CC BY
93
Удовыдченкова Е. Е.
(Елец)
УДК 93+82-94
«СКАЗАНИЯ ИНОСТРАНЦЕВ» О СТРЕЛЕЦКОМ БУНТЕ И РУССКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ БЕЛЛЕТРИСТИКА Х1Х ВЕКА
В статье анализируется проблема осмысления стрелецкого бунта 1682 года в «сказаниях иностранцев» и в русской исторической беллетристике XIX века. Как «сказания иностранцев» автором рассматриваются письменные свидетельства побывавших в русских землях в XVI-XVIII веках чужеземцев, составленные на основании собственных наблюдений или непосредственного в них участия. Представляя собой весьма разнообразные в жанровом отношении записки, дневники и заметки иностранных путешественников, посольские донесения, мемуары, воспоминания дипломатов, записанные наблюдения и впечатления «торговых людей», они являются интересным материалом для сопоставления и оценки важного исторического события под разными углами зрения. Проделанный в статье сопоставительный анализ «Дневника зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна» анонимного автора и романа К. П. Масальского «Стрельцы» указывает на формирование общей тенденции по отношению к важному историческому событию, в которую вписываются и свидетельства иностранцев, и концепции отечественной исторической науки, и художественная интерпретация стрелецкого бунта. Автор статьи приходит к выводу, что эта тенденция тяготеет к объективизации истории и выявляет способность писателя уловить общие по отношению к историческому событию оценки. Включая в сюжет некий момент высшей причинности, сложно взаимодействующей с пониманием, что хотя народ - творец истории, его созидательная роль исторически неоднозначна, Масальский показывает, как неодинаков он в различных его проявлениях и какразноплановы его опыт, знания, сознательность.
Ключевые слова: стрелецкий бунт, «сказания иностранцев», исторический факт, беллетристика, художественная интерпретация.
The article reviews the problem of understanding the Streltsy uprising of 1682 in «Testimony offoreigners» and Russian historical fiction of the XIX century. «Testimony offoreigners» is considered in the article as written evidence of strangers who visited the Russian lands in the XVI-XVIII centuries compiled on the basis of their own observations or direct participation in them. Representing a great genre diversity of papers, diaries and notes offoreign travellers, ambassadorial reports, memoirs, diplomats' recollections, written observations and impressions of trading people, it provides an interesting input for comparison and evaluation of the important historical event from different perspectives. Comparative analysis of «The diary of severe beating of Moscow boyars in the capital in 1682 and election of the two kings Peter and John» by an anonymous author and K. P. Masalskiy 's novel «Streltsy»conducted in the article indicates the formation of a general tendency towards the important historical event which includes foreigners' testimony as well as concepts of domestic historical science and artistic interpretation of the Streltsy uprising. The author of the article concludes that this tendency longs for objectification of history and reveals the author's ability to capture views common to the event. Including in the plot a certain moment of the highest causality which is difficult to interact with the understanding that although the people is the ^reatorof history its creative role is historically ambiguous, Masalsky shows how different the people are in their various manifestations, how diverse experience, knowledge and consciousnessthey have.
Keywords: Streltsy uprising, "Testimony offoreigners", historical fact, fiction, artistic interpretation.
DOI: 10.24888/2410-4205-2019-21-4-18-93-101
Русская историческая беллетристика, получившая бурное развитие в XIX веке, представляет собой достаточно пестрое художественное пространство, отражающее разнообразные и противоречивые концептуальные модели истории. В процессе филологического изучения исторического романа неизбежно актуализируется источниковедческий аспект, предполагающий сопоставительное исследование исторических материалов, использованных писателем для создания произведения. Обычно это рукописные летописи, синопсисы и хронографы, труды отечественных историков, архивные документы. Но есть источник исторической информации - «сказания иностранцев» [8], который обычно игнорируется. В процессе рассмотрения отечественной исторической беллетристики, стоящие особняком многочисленные тексты чужеземцев, оказавшихся в России и высказывавшихся по поводу того или иного события, никогда не учитывались. На наш взгляд, это обусловлено разными, как объективными, так и субъективными обстоятельствами.
