровского мировоззрения. Нельзя не вспомнить, что Базаров весьма не понравился значительной части революционно-демократической молодёжи. И для этого были причины. Личности базаровского типа, если они не маскируют своих взглядов, мало уместны в той среде, где человека призывают к дисциплине, самопожертвованию, служению народу. Думается, что именно индивидуализм Базарова был одной из причин неприятия его теми, кто мечтал о хрустальных дворцах, кто идеализировал общину и верил в социалистические инстинкты русского крестьянина. Индивидуализм Базарова, кстати, хорошо почувствовал Писарев: «Ни над собой, ни вне себя, ни внутри себя он не признаёт никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого принципа» [16, 11]. Писарев, правда, никакого возмущения при этом не выражал, истолковывая взгляды Базарова в духе собственных утилитарных этических принципов.
Важно ещё раз подчеркнуть, что индивидуализм тургеневского героя носит во многом именно романтический характер. Ведь Базаров предстаёт перед нами во многом как мятежный бунтарь и разрушитель. Он восстаёт против авторитетов и готов переступить все преграды, воздвигаемые законом, властью, государством. Вспомним тот эпизод романа, когда Базаров провозглашает лозунг всеобщего,
тотального отрицания:
- В теперешнее время полезнее всего отрицание, - мы отрицаем <.>
- Как? Не только искусство, поэзию . но и . страшно вымолвить .
- Всё, - с невыразимым спокойствием повторил Базаров [20, 243].
Здесь ощущается то упоение идеей отрицания, то демоническое вдохновение, которое затем привлечёт внимание Достоевского. Базаров увлечён наукой, много работает, способен к созиданию, но чувствуется, что жажда разрушения также находит отклик в его сердце. Следует добавить, что в романтизме выделяется ряд течений. Для того из них, которое связано с именем Байрона, характерна как раз идеализация отрицания. Подобной идеализации подвергаются настроения, в которых выражено неприятие не только существующего общественного порядка, но и всего мироустройства. Это было обусловлено глубоким кризисом просветительских воззрений в конце восемнадцатого - начале девятнадцатого века. Достоевский указывал, что именно в поэзии Байрона «зазвучала тогдашняя тоска человечества и мрачное разочарование его в своём назначении и обманувших его идеалах. Это была новая и неслыханная тогда муза мести и печали, проклятия и отчаяния. Дух байронизма вдруг пронёсся как бы по всему человечеству» [11, 114]. Для России нечто подобное сохраняло своё значение и в более поздний период. Наша страна, как известно, запаздывала в своём историческом развитии. Те феодальные порядки, которые на Западе были разрушены в ходе Великой Французской буржуазной революции, у нас сохранялись по крайней мере до 1861 года. Как отмечал В.В. Кожинов, «русские революционные демократы, одновременно являвшиеся и просветителями - Белинский, Герцен, Щедрин, Чернышевский. Добролюбов, Некрасов, - решали в России задачи, подобные тем, которые решали во Франции такие просветители, как, скажем, Руссо или Дидро» [12, 278279]. Но в России шестидесятых годов девятнадцатого века просветители, испытывая многочисленные иллюзии, самой историей были подведены гораздо ближе к тому, чтобы ощутить трагическое противоречие между своими идеалами и действительностью. В романе Тургенева «Отцы и дети» именно это противоречие передано с огромной художественной силой. С одной стороны, Базаров по своим взглядам очень близок к просветителям. Не случайно есть версия, что прототипом его был Добролюбов. Для Базарова характерна, особенно в начале романа, безраздельная вера в разум, в науку, в способность человека на рациональной основе перестроить и самого себя, и окружающую действительность. Но, с другой стороны, его просветительские представления всё время оказываются слишком схематичными и односторонними. Жизнь, загадочная, сложная, таинственная, постоянно опровергает тургеневского героя. В результате Базаров оказывается в состоянии духовного кризиса, глубокого нравственного смятения. По мере развития
сюжета Тургенев изображает уже не самоуверенного, а, как писал Достоевский, «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм»[8, 59]. Именно этому Базарову становятся свойственны тоска, скука, меланхолия и разочарование в жизни: «Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня не было и не будет." [20, 323] Тургенев передаёт здесь герою не только свои мысли и чувства, свои настроения космического пессимизма, но и ту мировую скорбь, которая впервые была отражена в творчестве великого английского поэта. Эта скорбь проявляется в рассуждениях Базарова не случайно. Масштаб личности героя настолько значителен, что сфера его чувств и переживаний выходит далеко за пределы тех проблем, которые волновали «мыслящих реалистов» 60-х годов.
