Баснословие о заговоре Милославского и Софьи во время «Хованщины» Текст научной статьи по специальности «История и археология»

А.П. Богданов

БАСНОСЛОВИЕ О ЗАГОВОРЕ МИЛОСЛАВСКОГО И СОФЬИ ВО ВРЕМЯ

«ХОВАНЩИНЫ»

Выдающийся советский историк Виктор Иванович Буганов, тщательно исследовав источники о Московском восстании 1682 г. и опубликовав многие из них, показал, что это было народное движение с социально обусловленными требованиями. Объяснение событий восстания, раскрытых в его монографии (Буганов, 1969: 11-362), не требовало традиционных отсылок к коварным замыслам и деяниям придворных: боярина И.М. Милославского, царевны Софьи Алексеевны и князя И.А. Хованского. Тем не менее, рассказ о них в книге Буганова присутствует, вызывая у читателя сомнения: это было восстание «снизу», если московских стрельцов и выборных (т.е. гвардейских) солдат можно полагать «низами общества», или заговор «сверху», спровоцировавший что-то вроде «бунта янычар»? Или то и другое вместе, когда часть «верхов» пользуется взрывом народного гнева, направляя его на своих противников при Дворе?

Буганов объяснял свою позицию так. Восстание стрельцов, выборных солдат и вообще всех «служилых по прибору» в Москве и других городах в 1682 г. по своим причинам, хорошей самоорганизации, действиям и целям не нуждается в мотивировке участием придворных заговорщиков. Но о «кабинетных» замыслах разных лиц решить свои проблемы руками восставших рассказывают некоторые свидетели и современники событий, мнения которых прочно вошли в историографию. Просто отбросить их как недостоверные нельзя. Ведь мог же кто-то из рассказчиков о «придворном заговоре» знать что-то, что было неизвестно всем другим участникам, жертвам и свидетелям восстания!

Заинтригованный мыслью, что в исторической науке не всегда можно применить «бритву Оккама», исключив недостоверные сообщения и даже политически ангажированные лжесвидетельства из общей картины событий, в таких домыслах не нуждающейся, я обратился к изучению отраженных в источниках версий Московского восстания. Каждая из них менялась со временем, но по происхождению версий было три. Одна принадлежала участникам восстания и сочувствующим им. Она описывает причины, цели и ход народного восстания, агитационно, но близко к истине. Другая версия, о «заговоре Хованских», была создана боровшимся с восстанием правительством (царевны Софьи, В.В. Голицына, Одоевских, Ф.Л. Шакловитого и и др.). Она оказалась действенной, но не выдерживала критики без третьей версии, успешно запущенной противниками правительства Софьи из придворных кругов. С ней мы в этой статье и познакомимся, объяснив вначале название оперы М.П. Мусоргского.

Версия о заговоре князей Хованских была в сентябре 1682 г. сочинена и распространялась правительством с целью искоренения охватившего общество убеждения, что вооруженные граждане, стрельцы и солдаты, способны не только поднять восстание, но и победить, взяв власть и наведя порядок в столице, да еще и воздвигнуть своей победе памятник на Красной площади. Возложив вину на скоропалительно казненных князей Хованских, якобы устроивших бунт, чтобы сесть на царство, правительство Софьи снимало вину с восставших и открывало путь к примирению с ними путем компромисса. А по большому счету получало шанс побороть уже весьма популярную среди русских современников идею, будто народ сам может восстать за правду и спасти Российское царство от захвативших власть корыстных «изменников-бояр и думных людей». Постепенно версия восставших действительно была побеждена и вытеснена версией правительства (Богданов, 1984: 131-146).

Московское восстание стало «Хованщиной», хотя в реальный контекст событий 1682 г. версия правительства вписывалась с большим трудом. Даже лояльные к царевне Софье русские свидетели, вроде Сильвестра Медведева или Ивана Афанасьевича Желябужского, предпочитали описывать события так, как они реально происходили, а объ-явительную грамоту правительства с версией о Хованщине приводить по времени ее появления. Так же поступали знавшие Москву не понаслышке иностранцы. Русские ученые историки, вслед за первым среди них Медведевым, понимали, что версия «заговора Хованского» хромает, и пытались увязать ее с версией о заговоре Софьи и Мило-славского, будто бы инспирировавших восстание (Буганов, 1969: 139-143).

Именно эта версия, где первоначально в центре стоял коварнейший заговорщик боярин Иван Михайлович Милославский (к которому затем была присоединена Софья, потому что боярин в результате своих якобы бывших интриг ничего не получил, а царевна стяжала власть), произвела наибольшее впечатление на иностранцев, а затем и на русских историков. Она подробно изложена в двух сочинениях, связанных с видным деятелем петровской эпохи графом Андреем Артамоновичем Матвеевым, сыном казненного восставшими экс канцлера А.С. Матвеева.

Первое из них — «История о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева», в которой нас интересует «Объявление о возвращении из заточения ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева и о кончине его» (История, 1785: 367-427) — раскрывает множество тайн московского двора 1670 — начала 80-х гг. Это почти знакомые современному читателю политические мемуары. В их центре — судьба канцлера, правившего в России в последние годы царствования Алексей Михайловича, сосланного при его сыне Федоре, но затем прощенного и возглавившего правительство весной 1682 г., когда после смерти царя-реформатора бояре во главе с патриархом Иоакимом посадили на царство ребенка Петра, обойдя его совершеннолетнего брата Ивана. Едва взявшись подавить вспыхнувшее в Москве восстание ненавистных автору стрельцов, боярин был ими убит.

Автор «Истории», предположительно, учитель А.А. Матвеева, православный шляхтич Иван Лаврентьевич Поборский, отправившийся ссылку вместе с семьей опального канцлера (Байдин, 2019), сделал повествование захватывающим не только за счет личных впечатлений (такого было много и в летописании XVII в.), но смело раскрывая «корни и нити» скрытых ото всех политических интриг. Последнее было модным в сочинениях западных европейцев о России, в частности потому, что усомниться в достоверности рассказов читатели не могли в силу недостатка информации. Впрочем, соответствие описанных интриг и действующих лиц исторической реальности мало кого волновало. Важнее было ощущение внутренней связи событий, которое в меру своего таланта давал каждый автор. «История» формировала впечатление, что объясняет ход истории России с конца царствования Алексея Михайловича до Московского восстания 1682 г. деятельностью и интригами узкого круга придворных, противников и сторонников опального канцлера.

Сама «История», рассчитанная на русского читателя, была написана свидетелем событий и с использованием письменных источников. Н.И. Новиков утверждал, что в заглавии лучшего списка «Истории», который он публикует, говорилось, будто включенные в текст челобитные опального канцлера «писаны собственною рукою сына его Андрея Артамоновича» (История, 1785: XV). Нельзя совершенно исключить, что и вся «История», завершенная не ранее кончины графа в 1728 г., принадлежит его перу (Самарин, 1998).

Этим участие графа в оправдании отца и защите чести семьи не ограничилось. Видимо, после 1716 г. (Погодин, 1875: 7), граф Андрей Матвеев составил похожие по тональности и позициям (но отличающиеся в некоторых деталях) «Записки» о полити-

ческой борьбе 1680-1690-х гг., связывающие стрелецкие «бунты» 1682 и 1698 гг. одной цепью тайных придворных интриг боярина И.М. Милославского и, в более мягкой форме, его родственницы царевны Софьи Алексеевны (Записки, 1841: 1-94).

По форме «Записки» Матвеева близки к летописным повестям о Московских восстаниях конца XVII в. едва ли не в большей мере, чем «Объявление» в «Истории о невинном заточении». Стойкость этой русской литературной традиции тем более показательна, что оба сочинения были написаны учеником и учителем польского языка и латыни, на которых 13-14-летний Андрей Матвеев читал и писал еще в ссылке с отцом (Байдин, 2019: 206), знатоками западной книжности. Впоследствии (около 1705), но задолго до написания Записок, Андрей Артамонович освоил и французский. Уже в библиотеке его отца было 77 книг на иностранных языках (Опись, 1900: 7-31; Романова, 2005), а в его личном собрании — 724 книги (Библиотека, 1985: 14-16).

Автор «Истории» был в Великом посольстве (1698-1699). Его ученик знакомился со способами описания политических событий с 1699 г. во время службы в Нидерландах, Священной Римской империи германской нации и Франции. При этом даже «Дневник неофициальной миссии ко французскому двору» (Русский дипломат, 1972), составленный Матвеевым по итогам его визита в Париж в 1705-1706 гг., не имеет почти ничего общего с западными дневниками и мемуарами (Алпатов, 1976: 205-212). Это и не вполне статейный список (посольский отчет), с формой которого автор был отлично знаком. Описание Матвеевым Франции с ее государственным устройством, экономикой, вооруженными силами, политикой, жизнью королевского двора, в том числе интимной, культурой, архитектурой, достопримечательностями и произведениями искусства отличается по форме и от традиционных русских «хожений», включая профессиональные путевые записки дипломатов.

«Дневник» больше всего напоминает западные описания варварских государств, вроде популярной и в России книги белорусско-польского историка Симона Старо-вольского «Двор цесаря турецкого и жительство его в Константинограде», изданной в Кракове в 1646 г. и выдержавшей в России XVII в. восемь переводов (Чистякова, 1963: 351-352), из которых лучший, сделанный А.И. Лызловым, вошел в его популярную «Скифскую историю» (Лызлов, 1990: 279-342, 444-445). Ирония русского дипломата, вернувшего западным коллегам их форму описания «чужих» стран, показывает нам, что Матвеев, как и его белорусско-польский учитель, составивший «Историю о невинном заточении», понимали своеобразие взглядов иноземных авторов на Россию.

В обоих произведениях, излагающих матвеевскую версию событий XVII в., с удовлетворением отмечается, что о Московском восстании 1682 г. пишут иностранцы. Матвеев во вступлении к «Запискам» констатирует, что правда о «трагедии», связанной с гибелью его отца, «на иностранных языках при цесарском и при королевских европейских дворах подробно печатными книгами изображенная гласится» (Записки, 1841: 2). В «Истории» сказано, что «не токмо на российском, но и на других уже иностранных языках истории не токмо письменныя, но и печатныя с довольным изъяснением о кровавом и ужасном том бунте от разных авторов и описателей достоверных обстоятельно собранныя, не в одном Российском государстве, но и по всему уже все-ленныя умному свету сказуют» (История, 1785: 425).