Как «сказания иностранцев» учеными рассматриваются письменные свидетельства побывавших в русских землях в XVI-XVШ веках чужеземцев, составленные на основании собственных наблюдений или непосредственного в них участия.1 В жанровом отношении «сказания иностранцев» весьма разнообразны: записки, дневники и заметки иностранных путешественников, посольские донесения, мемуары, воспоминания дипломатов, записанные наблюдения и впечатления «торговых людей», оказавшихся в России по коммерческим делам, и пр. Достаточно исследованные (особенно в исторической науке XIX столетия)2, они никогда не связывались с русской беллетристикой на исторические темы в источниковедческом плане. Между тем, обращение к этим источникам позволяет расширить границы
исторических документов и иначе посмотреть на отечественную историческую романистику.
Нельзя не отметить, что неоднозначность отношения современных исследователей к «сказаниям иностранцев» обусловлена их жанровым определением: «сказание» толкуется как повествование в прозе на исторический сюжет, представленное в литературной форме -ретроспективной поэтической трансформации события. При этом исторические сказания (древнейшие или более поздние) часто называются «миф», «предание», «легенда», «быль», «сказание», «старина», «притча», «былина» и т.д., поскольку не прикреплены к определенному литературному жанру. Это, с одной стороны, указывает на некое объективное событие, с другой - на субъективно-художественную его интерпретацию, что не позволяет рассматривать «сказания иностранцев» как абсолютно достоверный источник фактов. Более того, семантика слова «сказание» содержит и ироническое наполнение: «ненастоящее», «лживое» - бывальщина, выдумка, обман.
Между тем, будучи сопоставлены с русской исторической романистикой, они предоставляют уникальную возможность для создания целостной картины исторического события под разными углами зрения. Иностранцу легче было выявить специфичность жизни чужого государства, так как, являясь в страну со своей картиной мироустройства, он быстро и легко подмечал чуждые ему обычаи, нравы, традиции и по-своему оценивал их. Чужеземцы, приезжавшие в русские земли, были носителями иной культуры и им, в отличие от ме-
1 Особый интерес представляют для нас те сочинения о России, в которых описывается восстание стрельцов 1682 г., например: «Донесения датского комиссара Генриха Бутенанта о стрелецком восстании 1682 года»; «Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 г. и избрания двух царей Петра и Иоанна» неизвестного автора; «Записки о Московии» Де ла Нёвилля и др. [9].
2 Наиболее значительными, на наш взгляд, являются: Аделунг, Ф. П. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. и их сочинений. Ч. 1-2. М., 1864; Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве». СПб., 1866; Любич-Романович В. И. Сказания иностранцев о России в XVI и XVII в. СПб., 1843.; Середонин С. М. Перевод известий англичан о России» // «Чтения Московского Общества Истории и Древностей России», 1884, № 4; и др. [4, 8].
стного населения, легче было «взглядом со стороны» увидеть и понять общие причины событий, так как у них был обширный материал для сравнения, не доступный русским вследствие их изолированности. Иностранцы обладали большей свободой и независимостью и могли безбоязненно передавать наблюдения - им незачем было скрывать факты из опасения навлечь на себя гнев власти, заинтересованной в определенной, откровенно тенденциозной, интерпретации событий.
Но кроме несомненных достоинств, «сказания иностранцев» заключали в себе ряд существенных ошибок, обусловленных следующим: во-первых, незнанием или плохим знанием русского языка и использованием малограмотных переводчиков; во-вторых, подозрительностью местного населения, не доверявшего иностранцам и сознательно дававшего ложные сведения; в-третьих, собственными культурными и религиозными приоритетами, не позволявшими объективно оценивать происходящее и приводящими к ложным выводам. Эти приоритеты опирались на общие (коренящиеся в характере отношений русских с иностранцами) и частные (зависящие от обстоятельств, времени и личных особенностей писавшего) обстоятельства. На наш взгляд, чаще всего причины, которые не давали иностранцам быть беспристрастными в своих наблюдениях, зависели и от личных свойств путешественника (то есть от его национальности, образования, веры), и от надличных факторов (цели поездки, идеологических установок, сложившихся в Европе ложных мифов о России, от ситуационных обстоятельств).