Конечно, байронические мотивы звучат в романе Тургенева достаточно приглушённо. Но они становятся совершенно очевидными, когда нигилиста начинает изображать Достоевский. Создавая образ Ставрогина, в котором даётся один из вариантов ба-заровского типа, Достоевский специально подчёркивает в своём герое байроническое начало: «Его воспитатель сумел дотронуться в сердце своего друга до глубочайших струн и вызвать в нём первое, ещё неопределённое ощущение той вековечной, священной тоски, которую иная избранная душа, раз вкусив и познав, уж не променяет потом никогда на дешёвое удовлетворение» [9, 35].
У Достоевского было сложное отношение к байронизму. Он признавал значение великого поэта и видел в его творчестве выражение одного из важнейших моментов духовного развития европейского общества. Но разочарование в просветительских идеалах Достоевский считал уже пройденным этапом. Он верил, что России предстоит открыть всему миру истины Православия, показать пример настоящего братства и любви к людям. В свете этих религиозно-философских воззрений писателя байронический герой представал как тип человеческой личности, достойный резкого осуждения. Можно ещё раз напомнить, что восприятие тургеневского Базарова двоится в художественном мире Достоевского. Именно такое двойственное восприятие становится одним из импульсов к созданию образа Ставрогина. Проницательный критик С. Рассадин пишет: «Смесь гоголевского гротескного буяна и романтичнейшего из поэтов - взрывоопасна. И, главное, если всё-таки не примем сказанное Верховенским-старшим за формулу базаровского феномена, то она точь-в-точь подходит тому, кто, не будь Базарова, может быть, и не появился бы на свет. Николаю Ставрогину. Его чисто ноздрёвским безобразиям, преступающим нормы и приличий и нравственности; его почти байроновской жертвенности. Пусть даже Грецию, за которую отправился жертвенно умирать (и умер)
Джордж Гордон Байрон, в безумно-нелепом мире Бесов заменила безумная же «хромоножка» Марья Тимофеевна, с которой богач и красавец Ставрогин пошёл под венец»[17, 135]. Писатель тщательно воспроизводит важнейшие особенности байронического героя и одновременно вносит очень серьёзные изменения в структуру его характера. С одной стороны, Ставрогин описывается так, что он вполне соответствует высокому романтическому герою. Этот аристократ и нигилист красив, силён, смел, умен, таинственен. Ему свойственно сознание своего превосходства над другими людьми, спокойная властность и гордость. Ставрогин буквально царит над окружающими в силу своего неоспоримого превосходства над ними. С другой стороны, многие его действия, его преступления отличаются какой-то исключительной низостью и некрасивостью. Вспомним исповедь Ставрогина, когда он признаётся Тихону в насилии над маленькой девочкой:
- Итак, вы в одной форме, в слоге, находите смешное? - настаивал Ставрогин.
- И в сущности. Некрасивость убьёт, - прошептал Тихон, опуская глаза.
- Что-с? Некрасивость? Чего некрасивость?
- Преступления. Есть преступления поистине некрасивые. В преступлениях, каковы бы они ни были, чем более крови, чем более ужаса, тем они внушительнее, так сказать картиннее; но есть преступления стыдные, позорные, мимо всякого ужаса, так сказать, даже слишком уж не изящные...
- То есть, - подхватил в волнении Ставрогин,-вы находите весьма смешною фигуру мою, когда я целовал ногу грязной девчонки. и всё, что я говорил о моём темпераменте и. ну и всё прочее. понимаю. Я вас очень понимаю. И вы именно потому отчаиваетесь за меня, что некрасиво, гадливо, нет, не то что гадливо, а стыдно, смешно, и вы думаете, что этого-то я всего скоре не перенесу?
Тихон молчал [10, 28] .
Известный литературовед И.Л. Альми справедливо отмечает, что «по Достоевскому, в «бесовстве» чрезвычайно значителен момент пародирования высокого, искажения «образца». В облике Ставрогина ореол, полученный в наследство от романтической поэзии, совмещается с проявлениями безобразно смешного начала (реакция Тихона на исповедь великого грешника» [1, 7].
В свое время гуманисты совершили своеобразный переворот в литературе, когда стали поэтизировать Сатану, Мефистофеля и всех тех, кто служит идее отрицания и разрушения. Особенно увлекались этим революционные романтики, которые возвеличивали образ бунтаря, мятежника, разбойника и т.д. Личность должна была лишь быть масштабной, чтобы стать предметом эстетического восхищения. Такая личность, как, например, Манфред или Каин у Байрона, вполне могла проявлять себя именно в нарушении запретов, в преступлении. При этом, разумеется, речь шла о возвышенных преступлениях. Но
ведь преступление может быть и низменным, безобразным. Романтикам возможность таких преступлений в голову не приходила, хотя, в принципе, как показывает Достоевский, это вполне соответствовало их ценностным установкам, где этическое и эстетическое могли и не совпадать. Ведь байронический герой воспринимает себя как центр мироздания. Всё соотносится с ним, и поэтому для него нет иерархии высокого и низкого, прекрасного и уродливого.