Удовлетворение авторов не случайно, ведь речь идет о распространении за границей именно матвеевской версии событий, как наиболее удовлетворяющей потребности западных читателей и отвечающей их взглядам на варварскую Россию. Русские авторы еще долго так писать о событиях в своей стране не могли. При этом в форме, а при внимательном взгляде и в содержании «Записок» и «Истории», много осталось от традиционных русских повременных записей: летописных, хронографических, личных. Оба автора, или, по достаточно популярной в науке версии, один, не могли обойти об-

щеизвестный современникам факт, что «бунты» служивых по прибору возникли как самостоятельные движения «снизу», имевшие практические причины. Адепты опального канцлера Матвеева могли лишь подробно выдумывать участие, которое принял в направлении этих движений ненавистный им и царю Петру Алексеевичу боярин И.М. Милославский, и, намного осторожнее, приплетать к сговору с восставшими старшую сестру Петра, царевну Софью. То и другое было ложью, вызванной ненавистью к якобы властолюбивому Милославскому, которого они обвиняли в ссылке и гибели А.С. Матвеева (боярин в восстании 1682 г. не участвовал и ничего в итоге не получил), и нелюбовью к царевне, которая смогла народное восстание утишить и стяжала временную (1682-1689) власть, оттеснив от нее сторонников Петра, среди которых первым был убитый восставшими канцлер Матвеев.

Но именно эти, приложенные к реальным фактам, измышления, предварительно разогнанные в «Записках» и «Истории» более реалистичным описанием борьбы кланов за место у трона юного царя Федора Алексеевича, и были особенно интересны иностранцам как захватывающее погружение в тайны московского двора. Приводимые русскими авторами (или автором) фактические сведения, мешающие использовать главный сюжет борьбы за власть «в верхах», и даже, по логике, противоречащие ему, западному человеку было легко отбросить. Это восприятие рассказов 16-летнего Андрея Матвеева и его учителя, говоривших на польском и латинском языках, и отразилось в сочинениях иноземцев, независимо от того, накладывали ли их русские собеседники политические инвективы на реальные факты, как сделали впоследствии в своих текстах, или нет.

Самым ранним отражением матвеевской версии стало «Повествование о московских происшествиях по кончине царя Алексея Михайловича, посланное из Москвы ... к нунцию апостольскому при ... короле польском», датируемое по получению в Варшаве 11 октября 1682 г. Оттуда оно было по тайному каналу переслано в Рим, где и сохранилось в папском архиве, пока не было в XIX в. издано (Каггайо, 1829) и переведено на русский (Повествование, 1835). Автор послания, по-видимому, учитель в знатной семье (Богданов, 1993: 81), начал записывать события в конце мая, вскоре после взрыва Московского восстания, а затем дополнял рассказ с 29 августа 1682 г., когда царская семья отбыла из Москвы в Коломенское, до 2 сентября, когда царевне Софье удалось увезти царей из под носа восставших в дворцовые села (затем в Троице-Сергиев монастырь). Этот учитель не мог быть убежденным православным И.Л. По-борским, не только потому, что автор «Повествования» — католический агент.

Передавая в целом матвеевскую версию событий, он украсил ее такими пышными цветами собственной фантазии, на которую ни учитель А.А. Матвеева, ни он сам не смогли бы решиться даже в частной беседе. В «Повествовании» боярин Матвеев вернулся в столицу до смерти Федора, т.е. до 27 апреля, а не 10 мая, по Запискам Матвеева, или 12 мая, по «Истории» и указу о возвращении Матвееву чинов и имущества (Бу-ганов, 1969: 130). Затем он лично, с помощью царицы Наталии Кирилловны и боярина Ю.А. Долгорукова, организовал переворот в пользу юного Петра. Царевна Софья в «Повествовании» обвиняет Матвеева в том, что он отравил царей Алексея и Федора. Она лично призывает стрельцов на помощь. Но виновником истребления бояр оказывается . виднейший боярин Одоевский, который дает пощечину Нарышкину, одному из родственников Петра, после чего и «закипел бунт». Агент Ватикана не знал, что Софья в итоге возьмет власть, и справедливо указал то, что ему было виднее: «князь Василий Васильевич (Голицын) правит всеми государственными делами» (Богданов, 1989), вместе со старшим Одовским, замечу в скобках (Богданов, Возгрин, 1986: 81-82, 86), «Хованский избран главою бунтовщиков», но вряд ли удержит их в повиновении, а целью

восставших является допуск «простого народа» в Совет, т.е. в Боярскую думу, как на самом деле и было.

Главное же, что не Софья или Милославский выступают в «Повествовании» получателями выгоды от бунта, в котором стрельцы, в отличие от «Записок» Матвеева и «Истории», вообще не являются самостоятельной силой. Зная, что больше всего порадует папского нунция в Варшаве архиепископа Франциска Мартелли, его агент смачно описывает «страшный суд» над московскими властями, отчаянное бегство бояр, распространение бунта на Смоленск, грабежи башкир и калмык под Казанью, словом, разорение ненавистного Российского государства.

Видимо, папский агент был не одинок в оптимистичных для поляков сообщениях. По крайней мере, польский король в разгар Московского восстания, в июле 1682 г. направил своего секретного агента для организации мятежа смоленской шляхты и нападения польских войск на охваченную бунтом Россию (Богданов, 1989: 199). Пример Смуты был не так уж далек, а претензии Польши неизменны. Им отвечало новое произведение, также отразившее версию московских событий, исходившую из круга юного А.А. Матвеева.

«Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 г. и избрания двух царей Ивана и Петра» был написан «в нынешнем 1683 году». Он лишь в начале XX в. был издан по польскому рукописному оригиналу (Василенко, 1901), хотя использовался как источник еще М.П. Погодиным. Польский аноним использовал рассказы А.А. Матвеева и указал на свою близость к нему известием об обучении сына опального канцлера в ссылке и упованием, что после «успокоения» бунта этот образованный юноша станет «обучать Петра», к которому уже сейчас инкогнито является во дворец.

Нет ничего странного в том, что в дом Матвеевых тянуло иностранцев, особенно любезных боярину Артамону Сергеевичу поляков. Ведь для их спасения от турецкого нашествия канцлер, даже не заключив с королем и Речью Посполитой союзный договор, втянул Россию в тяжелейшую войну с Османской империей (1672-1681), из которой Польша вскоре выскочила, заключив с турками союз против России. Возвращение боярина из ссылки 10-12 мая и восстановление его в качестве главы правительства до казни восставшими 15 мая 1682 г., позволило иностранным агентам в Москве несколько дней лелеять надежду на возвращение России к политике «христианского единства», которая уже один раз дала западным странам возможность стравить русских с турками — и обмануть, обещая военные союзы, но не вступая в войну (Богданов, 2018: 146155). Османы, как чуть позже прекрасно покажет в «Скифской истории» Лызлов (Богданов, 2003), старательно избегали войны на два фронта, а значит, Западу удалось бы снова избежать их нашествия.

После гибели боярина эти надежды далеко не сразу не увяли, ведь на престоле остался Петр Алексеевич, в котором все иностранцы видели креатуру Матвеева, пребывая в уверенности, что канцлеру не удалось посадить мальчика на престол вместо совершеннолетнего Федора в 1676 г., зато он взял реванш, обойдя совершеннолетнего же Ивана 27 апреля 1682 г. (когда Артамона Сергеевича еще не было в Москве). Уже это показывает наивность ряда иностранцев, не понимавших, например, что Петра мгновенно, «того ж часа» после смерти Федора (Богданов, 1981) короновал открытый противник царя-реформатора, патриарх Иоаким (Богданов, 2015: 273-308).

Разумеется, слухи о наличии при московском дворе партии упомянутых в «Записках» и «Истории» сторонников возвращения к власти Матвеева, которые не были в восторге от реформ царя Федора, не были тайной для иностранцев. Постоянный резидент Нидерландов в Москве барон Иоганн Вильгельм фан Келлер (1676-1696) предсказал возведение на престол Петра за девять с половиной месяцев до смерти Федора Алексеевича. Однако, будучи непосредственным свидетелем восстания в Москве, пер-

вое донесение о котором отправил уже 23 мая 1682 г., никаких интриг знати с восставшими, столь занимавших Матвеева с его учителем и поляков, он не обнаружил. Напротив, резидент в разгар событий 1682 г. докладывал своему правительству, что угроза восстания толкала верхи к консолидации еще до взятия стрельцами и солдатами Кремля 15-17 мая, описывал самоорганизацию восставших и постепенно охватывавшую знать панику (Белов, 1964).

Служивший в Москве с 1679 до 1698 г. датский представитель Генрих Бутенант — с 1688 г. фон Розенбуш (Hughes, 1988: 71, note 26), по-русски Андрей Иванович — на пике восстания оказался в Кремле. В донесениях от 17 и 19 мая, вошедших в его «Правдивое известие»1, а также в письмах от 2 и 30 мая из Москвы и 23 августа 1682 г. из Архангельска (Лавров, 2000), он четко описал события в Москве, не найдя в самостоятельно организованных действиях восставших следов придворной интриги. В знании московской обстановки, между тем, Бутенанту можно доверять. Он с детства жил в России (с 1630-х), стал здесь крупнейшим промышленником, был лично знаком с представителями всех слоев общества, всеми видными политическими деятелями и администраторами со времен Алексея Михайловича до Петра I.