В XVII-XVIII веках среди разнообразных жанровых форм «сказаний» особый интерес вызывают донесения иностранных послов как самая быстрая и непосредственная реакция на события. Эти донесения, в отличие от позднейших записок, мемуаров, воспоминаний, создавали образ нашей страны «по горячим следам», объективный и субъективный одновременно. В посольских и дипломатических документах были представлены разные мнения, предвзятость которых не давала однозначного представления о России и формировала систему не просто разнообразных, но принципиально оппозиционных историко-культурных мифов. 1) Россия - далекая, загадочная, холодная и непроходимая земля, варварская страна, где жестокие, необразованные, глупые, нечистоплотные ее жители боятся царя-тирана, от страха доносят друг на друга, воруют и пьют. 2) Россия - богатая и красивая страна, в которой живут приветливые, добрые и умные люди, управляемые мудрым и справедливым государем. Соответственно, положительное мнение составлял тот, кто во время своего пребывания справился со своей миссией и всем довольный покинул русское государство с чувством глубокого удовлетворения от выполненного долга. Отрицательное отношение было связано с культурными, религиозными, предрассудками, обусловившими неудачу визитёра, а также политическими тенденциями, формирующими нечестное, предвзятое, иногда откровенно ненавистническое отношение к России. Могла ли эта чужая противоречиво-мозаичная картина русского мира как-то отразиться в исторической романистике XIX века?
В этом смысле интересно рассмотреть в сопоставлении два сочинения - «Дневник зверского избиения московских бояр в столице и 1862 году и избрания двух царей Петра и Иоанна» » ^апш zaboytwa tyranskiego senatorow Moscowscich w stolicy госи 1682 у о оЬгапп dwoch carow Ъаппа у Рюйа) анонимного автора [5] и роман К. П. Масальского «Стрельцы» (1832) [7], отразившие одно из важных событий русской истории - стрелецкий бунт 1682 года.
Изучая любое народное волнение, историк выделяет основные этапы события - причины восстания, ход восстания и его итоги и отвечает на вопрос «как все происходило?». Литератор в причинно-следственной связи событий и героев создает художественно-образную систему, пытаясь ответить на вопрос «почему все произошло именно так?» Русский беллетрист Масальский по этому поводу рассуждает: «Изучая какое-либо событие с позиции истории, <.. .> историк <.. .> должен анализировать исторические материалы, часто одни другим противоречащие, и, освещая мрак прошедшего светильником исторической критики, говорить читателю: так было.<.. .> Романист имеет полное право умолчать о дан-
ных и рассказать подробно только то, что может приятно занять читателя. <...> Исторический романист старается представить прошедшее в заманчивом и привлекательном виде и заботится преимущественно об удовольствии читателей, не выставляя слишком явно философическую или поучительную цель, которая должна быть и в романе» [7, с. 12] .
В двух рассматриваемых нами текстах воспроизведение событий у разных авторов (поляка, которого трудно заподозрить в симпатиях к России и русским, и отечественного писателя с вполне определенной гражданско-патриотической позицией) удивительным образом во многом совпадает, но и во многом расходятся в плане именно «философической или поучительной цели». Автор «Дневника.», устраняясь от их субъективно -эмоциональной оценки, лишь констатирует факты (что?, как?, где?); писатель в сложной системе причинно-следственных связей событий и персонажей (почему?) их объясняет: «Все это будет бесполезно, государыня. Уговорить их невозможно. Кого они теперь послушают!» 1.
Об авторе «Дневника...» нам известно немногое: католик-поляк, он подробно описывает события стрелецкого восстания и борьбу боярских партий в 1682 г. в Москве. Известно, что незаконченная рукопись находится в Государственной публичной библиотеке Польши. По копии с нее «Дневник...» был издан на русском языке в переводе А. Василенко только в 1901 г. [5]. Неизвестно, мог ли Масальский быть знаком с «Дневником.» в оригинале, но несомненные совпадения исторической концепции, средств и способов воспроизведения событий позволяют сделать определенные выводы.