Для Ставрогина невыносима мысль о том, что кто-то или что-то может поставить предел его свободной воле. Стремясь к безграничному самоутверждению, он неизбежно приходит в столкновение с тем миропорядком, который установлен Богом. Ставрогин говорит о том, что он с одинаковым удовольствием может сделать как доброе, так и злое дело: «Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие» [9, 514]. Можно предположить, что Ставрогин в равной мере способен к добру и злу. Это не совсем так. Он как раз очень предсказуем. Если он делает что-то хорошее, то у него обязательно возникает желание это испортить, разрушить, уничтожить. Ему хочется переступить ту черту, за которой чудится полная свобода от всех запретов. Чем более возвышенными и прекрасными являются его действия в определённый момент, тем более острое наслаждение доставляет ему предчувствие, что он всё это разрушит. Ставрогин отравлен злом. Все его самоотверженные поступки, все его подвиги изначально таят в себе зло, они двусмысленны. Ставрогин способен публично признать свой брак с хромоножкой, но всё кончится тем, что она будет убита по его согласию. Он прощает пощёчину, полученную им от Шатова, но в конечном счёте также позволит убить его. Он пишет свою исповедь-покаяние, но она становится дерзким вызовом как людям, так и Богу. Подобное влечение ко злу и разрушению может показаться каким-то странным извращением. Но здесь проявляется именно закономерность. Достоевский сумел её понять и показать потому, что он оценивал романтического героя как христианский писатель.
Переоценка байронической личности - одна из важнейших особенностей романа Достоевского. Она проявляется не только в сюжетной основе «Бесов», но и в самой манере изображения. Писатель, с одной стороны, разрушает тот особый ореол, блеск и обаяние, которые окружают романтического героя, с другой - всемерно подчёркивает в нём проявление бесовских сил.
И заглавие произведения, и оба эпиграфа к нему, стихотворение Пушкина «Бесы» и евангельский рассказ о бесах, изгнанных Христом из одержимого ими и вошедших в стадо свиней, свидетельствует о том, что темою романа служит проявления бесовского начала в русском обществе.
Конечно, демонология романа «Бесы» всё же во многом отличается от средневековых мисте-
рий. Борьба с демоническими силами перенесена у Достоевского в духовную сферу человека. В романе прежде всего показано, через какие стороны души бесовское начало способно воплотиться в человеческой жизни. Одни и те же сцены можно воспринимать как в реалистическом, так и мистическом смысле. Тогда возникает ощущение, что главный герой романа Ставрогин одержим бесом (или бесами), о чём свидетельствуют с очевидностью его галлюцинации, в которые он погружается: «И вдруг он, впрочем в самых кратких и отрывистых словах, так что иное трудно было и понять, рассказал, что он подвержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюцинациям, что он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и «разумное», «в разных лицах и в разных характерах, но оно одно и то же, а я всегда злюсь.» [10, 218]. Ставрогин видит себя во власти дьявола, он чувствует живое присутствие чёрта, видит его воочию перед собой, хотя, осмысляя эту сцену в реалистическом смысле, мы можем истолковать появление перед ним чёрта как галлюцинацию.
Анализируя личность Ставрогина, нельзя не остановиться на том, как Достоевский изображает тех героев романа, которые попали под его влияние.
Про Кириллова ему говорят: «Вы утверждали в нём ложь и клевету и довели разум его до исступления... Подите взгляните на него теперь, это ваше создание.» (9, 197). Но то же самое можно сказать и о многих других персонажах романа. Вот, например, описание одного из главных нигилистов в романе. Согласно правильному замечанию Волынского А.Л. в его работе «Книга великого гнева» Достоевский придал Петру Степановичу Верховенскому даже внешний вид чёрта:
«Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому не нравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. Выражение лица словно болезненное, но это только кажется. У него какая-то сухая складка на щеках и около скул, что придаёт ему вид как бы выздоравливающего после тяжкой болезни. И, однако же, он совершенно здоров, силен и даже никогда не был болен <...> Выговор у него удивительно ясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зёрнушки, всегда подобранные и всегда готовые к вашим услугам. Сначала это вам и нравится. Но потом станет противно, и именно от этого слишком уже ясного выговора, от этого бисера вечно готовых слов. Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком» (9, 144).