Не обрел следов придворных интриг и дипломатический начальник Розенбуша, датский посол Гильдебрандт фон Горн, в предыдущих миссиях изучивший русский язык и заслуживший симпатию царя Федора Алексеевича. Он приехал к сбору дворянского ополчения в Троице-Сергиевом монастыре в сентябре 1682 г., предложил царям Ивану и Петру свою шпагу против восставших и завоевал доверие правительства Софьи, Голицына и Одоевских. Общаясь с высшими придворными и приказными, обладая вдобавок информацией резидента, Горн достоверно описал начало восстания до смерти царя Федора и подчеркнул единодушие бояр, которые «не медля выбрали царем младшего принца, Петра Алексеевича», когда царь Федор «стоял на пороге смерти». Это объясняет, почему родичи и сторонники Ивана Алексеевича пропустили момент государственного переворота, находясь у постели умирающего. Лишь возвращение из ссылки и захват власти А.С. Матвеевым и Нарышкиными раскололи Боярскую думу к моменту штурма восставшими Кремля 15 мая. Виднейшим из оскорбленных был боярин В.Ф. Одоевский, но Горн с сожалением отмечает, что нет оснований судить, будто именно он захотел взять «реванш».

Зная, какие сюжеты интересуют датского короля Кристиана V, его великий и полномочный посол упорно искал за описанными им самостоятельными действиями восставших какие-то тайные интриги, собрал немало фантастических слухов, но все их признал сомнительными и недостойными изложения в посланиях королю от 23 октября и 28 ноября 1682 г. (Богданов, Возгрин, 1986).

В первом Горн с сомнением пишет о планах И.А. Хованского захватить с помощью стрельцов власть, излагая версию правительства после казни боярина 17 сентября. Она противопоставлена стремлениям стрельцов закрепить победу восстания, повысив свой статус до звания «надворной пехоты», поставив памятник победе восстания (о памятнике — Богданов, 2005: 145-173) и т. п. Задачей правительства было ложным обвинением Хованского перебить версию восставших о высшей справедливости их поступков с «изменниками-боярами и думными людьми» (Богданов, 1984), заменив ее версией о боярском заговоре. Горн эти мотивы понимал, но всерьез принять объяснение восстания «интригами» Хованского не мог.

Во втором послании королю, после «утишения» восстания в Москве, посол констатировал умножение разногласий между царевной Софьей, стоящей за спиной царя Ивана, которого поддерживала часть знати и «большая часть плебса», и царицей Ната-

1 Издано по списку с оригинала в Копенгагенском архиве (Устрялов, 1858: Приложение VI, с. 330-346) и переведено с этого издания на русский (Погодин, 1875: 38-56).

лией Кирилловной, матери Петра, за коего было большинство бояр и молодых дворян. Это подкрепляло предыдущий рассказ о желании большинства Боярской думы отказаться от реформ царя Федора, чтобы, как верно поняли восставшие, бесконтрольно править при юном Петре. Властолюбие Матвеева и Нарышкиных в начале мая 1682 г. сломало это общее согласие большинства знати, но теперь оно восстанавливалось.

Обзор серьезных политических сообщений иностранных наблюдателей Московского восстания следует завершить донесением шведского резидента Кристофора Коха. Его краткие и точные доклады были известны по публикации текстов 1687-1688 гг., написанных в Москве (Висковатов, 1878). Недавно изданное донесение Коха из Нарвы в Стокгольм королевскому секретарю Йохану Бергенхиельму от 10 июня 1682 г. показало, что, даже будучи удаленным из русской столицы правительством царя Федора, засев в Нарве с 1680 г. до возвращения в Москву в 1683 г., швед не потерял связей со своей агентурой. Донесение Коха включает 3 письма его вдумчивого информатора из Новгорода от 2 и 3 июня, с указанием источников сведений (Казаков, 2018).

Опытнейший Кох, работавший в Москве с 1655 г. и собиравший информацию для шведских властей с 1670 г., был в курсе борьбы А.С. Матвеева и его противников за власть, причем пристально следил за судьбой его сына Андрея (Казаков, 2018: 96, 98, 100). уделял внимание и его сыну Андрею. Тем не менее, Кох и его информаторы не сделали даже намеков на причастность каких-либо придворных к восстанию. Справедливо сулили они и о князе Хованском, который «не только пользуется большим уважением среди стрельцов, но даже сумел удержать их от ещё больших бед»; он «многое сделал для того, чтобы всё успокоилось» (Казаков, 2018: 97, 98).

В донесении Коха подчеркнута отличная самоорганизация восставших и отрицаются все версии участия придворных в «разжигании бунта», от обвинений Софьи против Хованского до обвинений круга Матвеевых против Милославского и Софьи. Шведские информаторы рассказывали, в каком прекрасном порядке «15 мая эти стрельцы и солдаты прошлись строем с развернутыми знамёнами, заряженными ружьями и несколькими пушками через Москву и расположились в замке, но прежде заняли при помощи своих сообщников весь город». В письмах подчеркнута склонность восставших к дисциплине и общественному порядку. «Стрельцы расправились и с теми своими товарищами, которые хотели было заняться грабежом, ведь они накрепко постановили между собой не причинять вреда никому иному, кроме тех, кого они специально оговорили». «Все средства, что были найдены у убитых бояр и приказных служащих, стрельцы снесли в казну его царского величества и ничего не взяли себе». «Всё, что стрельцы конфисковали у убитых, было снесено в царскую казну, и ничего не было украдено». Наконец, «стрельцы расправились с временщиками и посульниками, иначе взяточниками ... Весьма примечательно, что стрельцы не разграбили при этом в городе ни одного дома, и даже несколько дней загодя предупредили всех, чтобы люди оставались по домам и ничего не боялись, ведь гнев стрельцов направлен не на них. Стрельцы также постановили между собой, ничего из конфискованного у убитых не утаивать, но все сносить в замок» (Казаков, 2018: 97-100).

На фоне выверенных донесений голландца, двух датчан и шведа с его агентами, написанный в следующем, 1683 г. «Дневник зверского избиения московских бояр» анонимного поляка выглядит злобным политическим памфлетом против правительства Софьи. Действительно, оно было виновно тем, что смогло мирно утишить восстание в Москве и сорвало реваншистские планы соседей по аннексии Смоленских земель, захватив секретного агента короля и его бумаги, оказавшиеся в Посольском приказе (РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Ч. 5. Св. 1682 г. № 8, 18). Шпион короля, которому не повезло, должен был работать, в т.ч. в Москве, со смоленской шляхтой, к которой относился Поборский. Уместной выглядит в «Дневнике» и ссылка на Андрея Матвеева, относив-

шегося к той дворянской молодежи, в которой Горн видел активных сторонников Петра, а значит, противников правительства, выводящего Россию из кризиса, и возможных адептов пропольской политики покойного Матвеева. Кроме устной матвеевской версии событий, отраженной позже в Записках и «Истории», влияние на автора памфлета оказало «Повествование о московских происшествиях» агента католической реакции. Вместе с литературным талантом автора «Дневника» это сочетание вылилось в текст большой обличительной силы.

Памфлетист добавил красочные детали к рассказу «Повествования» о попытке канцлера Матвеева «избрать» на царство Петра сразу после смерти Алексея Михайловича, о болезни царя Федора и ссылке канцлера. В рассказе о реформах Федора Алексеевича, не одобренных «приверженцами Артемона», он становится на сторону царя-преобразователя, которого позже будут хвалить и Записки Матвеева, и «История» его учителя. Когда боярин Матвеев возвращается из ссылки, по ходатайству второй жены царя Федора (как в Записках и «Истории», но не 10-12 мая, а 2 июня 1682 г.), он «приезжает в столицу и, согласно прежнему своему замыслу, провозглашает царем Петра». Это выглядит нелепым не только по времени, но и по логике власти: кто такой ссыльный парвеню Матвеев рядом с патриархом, Освященным собором и Боярской думой, посадившими на трон Петра 27 апреля? Но так, по логике автора памфлета и его читателей, все и должно было происходить в «варварской Московии», далекой от политической культуры цивилизованных стран.

Точность рассказа в таком вступлении «Дневника» абсолютно не важна, потому что главное изложено дальше. На похоронах Федора Алексеевича царевна Софья, лично выступая перед народом, разжигает бунт черни, кричит об отравлении одного ее брата и незаконном лишении престола второго, даже о своем желании покинуть Россию и отбыть за границу «к христианским царям». Когда эти призывы пропадают втуне, Софья через две недели (как в Записках Матвеева) составляет заговор с Мило-славским и Хованским для возведения на престол Ивана Алексеевича. Хованский подготовляет бунт стрельцов, а Софья в нужный момент распускает слух, что Иван Нарышкин убил царевича Ивана. Руководимые Хованским стрельцы бросаются в Кремль и убивают всех, кто мог помешать замыслам заговорщиков.

Яркое описание «зверского избиения московских бояр», многие из которых успешно сражались против поляков, доставило автору памфлета явное удовольствие. Но главное, что именно эти реки крови позволили Софье и Хованскому с помощью стрельцов «провозгласить царем Иоанна». Читателю понятно, что царство Ивана и правление царевны нелегитимны. Усугубляя это впечатление, памфлетист по грамоте правительства описывает заговор Хованского, пожелавшего «сделаться царем», и уничтоженного Софьей, таким образом, прибравшей к рукам всю власть. Но этого мало. Учитывая, что московские власти мирно утишили восстание, поскольку Софья и Иван «были весьма благосклонны к стрельцам», памфлетист не прочь запустить слух, что полторы тысячи стрельцов, разосланных по городам, были казнены.

Этой неправдой кончается текст, который в 1683 г. выражал лишь бессильную ярость поляков, вынужденных вступить в тяжелую войну против Османской империи (из которой царь Федор вывел Россию в 1681 г.), в то время как проклятая Москва не погибла в огне новой смуты. Сочинение оказалось востребованным только в 1686 г., когда поляки, потерпев ряд поражений на юге, принуждены были вести в Москве переговоры о Вечном мире. Их отказ от территориальных претензий к России был условием, которое правительство Софьи поставило на переговорах о вступлении России в Священную лигу Священной Римской империи германской нации, Польши и Венеции против Турции и ее вассала Крыма. Поляки, не смотря на давление союзников и победы турок и татар, стояли за «возвращение» себе русских земель насмерть. Ян III Собес-

ский рыдал, ратифицируя все же подписанный в Москве Вечный мир. А пока этого не произошло, «Дневник зверского избиения» был опубликован на немецком языке, чтобы показать союзникам Польши, на союзе с какими монстрами они настаивают (Kurtze und gründliche Relation, 1686).