Акцентируя свое внимание на причинах восстания стрельцов, автор «Дневника.» сосредоточивается на «конспирологической теории» - «искрах, из которых вспыхнул большой огонь, когда в этом деле принял ближайшее участие князь Хованский». Эти искры, которые разожгли пожар в Москве - внутренние дворцовые интриги, переросшие в политический заговор: «Две недели уже царствовал Петр; а царевна Софья в это время с преданными боярами Михаилом Милославским, своим дядей, и князем Хованским составила думу, как бы посадить на трон царевича Ивана». Сторонник Софии князь Хованский, «будучи начальником стрельцов, он надеялся на них и старался их возмутить», играет на их патриотических чувствах, внушая мысль, что государство в опасности: «С этой целью он открывал глаза стрелецким офицерам и головам, говоря им: «Вы сами видите, какое тяжелое ярмо наложено было на вас и до сих пор не облегчено <.>. Но самое главное зло в том, что и вас, и нас отдадут в неволю к чужеземному ворогу, Москву погубят, а веру православную истребят. <...> Теперь Бог покровительствует нам, отдавая отчизну в наши руки, а потому необходимо защищаться не только саблями и ножами, но даже зубами кусаться.». Обман, своекорыстные или сиюминутные политические интересы, игра на морально-нравственных чувствах людей разных сословий - таковы, по мнению автора «Дневника.», были причины, подтолкнувшие стрельцов восстать. Он пытается быть исторически и политически объективным, уклоняется от оценочных суждений.
По убеждению романиста К. П. Масальского, так же, как и автора «Дневника.», бунт был результатом тщательно подготовленного заговора и затевался с целью посадить на престол царевича Ивана, а стрельцы были выбраны в качестве слепого орудия. Поэтому в романе Милославский, являясь сторонником Софьи, с особой тщательностью и скрупулезно подходит к выбору даты начала восстания. Он играет на народном чувстве исторической справедливости: «Я [Милославский] придумал, что всего лучше приступить к делу пятнадцатого мая. В этот день убит в Угличе царевич Димитрий. Скажем, что в этот же день Нарышкины убили царевича Иоанна». Тем самым подстрекатель, не брезгуя наглой ложью,
1 Здесь и далее роман цитируется по изданию: Массальский К. П. Стрельцы. Исторический роман. М.: Новая книга, 1996 [7].
2 Здесь и далее «Дневник.» цитируется по изданию: Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна // Старина и новизна. Том 4. СПб., 1901 [5].
хочет вовлечь в бунт как можно больше людей. А чтобы стрельцы не могли здраво и трезво оценить то, что им предстоит сделать, заговорщики затуманивают их сознание вином: «Мы с братом Петром, - сказал Иван Толстой, - неподалеку от стрелецких слобод, в полуразвалившемся домишке, припасли дюжину бочек с вином для попойки».
Стрелецкий бунт в романе (в котором критики обнаруживали, прежде всего, авантюрный сюжет), показан неординарным событием со свойственным для историко-приключенческого произведения подчеркнутым выражением авторской позиции. Автор сочувствует стрельцам, но, несмотря это, осуждает их зверства и, не пытаясь их оправдать, старается понять причины их поступков. Роман, таким образом, выходит за рамки авантюрно-исторического повествования, в нем предпринимается попытка художественно-исторического исследования.
И неизвестный автор «Дневника.», и Масальский отождествляют борьбу за власть со злом. Они указывают на царевну Софью не только как на ядро, вокруг которого сосредоточены кровавые события, но и как на главную зачинщицу бунта. Оба автора также отмечают наглую ложь подстрекателей бунта Милославского и Хованского. Но анонимный автор не комментирует события, для осмысления исторического значения которых еще не пришло время («Дневник.» писался во время бунта стрельцов). Беллетрист, написавший роман в первой половине XIX века, когда событие уже было осмысленно и по-разному интерпретировано историками и писателями с противоположными взглядами, создает свою, художественную модель событий - вводит в сюжет некий момент художественной таинственности и высшей причинности.
Сопоставляя «Дневник.» и роман, можно увидеть, что оба автора почти одинаково оценивают нравственно-психологический облик стрельцов. Стрельцы в «Дневнике .» изображены людьми, верными своей родине и своему «законному» царю, ответственными в достижении поставленной цели, но доверчивыми и легко поддающимися на ложные призывы: «Когда стрельцы поверили и примкнули к их партии, царевна Софья распустила по городу слух, приказав своим прислужникам кричать по улицам, что Иван Нарышкин убил царевича Ивана, задушив его, а сама между тем скрыла его в своих покоях. Стрельцы поверили этому слуху и ударили в набат. <.> Стрельцы, войдя во дворец, кричали: "Покажите нам тело царевича Ивана, которого задушил Иван Нарышкин!" <...> "Выдайте нам тех, которые изменяют великому государю!"».