Пётр Степанович стал нигилистом под влиянием Ставрогина, это его создание. Именно от главного героя романа идёт то бесовское начало, которое
вдруг проступает в облике младшего Верховенского. Поэтому приведённая выше цитата также может быть использована для объяснения личности Николая Ставрогина. Подобных страниц в романе много. Как отмечали неоднократно различные исследователи, все более или менее значительные образы романа являются душевными персонифицированными проявлениями одно существа - Ставрогина. Поэтому можно утверждать, что когда в том или ином персонаже «Бесов» вдруг начинает проявляться злая потусторонняя сила, писатель показывает не только его, но и Ставрогина.
Подобное изображение почти всегда имеет двойной план. Если на страницах «Бесов» описывается скандал, припадок, убийство и т. д., то любую подобную сцену можно воспринимать, давая ей реалистическое и психологическое истолкование, но можно видеть в ней мистический смысл, можно видеть описание людей, попавших под власть бесов. Г.А. Меер в книге «Свет в ночи (О «Преступлении и наказании») утверждает: «Нельзя ни на минуту забывать, читая «Преступление и наказание», «Бесов» и «Братьев Карамазовых», что в свои зрелые годы, по-
сле духовных прозрений, посетивших его на каторге, Достоевский по средневековому, подобно Гоголю, верил в реальное существование дьявола» [14, 19]. Возможно, что это утверждение слишком категорично, но оно хорошо передаёт то художественное впечатление, которое остаётся у нас после чтения Достоевского. Великий писатель называл свой метод «реализмом в высшем смысле» потому, что он стремился показать действительность такой, какой она предстаёт в восприятии христианина.
Подводя общий итог, необходимо подчеркнуть следующее. В романах Тургенева и Достоевского отразилась история духовного развития как русского, так и европейского общества. Байронизм был одним из его этапов, и настроения мировой скорби, разочарования в жизни не могли не проявиться у таких важнейших персонажей классической литературы, как Базаров и Ставрогин. Но если Тургенев, изображая необычайно масштабную личность своего героя, в известной мере сохраняет романтическую традицию, то Достоевский качественно её переосмысляет в свете христианского идеала.
Библиографический список
1. Альми И.Л. О составе «поэмы» в романе «Бесы» // Достоевский и современность. Новгород, 1989.
2. Антонович М.А. Литературно-критические статьи. М., Л. 1961.
3. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм. М.,Л. 1962.
4. Бялый Г.А. О психологической манере Тургенева (Тургенев и Достоевский) // Русская литература. 1968. № 4. С. 46-47.
5. Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев. Творческий диалог. Л.,1987.
6. Григорьев А.А. И.С.Тургенев и его деятельность. По поводу романа «Дворянское гнездо» / Григорьев А.А. Литературная критика. М. , 1967.
7. Гутман Д.С. Тургенев и Байрон // Курский госуд. пед. инст. Уч. зап. Т.74. 3-й межвузовский тургеневский сб. Орёл -1971.
8. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л. 1972-1985. Т. V
9. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л. 1972-1985. Т. X.
10. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л. 1972-1985. Т. XI.
11. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л. 1972-1985. Т. XXVI.
12. Кожинов В.В. О принципах построения истории литературы // Контекст - 1972. М., 1972.
13. Маркович В.М. О русском реализме XIX века // Вопросы литературы. 1978. №9.
14. МеерГ.А. Свет в ночи (о «преступлении и наказании»). Париж, «Посев», 1967.
15. Овсянико-КуликовскийД.Н. Собр. соч.: В 9 т. СПб, 1909. Т. 2.
16. ПисаревД.И. Соч.: В 4 т. М.,1955. Т.2.
17. Рассадин С.Б. Русская литература от Фонвизина до Бродского. М., 2001.
18. Страхов Н.Н. Литературная критика. СПб., 2000.
19. ТургеневИ.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М.-Л., 1960-1968. П.,Т. I.
20. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28.т. М.-Л., 1960-1968. С., Т. 8.
21. Фриборн Р. Франкенштейн и Базаров // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1995.
References
1. Almy I.L. About composition of the «poem» in the novel «The Devels» // Dostoevsky and contemporaneity. Novgorod, 1989.
2. Antonovich M. A. Literary and critical articles. M.- L. , 1961.
3. Bjalyj G. A. Tyrgenev and Russian realism. M.-L., 1962.
4. Bjalyj G. A. About Turgenev's psychological manner (Turgenev and Dostoevsky) // Russian literature. 1968.№4. Р. 46-47.