Издание сочинения на немецком, без указания его происхождения, было со стороны поляков разумным шагом. Это обеспечивало воздействие текста на общественное мнение в Священной Римской империи и Северной Италии, и в то же время скрывало, что Польша ведет пропаганду против чаемого союзника по Священной лиге. А сам памфлет намного больше отвечал потребностям западного читателя, чем «Правдивое известие» ответственного автора, Генриха Бутенанта, напечатанное, как увидим, в 1682 и 1691 гг.

«Дневник» на немецком языке уже через год был использован автором «Краткого и новейшего, из лучших описателей в место снесенного и до нынешних времен продолженного, московских времен и земель, гражданских чинов и церковного описания» (Нюрнберг, магазин И. Гофмана. 1687). Изданное по случаю вступления России в Священную лигу «Краткое описание» было переведено на русский и около 1692 г. записано основным почерком в сборнике патриаршего скриптория, состоящем из особой редакции Хронографа Дорофея Манемвасийского с дополнениями (БАН. 17.4.15. Л. 170— 208. Указания на время работы над кодексом см. на л. 57, 76).

Сборник этот был не прост. Помимо перевода «Краткого описания», он включил (правда уже в 1720-е гг.) отрывок из «Истории о великом князя Московском» А.М. Курбского, которая была возвращена в Россию в 1680-х усилиями боярина князя В.В. Голицына вместе с иными произведениями князя-изгнанника. По словам К.Ю. Иерусалимского, изучившего рукописную традицию пущенного Голицыным в оборот сборника Курбского, кодекс БАН 17.4.15 «имел общеисторическую направленность, служил своеобразным пособием и содержал критические выпады в адрес России и ее жителей. Не случайно в нем соседство приплетенного отрывка из Истории (Курбского. — А.Б.). Высказывания А.М. Курбского в адрес царя Ивана сопоставимы с высказанными автором компиляции жесткими обвинениями того же монарха в тирании, превзошедшими дела «Нероновы и Калигулины» (Ерусалимский, 2009: 146; БАН. 17.4.15. Л. 10).

Согласно русскому переводу, автор нюрнбергского «Краткого описания» занимал двойственную позицию. С одной стороны, он горячо приветствовал подписание Вечного мира России и Польши, воздавая хвалу царевне Софье, которая участвовала в переговорах как соправительница двух царей и способствовала их завершению. С другой стороны, как человек Запада, он отдавал должное лубочным байкам о политической жизни России. Так, царь Федор якобы оставил престол своему брату Ивану, и только происками «жены великого разума», царицы Натальи Кирилловны (матери Петра), бояре, «болшаго брата Иоанна Алексеевича обшед, и на меншаго Петра Алексеевича, зело юна суща, венец возложили»; и между тем ему дядю его Нарышкина в опекуны поставити помыслиша».

Сразу после похорон царя Федора царевна Софья «для отмщения брата своего» использовала слух об отравлении государя. Она велела возвестить стрельцам, получавшим традиционную чарку водки, «что совершенные для них неприятели бояре, так же, как брата ее отравили, так и их всех отравою извести хотят»! По приказу царевны водка в самом деле была отравлена, и один стрелец, испив ее, сразу умер. Так Софья лично, без Милославского или Хованского, спровоцировала бунт стрельцов, «к которым еще великое множество граждан пристало, и всех их с 60000 человек собралося». Бунтовщики истребили «изменников и убийцов царя»: бояр, приказных и лекарей, разграбили дворец и «домы великих господ», но сдали награбленное в казну. Они потребовали и получили 50 тысяч червонных жалования, которое собирали с городов, мона-

стырей и от продажи с торгов имущества казненных. Они возвели на Красной площади памятник своей победе и хотели «при том новизну в делех о вере введенную отставить» (речь идет о подавленном Софьей бунте староверов).

Бунт завершился венчанием на царство двух царей. «И тогда принуждены некоторые из начинателей бунту того, а особо воевода Хованской с двемя сыновьями своими главы потеряти, и поставленной безчестной столп опровержен бысть» (БАН. 17.4.15. Л. 207 об.). Казнь Хованских в подбор с ниспровержением памятника на Красной площади была описана осенью 1682 г. в государевой объявительной грамоте, списывавшей все восстание на выдуманную «измену Хованских», которую привел привел Сильвестр Медведев (Богданов, 1990: 129-134). О рассылке таких грамот очень заботились (Буганов, 1969: 312). Сломан памятник был 2 ноября, накануне возвращения царского двора в столицу, как указали историограф Софьи Сильвестр Медведев (Богданов, 1990: 174) и патриарший летописец Исидор Сназин (ПСРЛ, 1968: 179).

Эта версия «Краткого описания», обнаруженная мною в русском переводе XVII в. (немецкий оригинал не найден), была и ранее знакома многим исследователям, потому что она почти буквально процитирована в «Дневнике путешествия в Московию (1698 и 1899 гг.)» секретаря немецкого посольства Иоанна Георга Корба. Изданный в Вене в 1700 г. (Diarium itineris in Moscoviam), дневник этот вызвал немалый скандал. «Такова поганца и ругателя на Московское государство не бывало; с приезду его сюда, нас учинили барбарами и не ставят ни во что», — написал русский посол в Вене главе Польского приказа в 1701 г. Петровские дипломаты добились запрещения книги и уничтожения нераспроданной части тиража. Латинский оригинал стал библиографической редкостью, после чего был неоднократно переведен на русский, а также французский, английский и немецкий языки (Корб, 1906).

Но на самом деле не Корб «учинил» русских «варварами». Многие иностранцы в вольном описании московских политических событий следовали этой западной традиции. Во время поездки Корба в Россию в Париже вышли «Любопытные и новые известия о Московии 1689 г.» безудержного хвастуна и фантазера, французского авантюриста Фуа де ла Нёвилля. Пока парижское издание 1698 г. допечатывалось в 1699 г., книга была переведена в Лондоне (1699) и переиздана на французском в Гааге. Не остановившись на этом, голландцы в 1699 г. издали свой перевод; в 1707 г. эта книга была перепечатана в Утрехте (Богданов, 2008: 82).

«Любопытные и новые известия», сохранившиеся, помимо изданий, в нескольких рукописях (Лавров, 1990), были необычайно популярны России в XIX в. и остаются такими до сих пор. Только в конце XX в. они были переизданы четырежды: Ю.А. Лимоновым (Невилль, 1988), Линдси Хьюз (Foy de la Neuwille, 1994), А.С. Лавровым (Невилль, 1996) и мной (Богданов, 2008: 72-242). Их автор, хотя и не был французским дворянином и посланником короля Людовика XIV, как он представлялся, все же побывал в Москве в год свержения правительства Софьи и Голицына (1689) и закончил свою книгу до 1686 г.

Невилль, добавляя от широты авантюрной души живые детали, описал московские события 1682 г. словами А.А. Матвеева. В тексте это «приятель мой Артемоно-вич», с которым француз пил и пировал как в присутствии, так и в отсутствии идеолога партии «петровцев» Б.А. Голицына, выслушивая при этом яркие рассказы об истории жизни сына канцлера (Богданов, 2008: 120-130, 132-134). Вслед за рассказом о пирах и превосходных качествах «молодого» 22-летнего «Артемоновича», Невилль описал события 1682 г., насколько он их понял со слов опытного в общении с иностранцами Матвеева.

Схема событий, для лучшего понимания французом под водку, была упрощена. После смерти царя Федора «царевич Петр, хотя младший и от другой матери, сначала

наследовал ему, ибо старший брат был неспособен к правлению. Но вскоре затем Иоанн был также избран, объявлен и коронован в цари происками сестры своей Софии, хотя он страдал падучей болезнью и подвергался ей ежемесячно, как и брат его Феодор, от нее даже и умерший»1. Царевна, желая стать «самовластной правительницей великого государства», с помощью Хованского «стала возбуждать стрельцов, — род милиции, подобной турецким янычарам».

Уподобление стрельцов янычарам было позже подхвачено русскими историками, не понимавшими, что его смысл состоит в уподоблении России Турции: общему врагу «цивилизованного» Запада. В ситуации, когда Россия сражалась против турок в Священной лиге с Империей, Венецией и Польшей, такое мог сделать только француз, враг Империи, или поляк, враждебный России даже в союзе с ней. Француз Невилль выдал себя за дворянина в Польше, где провел несколько лет и откуда прибыл в Россию, удачно попав в компанию Матвеева, комнатного стольника и организатора застолий Петра, вместе с более опытным пьяницей Б.А. Голицыным. Ненависть к стрельцам, составлявшим, вместе с выборными солдатами, ударную силу русской регулярной армии (Богданов, 2018: 205-226), была присуща им обоим.

Итак, стрельцы-янычары «под предлогом мщения за смерть Феодора, который был будто бы отравлен», устроили в Москве резню знати. Тут Невилль отступает от продиктованной ему канвы, заявляя, «что если бы Софья, видя бунтовщиков, зашедших слишком далеко, не вышла к ним из царских палат, то они продолжали бы резню виновных и невинных, присваивая себе их имущество». Только после этого, путает автор события, Петр был коронован царем. Софья выступала за Ивана, но «бояре и патриарх представляли ей неспособность Иоанна, принца больного, слепого и наполовину парализованного». Эта характеристика, не подтверждающаяся материалами Аптекарского приказа о здоровье Ивана, также стала хрестоматийной в русской историографии.

Тем временем Хованский вновь возмутил стрельцов, заставив короновать Ивана и провозгласить его первым царем. «Так как оба царя были несовершеннолетние2, София захватила правление в свои руки». «Но тогда снова возник заговор среди милиции, составленной частью из стрельцов, частью из граждан этого города». Царевна, «получив известие о начале нового бунта», вывезла царей из Москвы в Троицкий монастырь. На деле это произошло в условиях мира в столице, в сентябре. Но Невилль описывает здесь события восстания 15-17 мая 1682 г., будто бы устроенного Хованским. Тот, лукаво поощряемый царевной, вознамерился сам захватить власть при малолетстве Петра и «неспособности» Ивана, который «подвержен той же болезни, какою страдал брат его Феодор, и, следовательно, нельзя было надеяться видеть в нем государя достойного и умеющего награждать заслуги».