Стрельцы в романе, как и в «Дневнике.», преданы долгу, уверены в том, что очищают свое государство от изменников и действуют во благо («Смерть Нарышкиным! -воскликнули тысячи голосов. - Во дворец! Режь изменников!») и одновременно простодушны, наивны и доверчивы («Нарышкины убьют не сегодня, так завтра царевича Ивана! Тогда где мы возьмем другого царя?»). Но, если в «Дневнике.» стрельцы инертная и направляемая определенными силами масса, то беллетрист изображает их как сложный, многоплановый организм, функционирование которого определяется взаимодействием разнонаправленных воль. Именно в коллективном сознании толпы проявляется эмоциональное столкновение страстей, смутных и неустойчивых интересов разных сил. Массальский показывает, что в обществе всегда находятся люди, которые бесстрашно смелы в толпе и ничтожно трусливы порознь. В романе поведение людей определяется влиянием господствующих настроений и подчинено лидеру, в качестве которого выступает человек, быстрее и лучше других уловивший настроение толпы. Писатель убежден - историческая трагедия стрельцов в том, что своеобразными вожаками выступают не благородные герои, а подлые и лживые манипуляторы, толкающие их на злодеяния.
Кто же такие стрельцы: герои или злодеи? В поисках ответа на этот вопрос и автор «Дневника.», и романист Масальский движутся в одном направлении, но воплощают свои взгляды в разной форме.
Так, поступки стрельцов поражают жестокостью, которая подчеркивается и в «Дневнике.», и в романе. Обращаясь к тексту «Дневника.», можно увидеть то, что творилось в
1682 году в столице. Следуя за формулировкой названия «Дневника.», данного анонимным автором, это было «зверское избиение московских бояр в столице», причем именно безрассудное «зверство»: «Стрельцы, уже рассвирепев, подняли его [Михаила Долгорукого] на пики, сбросили с крыльца и, убив его, выволокли на площадь на Лобное место за Крым-город. <.> Когда Артемон, выступив вперед, держал к ним речь, Хованский, стоя позади его, мигнул стрельцам. <.> Стрельцы ворвались [на крыльцо], выхватили его из-под царской руки, сбросили его с крыльца на копья; потом сняли с него одежды, вывели за Крым-город и разрубили на части. Видя это, иные бояре разбегались, кто куда мог».
Автор «Дневника.», отстраненно констатируя жестокость стрельцов, уклоняется от комментариев, Масальский, ужасаясь и негодуя, дает ей нравственную оценку: «Сказывали ему, что злодеи стрельцы проломали кремлевскую стену, царский дворец и Грановитую Палату по камешку разнесли, патриарху бороду опалили, боярина Матвеева втащили на маковку Ивана Великого и оттуда сверзили на пику, всех Нарышкиных живьем изжарили на вениках да на хворосте, подкопались под Ивана Великого, опутали его, батюшку, веревками, свалили наземь, и во всей Москве-матушке не оставили ни кола, ни двора, хоть шаром покати!».
Обращает внимание, что о зверских бесчинствах стрельцов неизвестный автор «Дневника.» и Масальский пишут почти одними и теми же словами - в «Дневнике.»: «Князя Григория Григорьевича Ромодановского, своего воеводу (НеШапа), который был с войском в Украине, сбросив сверху с дворца, жестоко кололи копьями, говоря: «Ты изменник великому государю; ты отдал Чигирин, не дозволив нам сражаться с турками; ты морил всех нас голодом!..».<.> Стрельцы, как звери, кинулись к Долгорукому, и один из них, прибежав в комнату, где он лежал, пронзил его пикой на кровати; потом раненого вывели на крыльцо, а сами стали внизу с пиками, готовясь его скинуть <.> Труп его выволокли за ворота и разрубили на части; одни, распоровши живот, клали в него рыбу, приговаривая: «Ешь теперь, князь, вкусно, так, как поедал ты наше добро»; другие, отрубивши руку, носили по улице на копье с возгласами: «Уступайте, люди: едет великий боярин, князь Долгору-кий!».<.. > После того был убит Афанасий Нарышкин, дядя Петра, и полковник Гарушкин, которые, <.> наконец были взяты, выведены пред стрелецкими начальниками на Царское крыльцо и сброшены на копья. <.> В Крыму городе стрельцы убили еще Аверкия Степанова, думного дворянина. <.> На следующий день, во вторник, стрельцы убили любимца и наперсника царя Феодора славного боярина Ивана Максимовича Языкова. <.> В среду стрельцы явились во дворец к царице, требуя выдачи ее брата Ивана Нарышкина, в противном случае угрожали и ей смертью. <..> Отсекши ему голову и руки, они выставили их на копьях перед дворцом, где они оставались в продолжение трех дней; также и лекаря Даниила разрубили на мелкие куски. »;