5. Budanova N.F. Dostoevsky and Turgenev. Creative monologue. L. 1987.
6. Grigoryev A. A. Literary criticism. M., 1967.
7. Gytman D. S. Tyrgenev and Byron // Kyrsk State pedagogical institute. Scientific notes. V. 74. 3 Tyrgenev's
collection. Orel - 1971.
8. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L.1972-1985. V V.
9. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L. 1972-1985. V. X.
10. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L. 1972-1985. V. XI.
11. Dostoevsky F. M. Complete works: In 30 v. L. 1972-1985. V XXVI.
12. Kozhinov V. V. History of literature : building principles // Context - 1972.
13. Markovich V. M. About Russian realism XIX century // Problems of literary. 1978. № 9.
14. Meer G. A. Light into night (About «Grime and Punishment»). Рaris, «Crops», 1967.
15. Ovsjanniko-Kulikovsky D.N. Collected works: In 9 v. SPb.,1909. V.2.
16. Pisarev D. I. Works: In 4 v. M., 1955. V.2.
17. Rassadin S.B. Russian literature from Fonvizin to Brodsky. M.,2001.
18. Strahov N. N. Literary criticism. SPb., 2000.
19. Tyrgenev I. S. Complete works and letters: In 28 v. M.- L., 1960-1968. L. V. I.
20. Tyrgenev I. S.Complete works and letters: In 28 v. M.- L., 1960-1968. W. V. 8.
21. Freeborn R. Frankenstein and Bazarov// Bulletin Moscow university. Series 9. Philology. 1995.
УДК 821.161.(091) - 4 ПЛАТОНОВ А. И.В. ЛУКИН
аспирант кафедры русской литературы XI-XIX веков Орловского государственного университета E-mail: LUKINGOR@yandex.ru
UDC 821.161.(091) - 4 ПЛАТОНОВ А.
I.V. LUKIN
postgraduate student of Department 'Russian Literature of XI-XIX centuries', Orel State University E-mail: LUKINGOR@yandex.ru
ОБЩНОСТЬ ПОВЕСТИ А. ПЛАТОНОВА «ЯМСКАЯ СЛОБОДА» И ЕГО РАССКАЗОВ «МУСОРНЫЙ ВЕТЕР» И «РЕКА ПОТУДАНЬ» В МИФОПОЭТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
THE SIMILARITY OF THE NOVEL "YAMSKAYA SLOBODA" AND SHORT STORIES "MUSORNY VETER" AND «"HE RIVER POTUDAN" BY ANDREI PLATONOV
В статье анализируется сходство мифологических мотивов повести Андрея Платонова «Ямская слобода» и рассказов «Мусорный ветер» и «Река Потудань». Выяснение причин общности мифопоэтического субстрата этих произведений указывает на типичность конфликта между бездуховной средой и носителем светлого сознания в творчестве Платонова.
Ключевые слова: Платонов, мифопоэтика, автоинтертекстуальность, квазисмерть, сознание.
In this article the author analyses the similarity of mythological motives of the novel "Yamskaya Sloboda" and short stories "Musorny Veter" and "The River Potudan" by Andrei Platonov. Identifying the reasons of the community of mythopoetic substrate in these pieces helps to point out the typical nature of the conflict between the spiritually impoverished environment and the bearer of the "clear consciousness" in Platonov's works.
Keywords: Platonov, mythopoetics, auto-intertextuality, quasi-death, consciousness.
Автоинтертекстуальность прозы Платонова - явление, которое затрагивают в своих работах почти все исследователи его творчества. Леонид Карасёв по этому поводу даже заметил: «Платонов на редкость однообразный писатель» [11: 26]. Тот же учёный, говоря о тесной связи текстов Платонова между собой, отмечает: «Нечто подобное можно увидеть у Достоевского, где одни и те же элементы, настойчиво повторяясь, создают «эмблематический сюжет» или «онтологическую схему», контуры которой проступают почти во всех его крупных вещах» [10: 123]. Автоинтертекстуальность творчества Платонова во
многом обусловлена мифопоэтическими образами и категориями, которые можно встретить в текстах писателя (зачастую эти тексты написаны с разницей в десятилетия).
Цель нашей работы - исследование общности ми-фопоэтических мотивов повести «Ямская слобода» и рассказов «Мусорный ветер» и «Река Потудань». Конечно, поиск общих мифолого-фольклорных истоков трёх произведений Платонова важен не сам по себе, а как средство для интерпретации текстов писателя. Нам важна не столько отдельно взятая автоинтертекстуальность Платонова, сколько «онтоло-
© И.В. Лукин © I.V. Lukin