Как видим, прозорливый Невилль упорно закладывал фундамент будущего возвеличивания Петра I путем зачеркивания его предшественника, царя Федора, как «больного». Учитель Матвеева позже, в «Истории о невинном заточении», будет представлять царя Федора как милосердного и правосудного государя, который не мог управлять без временщиков из-за несовершенных лет и «естественной скорби». А большинство последующих русских авторов XVIII в. попросту выбросит деяния Федора из истории (Богданов, 2018: 397-398). На Западе эту тенденцию доведет до логического завершения Вольтер, для которого царь Федор — жалкий больной (Histoire, 1999: 523-527), а Петр I — «творец» новой России: до него не было ничего хорошего в варварской Московии (Мезин, 2003: гл. III). Конечно, для истинного сына Франции и Петр «был варвар. Но ... это варвар, который сотворил людей, это варвар, который покинул

1 Царь Федор страдал сезонными приступами цинги (Богданов, 2018: 45-46), но эпилепсия выглядела лучше, чтобы перечеркнуть его царство «неспособностью к правлению», перенесенной и на Ивана.

2 На самом деле несовершеннолетним был только Петр.

свою империю, чтобы учиться царствовать, это варвар, который поборол свое воспитание и свою натуру... Он даже хотел ввести общество среди людей, не знавших общественных отношений ... учредил искусства» (Voltaire, 1977: № 913).

Идею отсутствия русской цивилизации до Преобразователя, скопировавшего ее у Запада, насколько это было доступно варвару, не понимая ее глубокого смысла, переняли русские историки петербургской школы. Хотя не сразу и не все. Русский корреспондент Вольтера Г.Ф. Миллер, например, не был склонен поверить Невиллю, что царь Федор был настолько болен, что не сделал ничего, хотя академик имел и гаагское, и английское издания «Любопытных и новых известий» 1699 г., в то время как Вольтер — только гаагское издание на французском (Богданов, 2018: 401).

Невилль, между тем, завершил рассказ о событиях 1682 г. историей, как Софья отделалась от своего сообщника Хованского, захватив и казнив его с помощью любезного автору князя В.В. Голицына, а затем мирно утишила бунт. Впрочем, Голицын, «бесспорно, один из искуснейших людей, какие когда-либо были в Московии, которую он хотел поднять до уровня остальных держав», «начал свое управление строгим следствием над виновными стрельцами, казнил главных зачинщиков бунта и сослал других». Следствия и казней после Московского восстания 1682 г. не было, но иностранным, а потом и русским авторам расправа над стрельцами представлялась настолько необходимой, что ее следовало выдумать.

«Любопытные и новые известия» Невилля, наряду с польскими сочинениями, особенно в немецком переводе, стали выдающимся достижением А.А. Матвеева в распространении дикой и нелепой клеветы на царевну Софью и ее мнимых «сообщников» как устроителей «стрелецкого бунта». Интерес к книге французского авантюриста на Западе был подогрет заграничным вояжем Петра. Правда, официальные члены Великого посольства, в котором царь участвовал инкогнито, «жаловались» старому сотруднику Москвы амстердамскому бургомистру Николаю Витзену, что «господин де ла Невилль был очень плохо осведомлен о многом». Но популярность его книги шествовала по стопам посольства и . его участника, окольничего Андрея Матвеева.

Не исключено, что издание «Любопытных и новых известий» в Лондоне (1699) было лишь следствием интереса к Великому посольству (1697-1698), а не результатом трудов Матвеева. Однако когда после окончания посольства он прибыл чрезвычайным и полномочным послом в Гаагу, там вышло французское издания книги Невилля и ее голландский перевод с новым предисловием и приложением о новейших событиях в России, явно полученным от посла (1699). Невилль, согласно письму Г.В. Лейбница от 7 апреля 1699 г., уже умер, и устраивать издания в разных странах не мог. Матвеев же имел в библиотеке голландское издание Невилля (Лавров, 1990; 8-10).

Предположение, что Матвеев, который помог Невиллю с сочинением баек о России, затем способствовал распространению его книги в Англии и Голландии, подкрепляется его активностью как участника Великого посольства и посла в Нидерландах. Хотя в Англии распространителем сведений мог поначалу быть и другой участник Великого посольства, в итоге там все сошлось на круге Матвеева.

В 1698 г. английский историк Джодок Крюлль издал книгу «Древнее и современное состояние Московии», завершив текст главой о событиях начала царствования Петра I по рассказу некоего участника Великого посольства. Крюль поведал, что после смерти больного Федора Алексеевича его старший брат Иван, «по причине своих природных немощей», отказался от престола. Боярами был коронован Петр, «как единственный человек, который дал им все мыслимые надежды» на продолжение славного царствования Алексей Михайловича. Однако народ любил добрую мать Ивана, покойную царицу Марию. Князь Голицын и царевна Софья воспользовались этим, чтобы пустить слухи о незаконном отстранении Ивана от трона. Поднявшееся восстание испуга-

ло обе партии, и они примирились, короновав обоих царей. Софья и Голицын правили, пользуясь влиянием царевны на ее брата Ивана и малолетством Петра, пока Голицын не был сослан. После смерти Ивана (!) царевна «была полностью исключена из дальнейшего управления общественными делами, и заключена в монастырь, где она содержится». Между тем, князь Голицын был одним из лучших государственных деятелей в Российском царстве и страстным почитателем французского короля Людовика XIV (автор явно читал французское издание Невилля), а царевна Софья правила «главным образом благодаря его советам и ловкости». Автор рассказал уникальную историю покушения на В.В. Голицына, на которого якобы бросился человек с кинжалом, и другие захватывающие байки из Крымских, а особенно Азовских походов. О царствовании Федора Крюлль упомянул бегло, заметив лишь, что он был слишком юным и слишком больным ^шН, 1698: v. II, 201-203, 210, 200).

Затем историку пришло письмо «от джентльмена, хорошо знакомого с московским послом в Голландии». Информатором джентльмена был если не сам посол Матвеев, то его учитель Поборский, совершивший путешествие с Великим посольством в качестве священника. Он побывал в Англии и завел знакомства с учеными англичанами. Г.В. Лудольф, издавший в Оксфорде «Русскую грамматику» на латыни (1696), нашел способ переслать ее Поборскому в Амстердам в феврале 1698 г. Тот отправился в Москву (Байдин, 2019: 217), а Матвеев остался в Нидерландах. Содержание письма, отправленного из Амстердама 30 октября 1698 г. и изданного (вместе с письмом из Вены о Великом посольстве и записками миссионера в Китае) в качестве приложения к двухтомнику «Древнего и современного состояния Московии» (Crull, 1699), четко указывает на круг Матвеева: но это текст не его самого, а его собеседника.

Автор письма взялся удовлетворить интерес к «нынешнему состоянию Московии», проявленный Крюллем во время пребывания Великого посольства в Лондоне. В свете распространенного на Западе мнения, что Московское царство малозначительно по сравнению с иными европейскими государствами, автор начинает издалека. Он признает, что до воцарения Алексея Михайловича в 1645 г. «московиты были гораздо более варварскими» и отсталыми в современных науках и искусствах. Понимая это, царь призвал на службу западных офицеров, как описано в Отчете Мейерберга императору Леопольду в 1662 г. Увы, помимо новых регулярных полков, царь «имел определенное количество старых войск, не отличающееся от римских легионов; таких москвичи называют стрельцами».

В 1676 г. царь умер, оставив царство «своему старшему сыну Федору Алексеевичу, который правил всего шесть лет». Ранняя кончина Федора оплакивалась подданными, потому что он подавал «необычайные надежды» и следовал «по стопам своего отца, особенно в том, что касается иностранных офицеров и поощрения торговли. Он был большим любителем всех наук, но особенно математики», и отстроил бы всю Москву из камня, если бы смерть ему не помешала. Эта отсылка к официальному панегирику царю Федору Алексеевичу на его парсуне в Архангельском соборе Кремля (Богданов, 2018: 692-698) не означала, что автор письма реально решил отдать царю должное. Единственными заслугами Федора названы прием на русскую военную службу Лефорта и завещание (так!) царства младшему брату Петру вместо старшего Ивана, «слабая конституция» которого делала его непригодным к правлению государством.

Петр «был провозглашен царем Московии, когда ему едва исполнилось одиннадцать лет». Но «царевна София, дочь покойного царя Алексея Михайловича по первому браку, очень вспыльчивого характера и, естественно, склонная к интриганству, не могла понаблюдать за тем, чтобы ее собственный брат был исключен из наследства на русский престол». Она сделала все, «чтобы надеть корону на своего брата Ивана Алексеевича, точнее, на свою собственную голову». Она распространила слух, что царь Фе-

дор «был отравлен врачами при подстрекательстве некоторых из главных людей империи». Чтобы втянуть в дело стрельцов, был запущен слух, что водка, которую им выставили «на похоронах царя, была смешана с ядом».

Мы уже читали эту версию в изданном на немецком «Кратком описании» (1686), основанном на польском «Дневнике зверского избиения» (1683) и после свержения Софьи помещенном, в русском переводе, в особой редакции Хронографа из патриаршего скриптория (1692). Она, как мы теперь убедились, исходила от Матвеева: русский посол сам или через учителя рассказал автору письма эту чушь, неподходящую для использования внутри страны, но соответствующую представлениям западного читателя о России. Без ссылки на «русского посла в Голландии» мы не смогли бы доказать, что эта версия матвеевская, ведь его отец канцлер, герой «Истории» и Записок Матвеева, в письме не упоминается. Но это был разумный ход ненавистника Софьи и стрельцов, поскольку обличение члена царствующей семьи, да еще официальным лицом, в России конца XVII в. не приветствовалось.

Но вернемся к событиям 1682 г. в письме. Стрельцы после вести об отравленной водке не просто восстали и перебили в Кремле массу людей, как рассказано в упомянутых сочинениях 1683 и 1686 гг., но казнили именно тех, кто был «отмечен принцессой, как противные ее интересам». Восставшие действительно имели хорошо известные современникам списки «изменников бояр и думных людей», составленные ими на полковых советах, но это были именно те, кто притеснял стрельцов и солдат и обвинялся народом в отравлении царя Федора (Богданов, 1982). Приписать их царевне Софье было со стороны Матвеева хорошим ходом, как и связать с ее интригами последовавшее после казней провозглашение Ивана царем вместе с Петром.