в романе: «Втащив Долгорукого на крыльцо, изверги сбросили его на копья. Кровь несчастного князя потекла ручьями по длинным древкам копий и обагрила руки злодеев. Сбросив его на землю, они принялись за секиры и вскоре с зверским хохотом разбросали разрубленные его члены в разные стороны» <.> «Черкасский, раненый в бок подле самого сердца, упал. Злодеи, схватив Матвеева, вытащили его на Красное крыльцо. Приподняв и показывая боярина толпящимся внизу сообщникам своим, закричали они: "Любо ли вам?" В ответ раздался крик: "Любо, любо!" - и боярин, столько любимый некогда стрельцами и народом, друг покойного царя Алексея Михайловича и воспитатель матери царя Петра, полетел на острые копья». <.> В одной из комнат дворца скрывался стольник Федор Петрович Салтыков. Мятежники схватили его. - Кто ты? - закричал один из стрельцов, приставя острие копья к его сердцу. - Молчишь? Отвечай же! Афанасий Нарышкин, что ли, ты? А! видно, язык не ворочается, - так вот тебе, собака! Обливаясь кровью, Салтыков упал на пол.» <.> «Беззащитного Нарышкина схватили. Секиры злодеев пролили кровь невинного. Разрубленное на части тело Нарышкина изверги сбросили на площадь пред церковью». <.> «Одни схватили Долгорукого и бросили его вниз на копья товарищей, которые
затем изрубили его бердышами. < . > Схватив старца за седые волосы и вытащив за ворота, злодеи изрубили его и, остановив крестьянина, который вез белугу на рынок, закололи его лошадь, отняли у него рыбу и бросили ее на труп князя».
Считают ли оба автора стрельцов бессмысленными кровавыми злодеями? Можно ли оправдать преступление якобы высокой целью, или нет? На эти вопросы ни анонимный автор «Дневника.», ни Масальский не отвечают, поскольку не могут однозначно определить степень исторической и нравственной вины участвующих в событиях людей.
Неизвестный автор бесстрастно констатирует, как, не ведая, что творят, бунтовщики убивают невиновных: «Боярин Феодор Петрович Салтыков в страхе бежал к патриарху, но стрельцы, поймав его, зверски убили, предполагая, что это Иван Нарышкин. Потом, убедившись в своей ошибке, сами сильно сожалели об этом». Беллетрист, показывая смерть невиновных, приходит к выводу о преступности политики, размышляя, что сделанного не вернешь и жалеть о произошедшем бессмысленно.
Какова степень осознанной вины стрельцов? Автор «Дневника.» называет их «звери», но показывает, что их зверство спровоцировано требованием неукоснительного исполнения своего долга. Стрельцы слушают своего командира Хованского и царевну Софью, выполняют их повеления, весь смысл их службы состоит в подчинении и выполнении приказов: «Затем, по наущению царевны Софьи и Хованского, они провозгласили царем Иоанна». Оценки в «Дневнике.» принимают характер отвлеченно-философского размышления о превратностях истории.
В романе поднимаются вопросы об ответственности личности за исторический результат, о долге и обязанностях, о служении: «Кто такие стрельцы? За что они борются? Понимают ли они то, что происходит?» Писатель дифференцирует стрельцов, создавая и отдельные нравственно-психологические образы разных людей, и совокупный образ участвующего в истории народа. Для Масальского важна «внутренняя история», показывающая культурно-исторический облик народа как фактор исторического движения. История стрелецкого бунта в романе - это история заблудших людей, которые в борьбе за правду и справедливость оказались в смятении и замешательстве. Но они за справедливость и готовы пожертвовать собой ради правого дела. Они помнят и чтут важнейшие даты своей истории, чем бессовестно пользуются злодеи. Честность и готовность стрельцов в любую минуту защитить свою Родину, если ей угрожает опасность, автор неоднократно подчеркивает в романе: «"Сегодня 15-е мая, - кричали они [Милославский и Толстой], - сегодня зарезан был в Угличе царевич Димитрий. Сегодня Нарышкины удушили царевича Ивана Алексеевича! Отмстите кровь его и спасите святую Русь!" Стрельцы в ярости замахали секирами и воскликнули: "Умрем за святую Русь!"». Злодеи и в то же время пострадавшие, они стихийно ищут правду и справедливость, опираясь на природное нравственное чувство: «Мы пришли к тебе, боярин, просить прощения, - сказал стрелец, стоявший впереди своих товарищей, - погорячились мы вчера и убили твоего сына!».