Однако Софья, перескакивает автор к событиям 1689 г., «амбиции которой не были удовлетворены тем, что ее брат Иван восседает на троне, вступила в тайный заговор с Феодором Шакловитым, генералом стрельцов» (т.е. судьей Стрелецкого приказа. — А.Б.), объяснив ему, что использовала своего брата Ивана только «чтобы надеть корону на свою собственную голову». Царевна обещала сделать его супругом и соправителем, и предложила захватить власть, что «было бы несложно ... поскольку Российская империя слишком тяжела для плеч двух младенцев» (которые на самом деле уже были женаты. — А.Б.). Шакловитый решил убить царей, но этот «заговор был своевременно раскрыт их величествам». Цари укрылись в Троицком монастыре, где Лефорт доказал свою храбрость и верность, захватив и казнив «генерала стрельцов». После этого «Софья была заперта в женском монастыре» (Crull, 1699: 1-9).

Далее повествование о впечатлениях «тех, кто знал его нынешнее царское величество в его самом нежном возрасте», переходит в подробный рассказ об Азовских походах и Великом посольстве, особенно хорошо описанных во втором полученном Крюллем письме из Вены 24 февраля 1699 г. Не очень удачный перевод обоих писем был сделан с лондонского издания в XVIII в. (Туманский, 1787: 1-70, 72-107).

Английское издание письма «джентльмена, хорошо знакомого с московским послом в Голландии», было важным, но еще более ценным для пропаганды матвеевского взгляда стала публикация аналогичной версии на французском. На сей раз «Письмо господина *** о нынешнем состоянии Московии» было приложено к переизданной в Амстердаме в 1699 г. книге любекского купца-путешественника Адама Бранда «Сообщение о путешествии господина Эверта Избранта, посланного его царским величеством к императору Китая в 1692, 93 и 94 годах» (Brand, 1699 фр.: 193-249). В немецком оригинале книги Бранда (Brand, 1698 нем.), переиздававшемся в 1712 и 1734 гг., желания погружаться в политику нет. Там краткое описание России взято из оксфордской «Русской грамматики» Лудольфа, упомянутого выше в качестве корреспондента Поборского, наставника и спутника А.А. Матвеева. Текстом Лудольфа Бранд ограни-

чился в издании книги в 1698 на английском (Brand, 1698 англ.) и голландском (Brand, 1699 гол.) языках. А в издании с «Письмом господина» предисловие хвалит уже не автора, но ... амстердамского бургомистра Витсена.

Французское издание с ярко оценочным «Письмом господина» действительно вышло по инициативе амстердамского бургомистра (1682-1706) и одного из управляющих объединенной Ост-Индской компании Николая Витсена (Мезин, 2019). Тот со времен канцлера Голицына постоянно сотрудничал с русской дипломатической службой, которую теперь представлял в Амстердаме Матвеев, и выполнял пропагандистские задания в интересах поддержания хороших отношений с московским правительством, вроде издания в 1689 г. коронационного портрета царевны Софьи (гравера Блотелинга). В последнем случае мной выявлена «рука» фаворита Софьи Шакловитого (Богданов, 1981: 243-244), а 10 лет спустя очевидна инициатива Матвеева. Он использовал для распространения своего взгляда на политическую историю 1680-1690-х гг. полезного посредника. В 1705 г. книга Бранда в ее французской версии была использована при издании записок самого Витсена. Затем «Письмом господина ***» воспользовался голландский публицист Жан Руссе де Мисси в своей биографии Петра I, а после него, возможно опосредованно, Вольтер в «Истории» Петра Великого, Дидро в «Энциклопедии» и др. (Мезин, 2019: 419-420).

Распространение сведений о восстании 1682 г. с помощью писем не ограничивалось изложением матвеевской версии придворного заговора. В 1689 г. в Нюрнберге было издано сочинение чешского путешественника Бернгарда Таннера, побывавшего в России с польским посольством в 1678 г.1. Вернувшись в Прагу, он получил из московской Немецкой слободы письмо от 30 мая 1682 г. о смерти Федора Алексеевича и последовавшем за ней народном восстании. Оно помещено в приложении к нюрнбергскому изданию записок путешественника (Tanner, 1689: 123-128) и опубликовано в его составе в хорошем русском переводе (Таннер, 1881: 125-129). Письмо показывает, что в мае 1682 г. в Москве не было мысли о том, что восстание стрельцов и солдат кем-то инспирировано.

В своих комментариях к письму чех, знавший многих убитых, добавил дошедшие до него слухи, что царя Федора «говорят, отравили», — такую версию стрельцы действительно распускали по России. Он предположил, что вернувшийся в Москву после смерти царя «Артемон» (Матвеев) с его приверженцами мог «попробовать излить такую же злобу на своих недругов, какую изливали когда-то на них». «Только им это не удалось: неукротимая чернь узнала, что по сильной ненависти артемоновых сторонников царя Феодора, который пользовался большой любовью и уважением, извели, и, проведав, что при помощи своих друзей избран младший, пришла в ярость, подстрекаемая, без сомнения, приверженцами покойного царя Феодора (выделено мной. — А.Б.), и перебила с виновными и невиновных».

Таннер не имел сведений о том, что слух об отравлении Федора распущен заговорщиками, но он хотел предположить, что это было так. Только интригами придворных желали на Западе объяснять события народного восстания в Москве, ведь по взгляду извне никакого гражданского общества (а по Вольтеру — общества вообще) в «Московии» и быть не могло. В этом, на мой взгляд, и состоит секрет бурного распространения матвеевской версии придворного заговора, которая стала основной и в западной, и в петровской историографии.

Разумный взгляд на события 1682 г. и их достоверное описание не воспринималось на Западе, даже будучи не раз изданным. Пример такого взгляда дал Бутенант фон Розенбуш, который, кстати, присутствовал на пирах Невилля с Матвеевым (Богданов,

1 О приеме этого посольства: РГАДА. Ф. 79. Сношения с Польшей. Оп. 1. Кн. 186-188.

2008: 132) и наверняка давал французу свои пояснения, тем не усвоенные. «Правдивое известие» из писем Бутенанта было издано на немецком дважды. «Актуальный отчет об ужасающих беспорядках и жестоких расправах, которые произошли в городе Москве 15/16 и 17 мая 1682 года» вышел в Нюнберге отдельным изданием в 1682 г. (Butenant, 1682). А в 1691 г. сочинение было переиздано под названием «Известие о печальной трагедии в городе Москве» в знаменитом на всю Европу альманахе «Европейский театр», который пользовался немалым спросом и в России (Relation, 1691: 441-450).

Как показал А.С. Лавров, перевод «Правдивого известия» был использован в качестве описания Московского восстания 1682 г. в оригинальном Летописце великия земли Российския» (РГБ. Ф. 178. Музейное собр. № 10561, л. 230 об.-236 об.), составлявшемся на основе Свода 1652 г. в 1689-1696 гг. (до 1682 г.), и позже до 1702 г., вероятно, в патриаршем скриптории (судя по включению немалой переписки патриарха Адриана с Петром I). Летописец сохранился в списке рубежа 1750-1760-х гг.. Примерно во время создания указанного списка «Летописца», «Правдивое известие» стало единственным иностранным источником, использованным М.В. Ломоносовым в его труде в помощь Вольтеру, работавшему над «Историей России в царствование Петра Великого» (Лавров, 1992). Правда, это не изменило фантастического стиля сочинения Михаила Васильевича, весьма литературно развивавшего версию Матвеева (Ломоносов, 1952: 97-162).

В XIX в. отрывки «Правдивого известия» были опубликованы по «Европейскому театру» В.Н. Берхом (Берх, 1835: приложение), затем Н.Г. Устряловым по архивному тексту на немецком (Устрялов, 1858: 330-346), который был переведен на русский М.П. Погодиным (Погодин, 1875: 38-56). А.С. Лавров справедливо сетует на недостатки всех этих изданий (Лавров, 2000), указывая на общеизвестное расположение оригиналов всех донесений Бутенанта (в Копенгагене) и их микрофильмов (в Петербурге)1.

Недовольство сочинением Бутенанта, который упорно придерживался фактов, превосходно выразил при его издании М.П. Погодин. «Об участии царевны Софьи нет ни слова, писал он, — это доказывает только, что оно сохранялось в глубокой тайне . да и слухи о Нарышкиных, ... выведшие якобы из терпения стрельцов, страх о возвращении Матвеева — кому можно приписать, как не ей и ее орудиям и сообщникам Ми-лославским»?! Аналогичное недовольство можно было бы выразить всем русским повестям, летописям и повременными запискам 1680-1690-х гг. (Богданов, 1993, 1995), а также донесениям Келлера, Коха и Горна. Сообщения последнего в Копенгаген как раз позволяют выяснить, какие тайны мог бы узнать его подчиненный Бутенант, если бы «имел время . получить верные сведения», в чем сомневался М.П. Погодин.

К этим текстам следует прибавить сочинение побывавшего в России в 16841686 гг. саксонского путешественника Георга Адама Шлейссингера, изданное по пражской рукописи 1687 г. (Лаптева, 1970). Автор, меняя название и прибавляя детали, издавал свое сочинение на немецком в 1688 1690, 1692 и дважды (под разными заглавиями) в 1693 г. Саксонец настаивал, что в 1682 г. «восстание вспыхнуло среди стрельцов, которые повседневно жаловались на свое начальство ввиду невыносимой и рабской работы, которой это начальство их обременяло. Кроме того, жаловались, что им задерживают жалованье. После чего они в конце концов договорились между собой стоять друг за друга и держаться до последнего». Ужасный, но не связанный с заговором придворных бунт продолжался, пока, «наконец, великий бог . чудесным образом открыл людям глаза на главного зачинщика и передал этого зачинщика описанного

1 Государственный архив Дании. Копенгаген. Rigsarkivet, Tyske КапсеШ, Шenrigske Afdeling, Rusland 40. Донесения (частично дешифрованные) датского комиссара Генриха Бутенанта фон Розенбуша о внутреннем и внешнем положении России. 326 л. Подлинники. 15.09.1679-12.08.1698. То же в микрофильме: Архив СПб ИРИ РАН. Россия-Б, № 126.