Заслуживают ли стрельцы наказания и исторического осуждения? Анонимный автор «Дневника.» не берет на себя ответственность судить и потому косвенно отвечает на этот вопрос, сообщая, как отреагировали на происходящее Романовы: «.И были даны и разосланы указы, как кого казнить; когда казнили около полутора тысяч человек, стрельцы стали сильно негодовать и поджидать теперешней поры, когда спадут воды и оденутся листьями леса, обещаясь снова собраться вместе. Что выйдет из этого, покажет время.».
Масальский, так же, как анонимный автор, не может ни осудить стрельцов, ни их оправдать: все виноваты и все жертвы. Показывая всеобщую трагичность стрелецкого бунта, беллетрист пишет о том, что первой жертвой становится именно стрелец: «Мятежники после этого бросились на Долгорукого. Сабля его сверкнула, и голова стрельца, который первый подбежал к нему и замахнулся на него секирою, полетела на землю».
Таким образом, проделанный нами краткий сопоставительный анализ «Дневника.» анонимного автора и романа К. П. Масальского «Стрельцы» указывает на формирование
общей тенденции по отношению к важному историческому событию, в которую вписываются и свидетельства иностранцев, и концепции отечественной исторической науки, и художественная интерпретация стрелецкого бунта. Эта тенденция тяготеет к объективизации истории и, не давая пока ответа на вопрос, мог ли романист апеллировать к тексту «Дневника.», выявляет способность писателя уловить общие идеи, включая в сюжет некий момент высшей причинности. Масальский убежден, что, хотя массы творят историю, их созидательная роль исторически неоднозначна, как неодинаков и сам народ в различных его проявлениях, как разноплановы его опыт, знания, сознательность. Размышляя о том, что «представляя картину целых веков и тысячелетий, историк по необходимости должен упускать подробности, часто весьма занимательные и любопытные» [7, с. 11], а художник, воссоздавая эти «занимательные и любопытные подробности», отклоняется от объективности, Масальский пытается объяснить тот факт, почему ни в исторической науке, ни в художественной литературе стрелецкий бунт до сих пор не получил однозначной оценки.
Список литературы
1. Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII-XVII вв. М.: Наука, 1973. 476 с.
2. Богданов А. П. Начало московского восстания 1682 г. в современных летописных сочинениях / А. П. Богданов // Летописи и хроники: сб. статей. № 4. М.: РАН, 1984. С. 131147.
3. Буганов В. И. Московские восстания конца XVII века. М.: Наука, 1969. 162 с.
4. Восточная литература. [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.vostlit.info (дата обращения: 12.04.2019).
5. Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна // Старина и новизна. Том 4. СПб., 1901. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lnfm1.sai.msu.ru/~tempus/moscow/Library/Text/Sources/01-(Dnevnik1)/Htm/Dnevnik1.html (дата обращения: 10.02.2019).
6. Лимонов Ю. А. Культурные связи России с европейскими странами в XV-XVII веках. Л.: Наука, 1978. 272 с.
7. Масальский К. П. Стрельцы. Исторический роман. М.: Новая книга, 1996. 608 с.
8. Рыбаков В. В. Семинар «Русь, Московия, Россия в свидетельствах иноземцев» в ИВИ РАН // Средние века. М., 2014. Вып. 75 (1-2). С. 134-136. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://naukarus.com/seminar-rus-moskoviya-rossiya-v-svidetelstvah-inozemtsev-v-ivi-ran (дата обращения: 17.02.2019).
9. Русь глазами иностранцев, приезжавших в XV-XVII веках. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://xn--e1adcaacuhnujm.xn-p1ai/rus-glazami-inostrancev-15-17-ek.html www.vostlit.info (дата обращения: 17.03.2019).