страшного бунта в руки великого князя, так что и ему и его сыну отрубили топором головы. Этот зачинщик, полковник, затеял все дело потому, что уже давно знал об ожесточении стрельцов и использовал такое настроение их как дьявольское средство, чтобы лить воду на свою мельницу. Он имел в виду, учитывая полное неумение старшего царя вершить правление, отстранить его от трона и женить своего сына на царевне, тщеславие которой было ему хорошо известно». Не названный по имени Хованский выступает здесь главарем самостоятельного восстания стрельцов. А царь Иван, простив бунтовщиков, требует, чтобы его «младший брат Петр Алексеевич» был «возведен на трон. Что и было проделано в соответствии с обычаем весьма торжественно. После чего темные и серые тучи возмущения рассеялись, и снова взошло любезное солнце единодушно желанного и оплакиваемого мира. Наконец, когда уже долгое время царило спокойствие, стрельцов-бунтовщиков незаметно разослали в разные стороны и таким путем рассеяли. Самые скверные зачинщики были частично повешены, частично же обезглавлены и таким образом наказаны по заслугам». В итоге два царя «сидят на троне, но ни одни из них ничего не решает, а царевна обдумывает все с магнатами, после чего решение публикуется — опять же от имени обоих царей». Непонятно, «как же царевна может участвовать в управлении», но «она одарена высоким княжеским разумением», тогда как старший царь «плохо видит, слышит и говорит», а его одаренный брат «еще очень молод», хотя из двух братьев «бояре и важные господа очень симпатизируют младшему. Немцы, кажется, тоже прочат ему большое будущее . но стрельцы и простые люди склоняются к старшему».

За Шлейссингером чешский иезуит Иржи Давид, посетивший Россию в 16861689 гг., написал в 1690 г. солидную работу о нашей стране, не рассказывая ничего похожего на сказки матвеевской версии событий 1682 г. Это и понятно. Латинский трактат Давида «Современное состояние Великой России или Московии» (David, 1965, отлично переведенный на русский (Давид, 1968) не предназначался для широкого распространения. Автор не нуждался в фантастических рассказах о диких политических нравах в «стране варваров», на которые читательский спрос ориентировал большинство западных авторов.

В России образец западноевропейского по стилю сочинения, не отрывающегося между тем от русских корней, оставил младший современник А.А. Матвеева, князь Борис Иванович Куракин (1676-1727). За два с лишним десятилетия объехав Западную Европу, с 1722 г. возглавляя русскую дипломатию на Западе, он к началу написания в Гааге и Париже своей «Гистории о царевне Софье и Петре» (1723-1727) стал большим европейцем, чем западные европейцы. «Гисторию» посол писал «в стол», собрав для нее массу фактических сведений, а борьбу за власть представив на основе матвеевской версии, но . совершенно по западному, как будто дело происходило в Вене или Париже (Богданов, 2008: 243-331).

Эта блестящая версия событий, многие из которых князь плохо помнил (будучи в то время ребенком), заменяла представление о «варварской Московии» на политическую историю европейского государства. Однако, если Записки Матвеева многократно переписывались, еще до их издания Н.И. Новиковым, то «Гистория» осталась в фамильном архиве и была введена в оборот лишь в конце XIX в. в составе корпуса записок Куракина (Архив князя). Даже после публикации «Гистория», задним числом предающая легендам о борьбе за власть в дни юности Петра политический смысл, не привлекла историков. Как и большинство западных авторов, они просто не способны были отказаться от представлений о том, что Россия времен царевны Софьи — страна варваров, практически Турция или Персия, которая будет «европеизирована» только дубиной Петра.

Не отличаясь точностью в деталях, князь сделал изложение логичным. В борьбе за власть у опустевшего трона царя Федора, на фоне волнения в стрелецких слободах, которое «продолжались несколько недель», в «Гистории» участвуют большие партии придворных и администраторов. Софья берет власть потому, что она была «принцесса ума великого», вместе с Милославским, при поддержке или нейтралитете Одоевских и иных «первых бояр». Казнь Хованских была нужна ей, чтобы завершить «все интриги того бунту и закрыть дело се самое и Ивана Милославского». Понимая нелепость ситуации, когда главный заговорщик Милославский не получает ничего, Куракин вводит любовную линию, по аналогии с известной западным читателям ролью фаворитов при французском дворе.

О любовницах «короля-Солнце» и их влиянии на политику Франции писал в «Дневнике неофициальной миссии ко французскому двору» (1705-1706) Матвеев, как раз когда Куракин начал в Карлсбаде свое жизнеописание (Архив князя: кн. 1, 241287). В нем князь смело, даже сравнительно с французскими мемуарами того времени, описывал любовные приключения. Сходный сюжет он приписал Софье и князю Голицыну. Тот возвысился и оттеснил от власти Милославского, став любовником царевны, к осени 1682 г. (на самом деле он стал канцлером еще в мае). Только перед падением правительства регентства князя «в тех плезирах ночных» заменил Шакловитый, поэтому он и выступал за Софью горячее всего.

В «Гистории» Куракина русские политики, начиная с царевны, не восточные сатрапы: это европейские деятели, или благоразумные и несущие народу процветание, как Софья и Голицын, или склонные к безудержному казнокрадству, как взявшие власть в 1689 г. Нарышкины. В европейском по стилю сочинении Россия реально представлена европейской страной. Однако в своевременности и действенности своего блестящего текста Куракин сомневался. «Гистория» осталась неоконченной и неизданной.

При господстве матвеевской версии событий, которая проникла в русские исторические тексты в петровское, а более всего в послепетровское время (Богданов, 1993, 1995), в том числе в виде переводов западных сочинений, из труда Куракина историки запомнили не описание мудрого правления Софьи «со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному», не то, что «все государство пришло во время ее правления, чрез семь лет, в цвет великого богатства», а любовную связь царевны с Голицыным. И то, упустив из виду источник. Даже замечательный английский историк Линдси Хьюз, в поисках корней мифа о любовной связи царевны с канцлером, вспомнила Невилля, который об этом не писал, и не вспомнила Куракина, который писал о России слишком разумно (Хьюз, 2001: 76).

Подведем итоги.

Версия об участии придворных в «разжигании» Московского восстания 1682 г. была создана в ходе умиротворения народных волнений царевной Софьей и ее правительством осенью 1682 г. в виде достаточно нелепых обвинений против скоропалительно казненного князя Хованского. Но вскоре была дополнена версией о «заговоре» Милославского и самой царевны, родившейся в доме казненного восставшими боярина А.С. Матвеева. Его сын А.А. Матвеев и домашний учитель И.Л. Поборский позже оставили нам описание этой версии в своих сочинениях, но распространяли ее за границей, согласно ссылкам их собеседников, с конца 1682 г. Обе версии уже в то время выглядели сомнительно. Современные событиям русские источники и профессиональные западные наблюдатели единодушно характеризовали Московское восстание как самостоятельное выступление стрельцов, солдат и прочих «служилых по прибору». Ничто в их широко обсуждавшихся замыслах и деяниях не подразумевало какого-либо участия придворных.

Разрешить противоречие между правдивым изложением событий в документах и множеством свидетельств очевидцев и участников с версиями придворного заговора с помощью выдвинутой еще в XIX в. гипотезы, что русские западные наблюдатели могли «не заметить» придворной интриги потому, что она была тайной, нельзя. Действия Милославского и Софьи, описанные сначала откровенными врагами России, поляками, а затем расцвеченные, почти каждый раз с прямой подачи дома Матвеевых, иными западными публицистами, представлявшими читателю варварские нравы Московии, не были скрытыми и могли остаться не замеченными компетентными и многочисленными свидетелями в столице.

Описание этих открытых действий выдуманных «заговорщиков» — просто ложь, ставшая в последующей историографии мифологией. Первые русские ученые историки именовали это явление, переводя с греческого, баснословием. Игнатий Рим-ский-Корсаков на рубеже 1670-1680-х гг. противопоставил «басни сладкословесныя и украшены ложью» ученому исследованию (Игнатий, 1994: 32). Баснословие, сиречь «неисправность» исторических сочинений смущало царя Федора, который в 1681 г. требовал взамен опереться на «обычаи историков» (Замысловский, 1871: Приложения, XXXV-XLП). «Баснословия витийская суть сия», смеялся над такими мифами Сильвестр Медведев, обращаясь к царевне Софье в 1682 г. (Богданов, 2018: 673). Андрей Лызлов в «Скифской истории» 1692 г. приводил примеры «басен» и «баснословий», которые заставляют считать содержащие их повести «лживыми», «смеху подобными» и «смеху достойными» (Лызлов, 1990: 8, 160, 162). Приводить их, для опровержения или для увеселения читателя, можно. Опираться на них в анализе событий нельзя.

Такими источниками, отражающими политические и культурные особенности их авторов и их среды, но никак не реальность Москвы 1682 г., и являются баснословия о «разжигании» придворными заговорщиками народного восстания против самой структуры государственной власти.

БИБЛИОГРАФИЯ

Алпатов. М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII — первая половина XVIII века. М., 1976.

Архив князя Ф.А. Куракина, издаваемый им под редакцией М.И. Семевского. СПб., 1890-1892. Кн. 1-3.

Байдин В.И. Священник И.Л. Поборский — писатель первой трети XVIII столетия: к вопросу об авторстве «Истории о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева...» // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2019. № 3 (27). 195-237.

Белов М.И. Письма Иоганна фан Келлера в собрании нидерландских дипломатических документов // Исследования по отечественному источниковедению: Сборник статей, посвящённых 75-летию профессора С.Н. Валка. М.-Л., 1964. С. 374-382. Берх В.Н. Царствование царя Федора Алексеевича и история первого стрелецкого бунта. СПб., 1835. Ч. 2.

Библиотека А.А. Матвеева (1666-1728): каталог. М., 1985.

Богданов А.П. Летописные известия о смерти Федора и воцарении Петра Алексеевича // Летописи и хроники. Сборник статей за 1980 г. М. 1981. С. 197-206. Богданов А.П. Роспись «изменников — бояр и думных людей», казненных и сосланных по требованию восставших в мае 1682 г. // Молодые обществоведы Москвы — Ленинскому юбилею. М. 1982. С. 113-118.