10. Ребеккини Д. Русские исторические романы 30-х гг. XIX века // Новое литературное обозрение, 1998. № 34. С. 418-429.
11. Сорочан А. Ю. Мотивировки в русском историческом романе 1830 - 40-х гг. АКД. Тверь: ТГУ, 2000. 324 с.
12. Щеблыкин И. П. Русский исторический роман 30-х годов XIX века // Проблемы жанрового развития в русской литературе XIX века. Рязань: РГПУ, 1972. С. 33-45.
References
1. Alpatov, M. A. Russkaya istoricheskaya mysl' i Zapadnaya Evropa XII-XVII vv [Russian historical thought and Western Europe XII-XVII centuries]. Moscow, Nauka, 1973, 476 р. (in Russian).
2. Bogdanov, A. P. Nachalo moskovskogo vosstaniya 1682 g. v sovremennykh letopisnykh sochineniyakh [The beginning of the Moscow uprising of 1682 in modern Chronicles] in Bogdanov, A. P. Letopisi i khroniki [Chronicles and Chronicles. Sb. articles]. Moscow, RAN, 1984, № 4, pp. 131-147. (in Russian).
3. Buganov, V. I. Moskovskie vosstaniya kontsa XVII veka [Moscow revolts of the end of XVII century]. Moscow: Nauka, 1969, 162 p. (in Russian).
4. Vostochnaya literatura [Oriental literature]. [Electronic resource]. Mode of access: www.vostlit.info (date accessed: 12.04.2019). (in Russian).
5. Dnevnik zverskogo izbieniya moskovskikh boyar v stolitse v 1682 godu i izbraniya dvukh tsarej Petra i Ioanna [Diary of the brutal beatings of the Moscow boyars in the capital in 1682, and elected two kings, Peter and John] in [Antiquity and novelty], volume 4. Saint-Petersburg, 1901. [Electronic resource]. Mode of access: http://lnfm1.sai.msu.ru/~tempus/moscow/ Library/Text/Surces/01-(Dnevnik1)/Htm/Dnevnik1.html (date accessed: 10.02.2019) (in Russian).
6. Lemons, Y. A. Kul'turnye svyazi Rossii s evropejskimi stranami v XV-XVII vekakh [Cultural relations of Russia with European countries in XV-XVII centuries], redactor B. N. Florja. Lenigrad, Science, 1978, 272 p. (in Russian).
7. Masalsky, K. P. Strel'tsy. Istoricheskij roman [Streltsov. Historical novel], redactor B. N. Florja. Moscow, New book, 1996, 608 p. (in Russian).
8. Rybakov, V. V. Seminar «Rus', Moskoviya, Rossiya v svidetel'stvakh inozemtsev» v IVI RАN [Seminar "Russia, Muscovy, Russia in the testimonies of foreigners" in EVIE RAN], in Srednie veka [Middle ages], Moscow: Nauka, 2014, № 75, pp. 134-136. [Electronic resource]. Mode of access: http://naukarus.com/seminar-rus-moskoviya-rossiya-v-svidetelstvah-inozemtsev-v-ivi-ran (date accessed: 17.02.2019) (in Russian).
9. Rus' glazami inostrantsev, priezzhavshikh v XV-XVII veke [Russia through the eyes of foreigners who came in XV-XVII century]. [Electronic resource]. Mode of access: http://xn--e 1adcaacuhnujm.xn--p1ai/rus-glazami-inostrancev- 15-17-vek.htmlwww.vostlit.info (date accessed: 17.03.2019). (in Russian).
10. Rebekkini, D. Russkie istoricheskie romany 30-h gg. XIX veka [Russian historical novels of the 30-s years of the XIX century] in Novoe literaturnoe obozrenie [New literary review],1998, № 34, pp. 418-429 (in Russian).
11. Sorochan, A. U. Motivirovki v russkom istoricheskom romane 1830-40 gg. [Motivations in the Russian historical novel of the 1830-40 years.] AKD. Tver: TGU, 2000, 324 p. (in Russian).
12. Tcheblykin, I. P. Russkiy istoricheskiy roman 30-h godov XIX veka. [Russian historical novel of the 30-s years of the XIX century] in Problemy zhanrovogo razvitiya v russkoy literature XIX veka [Problems of genre development in Russian literature of the 19th century]. Ryazan: RGPU, 1972, pp.33-45. (in Russian).