Богданов А.П. Россия при царевне Софье и Петре I. Записки русских людей. М., 1990. 446 с.

Богданов А.П. Царевна Софья и Пётр. Драма Софии. М., 2008.

Богданов А.П. «Магометанство» в геополитической структуре мира русского историка

XVII в. (Андрей Лызлов и его «Скифская история») // Сборник Русского исторического общества. № 7 (155). М., 2003. С. 78-90.

Богданов А.П. Нарративные источники о Московском восстании 1682 года. Ч. 1 // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.). М., 1993. С. 77-108; Ч. 2. Там же. М. 1995. С. 39-62.

Богданов А.П. Начало Московского восстания 1682 г в современных летописных сочинениях // Летописи и хроники. Сборник статей за 1984 г. М., 1984. С. 131-146. Богданов А.П. Политическая гравюра в России периода регентства Софьи Алексеевны // Источниковедение отечественной истории. Сборник статей за 1981 г. М., 1981. С. 225-246.

Богданов А.П. Русские патриархи от Никона до Адриана. М., 2015.

Богданов А.П. Стих и образ изменяющейся России: последняя четверть XVII — начало

XVIII века. М., 2005.

Богданов А.П. Царь-реформатор Федор Алексеевич: старший брат Петра I. М., 2018. Богданов А.П., Возгрин В.Е. Московское восстание 1682 г. глазами датского посла // Вопросы истории. 1986. № 3. С. 78-91.

Богданов А.П. Василий Васильевич Голицын // «Око всей великой России». Об истории русской дипломатической службы XVI-XVII веков. М. 1989. С. 179-228, 237-239. Буганов В.И. Московские восстания конца XVII в. М., 1969.

Василенко А. Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна // Старина и новизна. 1901. Т. 4. С. 383-407. Висковатов К.А. Москва в 1687-1688 гг. [Письма Христофора фон-Кохен, шведскаго посланника при русском дворе.] Перевод с немецкого // Русская старина. Т. XXIII. 1878. Сентябрь. С. 121-129.

Давид И. Современное состояние Великой России, или Московии / предисл. А.С. Мыльников, пер. Ю.Е. Копелевич // Вопросы истории. 1968. № 1, 3, 4. Ерусалимский К.Ю. Сборник Курбского. Т. I: Исследование книжной культуры. М., 2009.

Замысловский Е.Е. Царствование Федора Алексеевича. Ч. 1. Введение. Обзор источников. СПб., 1871.

Записки Андрея Артамоновича графа Матвеева // Записки русских людей. События времен Петра Великого / Изд. И.П. Сахаров. СПб. 1841. С.1-94.

Игнатий Римский-Корсаков. Генеалогиа / Подготовка текста, статья и аннотированный указатель источников А.П. Богданов. М., 1994.

История о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева... / Изд. Н И. Новиковым. М., 1785.

Казаков Г.М. Шведские донесения о московском стрелецком восстании 1682 г. // Valla. Т. 4. № 1-2 (2018). С. 93-102.

Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699) / Пер. и прим. А. И. Малеи-на. СПб., 1906.

Лавров А.С. «Записки о Московии» де ла Невилля: автор, рукописи, печатное издание // Книга в России XVI — середины XIX в. Материалы и исследования. Л., 1990. С. 62-72. Лавров А.С. Донесения датского комиссара Генриха Бутенанта о стрелецком восстании 1682 г. // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XXVII. СПб., 2000. С. 192200.

Лавров А.С. »Летописец Кариона Истомина» // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 1992. Т. 45. С. 411-413.

Лаптева Л.П. Рассказ очевидца о жизни Московии конца XVII века (Г.А. Шлейссингер. Полное описание России, находящейся ныне под властью двух царей-соправителей Ивана Алексеевича и Петра Алексеевича) // Вопросы истории. 1970. № 1. С. 103-126. Ломоносов М.В. Описание стрелецких бунтов в правление царевны Софьи // Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Том 6. М.-Л., 1952. С. 97-162. Лызлов, Андрей. Скифская История / Подгот. текста, статья, комментарии, аннотированный указатель имен А.П. Богданов. М., 1990.

Мезин С.А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII века о Петре I. 2-е изд., испр. и доп. Саратов, 2003.

Мезин С.А. Письмо амстердамского друга. // Петр I и Восток. Материалы XI международного петровского конгресса 1-2 июня 2018 года. СПб., 2019. С. 411-421. Невилль, де ла. Любопытные и новые известия о Московии. // Русское государство XV—XVII вв. глазами иностранцев. Подгот. текстов, вступ. статья и комментарии Ю.А. Лимонова. Л., 1988. С. 471-529, 540-542. де ла Невилль. Записки о Московии / Пер. А.С. Лаврова. М., 1996.

Опись имущества боярина Артемона Сергеевича Матвеева / Сообщил Г. Писаревский // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1900. Кн. 2. Отд. V: Смесь. С. 721.

Повествование о московских происшествиях по кончине царя Алексея Михайловича, посланное из Москвы к архиепископу Коринфскому Франциску Мартелли ... / М.П. Погодин. Пер. с лат. Лавдовского // Журнал Министерства народного просвещения. 1835. Ч. 5. № 1. С. 69-82.

Погодин М.П. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. 1672-1689. М., 1875.

Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 31. Летописцы последней четверти XVII в. М., 1968.

Романова О.А. Частная жизнь ближнего боярина А. С. Матвеева // Проблемы истории России. Вып. 6: От Средневековья к Современности. Екатеринбург, 2005. С. 107-126. Русский дипломат во Франции (Записки Андрея Матвеева) / Публ. И. С. Шарковой. Под ред. А. Д. Люблинской. Л., 1972.

Самарин А.Ю. К вопросу о датировке и авторстве «Истории о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергеевича Матвеева» // Герменевтика древнерусской литературы. М., 1998. Сб. 9. С. 356-367.

Таннер Б. Описание путешествия польского посольства в Москву в 1678 году / Ивакин И. // Чтения в Обществе истории и древностей Российских. 1891. Кн. 3 (158). Отд.3. С. I-XI, 1-203.

Туманский Ф.О. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению пол-наго сведения о жизни и деяниях государя императора Петра Великаго. Ч. I. М., 1787. Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т. I: Господство царевны Софьи. СПб., 1858.

Хьюз Л. Царевна Софья. 1657-1704. СПб., 2001.

Чистякова Е.В. «Скифская история» А. И. Лызлова и труды польских историков XVI-XVII вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. М.-Л., 1963. T. XIX. С. 348-357. Brand A. Beschreibung der Beschreibung Der Chinesischen Reise : welche vermittelst einer zaaris. Gesandschaft durch dero Ambassadeur, Herrn Isbrand, Ao. 1693, 94 und 95 von Mos-cau über Groß-Ustiga ... Hamburg, 1698.

Brand A. Relation du voyage de Mr Evert Isbrand, envoyé de Sa Majesté czarienne à l'empereur de Chine, en 1692, 93 & 94 ... Avec une lettre de Monsieur***, sur l'état présent de la Moscovie. Amsterdam, 1699.

Brand A. A Journal of the Embassy from Their Majesties John and Peter Alexievitz: Emperors of Muscovy, &c. ... London, 1698.

Brand, A. Seer aenmercklijcke Land- en Water-Reys, Onlanghs gedaen van't Gesantschap sijner tegenwoordigh-regeerende Czarsche Majesteyt uyt Muscouw na China ... Tyel, 1699. Butenant H. Eigentlicher Bericht wegen des in der Stadt Moskau am 15/16 und 17 May Anno 1682 enstandenen greulichen Tumults und grausahmen Massacre. Hamburg, 1682. Crull J. The antient and present state of Muscovy containing a geographical, historical, and political account of all those nations and territories under the jurisdiction of the present czar. London. Vol. I—II. 1698.

Crull J. The Present condition of the Muscovite empire till the year 1699 in two letters : the first from a gentleman who was conversant with the Muscovite ambassadour in Holland, the second from a person of quality at Vienna, concerning the late Muscovite embassy, his present czarish majesty, the Russian empire and Great-Tartary: with the life of the present em-perour of China, by Father J. Bouvet, missionary / by the author of The antient and present state of Muscovy. London, 1699.

David Georgius S. J. Status modernus magnae Russiae seu Moscoviae (1690) / With introduction and Explanatory Index by A. V. Florovskij. London-Paris-Hague. 1965. Diarium itineris in Moscoviam ... ac Potentißimum Tzarum et Magnum Moscoviae Ducem Petrum Alexiowicium anno MDCXCVIII ablegati extraordinarii. Descriptum a Joanne Geor-gio Korb ... Viennae, [1700].

Foy de la Neuwille. A Curious and New Account of Moscovy in the Year 1689 / Ed. and Introduced by Lindsey Highes. Translated from the French by J.A. Cutshall. London, 1994. Histoire de l'empire de Russie sous Pierre le Grand // The complete works of Voltaire. Vol. 46:47. Oxford, 1999.

Hughes L. »Ambitious and Daring above her Sex»: Tsarevna Sophia Alekseevna (1657— 1704) in Foreigners' Accounts // Oxford Slavonic Papers. New Series. 1988. Vol. XXI. P. 6488.

Kurtze und gründliche Relation, wie die vornehmste moskowitische Herren in der Stadt Moscow anno 1682 jammerlich seyn niedergehauen und die beyden Printzen Johannes und Petrus zu zaren erwehlt woren. 1686.

Narratio rerum, quae post obitum Alexii Mikalowiez, Russorum Imperatoris etc.., edita a Sebastiano Ciampi. Florentiae, apud Guilelmum Piatti. 1829.

Relation der traurigen Tragodie in der Stadt Moscau // Theatrum Europearum. 1691. XII. S. 441-450.

Tanner B.L.F.. Legatio Polono-Lithuanica in Moscoviam potentissimi Poloniae regis ac reipublicae mandato et consensu anno 1678 feliciter suscepta. Norimbegae, 1689. Voltaire. Correspondance. T. 1 (décembre 1704 — décembre 1738). Paris, 1977.